Временное свидетельство о браке 6 страница

– Сто двадцать четыре миллиона?!

– Вот именно. Объяснил: много лет играл на бирже. Его маклер на Нью-Йоркской фондовой бирже Рэй Мафферти. Вопросы. Клиентура Мафферти. Нет ли связей с русской мафией. В частности – с окружением Иванова-Корейца. Насколько удачной была биржевая игра Никитина.

– Это трудно. Коммерческая тайна. Тебе нужны документированные данные?

– Нет. Просто информация.

– Это легче.

– И последнее. С семьдесят восьмого года по конец восемьдесят третьего Никитин жил в Нью-Йорке. Он автор книги «Карательная психиатрия». Возможно, сотрудничал с «Голосом Америки» или радио «Свобода». После этого пять лет работал в геологоразведке в Канаде.

– Где? Канада большая.

– Неизвестно. Об этом ты сможешь узнать в Претории. Вопросы те же: что делал, связи, образ жизни, карьера. Нагрузил я тебя?

– По ватерлинию. Когда тебе нужна информация?

– Вчера. Аванс мы тебе высылаем сейчас же. Диктуй реквизиты твоего банка.

– Заплатишь все сразу, когда получишь отчет. Передам по факсу. У меня есть твой домашний телефон.

– Но у меня нет факса.

– Тогда по «Интернет».

– У меня нет компьютера.

– Как же ты живешь?

– Так и живу. Как все. У нас говорят: как в сказке – чем дальше, тем страшней.

– Я всегда говорила: русские – великий народ.

– Приятно слышать. Но почему ты так решила?

– Ну как – почему? Нет факса, нет компьютера, нет денег. А вы смеетесь.

– Нам больше ничего не остается. Даю факс агентства «Глория», я сейчас работаю на них. Удачи, Кэт. Будь осторожна.

– Встретимся в Гармише?

– Не очень уверен. Встретимся, когда встретимся. Пока.

– Бай, мистер Бонд!

Турецкий выключил громкую связь и передал трубку Денису Грязнову:

– Звони во Франкфурт Хансу Юнге.

– И что сказать? Попросить поработать для нас за такие же бабки?

Турецкий пожал плечами.

– С ним, пожалуй, не пройдет.

– С Кэт Вильсон прошло.

– Американцы – народ авантюрный. А немцы – это немцы. Для них порядок – превыше всего.

– Орднунг ист орднунг.

– Вот именно…

Без стука открылась дверь кабинета директора агентства «Глория», на пороге появился толстяк в красной футболке, юный компьютерный бог Максим.

– Ну это… Ну вошел я сегодня в Народный банк – глянуть, нет ли чего нового. И это… В общем, вся информация по «Трейдинг интернэшнл» из компьютеров вынута.

– Как – вынута? – не понял Турецкий.

– Да так. Стерта.

– Это становится интересным, – прокомментировал Грязнов-младший.

– Нет, опасным, – возразил Турецкий. – Очень опасным. Послушай, Макс, ты не смог бы выяснить, входил ли кто-нибудь, кроме тебя, в компьютеры Народного банка? Кто-то из посторонних?

– Шарился там какой-то придурок. Я два раза на него натыкался.

– Как ты это вычислил?

– Вы имеете представление о том, что такое «юнирейс» или «анделайт»?

– Ни малейшего, – признался Турецкий.

– Тогда мои объяснения вам ни к чему. Но кто-то там шарил – факт.

– А ты не мог бы узнать кто? Или хотя бы откуда он работает?

– Задачка, – заметил Макс. – Где угодно он может быть. Вон Левин, питерский хакер, который кинул Сити-банк на полтора лимона «зеленых». Банк – в Штатах, сам – в Питере, сеть коммуникаций была финской, арестовали же его в Великобритании.

– Все-таки арестовали. Значит, нашли? Выходит, в принципе можно вычислить?

– Ну попробую. Может, что и получится.

– Если что-нибудь выяснишь – сразу мне или Денису.

– О'кей, – кивнул Максим и вернулся к своему компьютеру.

– Ребята, которых ты держишь для охраны особо важных персон, сейчас свободны? – обернулся Турецкий к Денису.

– Да.

– Немедленно приставь их к Дорофееву. Пусть страхуют. И лучше, чтобы он их не замечал. Ни он, ни его охрана.

– Думаете, его попытаются убить?

– Не исключено. Для нас сейчас самое важное – определить объект угрозы. Если контракт Народного банка с «Трейдинг интернэшнл» – афера… Впрочем, в этом сомнений нет. Весь вопрос: участвовал в ней Дорофеев или его использовали. Так вот, как только он приказал изъять из компьютеров всю информацию о контракте, он стал единственным носителем данных о сделке. Как говорят в определенных кругах – «кабанчиком». И его – тоже мафиозный жаргон – «уложат крайним на рельсы». Убьют. И никакое следствие не сможет найти концов этих восьмидесяти четырех миллионов перекачанных на Запад через «Трейдинг интернэшнл».

– А если покушения не будет? – спросил Денис.

– Значит, объект угрозы не среди сообщников или партнеров Дорофеева, а где-то на стороне. И значит, Дорофеев – участник аферы. А если так, зачем его убирать? С таким человеком еще много дел можно сделать. Не миллионных – миллиардных.

– «Норильский никель»?

– Все может быть. У нас слишком мало информации. Гадаем. Тем более нужно звонить Хансу Юнге. Будешь говорить ты. Он русского не знает, я немецкого. А его английский не годится для таких разговоров. Да и мой тоже. Разговор построишь примерно так… Записывай тезисы. Первое. У нас есть все основания полагать, что «Трейдинг интернэшнл», зарегистрированная во Франкфурте, является подставной фирмой. Здесь расскажешь все, о чем нам поведал Дорофеев: условия контракта, замок с камином, «роллс-ройс». Второе. Деятельность таких фирм наносит огромный ущерб германо-российскому торговому сотрудничеству и таким образом ущемляет национальные интересы как Германии, так и России. Третье. В борьбе с такого рода деятельностью интересы правоохранительных органов наших стран полностью совпадают. Четвертое. И поэтому мы просим предоставить в наше распоряжение всю имеющуюся у них информацию о фирме «Трейдинг интернэшнл»: о ее президенте Райнере и его сообщнике Фогельштейне, о финансовом положении фирмы и передвижении средств на ее счетах, а если такой информации нет, то предпринять меры к ее получению. В случае необходимости в их адрес будет отправлен официальный запрос Генеральной прокуратуры России или Управления по борьбе с экономическими преступлениями МВД РФ.

– А если он скажет: давайте сначала запрос?

– Отвечаем: подготовка официального запроса может потребовать определенного времени, а за это время преступники успеют замести следы. Точка.

– Ну вы дипломат, дядя Саша.

– Звони!

* * *

«Московская контора Норильскснаба»…

От неожиданности Турецкий остановился как вкопанный, и тут же сзади на него налетел какой-то мужик, обдал перегаром и обложил почем зря. В другое время Турецкий нашел бы, что ему ответить, за ним бы не заржавело, но сейчас он лишь отмахнулся и продолжал стоять на людном тротуаре, уставясь на мутную от пыли стеклянную вывеску. Сколько раз он ходил по этой улочке, бывшей Жданова – а теперь Бог знает какой, – сто, тысячу? И ни разу не видел этой таблички. Может, недавно повесили? Да нет, какое недавно, от времени краска под стеклом потрескалась. Почему же раньше не видел, а увидел только теперь? Вот почему, понял Турецкий: потому что там есть слово «Норильск». А на это слово в последние дни он делал стойку, как охотничий пес.

Ну надо же. Здесь – «Детский мир», там – Кузнецкий мост. А тут, в обшарпанном угловом доме, – Норильск.

Турецкий поднялся по истертым до лунок ступенькам, вошел в контору и сразу словно бы перенесся лет на пятнадцать – двадцать назад. Это была настоящая, кондовая контора, без всяких там новомодных офисных штучек: коридор с обшитыми пластиком под дуб стенами, шмыгающие из двери в дверь пожилые девушки с бумагами. Из кабинетов-клетушек доносились телефонные трели и сорванные от натуги голоса:

– Мурманск! Алло… Доложите ледовую обстановку! Так какого лешего вы маринуете караван?! А без ледокола нельзя? Хреново… Хреново, говорю!

– Хатанга! Слышите меня? Алло, Хатанга! Когда выпустите наш борт с яйцами? Когда? Оборзели! Там сто семьдесят тысяч штук яиц диетических! Срок реализации кончится – мы вам иск впарим! Да, вам, а не Господу Богу! Два дня погода летная, а о керосине должны были думать вы, а не Господь Бог!

На площадке у поворота коридора – титан, только что без прикованной к нему цепью алюминиевой кружки. На столе подшивки газет: «Красноярский рабочий», «Заполярная правда». Газеты были свежие. Турецкий остановился, полистал. Внутренний разворот последней «Заполярной правды» был отдан отчету о заседании забастовочных комитетов горняков, шахтостроителей и металлургов. Разухабистая «шапка» на обе полосы: «Ну что, мужики? Будем бастовать? Или как?»

Турецкий усмехнулся: прямо «Московский комсомолец»!

В конце коридора он открыл дверь с табличкой «Начальник Норильскснаба Никольский Б. С.» Спросил у секретарши, сидевшей за компьютером и старательно тыкавшей пальцем в клавиатуру.

– Борис Семенович у себя?

– Борух Соломонович. Борисом Семеновичем он был до перестройки. Он у себя.

– Я из газеты «Новая Россия». Спросите, не уделит ли он мне минут десять? Моя фамилия Турецкий.

– Так у него сами и спросите. Уделит, наверное. Он любит с корреспондентами разговаривать.

– Может быть, вы меня все-таки представите?

Она пожала плечами, ткнула пальцем в кнопку селектора.

– Здесь какой-то Турецкий из газеты «Новая Россия». Примете?

– Запускайте, – раздалось из динамика.

– Входите, – сказала секретарша. – Или вам еще и дверь открыть?

«Вот стерва!» – подумал Турецкий.

За столом в небольшом кабинете сидел плотный лысый мужчина лет шестидесяти, с красным, будто бы обожженным лицом, в крахмальной рубашке с распущенным галстуком и завернутыми рукавами. Пиджак его висел на спинке кресла. На стене у двери были укреплены развесистые оленьи рога, служившие вешалкой. На них висел черный нагольный полушубок, на полу – меховые унты. «На случай срочной командировки в Норильск», – подумал Турецкий. На другой стене красовался огромный цветной снимок, сделанный зимой: створ проспекта в проране громоздких зданий с колоннами, балюстрадой балконов и лепниной. На одном из зданий светились кровавым рубином двухметровые буквы «Слава», на другом, через проспект, окончание: «КПСС».

– Это и есть Норильск? – поинтересовался Турецкий.

– Да. Въезд в город со стороны комбината. Проходите, садитесь.

– Похоже на Ленинград. То есть на Петербург.

– Ленинградские архитекторы строили. В конце сороковых. Тогда половину «Ленпроекта» туда загнали. По пятьдесят восьмой. Они и спроектировали маленький Ленинград. Не приводилось бывать в Норильске?

– Не случалось. Много потерял?

– Раньше бы я так сказал. А сейчас – даже не знаю.

– Почему?

– Говорят, на земле есть семь выходов ада. А если есть и восьмой, то это там, где стоит Норильск. Жемчужина Заполярья. Богом проклятый город.

– Почему? – повторил Турецкий.

– Я прожил там сорок лет. Он дал мне счастье, он же и отобрал. Двадцать пять лет мы прожили с женой душа в душу. Потом – рак. Самый северный город в мире. Самый высокий в мире уровень онкологических заболеваний. На втором месте – Запорожье. Был такой Николай Николаевич Урванцев. Слышали?

– Полярный исследователь?

– Да. Всю жизнь отдал Таймыру. Последний раз он был в Норильске незадолго до смерти. Когда уезжал, попросил отвезти его в аэропорт не на машине, а по железной дороге – на дрезине. Я его провожал. Он почти всю дорогу молчал, а потом сказал: «Чтобы все это построить, нужно было затратить два миллиарда человеко-часов». Два миллиарда! Это сорок миллионов человеко-жизней. Даже если вдвое меньше, все равно больше всех Освенцимов и Бухенвальдов, вместе взятых. Вот такой это город. Что вас привело ко мне?

– Редакция «Новой России» поручила мне написать обзорную статью о концерне «Норильский никель», – начал Турецкий, но что-то помешало ему врать и дальше. – Нет, – сказал он. – Норильск интересует меня совсем по другой причине. Мне необходимо понять, что там сейчас происходит.

– Для чего?

– У меня есть информация, что норильский концерн – главная карта в какой-то очень крупной международной комбинации. Может быть, афере. Не знаю. Это я и хочу выяснить.

– Так вы не журналист? Я так и подумал.

– Я следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры. Но сейчас работаю для одного детективного агентства. А с «Новой Россией» иногда сотрудничаю. Показать документы?

– Не нужно. Я вам верю. У старого еврея – глаз-ватерпас… Ну что там происходит. Черт знает что. Как началось все с этой ваучеризации и акционирования, так и продолжает валиться. Нам все должны, мы всем должны. А куда валюта за наш никель идет – кто бы сказал! А сейчас вообще посыпалось, как из ящика Пандоры. Перед выборами подбросили денег, а выборы прошли – дулю с маком. По полтора месяца люди зарплату не получают. А ведь самый сезон отпусков. Минфин говорит: все деньги перевели. Красноярск руками разводит: не получили. Кто врет? Зачем? В Мурманске полуледокол «Восток-5» взорвался. На три месяца ремонт – не меньше. Значит, завоз продовольствия на зиму, считай, сорван.

– Почему? – вставил Турецкий.

– «Восток-5» – один из трех подобных ему, задействован на проводке судов с нашими грузами по Севморпути. А в городе уже сейчас нет ни сахара, ни муки, ни водки.

– Что же народ пьет?

– «Ликер розовый». Из запасов десятилетней давности. Гадость ужасная. После двух бутылок от одного запаха розы выворачивает. Ну с водкой проще – пару самолетов зафрахтовали, по Енисею подбросим. А с остальным? Базы снабжения-то в Красноярске. А на самолетах – сахар золотым станет. И еще беда – Олега Кузнецова убили. Тут, в Москве. Председатель забастовочного комитета горняков. Когда в Норильске узнали, народ прямо взбеленился. Если бы я был подвержен шпиономании, сказал бы, что это происки каких-то спецслужб.

– А вы не допускаете такой возможности?

– Ерунда все это. Никакие спецслужбы не могут наворотить такого, как мы сами с нашим российским разгильдяйством. На спецслужбы легко все сваливать. Очень удобно. А там и до охоты за ведьмами полшага. И снова пойдут этапы в Норильск по какой-нибудь новой пятьдесят восьмой.

– Вы сидели?

– Бог миловал. Отец сгинул под Магаданом. После плена. Летчиком был. Герой Советского Союза. Посмертно реабилитирован. Спасибо, дорогие товарищи, будьте вы прокляты… Разволновался я чего-то. Не задвинуть ли нам по стопарю?

– «Ликера розового»?

– Нет, с этим в Москве проще… – Никольский достал из тумбы письменного стола початую бутылку «Белого орла» и два хрустальных стакана. Плеснул Турецкому и себе, кивнул: будем! – опрокинул водку в свой широкий рот, полный металлических коронок. Тут же налил еще.

– Спасибо, мне хватит, – остановил его Турецкий. – Мне еще кое о чем подумать надо.

– А я, с вашего позволения… – Он выпил и вытер рукавом губы. – Вы, наверное, думаете, что морда у меня красная от этого дела? Нет, обморозился, еще в молодости, в январе пятьдесят седьмого. «Черная пурга» в Норильске была. Мороз под тридцать и ветер сорок пять метров в секунду. Двенадцатибалльный шторм по шкале Бофорта. Три недели свирепствовало. Страшное дело. Автобусы переворачивало. А мы пожары тушили. Тогда я и шевелюру свою потерял…

Турецкий положил перед ним «Экономический вестник» с заметкой «Странный тендер» и со справкой об Имангдинском месторождении.

– Взгляните на это. Мне хотелось бы знать, что вы об этом думаете.

Никольский внимательно прочитал и пренебрежительно хмыкнул:

– Полная ерунда. Что значит принципиально новая технология и как она может держаться в секрете? Я сорок лет в цветной металлургии, прошел от помощника мастера до заместителя главного инженера всего комбината. Новые технологии создаются десятилетиями. И если бы над такой технологией работали – об этом бы знали металлурги во всем мире. Эти разработки никогда не были засекреченными.

– Чем же объяснить интерес этого анонимного иностранного инвестора к бесперспективной Имангде?

– Ну, с Имангдой все не так просто. После открытия на Талнахе разведку там прекратили, верно. Но насчет бесперспективности – это еще вопрос. Теоретически там должна быть руда. Богатая, жильная. Как на Талнахе, но с выходом на поверхность. Где-то в начале семидесятых работал в Норильске один молодой геолог, из Ленинграда. Доказывал, что Талнах и Имангда – это одно рудное тело. Требовал возобновить разведочное бурение, вроде бы даже выход рудной жилы нашел. Всех достал, в ЦК писал, даже самому Брежневу.

– И что?

– Да ничего. Не до того было. Руды хватало. Нужны были нефть и газ. Туда все силы и бросили.

– Нашли?

– Нефть – нет. А газ нашли. Обо всем этом вам лучше с Владимиром Семеновичем Смирновым поговорить. Он как раз бурил на Имангде, а потом стал начальником экспедиции. Сейчас на пенсии.

– Где он живет?

– Да там же в Норильске и живет.

– Не уехал на материк?

– Куда? Чисто северная проблема: человек работает, копит деньги, покупает кооператив на родине. А потом дети взрослеют, обзаводятся семьями и своими детьми и вселяются в этот кооператив. А он так и остается в Норильске. Это мне повезло – дали вот эту контору. И жилье.

– А другую квартиру купить? Сейчас это просто.

Никольский усмехнулся.

– На какие шиши? Длинный северный рубль – миф. Есть, конечно, полярки, районный коэффициент. Но… Москва считается самым дорогим городом в Европе и третьим в мире после Токио и Осаки. Нет, самый дорогой город – Норильск. Зимняя одежда, обувь, питание. На макаронах зиму не проживешь. А отпуск? Один билет до Москвы больше миллиона стоит. А на семью? И не поехать в отпуск нельзя: детям солнце нужно, море, фрукты.

– Еще один вопрос, – сказал Турецкий. – Котировка акций «Норильского никеля» все время снижается…

– Ничего удивительного.

– Что должно произойти, чтобы курс этих акций сделал резкий скачок вверх – примерно в сто раз?

– Только чудо.

– Какого рода должно быть это чудо?

– Ну, скажем, если бы вдруг тот молодой геолог оказался прав: Имангда стала бы вторым Талнахом. Причем с жилой не на двухкилометровой глубине, а на поверхности. Чтобы можно было добывать руду открытым способом.

– Вы считаете это невероятным?

– Почему? Чудо непредсказуемо. На то оно и чудо… Если надумаете лететь в Норильск, зайдите ко мне. Помогу быстро оформить пропуск. Там же пограничная зона.

– С кем же это граничит Норильск? – удивился Турецкий. – С белыми медведями в Арктике?

– Лет двадцать назад закрыли город, ввели пограничный режим.

– От шпионов?

– Скорее – от бродяг. После окончания сезонных работ они там оседали – все коллекторы теплоцентралей обжили.

– Значит, иностранец не может попасть в Норильск?

– Раньше – нет. Сейчас, конечно, проще. Несколько лет там финны работали, завод строили – по новой, кстати сказать, технологии. Фирмачи приезжают – немцы, канадцы, американцы. Но им пропуска через МИД оформляют. Небыстрое дело.

* * *

«Пропуска через МИД. Небыстрое дело».

«Форд» Никитина во Внукове. Оставлен в 15.30. А в 18.00 рейс 1247 в Норильск.

Никитина в списках пассажиров нет.

Полетел по чужим документам? Откуда у него эти документы. И вообще – полетел ли? А если да, то зачем?

Было над чем подумать.

А если зайти с другой стороны?

Молодой геолог из Ленинграда. Доказывал, что Имангда и Талнах – одно рудное тело. Требовал возобновить разведочное бурение. Даже Брежневу писал.

Значит, я, Никитин, предполагаю, что Имангда – это и есть второй Талнах? Не просто предполагаю. Совершенно в этом уверен. Потому что я там работал. И даже вроде бы выход рудной жилы нашел.

А потом? Потом меня вышвырнули из страны. Что за странный излом карьеры? И не просто карьеры – всей жизни.

Турецкий пристроил сигарету на краю пепельницы и осторожно, стараясь не стукнуть дверью, прошел из кухни в гостиную, где на диван-кровати спала Ирина. Дверь в детскую – комнату Нинки – была приоткрыта, оттуда пахнуло каким-то особенным уютом, словно бы запахами теплого хлеба и парного молока. Нинка посапывала, обняв облезлую плюшевую обезьяну. Турецкий поправил съехавшее на пол одеяло, попытался взять обезьяну, но Нинка, не просыпаясь, вцепилась в нее обеими руками. Он вернулся в гостиную, нащупал на письменном столе пластмассовую папку с бумагами и двинулся к кухне, стараясь не скрипеть паркетинами. Почему-то вспомнилось, что у Никитина тоже дочь, ей было три или четыре года, когда его лишили гражданства. Интересно, знаком ли ему этот запах теплого хлеба и парного молока, говорил ли ему кто-нибудь: «Ты и есть пароход. Ты и есть для нас праздник»?

Турецкий взял лево руля, отработал «малый вперед», прошел шлюзы и бросил якорь у кухонного стола, на котором в пепельнице тлела недокуренная сигарета. Открыл, чтобы кухня проветрилась, дверь на балкон. Вдалеке слева огни вычерчивали контур Крымского моста, мерцали редкие фонари в Центральном парке культуры и отдыха. Маслянисто поблескивала внизу Москва-река, по которой такой же мирной летней ночью четыре дня назад проплыл от Котельнической к Краснопресненской набережной труп норильского горняка О. Я. Кузнецова.

Турецкий раскрыл папку с оттиснутой на обложке фирменной маркой агентства «Глория», перебрал собранные в ней документы. Наиболее важные места в них были выделены ярко-желтым фломастером.

Донесение «наружки»:

«23 июля. 14.20. Объект (Пономарев) вошел в 4-й подъезд здания ФСБ (б. КГБ) на Лубянке. Вышел в 16.10. С кем встречался, не установлено…»

Из расшифровки разговора Турецкого и Ермолаева-Бурбона 23 июля:

Турецкий. Откуда вы знаете, что Очкарик засветился?

Ермолаев. «Жучок».

Турецкий. «Жучки» с таким радиусом действия сбрасывают информацию импульсами. Даже если вы нашли частоту, вы не смогли бы ничего расшифровать. Значит, вы дали Никитину свой «жучок»? А что сделали с тем?

Ермолаев. Вы быстро соображаете. Разбил…"

На полях – почерком Дениса Грязнова: «Дорофеев информирован».

Донесение службы прослушивания:

"24 июля. 11.15. Звонок неустановленного мужчины по прямому телефону Дорофеева.

Неуст. мужч. Какие дела, Илья Наумович?

Дорофеев. Есть новости. Перезвоню через двадцать минут…

Из отчета «наружки»:

«24 июля. 11.35. Объект (Дорофеев) вышел в сопровождении телохранителя из Народного банка, в 11.38 позвонил из телефона-автомата. Говорил 4 минуты. Абонент и содержание разговора не зафиксированы…»

Из "информации об И. К. Никитине (собрана начальником службы безопасности Народного банка А. А. Пономаревым):

"В 1974 г. был уволен из штата Норильской комплексной геологоразведочной экспедиции (НКГРЭ) в связи с возбуждением против него уголовного дела по ст. 70, ч. 1 УК РСФСР… В конце 1975 г. вновь был привлечен к суду по той же статье. Направлен для обследования в институт им. Сербского. Установлен диагноз: вялотекущая шизофрения. Решением народного суда Октябрьского р-на г. Ленинграда отправлен для принудительного лечения в психиатрическую больницу г. Чистополя. Освобожден из больницы 30 мая 1976 г. 4 декабря 1976 г. за написание и распространение книги «Карающая психиатрия» осужден по ст. 70, ч. 2 УК РСФСР на 3 года лишения свободы и последующей ссылке на 5 лет. Срок наказания отбывал в Пермской области…

15 января 1978 г. решением Президиума Верховного Совета СССР был лишен советского гражданства и выдворен за пределы страны… По прибытии в Нью-Йорк дал интервью антисоветской газете «Новое русское слово». (Ксерокопия статьи прилагается)…"

Из интервью И. К. Никитина корреспонденту газеты «Новое русское слово» Анатолию Лимбергеру:

Вопрос. Вы знали, что в западных средствах массовой информации развернута кампания в защиту вас и ваших товарищей-диссидентов?

Ответ. Доходили очень смутные слухи.

Вопрос. Вы верили, что эта кампания приведет к вашему освобождению?

Ответ. Нет.

Вопрос. При каких обстоятельствах проходила ваша высылка из страны?

Ответ. Меня дернули из промзоны и, не завозя в лагерь, в чем был, привезли в «воронке» в аэропорт Перми. Посадили в грузовой самолет. Через два часа самолет приземлился на каком-то военном аэродроме. Меня перевели в другой самолет, тоже транспортный. Еще часа через три или чуть больше приземлились во Франкфурте-на-Майне. Здесь какой-то хмырь из консульства зачитал указ о лишении меня советского гражданства и выдворении из СССР и меня передали представителям американских властей.

Вопрос. Когда вас везли, вы чувствовали, что происходит что-то необычное?

Ответ. Сначала решил, что меня везут в Ленинград, чтобы припаять новый срок.

Вопрос. За что вам могли увеличить срок заключения?

Ответ. В лагере я не считал нужным скрывать свои взгляды на существующий в стране режим.

Вопрос. Когда вы поняли, что вас везут не на пересмотр дела и не на новый суд?

Ответ. Когда вылетели из Москвы. Я почувствовал это по тому, как изменялось отношение ко мне сопровождающих меня кагэбэшников. В их глазах из доходяги-зека я превращался в иностранца. Перед посадкой во Франкфурте они уже обращались ко мне на «вы».

Вопрос. Намерены ли вы и сейчас продолжать свою правозащитную деятельность?

Ответ. Нет.

Вопрос. Почему?

Ответ. Я не вижу в ней смысла.

Вопрос. Вы не верите, что движение за права человека в СССР и усилия мировой общественности способны ускорить падение коммунистического режима?

Ответ. Нет. Он рухнет, только когда сожрет сам себя…

А он мне нравится, подумал Турецкий. Да, нравится. Так и заявил: я сделал все, что мог, а теперь жрите сами себя. А я займусь своей жизнью. Но я никогда не прощу, что вы вышвырнули меня из моей родины, как паршивого котенка. Придет время, и я предъявлю свой счет. Мой счет: Имангда. Второй Талнах. Больше чем Талнах: руду можно черпать сверху, а не лезть на двухкилометровую глубину. Я вам в рот пихал этот кусок, этот золотой слиток! Не до того было? Сейчас будет до того. Я проложу дороги, построю город, пригоню сотни «катерпиллеров» и «като». И буду продавать свою руду Норильску. И буду диктовать свои цены. Вот ваша плата за мою несбывшуюся карьеру, за мою разрушенную семью, за мою испоганенную изгнанием жизнь. Счет подан, господа! Будем платить или как?

«А ведь платить – мне, – подумал Турецкий. – И Ирине. И Нинке. И Косте Меркулову. И обоим Грязновым. И всем нам. А за что? Да за то самое. За то, что каждый по отдельности был против, а все вместе за. За то, что в очередь на вступление в партию записывались, как на „Жигули“. За то, что Брежнева ругали на кухне, а не на площадях. И за отцов платим. И за себя. А детям или даже внукам – платить за нас. Никитин прав. Конечно же прав. Настоящий полковник!»

Так что же в итоге получается? Я, Гарри К. Никитин, получаю без конкуренции лицензию на разработку Имангды, скупаю за бесценок акции «Норильского никеля», а затем являю изумленной публике то самое чудо: второй Талнах – Имангду. Акции взлетают в сто раз, я их продаю, и на вырученные десять миллиардов долларов строю город. Хватит мне этих бабок? Наверное хватит.

Но!

Имангда – не туз козырный из рукава. Чтобы взорвать биржу, мало сказать, что это второй Талнах. Нужно это подтвердить. И очень серьезными документами.

Есть они у меня? Должны быть. Описания геологических маршрутов, моих маршрутов. Образцы руды, если я ее действительно нашел. Результаты анализов. Их я сдал, конечно, в архив экспедиции, обязан был сдать. Но копии и такие же образцы наверняка оставил себе. И они сейчас – в бывшем Ленинграде, у моей бывшей жены или там, где я жил после развода.

Но тогда почему мой «форд» стоит во Внукове, а не на Ленинградском вокзале?

Может быть, в ту пору, когда меня то запихивали в чистопольскую психушку, то загоняли в пермские лагеря, мои архивы пропали? Или попали вместе с изъятым самиздатом в большой дом на Литейном? А это все равно что пропали, оттуда их черта с два выцарапаешь.

Значит, все правильно: мне нужно лететь в Норильск…

В кухню вошла Ирина, сонная, в наброшенном поверх ночной рубашки халатике, с бледным лицом, казавшимся без косметики совсем девчоночьим. Проговорила, отводя со щеки черную прядь:

– Ну, накадил – богатенького хоронили! Ты спать собираешься? Скоро светать начнет.

– В самолете высплюсь.

– О Господи, Турецкий… Куда еще тебя черти несут?

– В город, который стоит на восьмом выходе ада. В Норильск.

* * *

Если Норильск и вправду стоял на восьмом выходе ада, то в самом городе об этом, похоже, никто не подозревал. Никаких внешних признаков близости ада не было. Если не считать дымной шапки, висевшей над кварталами и видной издалека, километров за пятьдесят – из окна электрички, которая связывала город с аэропортом Алыкель. Но у шапки этой, невидимой в самом городе, но дававшей о себе знать кисловатым привкусом на языке, было вполне материалистическое объяснение: сернистый дым нагоняли на город металлургические заводы, подступавшие к домам с востока и запада.

Турецкому объяснили попутчики по электричке, которые вместе с ним вышли покурить в тамбуре: на востоке – старые заводы, никелевый, обогатительная фабрика, плавильные цеха, их еще в середине тридцатых годов начали строить и достраивали перед войной и в войну, а на западе – новые, которые вообще не должны были давать никакого дыма, однако дают.

Дата добавления: 2015-06-28