А. В. Чичерин - А. П. Строганову и В. С. Апраксину

А. Н. Самойлов - Н. Н. Раевскому.

[6 декабря. Смела]

Поздравляю вас, мой друг Николай Николаевич, с получением ордена св-го Александра Невского. Дай боже, чтобы все ваши заслуги награждены были достойным образом. Должно сего надеяться непременно, ибо они не такого рода, чтобы могли, так сказать, между глаз проскочить. Дело ваше под Смоленском сделало бы честь и самому главнокомандующему тогда армиями. Как кавалер сего ордена посылаю к вам, мой друг, ленту и орден оного. Примите приношение сие от человека, который искренно вас любит и почитает и которому слава ваша столь же приятна, как бы она была собственная его слава. Поздравляю вас, мой друг, с нынешним днем ангела вашего, также и с милым вашим именинником, юным героем Николенькою(61), которому я часто досаждаю, уверяя его, что будто бы он ранен в заднюю часть тела и что будто бы для сей причины вы его отправили из армии. Он клянется и божится, что этого совсем не бывало, я же показываю, будто бы в том ему не верю.<...>

Давно не имеем мы известия о вас, мой друг, и о военных ваших подвигах. У нас же получено из Петербурга известие, что будто бы в Париже был бунт(62), что губернатор оного Савари арестован и что будто бы и сама императрица должна была также быть арестована, но будто бы успела уехать в Вену. Сие последнее обстоятельство для нас недурно, ибо австрийский император не будет уже заботиться о дочери своей. <...>

6 декабря. Вильна

Любезные и дорогие друзья <...>. Вот мы и на зимних квартирах, наконец, в покое, на месте и отдыхаем - в воображении, по крайней мере,- ибо мы только вчера прибыли сюда. Я не мог еще видеться с нашим любезным графом(63); первые дни на отдыхе всегда исполнены докучных забот, не оставляющих ни минуты свободной.

Я очень рад, что более не нахожусь на открытом воздухе. Мороз, утомление, зрелище трупов на больших дорогах, вид несчастий и бедствий жителей, досадная невозможность ничем заняться толком, напрасная потеря времени - все это внушило мне такую неприязнь к походной жизни, что я радуюсь уж одному тому, что не буду убивать время столь бесполезно.

Едва прибыв на место, я приказал устроить мою кровать, повесить полог, поставить стол для занятий, потом разложил на нем в нарочитом порядке все свои бумаги, карандаши, перья, словно я страшно трудолюбив, разбросал наброски рисунков; «Тристрама Шенди» (64), «Дон Кишота» и Гельвеция, к счастью имеющихся у меня, аккуратно положил справа, а слева - тетрадь по тактике, сохранившуюся у меня так удачно, что не преминет создать мне репутацию ученого в глазах тех, кто меня не знает.

Устроивши все, я велел подать кофе (заметьте, что чемоданы свои я послал к черту, и все мои вещи уже были разложены в комоде по-домашнему); итак, я велел принести кофе и, выпив первую чашку, воскликнул:

«Вот я и дома, у себя дома и на немалое время!»

Мне хотелось сразу же заняться делом, потому что, как вы узнаете когда-нибудь, во всяком положении совершенно необходимо уделять несколько часов в день серьезным занятиям, и я ничего не мог придумать лучше для начала, как сесть писать вам. Правда, для меня это удовольствие, я убежден, что и для вас тоже, а обе эти идеи мне улыбаются.

Вильна совсем не разрушена. Французов выгнали так быстро, что они не успели ничего с собой унести. Их хлеб служит прекрасной пищей для наших солдат, их одежда пригодится для пленных, а каски пошлют в Петербург для театра, как говорят.

Поляки приняли нас очень хорошо. Во время спектакля раздавались приветственные возгласы, сцена была украшена портретом Светлейшего с перечислением всех побед, им одержанных, внизу на транспаранте: Бородино, Ярославец, Вязьма и т. д. Но так как в газетах, которые мы здесь нашли, французы хвалятся, что убили под Ярославцем 20 тыс. русских, взяли там 200 пушек и 30 тыс. пленных (только и всего!) <...>, то нашелся шутник, который доказывал, что по прибытии Светлейшего понадобилось только сменить портрет, а раньше там красовался Наполеон, а Бородино, Ярославец и прочее обозначались как его победы. Говорили также, что Наполеон сдержал свое слово: находясь в Москве, он грозил нам, что его армия перезимует в глубине России. И действительно, она вся либо в наших руках в Тульской губернии и в других местах, либо замерзла на дорогах.

Вы не можете представить, как ужасны дороги. И хуже всего то, что к этому привыкаешь, как к всему на свете.

Страница, однако, кончается. Мне пришлось бы исписать еще десяток, если б я стал перечислять все, что прошу вас передать вашей любезной бабушке и графине. <...>

Я кланяюсь моему доброму г. Малербу. Среди пленных был маленький швейцарец, которого я потому только не взял к себе, что им занялся Жан Вадковский. Я просил Жана быть к нему сколько можно заботливее, и он очень привязался к пленному и совершенно доволен им. Сей народ дороже мне всех после моего родного, и я буду счастлив, ежели сумею помочь какому-нибудь пленному швейцарцу. Скажите об этом моему другу - не для того, чтобы придать мне достоинства в его глазах, а чтобы доказать, как он научил меня любить его народ.

Остаюсь навек вашим добрым другом Александр Чичерин.

Скажите г. Малербу, что здесь все страшно дорого, но сукно возмещает все: самое лучшее стоит 24 руб. Ко всему прочему не подступиться: цены, как у маркитанток в походе.

Попросите его препроводить по адресам прилагаемые письма.

Дата добавления: 2015-06-28