Новости 8 страница

Критики отреагировали послушно, хором превознося Гершвина как композитора, который «значительно превосходит Шёнберга, Мийо и прочую “футуристическую” братию». Так была вымощена дорога для реализации планов ван Вехтена. Последний был исполнен такого энтузиазма, что восторженно писал Гершвину: «Этот концерт в самом буквальном смысле следует воспринимать как революцию; вы увенчали его произведением, которое после многократного прослушивания я вынужден признать величайшим творением, коща-либо созданным американским композитором. Сейчас самое время покорять Европу. В следующий раз сделайте еще один шаг, придумайте какую- нибудь новую форму. Думаю, можно было бы сделать что- нибудь в плане соединения джаза, исполняемого оркестром Пола Уайтмена, с техникой кинематографа: “флешбэк” и тому подобное...»

Точно по графику, 3 декабря 1925 года, в «Carnegie Hall» Нью-Йоркский симфонический оркестр под управлением Вальтера Дамроша впервые исполнил «Concerto in F» для фортепьяно с оркестром Гершвина — слащавую амальгаму блюзовых джазовых мелодий и гармонической идиомы парижских модернистов (Стравинского, Равеля и т. д.). Критики приветствовали джазовый концерт Гершвина в полном соответствии с замыслом ван Вехтена. «Здесь нет и следа американизма, — писал Уильям Хендерсон из “New York Herald”. — Ощущается настроение современного танца, но без присущей последнему банальности... Часто на ум приходят некоторые модернисты. Иноща Гершвин говорит их языком, но говорит больше...»

Разумеется, без оппозиции стремительному взлету Гершвина тоже не обошлось. Музыкальная незрелость «Rhapsody in Blue» — первой попытки 25-летнего Гершвина написать нечто более существенное, нежели популярная песенка, была настолько очевидной, что некоторые критики сочли себя обязанными высказать протест. «Безжизненность мелодии и гармонии вызывает тоску», — писал один из них. «Все интересное быстро заканчивается, и начинаются пустопорожние, бессмысленные повторы», — жаловался другой.

Недовольные голоса донеслись также из рядов исполнителей и преподавателей классической музыки. Дэниел Грегори Мейсон, музыкант, профессор Колумбийского университета, охарактеризовал попытку слияния джаза и классической музыки как «фиаско», а одна известная монография об американской музыке начинается такой фразой: «Американская музыка — это не джаз, и джаз — не музыка».

Против песен Гершвина из-за их порнографического содержания выступали и многие рядовые американцы. Песня «Do It Again» с ее открыто сексуальным содержанием, хоть и была тепло встречена на концерте Готье, в дальнейшем на многие годы была включена в черный список и не транслировалась по радио.

Однако в атмосфере горячей поддержки, которую создали в прессе и общественном мнении промоутеры Гершвина, голоса противников этого синтеза джаза и серьезной музыки (которые сами не предлагали никакой альтернативы) вышядели бессильным нытьем. Импульс, накопленный джазом благодаря концертам 1923—1925 годов и поддержанный прямыми предостережениями нью-йоркской и бостонской прессы, что «европейцы могут увести у Гершвина идеи и прибыли», вынудил Мийо, Стравинского, Бартока и других смиренно заняться сочинением джазовых композиций. Разумеется, «любовь к искусству» сама по себе была не единственным их мотивом: авангардистским композиторам по ту сторону Атлантики тоже хотелось есть хлеб с маслом, поэтому они нуждались в покровителях, в роли которых выступали все те же ван Вехтен и окружающая его компания послушных критиков.

Еще на заре XX века европейские «модернисты» начали систематически включать элементы джаза и рэгтайма в свои сочинения. Начало этому положил Клод Дебюсси в «Golliwog’s Cakewalk» и некоторых схожих произведениях. Дариус Мийо приехал в Америку, чтобы самолично послушать выступления джазовых музыкантов в барах и борделях. Стравинский написал «Регтайм для одиннадцати инструментов». С точки зрения их патронов, это было хорошее начало.

Однако теперь потребовалось нечто большее. Джаз уже пользовался всеобщим признанием, и его исполняли в крупнейших концертных залах. Теперь пора было по- настоящему подключать к этому процессу Париж и Вену. Пишите джаз — и не просто джазовые пьесы, а произведения для джазовых музыкантов и джаз-бандов!

Чтобы указание было понято правильно, Гершвин сам отправился в Европу, чтобы лично войти в местные музыкальные круги. Там он близко познакомился с Равелем, Стравинским, Мийо, Шёнбергом, а также с лучшим учеником Шёнберга Альбаном Бергом. Равель был мгновенно очарован музыкой Гершвина и его игрой на фортепьяно,

11 Зак. 3484 а додекафонисты Шёнберг и Берг стали друзьями Гершвина на всю жизнь.

Гершвин был представлен руководителю Американской консерватории в Париже — Наде Буланже, близкой подруге Стравинского. Он показал ей свои сочинения и попросил обучить премудростям композиторского искусства. Как впоследствии пересказывала эту историю Буланже, «я ответила ему: “Вы вроде бы все делаете правильно, и мне нечему вас научить”. Любой ученик должен в первую очередь научиться ценить сам себя, потому что единственное, что может сделать учитель, — это помочь ученику выразить то, что скрыто у него внутри». По-видимому, у Гершвина внутри ничего скрыто не было, по крайней мере с точки зрения Буланже.

К началу 1940-х годов, подхлестнутый успехом джазовой оперы Гершвина «Porgy and Bess», Стравинский написал «Scherzo a la Russe» для оркестра Пола Уайтмена, а также «Ebony Concerto» для джаз-банда Вуди Германа. В то же самое время Бела Барток сочинил «Contrasts» для группы, в которой играл джазовый кларнетист Бенни Гудмен. Равель, Мийо, Пауль Хиндемит и Эрнст Кшенек (еще один ученик Шёнберга) тоже внесли свою лепту в новую идиому. Под диктовку составителей программки, подготовленной к дебюту «Rhapsody in Blue» в «Aeolian Hall» в 1924 году, Буланже в своей консерватории воспитала целое поколение американских композиторов, включая Аарона Копленда, Уильяма Шумана и Уильяма Уолтона. Наиболее ярким представителем американской школы со временем стал композитор и дирижер Леонард Бернстайн, сочинявший произведения в стиле рока, джаза и модерна.

Слияние популярной и серьезной музыки, инициированное Гершвином в 1920-е годы, стало поворотным моментом во всей музыкальной жизни не только Америки, но и всего мира. Коща эта амальгама джаза и классики стала общепризнанной, интеллектуальные и моральные стандарты музыки очень быстро сошли на нет Если вы предпочитали Бетховена Джерому Керну, это стало трактоваться лишь как «дело вкуса» — так говорил об этом Аристотель 2500 лет назад. Сегодняшний обкуренный подросток, в антиобщественном раже слушающий рок, грохот которого разносится на несколько кварталов, и утверждающий свое право иметь собственный музыкальный вкус, — это лишь одно из последствий достигнутого Гершвином успеха.

Те читатели, которые воспитаны на музыке Гайдна, Бетховена и Брамса, конечно же, уловили обсуждающуюся здесь базовую идею. Но от большинства читателей, которые не так хорошо знакомы с мастерами классической музыки, смысл может пока еще ускользать.

Если вспомнить наблюдаемый в настоящее время нравственный и интеллектуальный упадок молодежи, большинство взрослых с готовностью согласятся, что рок, диско и прочие современные ответвления джаза представляют собой столь серьезную деградацию культуры, которая едва ли совместима с продолжением существования цивилизации. Самые свежие произведения танцевальной поп- культуры, созданные в США Леди Гагой и ей подобными, открыто декларируют свое намерение лишить слушателей и зрителей тех последних остатков умственных способностей, что у них еще сохранились.

Однако средний американец наверняка удивится, а поначалу даже возмутится, если сказать ему, что все, по его мнению, являющееся американской культурой, — от Стивена Фостера до Джорджа Гершвина, — вся музыка «ревущих двадцатых» была основана на расизме и каждый ее шаг был спланирован британскими правящими кругами посредством Тавистокской клиники и американских каналов влияния как часть долгосрочного проекта по подрыву культурной основы американской независимости.

Именно это мы и хотим здесь доказать. Вся американская поп-музыка изначально была подрывной спецопе- рацией.

Конкретно мы намерены показать, что:

• те самые круги, которые внедрили в США институт рабства и занимались работорговлей, культивировали наиболее отсталые и суеверные элементы негритянской культуры, а также поддерживали фундаменталистские культы, распространенные среди рабов в XVIII—XIX веках;

• те же самые круги с помощью расистской традиции менестрель-шоу, где белые актеры изображали негров, садистски пародировали тот самый неприглядный образ негров, который сами же они таким образом и создавали, а вся Америка воспринимала это как развлечение;

• те же самые круги построили на этой расистской пародии индустрию развлечений с многомиллионным оборотом, стремясь к дальнейшему распространению инфантильного и регрессивного морального облика на все население;

• на основе успеха этой индустрии были придуманы новые формы музыки, тоже прикрывающиеся фальшивой негритянской маской с целью дальнейшей моральной и интеллектуальной деградации населения до стадии явного коллективного психоза; плоды этой деятельности мы сегодня видим в поведении современной молодежи.

Быть может, самым трудным аспектом, мешающим нам принять к сведению ту роль, которую Великобритания играла во всей этой истории со времен обретения Америкой независимости, является необходимость признать тот факт, что сами американцы (да и весь мир) сознательно принимали за развлечение те мерзости, которые навязывались им извне.

Джордж Гершвин и «искусство разрушения»

Первым делом мы должны четко понимать, что стремительный взлет Гершвина на вершину славы в 1920-е годы не был ни случайностью, ни неким «социологическим феноменом». На счет особых музыкальных талантов Гершвина в общепринятом смысле этого понятия данный взлет тоже отнести невозможно.

Его успех являлся исключительно результатом осуществления плана, разработанного олигархией — преимущественно британской, поскольку она имеет наивысшую степень влияния в пределах той части мира, которая на протяжении последних двух столетий была Британской империей. Эта олигархия существует много веков и восходит к европейской эпохе Возрождения; ее цель — не допустить создания современных индустриальных национальных республик, образцом для которых долгое время являлась Америка. Рост таких ориентированных на научно-техни- ческий прогресс национальных государств угрожал фундаментальным социально-политическим предпосылкам сохранения олигархического правления феодального экономического строя, базирующегося на рабском труде, для чего необходимо удерживать население земного шара в таком состоянии, чтобы им можно было манипулировать.

На протяжении всей истории олигархи использовали различные формы искусства для распространения магического сознания и суеверий среди необразованных масс, внушая параноидальный, инфантильный иррационализм всем тем группам населения, над которыми они хотели властвовать. Такие культурные формы использовались для создания разного рода культов и анархистских движений, которые устраивали легко поддающиеся манипулированию бунты, служившие делу дальнейшего усиления социального контроля.

Вместе с тем верховное командование олигархов видит для себя смертельную опасность в умении великих художников разрабатывать такие формы искусства, которые могут возбуждать творческие способности даже у необразованной аудитории и прививать ей научное мировоззрение: именно такой эффект достигался великими мас- терами-республиканцами, такими как Данте, Шекспир и Бетховен.

Таким образом, история с Гершвином была не первым случаем вмешательства олигархии в культуру Нового Света. Предшественники покровителей Гершвина подготовили почву для его подвигов еще в начале XVIII века, и их усилия резко интенсифицировались после успеха Американской революции в 1780-е годы.

Не то чтобы Великобританию волновало именно американское искусство. Параллельные усилия предпринимались и на Европейском континенте. Они были нацелены на подрыв немецкой и французской индустриальных республик.

Например, в двадцатые и тридцатые годы XIX века лорд Джон Палмерстон, Джон Рёскин и другие представители правящих кругов Великобритании спонсировали базировавшееся в Париже «романтически-футурис- тическое» движение Ференца Листа и Рихарда Вагнера с целью подорвать сложившуюся музыкальную традицию Баха, Моцарта и Бетховена. Эта культурная спецоперация щедро финансировалась банковским семейством Ротшильдов, поддерживавшим союзнические отношения с Великобританией. В области живописи те же самые круги спонсировали движение, сложившееся вокруг Делакруа, Мане, а впоследствии и импрессионистов, чтобы принизить наследие Рембрандта и Гойи. В литературе они поддерживали развращенных Верлена, Бодлера и других, противопоставляя их традициям Фридриха Шиллера и Эдгара Аллана По.

Идейную основу музыки представителей вагнеровской школы можно обозначить словосочетанием «искусство разрушения». Именно такую характеристику дал этой музыке близкий соратник Вагнера террорист Михаил Бакунин. Согласно его доктрине, для того чтобы построить более справедливый и прекрасный мир, нужно сначала разрушить старое общество. Подобную идею разделяют нынешние «зеленые».

С этим были тесно связаны идеология мальтузианского социализма, популярная в XIX веке, и восстания 1848 года, в которых Бакунин и Вагнер приняли весьма активное участие. Доктрина искусства уничтожения была не более чем инструментом, с помощью которого британские правящие круги пытались подорвать силы республиканской политической элиты, руководившей научно-техническим прогрессом Европы. Музыка Вагнера, Листа и Берлиоза служила барабанным боем.

В этот период времени британцы осуществили немало спецопераций в области искусства. В частности, в конце XIX века Рёскин при помощи главы британского министра колоний Эдварда Бульвер-Литтона сформировал феодальный культ прерафаэлитов, наиболее известный по работам Уильяма Морриса, Оскара Уайльда и Обри Бёрдслей. Это общество стало непосредственной базой для основанной в начале XX века Парижской школы музыки, живописи и литературы. Та же самая группа контролеров культуры, руководимая Бульвер-Литтоном, основала общества Туле и Врил, занимавшиеся изучением арийских расовых теорий, которые служили идеологической основой музыкальных драм Вагнера. Эти общества вместе с музыкой Вагнера стали тем непосредственным фундаментом, на котором строился нацизм в Германии. (Гитлер был хорошо знаком с музыкой Вагнера, а арийскую культовую мифологию изучал под руководством британского олигарха Хьюстона Стюарта Чемберлена, и это было важным аспектом идеологической подготовки Гитлера к решению тех задач, что ставились перед ним его покровителями- аристократами. Ирония заключается в том, что музыка Вагнера служила также источником культурного вдохновения для развития в том же XIX веке сионистского культа в рамках иудаизма.)

Не приходится удивляться тому, что иррационалис- тическое фиглярство, представителями которого в области музыки были «футуристы» Лист и Вагнер, в Америке XIX века было встречено прохладно, несмотря на многочисленные попытки перенесения его на американскую почву. Ориентированные на классику американцы продолжали слушать Бетховена и Моцарта, которые в большей мере соответствовали их научным и республиканским устремлениям. Холодное отношение американцев хорошо выразил Марк Твен: «Музыка Вагнера не так плоха, как звучит». Это происходило в то самое время, коща в Европе главный оппонент Вагнера и Листа Иоганнес Брамс — ведущий композитор, продолжавший держаться традиций Бетховена, — уже начинал восприниматься как голос оппозиционного меньшинства, которому вскоре предстояло умолкнуть под натиском новой «средневековой» культуры.

Один эпизод из истории американской музыки конца XIX века наглядно иллюстрирует природу той проблемы, с которой столкнулись британские «покровители» культуры, пытавшиеся навязать информированной американской аудитории своих европейских клоунов.

В 1892 году чешский композитор Антонин Дворжак прибыл в Нью-Йорк по приглашению основательницы Национальной консерватории Америки Жаннетт Тербер, чтобы на два года занять пост музыкального директора. Дворжак был близким другом Брамса и его главным союзником в борьбе против всколыхнувшей Европу волны оккультизма, напрямую связанной с музыкой Вагнера.

Хотя Дворжак как композитор не мог сравниться с Моцартом или Бетховеном, среди современников он был вторым после Брамса. Его отличала бескомпромиссная преданность тому культурному наследию, которое оставили после себя Бетховен, Шуберт и Шуман. Приезд Дворжака в Новый Свет совпал по времени с назначением на должность руководителя Бостонского симфонического оркестра Артура Никита, который впоследствии стал учителем величайшего дирижера XX века Вильгельма Фуртвенглера.

Вскоре после прибытия в Нью-Йорк Дворжак вплотную занялся делом превращения Национальной консерватории Америки, которая на тот момент была не более чем музыкальной школой, к тому же плохо организованной, в крупнейший центр обучения музыке в Америке. В частности, чешский композитор заявил, что американская национальная школа музыкальной композиции моша бы на равных соперничать с ведущими европейскими школами — в частности, с той, к которой принадлежали Брамс и он сам, — если бы развила идиому американской народной музыки с позиции передовых методов композиции. Дворжак самолично продемонстрировал такую возможность с помощью ряда произведений, которые стали одними из лучших во всей его творческой карьере, включая симфонию № 9 «Из Нового Света».

Говоря о перспективах американской музыки, Дворжак подчеркнул необходимость участия в этой работе чернокожих музыкантов. В его класс композиции в Национальной консерватории Америки повалили молодые музыканты, черные и белые, и с наиболее талантливыми из них он дополнительно работал частным образом. Особое внимание Дворжака привлек чернокожий музыкант Гарри Берли. Сообщения, появлявшиеся тем временем в нью-йоркских газетах, подтверждали, что Брамс, как и многие другие в Европе, с большим интересом наблюдает за американским экспериментом Дворжака.

Вскоре Дворжак стал подвергаться нападкам со стороны определенных нью-йоркских кругов за отказ капитулировать перед культом Вагнера. Национально ориентированный подход, использованный Дворжаком в Америке, был главным бастионом Брамса и Дворжака в борьбе против соблазнительной магии музыкальных драм Вагнера.

Дворжак неоднократно выступал с призывами к развитию американской классической традиции и в письмах домой жизнерадостно писал: «Мне даже нравится иметь больше врагов. Это делает меня сильнее». Когда же пришло время прощаться с Америкой в 1895 году, Дворжак оставил после себя многообещающую группу молодых композиторов, белых и черных, которые трудились изо всех сил, чтобы поскорее сделать мечту чешского композитора явью.

В кругах, отстаивавших вагнеровское искусство разрушения, этот урок усвоили очень хорошо. После Дворжака ни одному крупному представителю музыкальной традиции, заложенной Бетховеном, не было позволено создавать и укреплять плацдарм классической культуры на американской земле.

Культура «нового средневековья»

К началу XX века олигархические правители Великобритании создали для своих операций политический центр — «Круглый стол». Среди членов этой группы (название для которой взяли из легенд о короле Артуре), помимо ее непосредственных основателей — Джона Рёс- кина и его наставника Сесиля Родса, — были такие известные персоны, как Бертран Рассел и Герберт Уэллс.

Ничего нового в этом не было. Понемногу формировался целый спектр группировок, призванных решать различные политические и культурные задачи. На основе созданного Рёскином Братства прерафаэлитов протеже

Эдварда Бульвер-Литтона Алистер Кроули основал храм Исиды-Урании Герметического ордена Золотой Зари. В этом проекте участвовали поэт-оккультист Уильям Йейтс, французские писатели Малларме и Верлен, а также автор книги «О дивный новый мир» Олдос Хаксли. (Хаксли, протеже Уэллса и близкий друг Игоря Стравинского, с помощью Кроули познакомился с галлюциногенными наркотиками и в 1960—1970-е годы был главным подвижником культуры наркотиков в Великобритании, стремительное распространение которого было обеспечено проектом «МК- УЛЬТРА».) За культом Золотой Зари стояли Дети Солнца — развращенная богема, состоявшая из сыновей и дочерей самой британской знати. В эту группу входили Луи и Эдвина Маунтбеттены, принц Уэльский (будущий король Эдуард VIII), сестры Митфорд (одна из которых стала любовницей Гитлера), агенты разведки Ким Филби и Гай Бёрджесс и Олдос Хаксли.

Члены общины Дети Солнца, название которой связано с египетским культом Солнца, предполагающим поклонение смерти, и легендой об Исиде и Осирисе, в меж- военный период употребляли наркотики, щеголяли богемным образом жизни и гомосексуальными связями.

Еще обращает на себя внимание «Блумсберийский кружок», среди членов которого были экономист Джон Кейнс, его гомосексуальный любовник философ Людвиг Витгенштейн, писатели Леонард и Вирджиния Вулф, Д. Г. Лоуренс и Роджер Фрай.

В атмосфере краха традиционной культуры, порожденной на рубеже веков усилиями всех этих деятелей, возникла антинаучная доктрина «нового средневековья», находившая выражение в трудах Рассела и Уэллса и наиболее подробно описанная в популярном романе Уэллса «Облик грядущего».

Именно из этих кругов вышло движение примитивизма, ставшее отличительным клеймом живописи, музыки и литературы первых двух десятилетий нового века. Примитивизм, восхвалявший якобы первобытные художественные формы, присущие культурам туземцев отсталых колоний, на самом деле был не чем иным, как проявлением арийской расовой доктрины Бульвер-Литтона, — с тем лишь отличием, что героями примитивистов были неарийцы. Характерными для этого течения были кубические портреты Пикассо, балет-оргия Стравинского «Весна священная» (написанный якобы как имитация музыки джунглей) и автоматическое письмо в новелле Гертруды Стайн «Меланкта», где использовалась повторяющаяся техника фиксации слов в стремлении изобразить негров тупыми и примитивными существами с необузданными эмоциями.

Кстати, именно проживавшая в Париже Гертруда Стайн, как никто другой, содействовала координации течения примитивистов в области живописи, литературы и музыки в первые десятилетия XX века, и ее влияние впоследствии распространилось также на чернокожих джазовых музыкантов, расплодившихся в 30-е, 40-е и 50-е годы. В 1905 году Стайн открыла культурный салон; подобные салоны еще с XVIII века служили местом встреч художников, интеллектуалов и авангардистов Европы. Аналогичный салон несколько позже открыла в Гринвич-Виллидже (районе Нью-Йорка) Мейбл Додж — лесбиянка, всю жизнь дружившая с Д. Г. Лоуренсом. В Лондоне неформальным местом встреч для членов «Блумсберийского кружка» стал салон, содержавшийся Оттолайн Моррелл — любовницей Бертрана Рассела.

За редким исключением (самым ярким примером был Игорь Стравинский — главный музыкальный жрец «нового средневековья», тесно связанный с «Круглым столом») композиторы и прочие деятели культуры — завсегдатаи салонов Нью-Йорка, Лондона и Парижа — никакой самостоятельной роли в осуществлении политических це- лей империи не играли. В своей работе и в своем мировоззрении они целиком и полностью зависели от интеллектуального и морального руководства Стайн и иже с ней.

В своем парижском салоне Стайн каждый вечер вела кружок, который часто посещали художники Пикассо, Матисс, Диего Ривера, писатели Эрнест Хемингуэй и Скотт Фицджеральд, композиторы Морис Равель, Стравинский, Эрик Сати и многие-многие другие представители «потерянного поколения» и «искусства разрушения».

Например, Морис Равель, один из ведущих членов этого кружка в 1920—1930-е годы, пришел к убеждению, что цивилизация подходит к концу. Эта идея нашла отражение в его работах. Вспомните любое крупное творение Равеля («Вальс», «Болеро»). Все они заканчиваются трагедией. Так, изображенное в «Вальсе» общество весело танцует на самом краю пропасти, но затем наступает катастрофа!

Стайн также щедро оказывала психологическую помощь любимым членам своего кружка и поощряла употребление наркотиков. В Вене аналогичную роль играл Т. Адорно из Франкфуртской школы, направляя додека- фониста Арнольда Шёнберга и его соратников в части придания их музыкальным творениям нигилистического социального содержания. В Нью-Йорке эту роль выполняла в своем салоне в Гринвич-Виллидже Мейбл Додж. Додж и ее друг Карл ван Вехтен поддерживали тесные отношения со Стайн по меньшей мере с 1908 года.

Стайн, которая начала свою карьеру под непосредственным руководством эксперта по психологической войне Уильяма Джеймса из Гарвардского университета, являлась близкой подругой Альфреда Норта Уайтхеда, а через него была знакома с Бертраном Расселом. В то время как хорошо подготовленные мастера Рассел и Витгенштейн разрабатывали псевдонауку «лингвистику» как основу различных методов промывания мозгов, Стайн,

Моррелл, Додж и другие знакомили поддающихся внушению художников и композиторов с практическими плодами этих трудов.

Благодаря деятельности этой международной сети салонов «новое средневековье» утвердилось как главенствующий принцип всего современного искусства в среде проституток и педерастов, которые оказались весьма плодовитыми художниками, несмотря на тот факт, что больше всего их волновали карьера и финансовый интерес.

Именно в этой среде под флагом так называемого Гарлемского ренессанса (о котором сами жители Гарлема узнали спустя многие десятилетия после того, как он якобы имел место) стали широко распространяться порнографические блюзы Бесси Смит, записывавшиеся на крупнейших студиях и продававшиеся под лейблом RACE. (Прослушивание Бесси Смит оказалось настолько успешным, что в 1929 году на студии «Warner Brothers» ван Вехтен снял о ней фильм «Сент-Луисский блюз».) И именно из этой среды Додж направляла чернокожих музыкантов, драматургов и художников, таких как Ричард Райт, в салон Стайн, где они получали необходимую идеологическую подготовку как представители негритянского авангарда.

В то время как в богемных салонах Парижа и Нью- Йорка развивалось движение примитивизма, была создана более наукообразная версия этих расистских доктрин, усиленная культурной антропологией, с целью более изощренной и детальной реализации потенциала контроля над обществом с использованием психологически регрессивных форм современного искусства. В Америке это течение возглавлял Франц Боас из Колумбийского университета, и наибольшего расцвета данное направление достигло в деятельности антропологов Маргарет Мид и ее менее известного коллеги Мелвилла Херсковица, который на основании своих исследований в области джаза и африканской племенной музыки составлял обобщенный социальнопсихологический портрет американского негритянского населения. Но об этом позже.

С самого начала расовая наука под названием «культурная антропология» работала плечом к плечу с примитивизмом, о чем свидетельствует активное сотрудничество Франца Боаса с предшественниками Диего Риверы. Еще одним важным членом группы примитивистов был Карл Юнг — культовый психолог и поклонник Гитлера, который включил в свою расистскую теорию «коллектйвного бессознательного» идею о том, что антропологический подход к американской культуре требует использовать архетипы мексиканских индейцев и негров в качестве американских культурных «архетипов», тем самым пытаясь навязать шарлатанский и совершенно искусственный примитивизм всему обществу в целом.

Лондон усыновляет Гершвина

При всей важности роли, сыгранной этими салонными кругами, политику диктовала все-таки лондонская знать и недавно созданная Тавистокская клиника. Представители правящей аристократии зачастую персонально прослушивали и выбирали артистов, которые затем приобретали большую славу как примеры для подражания в новую эпоху. Это относилось ко всем разновидностям музыки, о чем наглядно свидетельствует история с Джеромом Керном. Первым хитом Керна стала песня «Mr. Chamberlain», написанная в Лондоне и посвященная участнику «Круглого стола», который впоследствии стал премьер- министром Великобритании.

К началу 1920-х годов, после успешного запуска «искусства разрушения», Лондон начал присматривать человека, который, будучи популярным и серьезным композитором, послужил бы делу слияния плодов разрушения культуры, достигнутых за два десятилетия в Европе, с американской музыкой, рассчитывая таким образом создать надежный плацдарм для своей дальнейшей экспансии в Америку. Им нужен был человек, полностью лишенный собственных художественных амбиций и всяких моральных ограничений, но при этом обладающий достаточным музыкальным мастерством. Они приступили к поискам и вскоре нашли нужного человека в лице Гершвина.

Еще в 1921 году Гершвин полностью влился в нью- йоркское высшее общество и вращался в тех социальных кругах, которые концентрировались вокруг воскресных вечеринок, устраиваемых директором ювелирного магазина «Cartier» Жюлем Глензером в его доме на Парк-авеню. На этих вечеринках среди других светил мира развлечений, таких как Чарли Чаплин, Дуглас Фербенкс, Яша Хейфец, и прочих членов нью-йоркского еврейского сообщества Гершвин регулярно встречал британских аристократов лорда и леди Луис Маунтбеттен.

Маунтбеттены занимались в Америке поиском талантов для реализации культурных замыслов «Круглого стола». В интересах усилия контроля над обществом лорд Маунтбеттен отвечал за своевременное использование в СМИ и в кино всех новейших достижений техники и электроники. Вместе с лордом Бивербруком он стоял у истоков создания Британской широковещательной корпорации (ВВС) и проводил на моряках военного флота эксперименты по изучению воздействия движущихся картин. Именно Маунтбеттен способствовал взлету Чарли Чаплина, который начинал свою артистическую карьеру в лондонских менестрель-шоу, изображая негра.

Дата добавления: 2015-06-28