Робинзон пытается покинуть свой остров

До последнего года моего пребывания на острове я так и не узнал,

спасся ли кто-нибудь с погибшего корабля.

Через несколько дней после кораблекрушения я нашел на берегу, против

того места, где разбился корабль, тело утонувшего юнги. Я глядел на него с

искренней печалью. У него было такое милое, простодушное молодое лицо!

Быть может, если бы он был жив, я полюбил бы его и жизнь моя стала бы

гораздо счастливее.

Но не следует сокрушаться о том, чего все равно не воротишь. Я долго

бродил по прибрежью, потом снова подошел к утопленнику. На нем были

короткие холщовые штаны, синяя холщовая рубаха и матросская куртка. Ни по

каким признакам нельзя было определить, какова его национальность: в

карманах у него я не нашел ничего, кроме двух золотых монет да трубки.

Буря утихла, и мне очень хотелось взять лодку и добраться в ней до

корабля. Я не сомневался, что найду там немало полезных вещей, которые

могут мне пригодиться. Но не только это прельщало меня: больше всего меня

волновала надежда, что, может быть, на корабле осталось какое-нибудь живое

существо, которое я могу спасти от смерти.

"И если я спасу его, - говорил я себе, - моя жизнь станет гораздо

светлее и радостнее".

Эта мысль овладела всем моим сердцем: я чувствовал, что ни днем ни

ночью не буду знать покоя, пока не побываю на разбившемся судне. И я

сказал себе:

"Будь что будет, а я попробую добраться туда. Чего бы это мне ни

стоило, я должен отправиться в море, если не хочу, чтобы меня замучила

совесть".

С этим решением я поспешил вернуться к себе в крепость и стал

готовиться к трудной и опасной поездке.

Я взял хлеба, большой кувшин пресной воды, бутылку рома, корзину с

изюмом и компас. Взвалив себе на плечи всю эту драгоценную кладь, я

отправился к тому берегу, где стояла моя лодка. Вычерпав из нее воду, я

сложил в нее вещи и вернулся за новым грузом. На этот раз я захватил с

собой большой мешок риса, второй кувшин пресной воды, десятка два

небольших ячменных лепешек, бутылку козьего молока, кусок сыру и зонтик.

Все это я с великим трудом перетащил в лодку и отчалил. Сперва я

пошел на веслах и держался возможно ближе к берегу. Когда я достиг

северо-восточной оконечности острова и нужно было поднять парус, чтобы

пуститься в открытое море, я остановился в нерешительности.

"Идти или нет?.. Рисковать или нет?" - спрашивал я себя.

Я взглянул на быструю струю морского течения, огибавшего остров,

вспомнил, какой страшной опасности я подвергался во время своей первой

поездки, и понемногу решимость моя ослабела. Тут сталкивались оба течения,

и я видел, что, в какое бы течение я ни попал, любое из них унесет меня

далеко в открытое море.

"Ведь лодка моя так мала, - говорил я себе, - что, стоит подняться

свежему ветру, ее сейчас же захлестнет волной, и тогда гибель моя

неизбежна".

Под влиянием этих мыслей я совсем оробел и уже готов был отказаться

от своего предприятия. Я вошел в небольшую бухточку, причалил к берегу,

сел на пригорок и глубоко задумался, не зная, что делать.

Но вскоре начался прилив, и я увидел, что дело обстоит совсем не так

плохо: оказалось, что течение отлива идет от южной стороны острова, а

течение прилива - от северной, так что если я, возвращаясь с разбитого

судна, буду держать курс к северному берегу острова, то останусь цел и

невредим.

Значит, бояться было нечего. Я снова воспрянул духом и решил завтра

чуть свет выйти в море.

Наступила ночь. Я переночевал в лодке, укрывшись матросским бушлатом,

а наутро пустился в путь.

Сначала я взял курс в открытое море, прямо на север, пока не попал в

струю течения, направлявшегося на восток. Меня понесло очень быстро, и

менее чем через два часа я добрался до корабля.

Мрачное зрелище предстало перед моими глазами: корабль (очевидно,

испанский) застрял носом между двумя утесами. Корма была снесена; уцелела

только носовая часть. И грот-мачта и фок-мачта были срублены.

Когда я подошел к борту, на палубе показалась собака. Увидев меня,

она принялась выть и визжать, а когда я позвал ее, спрыгнула в воду и

подплыла ко мне. Я взял ее в лодку. Она умирала от голода и жажды. Я дал

ей кусок хлеба, и она набросилась на него, как изголодавшийся в снежную

зиму волк. Когда собака насытилась, я дал ей немного воды, и она стала так

жадно лакать, что, наверное, лопнула бы, если бы дать ей волю.

Затем я взошел на корабль. Первое, что я увидел, были два трупа; они

лежали в рубке, крепко сцепившись руками. По всей вероятности, когда

корабль наскочил на утес, его все время обдавало громадными волнами, так

как была сильная буря, и эти два человека, боясь, чтобы их не смыло за

борт, ухватились друг за Друга, да так и захлебнулись. Волны были такие

высокие и так часто перехлестывали через палубу, что корабль, в сущности,

все время находился под водой, и те, кого не смыла волна, захлебнулись в

каютах и в кубрике.

Кроме собаки, на корабле не осталось ни одного живого существа.

Большую часть вещей, очевидно, тоже унесло в море, а те, что

остались, подмокли. Правда, стояли в трюме какие-то бочки с вином или с

водкой, но они были так велики, что я не пытался их сдвинуть.

Было там еще несколько сундуков, которые, должно быть, принадлежали

матросам; два сундука я отнес в лодку, даже не попытавшись открыть их.

Если бы вместо носовой части уцелела корма, мне, наверное, досталось бы

много добра, потому что даже в этих двух сундуках я впоследствии обнаружил

кое-какие ценные вещи. Корабль, очевидно, был очень богатый.

Кроме сундуков, я нашел на корабле бочонок с каким-то спиртным

напитком. В бочонке было не меньше двадцати галлонов, и мне стоило

большого труда перетащить его в лодку. В каюте я нашел несколько ружей и

большую пороховницу, а в ней фунта четыре пороху. Ружья я оставил, так как

они были мне не нужны, а порох взял. Взял я также лопаточку и щипцы для

угля, в которых чрезвычайно нуждался. Взял два медных котелка и медный

кофейник.

Со всем этим грузом и с собакой я отчалил от корабля, так как уже

начинался прилив. В тот же день, к часу ночи, я вернулся на остров,

измученный и усталый до крайности.

Я решил перенести свою добычу не в пещеру, а в новый грот, так как

туда было ближе. Ночь я опять провел в лодке, а наутро, подкрепившись

едой, выгрузил на берег привезенные вещи и произвел им подробный осмотр. В

бочонке оказался ром, но, признаться, довольно плохой, гораздо хуже того,

который мы пили в Бразилии.

Зато, когда я открыл сундуки, я нашел в них много полезных и ценных

вещей.

В одном из них был, например, погребец * очень изящной и причудливой

формы. В погребце было много бутылок с красивыми серебряными пробками; в

каждой бутылке - не меньше трех пинт великолепного, душистого ликера. Там

же я нашел четыре банки с отличными засахаренными фруктами; к сожалению,

две из них были испорчены соленой морской водой, но две оказались так

плотно закупорены, что в них не проникло ни капли воды. В сундуке я нашел

несколько совсем еще крепких рубах, и эта находка меня очень обрадовала;

затем полторы дюжины цветных шейных платков и столько же белых полотняных

носовых платков, которые доставили мне большую радость, так как очень

приятно в жаркие дни утирать вспотевшее лицо тонким полотняным платком.

На дне сундука я нашел три мешочка с деньгами и несколько небольших

слитков золота, весом, я думаю, около фунта.

В другом сундуке были куртки, штаны и камзолы, довольно поношенные,

из дешевой материи.

Признаться, когда я собирался на этот корабль, я думал, что найду в

нем гораздо больше полезных и ценных вещей. Правда, я разбогател на

довольно крупную сумму, но ведь деньги были для меня ненужным мусором! Я

охотно отдал бы все деньги за три-четыре пары самых обыкновенных башмаков

и чулок, которых не носил уже несколько лет.

Сложив добычу в надежном месте и оставив там мою лодку, я пошел в

обратный путь пешком. Была уже ночь, когда я вернулся домой. Дома все было

в полном порядке: спокойно, уютно и тихо. Попугай приветствовал меня

ласковым словом, и козлята с такой радостью подбежали ко мне, что я не мог

не погладить их и не дать им свежих колосьев.

Прежние мои страхи с этого времени как будто рассеялись, и я зажил

по-старому, без всяких тревог, возделывая поля и ухаживая за своими

животными, к которым я привязался еще сильнее, чем прежде.

Так я прожил еще почти два года, в полном довольстве, не зная

лишений. Но все эти два года я думал только о том, как бы мне покинуть мой

остров. С той минуты, как я увидел корабль, который сулил мне свободу, мне

стало еще более ненавистно мое одиночество. Дни и ночи проводил я в мечтах

о побеге из этой тюрьмы. Будь в моем распоряжении баркас, хотя бы вроде

того, на котором я бежал от мавров, я без раздумья пустился бы в море,

даже не заботясь о том, куда занесет меня ветер.

Наконец я пришел к убеждению, что мне удастся вырваться на волю лишь

в том случае, если я захвачу кого-нибудь из дикарей, посещавших мой

остров. Лучше всего было бы захватить одного из тех несчастных, которых

эти людоеды привозили сюда, чтобы растерзать и съесть. Я спасу ему жизнь,

и он поможет мне вырваться на свободу. Но план этот очень опасен и труден:

ведь для того чтобы захватить нужного мне дикаря, я должен буду напасть на

толпу людоедов и перебить всех до единого, а это мне едва ли удастся.

Кроме того, моя душа содрогалась при мысли, что мне придется пролить

столько человеческой крови хотя бы и ради собственного спасения.

Долго во мне шла борьба, но наконец пламенная жажда свободы одержала

верх над всеми доводами рассудка и совести. Я решил, чего бы это ни

стоило, захватить одного из дикарей в первый же раз, как они приедут на

мой остров.

И вот я стал чуть не ежедневно пробираться из своей крепости к тому

далекому берегу, к которому всего вероятнее могли пристать пироги дикарей.

Я хотел напасть на этих людоедов врасплох. Но прошло полтора года - даже

больше! - а дикари не показывались. В конце концов нетерпение мое стало

так велико, что я забыл о всякой осторожности и вообразил почему-то, что,

доведись мне повстречаться с дикарями, я легко справился бы не то что с

одним, но с двумя или даже с тремя!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Дата добавления: 2015-06-28