Ницшеанство в идейно-духовной жизни Германии рубежа XIX-XX веков

Ницше становится одной из ключевых фигур в австро-германской культуре на рубеже XIX-XX веков; шкала общественного интереса к творчеству философа достигает подобной кульминации только в конце XX столетия, когда постмодернисты объявили Ницше своим духовным лидером. Этапами институционализации Ницше в

⁶⁹⁷ Лосев А. Ф. Мировоззрение Скрябина // Страсть к диалектике. С. 294.

⁶⁹⁸ Указ. соч. С. 296.

⁶⁹⁹ Зенкин К. Грешно ли христианину слушать Скрябина и был ли Прокофьев «мистическим
онанистом»? // Музыка в пространстве культуры. Избранные статьи. Вып. 2. Ростов-на-Дону, 2003.
С. 56-70; Сиднева Т.Б. Христос или Дионис? (Духовный облик Скрябина с позиций христианской
догматики) // Нижегородский скрябинский альманах: Сборник. Нижний Новгород, 1995. С. 81-99.

⁷⁰⁰ Сабанеев Л.Л. Воспоминания о Скрябине. С. 364.

Германии стали: включение во всеобщий лексикон реалий ницшеанского словаря и быта (уровень бытового сознания); ницшеанская ориентация отдельных представителей культуры и художественных объединений (уровень культуры); «ницшеанская» идейная подоплека двух мировых войн как политических доминант эпохи, а также различных общественных движений, в частности, фашизма, феминизма, молодежной контркультуры, еврейского движения (социально-политический уровень).

После того, как произошла эта бытовизация, культурологизация и политизация Ницше, имя философа приобрело широкую популярность. Как справедливо замечает Д. Фишер-Дискау «с помощью наследия Ницше была изменена духовная атмосфера Германии»⁷⁰¹.

Быстрота культурологизации Ницше, абсорбация его идей разными художественными стилями и представителями культуры обусловливалась суггестивностью и художественным обликом его философии: Г. Брандес в первой развернутой статье о творчестве Ницше («Аристократический радикализм», 1889) назвал это «умением сообщать настроения и приводить в движения мысли»⁷⁰². Сплав гражданской в отношении мысли и гедонистической в отношении формы высказывания позиций, стилистическая безукоризненность его «артистической метафизики» делали его интересным для художественно- интеллектуальных и социально-политических кругов.

Яркий, жонглирующий крайностями язык произведений Ницше заставляет подражать ему в критических оценках, зачаровывает читателя, вынуждая согласиться со страстными высказываниями философа, если читатель не занимает противоположную позицию. Поскольку последнее случается не всегда, требуя знания проблемы и личностного отношения к ее решению, часто воля читателя покоряется

⁷⁰¹ Fischer-Dieskau D. Wagner imd Nietzsche. Stuttgart, 1974. S. 288.

⁷⁰² Брандес Г. Аристократический радикализм // Собрание сочинений в 20 томах. Т. 14. СПб., 1914. С.
305.

могучему напору убеждения философа. Этот гипнотизирующий эффект ницшевского стиля формировал в восприятии образ демона или пророка, фигуры героической или патологической, но отнюдь не просто человека и ученого. К началу XX века друзья и противники высказывались о Ницше в каких-то экспрессивных терминах – то он «слепящий небесный метеор», то «волк кровожадный, вышедший из леса»⁷⁰³.

Литературный стиль Ницше виделся ницшеанцам дополнительным достоинством, еще одним средством воздействия на читателя, своеобразной Ариадниной нитью, проводящей последнего по лабиринту мыслей философа. Многие читатели рубежа веков более чем снисходительно восприняли слог книг Ницше, который академический филолог У. фон Виламовиц-Мёллендорф заклеймил как отчасти проповедь, отчасти журналистский рассказ⁷⁰⁴. Антиницшеанцы, высоко оценивая богатый метафорами язык Ницше, полностью отказывали его произведениям в позитивном содержании. Вл. Соловьев назвал Ницше «сверхфилологом», восприняв смысловое наполнение его произведений целиком в русле этой науки; швейцарский поэт Карл Шпиттелер (Spitteler, 1845-1924) трактовал «Заратустру» как «некое высшего рода упражнение в слоге» без заботы автора о содержании⁷⁰⁵.

Болезненная чувствительность Ницше, многообразие оттенков в его палитре изображения жизни и искусства уже на рубеже веков была возведена в абсолют как черта пророка, предвидящего будущего, и мага, изменяющего настоящее. Блестящим литературным языком, включающим новейшую лексику и фразеологию, он выражал наиболее сложные и неразработанные проблемы конца XIX века. Изначально «опасный мыслитель», позднее объявленный не менее опасным деятелем, Ницше появлялся на страницах популярных романов

⁷⁰³ Joel К. Nietzsche und die Romantik. Jena; Leipzig, 1905. S. 68.

⁷⁰⁴ Виламовиц-Мёллендорф У. фон. Филология будущего! // Ницше Ф. «Рождение трагедии из духа
музыки». М., 2001. С. 244.

⁷⁰⁵ Ницше Ф. Письма. С. 299. О том, как задела Ницше эта выявляющая полное непонимание его
труда фраза автора поэмы «Прометей и Эпитемей» (1881), свидетельствует ее неточная цитата в
более позднем «Ессе homo».

(«Wurzellocker» Вильгельма фон Поленца) как чародей, создающий и уничтожающий идеи⁷⁰⁶. Идеи обычно имели мистический характер и разрушительную направленность. Популярным стал мотив оживления глиняного гомункулуса, бездушного чудовища, действия которого в силу этого были примитивно-угрожающими (самые знаменитые произведения в этом жанре создал Густав Майринк). Следует упомянуть о продолжительности жизни этого мотива. К. Сандвосс, анализируя политическую катастрофу Германии в XX веке, видел участие в ней Ницше таким образом, что «его дух связывал нездоровые тенденции десятилетиями, потенцировал их и придал им, с помощью магии его языка, огромную пробивную силу». Тот же автор считает, что аристократический волюнтаризм Ницше, вручающего «волшебное кольцо исполнителя желаний» сверхчеловеку, со временем «замыкается в роковую, охватывающую жизнь, счастье и здоровье человека и общества смирительную рубашку»⁷⁰⁷. Яростный антисемит Теодор Фрич (Fritsch) писал, что болезнь Ницше обитает в его произведениях и побуждает несформировавшиеся подвижные умы молодежи к экстремальным действиям, в частности, к самоубийству⁷⁰⁸. Некоторые ревнители общественного порядка видели в произведениях философа побуждение даже к убийству. В Америке это было обыграно защитником в знаменитом деле Леопольд – Лоэб. Аргументация защитника заключалась в том, что Натан Леопольд совершил убийство, поверив аморальному ницшеанскому сверхчеловеку: «он думал, что это применимо к нему и не мог представить, что это порождение больного ума»⁷⁰⁹.

Встречающееся в поздних произведениях Ф. Ницше сравнение ментального заряда сочинений с динамитом особенно подходило к незаконченному opus magnum – «Воле к власти. Опыт переоценки всех

⁷⁰⁶ Polenz, W. von. Wurzellocker. Berlin, 1902, 7 ff.

⁷⁰⁷ Sandvoss K. Hitler und Nietzsche. Göttingen, 1969. S. 7, 11.

⁷⁰⁸ Fritsch T. Nietzsche und die Jugend. Berlin, 1908. S. 113.

⁷⁰⁹ Aschheim S.E. The Nietzsche legacy in Germany, 1890-1990. Berkeley, 1992. P. 25.

ценностей», которую современный исследователь именует также «книгой-призраком» и «книгой-пульсаром»⁷¹⁰. В одном из писем Ф. Ницше приводит цитату из рецензии на свою книгу, напечатанную в 1886 году в сентябрьском номере газеты «Bund»: «Заряды динамита, которые использовались при строительстве Готтардского туннеля, были помечены черными, указывающими на смертельную опасность, предупредительными флажками. <...>Взрывчатка, как материальная, так и духовная, может служить очень полезным вещам; совершенно необязательно, что она будет употреблена в целях разрушения. Но будет хорошо, если там, где хранится такой груз, будет ясно сказано: «Здесь лежит динамит!»» ⁷¹¹. В наследии 1888 года Ницше сравнивает великих людей с взрывчаткой, угрожающей архитектуре прежнего общества, с вопросительными знаками, поставленными после предметов нерушимой веры⁷¹².

«Взрыв» Ницше на германской политической сцене произошел в годы его безумия. Энциклопедическая компиляция воззрений на Ф. Ницше, составленная Г. Круммелем⁷¹³, свидетельствует, что знакомство с произведениями философа для интеллигенции этого времени было обязательным. Социалист Курт Эйснер писал в 1892 году: «Проблема Ницше стала внутренним переживанием для всех причастных. Только когда каждый попытается представить свое собственное личное отношение к Ницше, может быть разрешена его «проблема Ницше» в форме мыслей и чувств, предположений и идей»⁷¹⁴. Поддерживали статус Ницше и интерес к нему музыкально-литературные вечера, наполнившие современным идейным содержанием немецкую традицию ферейнов, и деятельность Архива Ницше. Противоположный модус освоения творчества и личности Ницше задал М. Нордау, в чьем труде

⁷¹⁰ Орбел Н. Ессе Liber: Опыт ницшеанской апологии // Ницше Ф. Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей. С. 577, 591.

⁷¹¹ Ницше Ф. Письма. С. 260-261.

⁷¹² Ницше Ф. Полное собрание сочинений. Том 13. С. 439.
⁷¹³ Krummel G. Nietzsche und der deutsche Geist. Leipzig, 1905.

⁷¹⁴ Eisner K. Psychopatia Spiritualis: Friedrich Nietzsche und die Apostol der Zukunft. Leipzig, 1892. S. 9.

«Вырождение», посвященном современной культуре, Ницше было уделено соответствующее место.

Немаловажным обстоятельством широкого интереса к Ницше стала обширность затронутых им проблем – от античности до культуры питания, от национальной политики до значения христианства в современном мире. Сложный мыслитель, подлинный представитель романтической и символистской эпохи в отношении фрагментарности изложения идей и их образной зашифрованности («Так говорил Заратустра»), Ницше даже своим происхождением дал повод для дискуссий. Пущенная с его же легкой руки легенда о польских аристократических корнях дала плоды, и оппоненты философа всячески старались принизить его «германскость», подчеркивая славянский образ мышления, «полячество» и русские литературные ориентиры (одним из любимейших писателей позднего Ницше был Ф.М. Достоевский, которого он читал во французском переводе и называл подлинным психологом). В то же время целый ряд критиков стал сопротивляться этим попыткам изгнать Ницше из германского интеллектуального пантеона, называя германское происхождение онтологическим предварительным условием для истинного понимания философа. Разрушительному Ницше-«европейцу» или «славянину», сменившему лемех духа на молот в позднем творчестве и работавшему на человечество будущих тысячелетий, противопоставлялся созидательный Ницше-«немец», творчество которого явилось логическим продолжением немецкой интеллектуально-духовной традиции, в связи с чем адекватное понимание замыслов его произведений доступно лишь «посвященным», генетически связанным с этой традицией.

Ряд исследователей признавал «негерманские» страницы в книгах Ницше, однако интерпретировал их в германском ключе. В этом ряду Томас Манн и выходец из школы Стефана Георге Рудольф

Паннвиц (Pannvitz)⁷¹⁵. Они отстаивали ту мысль, что Ницше не был бы мыслителем мирового уровня без немецких корней (хотя философ адресует немцам немало горьких слов), и его моральный подвиг немыслим без «протестантизма сына наумбургского пастора» и «северно-германской буржуазной моральной сферы»⁷¹⁶. Карл Юнг, происходивший из семьи священника, настаивал в 1934 году, что развитие протестантизма должно было обязательно привести «к той громадной проблеме, которую поставил Ницше, а именно – к идее сверхчеловека, который займет место Бога, до этого свободное»⁷¹⁷.

Личная одиссея Ницше и судьба Германии связывались многими критиками воедино. Этот симбиоз восприятия был выражен в 1924 году Освальдом Шпенглером в контексте Веймарской республики, где «национализированный» Ницше вошел в моду в радикальных правых кругах: «Жизнь Гёте была полной жизнью, и это значит, что она привела нечто к завершению. Бесчисленные немцы будут чтить Гёте, жить вместе с ним и искать его поддержки, но он никогда не сможет трансформировать их. Эффект Ницше – это трансформация, ибо мелодия его видений не кончается с его смертью... Тип видения Ницше будет переходить к новым друзьям и врагам, а те, в свою очередь, передадут его своим последователям. Даже если Ницше никто не будет читать, его видения останутся жить. Его труды – не часть нашего прошлого, которой должно наслаждаться: это задача, требующая служения всех нас. Как задача она независима от его книг и их темы, это проблема германской судьбы. В век, который не терпит иных идеалов, когда единственная узнаваемая ценность есть тот вид беспощадной деятельности, который Ницше окрестил именем Цезаря Борджиа, – в такой век если мы не научимся действовать, как того требует история, мы прекратим существование как нация. Мы не можем

⁷¹⁵ Pannwilz R. Einführung in Nietzsche. München, 1920. S. 1.

⁷¹⁶ Манн Т. Философия Ницше в свете нашего опыта. С. 351.

⁷¹⁷ Aschheim S.E. The Nietzsche legacy in Germany, 1890 – 1990. P. 22.

жить без некой формы, которая не только утешит в трудных ситуациях, но и поможет выйти из них. Такой вид жестокой мудрости предлагает Ницше. Для людей, более всего изголодавшихся по истории во всем мире, он показал историю так, какова она в реальности. Его наследие точно так же будет жить в истории»⁷¹⁸.

Представители искусства и противоположных социальных партий нашли в многоплановом творчестве Ницше свои точки притяжения. Блестящая философская критика культуры кайзеровского рейха сделала Ницше кумиром авангардно настроенной творческой молодежи. Гарри граф Кеслер выразил свое восприятие идей философа чрезвычайно образно: «Пустыня... была в наших сердцах, и вдруг, как метеор, явился Ницше. Он не только обращался к разуму и фантазии. Его влияние было всеобъемлющее, глубже и таинственнее. Его вечно громыхающее эхо означало проникновение мистики в рационализированный и механизированный век. Он замостил пропасть между нами и реальностью вуалью героизма. С его помощью мы покинули этот ледяной век, зачарованные и обольщенные»⁷¹⁹. Ницше высоко ценили и архитекторы-новаторы (В. Гропиус, А. ван де Вельде), и художники-экспрессионисты (название авторитетного мюнхенского творческого объединения «Мост» было прямо заимствовано из ницшевского определения человека как моста от животного к сверхчеловеку).

Ницшеанство затронуло едва ли не все общественные объединения Германии рубежа XIX – XX веков. Приведем несколько примеров. Феминизм, стремящийся к сотворению Новой Свободной Женщины, активно использовал в своих целях самые популярные амплуа Ницше как диагноста кризиса эпохи и пророка иного будущего, чуждого веками сохранявшихся социальных ограничений. Во-первых,

⁷¹⁸ Ibid. 21.

⁷¹⁹ Kessler H.G. Gesichter und Zeiten: Erinnerungen. Berlin, 1962. S. 229, 243.

ницшеанство оказало безусловное влияние на феминистскую литературу, развитие которой совпало по времени с приходом философа к известности. Одной из руководительниц феминистского движения стала писательница и критик Гедвиг Дом (Dohm), хозяйка салона, где собирался весь интеллектуальный Берлин⁷²⁰. Романы Дом имели литературный успех, изображали по большей части непонятых женщин, которые терпели страдания от своих невежественных супругов, читали Ницше и требовали избирательного права. Героиня романов – свободная просвещенная женщина нового типа, восстающая против традиционного кодекса образцового женского поведения, выраженного в немецкой литературе триадой «Дети – церковь – кухня». Она отстаивает право на личное «я», настаивает на равноправии с мужчиной и видит синонимом Жизни во всем ее богатстве Любовь как душевную и физическую гармонию. Роман Кати Ширмахер (Schirrmacher) «Наполовину» («Halb», 1895) уже самим названием давал оценку состояния декадентского общества, осознавшего необходимость социальных перемен, но далеко не всегда способного к конкретным действенным мерам: «Мы хотим быть современными! Это означает разрыв с непонятыми греческими и римскими идеями – разрыв с ортодоксальной религией – свободное использование нашей энергии, природы – независимость и эксперимент, противопоставленные абстракции и стереотипу – торжествующее «я»! При таком переходе слабый может сдаться... но мы этого добьемся!»⁷²¹.

Во-вторых, ницшеанский импульс вызвал радикализацию политического аспекта феминистской деятельности с середины 1890 годов. До этого времени социалистические и буржуазные феминистские кружки по разным причинам относились к Ницше довольно сдержанно. Вероятно, этому способствовали рекомендации философа захватывать с

⁷²⁰ Её внучка Катя Прингсгейм-Дом стала женой Т. Манна.

⁷²¹ Aschheim S.E. The Nietzsche legacy in Germany, 1890 – 1990. P. 90.

собой плетку при общении с женщинами и беречь женщину «как очень нежное, причудливо дикое и часто приятное домашнее животное»⁷²². На рубеже веков популярность идей Ницше сделала их аргументами в рассуждениях представителей любых партий и объединений.

Самой известной женщиной-писательницей в стане социал-демократов стала Лили Браун (Braun, 1865 – 1916), а в партии радикальной буржуазии – Хелен Штекер (Stocker, 1869 – 1943). Позиция Л. Браун сводится к двум утверждениям. Она принимает ницшевскую идею человеческого пересоздания, героического самотворения в форме освобождения женщины от груза прежних условностей, но видит вершиной этого процесса, в противоположность Ницше, сверхженщину. Кроме того, социал-демократка Л. Браун подчеркивала коллективизм процесса самоутверждения и освобождения женщин и его политический аспект – объединение свободных женщин всего мира в общество нового типа. Феминистское ницшеанство X. Штекер более всего проявляется в области морали. Она провозглашает манифест Новой Нравственности, реформирующий сексуальные взаимоотношения. Любовь определяется как духовно-биологический императив, чуждый любых морально-социальных ограничений, будь то институт брака или принцип моногамии. Штекер признает Ницше духовным отцом своего манифеста: «Был один мастер – один из величайших в прошлом веке, – кто дал нам религию радости... боготворил все земное. Фридрих Ницше учит нас, как «преодолеть» страсти. Веками церковь знала лишь одно средство обхождения с ними – кастрацию. Ницше понимает, что таким радикальным лечением мы уничтожаем саму жизнь... он учит одухотворять чувственность, «любовь», как величайший триумф над стерильным аскетизмом»⁷²³.

⁷²² Ницше Ф. Сочинения. Т. 2. С. 357.

⁷²³ Aschheim S.E. The Nietzsche legacy in Germany, 1890 – 1990. P. 90.

Сторонники новой морали объединились в 1905 году в «Союз защиты матерей» («Bund fur Mutterschutz»), причем численность их быстро возрастала: к 1912 году в Союзе состояло около 4000 членов. Среди них были не только уже упоминавшиеся писательницы, но и достаточно известные мужчины – Макс Маркузе, Макс Вебер, Вернер Зомбарт (Sombart). Низведя брак до уровня собственничества, Союз защищал право личности на вступление в неофициальный брак, содействовал свободной любви, обеспечив более легкий доступ к концептративам и пытаясь легализовать аборты; создавал приюты для внебрачных детей, признавая их элитой человечества, плодами чистой любви, обреченными на гибель христианским капиталистическим обществом.

Деятельность «Союза защиты матерей» вызвала резкую критику со стороны большинства консервативных организаций, причем ему адресовались обвинения и в «эротическом ницшеанстве», и в предательстве по отношению к основным задачам феминистского движения в целом. Последнее обвинение основывалось на тиражировании Союзом идеи новой евгеники.

Идея улучшения человеческой породы появилась в австро-германском обществе уже в середине XIX века благодаря научной деятельности последователей австрийца Г.И. Менделя (1822 – 1884), создателя учения о передаче признаков по наследству, и немецкого биолога А. Вейсмана (1834 – 1914). Основатель идеалистического течения в биологии, названного его именем, Вейсман отрицает влияние жизненных условий на наследственность организма. Наследственность биологического организма, в котором изначально различаются бессмертная, автономная, неизменная наследственная субстанция и ее «футляр» сома, формируется по принципу механического перекомбинирования элементов «зародышевой плазмы». Часть феминисток под руководством Руфи Бре (Bre) утверждали в качестве

основной жизненной функции женщины биологическую функцию, то есть продолжение рода. Сутью женщины, «тем, что она есть», называлось рождение детей от истинной любви без предрассудков, которая может дать удачную комбинацию элементов. Доказательство этой мысли содержится в «Заратустре»: «Всё в женщине загадка, и всё в женщине имеет разгадку: она называется беременностью... Пусть луч звезды сияет в вашей любви! Пусть вашей идеей будет: «О, если бы мне родить сверхчеловека!»⁷²⁴

Эта новая родовая идея феминисток, столпами которой были Любовь и Материнство, вызвала, в сущности, справедливое указание критики на признание самими женщинами мужского превосходства, на возвращение их к исходным ограничениям женской деятельности. Уже в начале века, за десятилетия до прихода к власти нацистов, феминистки на основе идей Ницше лелеяли теорию практической человеческой эволюции, стремились к жизненной радости и появлению чистой и сильной жизни. К тридцатым годам XX века германские евгеники уже опирались на такие популярные ницшеанские темы, как витализм, воспитание более сильного народа, культ высшей силы, которому сопутствует уничтожение слабых. Виллибальд Хентшель (Hentschel) теоретически обосновывает расовую утопию «Muttergard» для создания элитной касты из арийских воинов и аристократов («арийцев-дионисийцев»). Мысль об уничтожении слабых социал-дарвинист Александр Тилле (Tille, 1866 – 1912) уже в начале века понимал предельно конкретно – как уничтожение слабых и больных членов общества, инвалидов, чтобы исключить их из процесса распределения социальных благ. Так абстрактность путей Ф. Ницше к созданию его Нового Человека спровоцировала сомнительные комбинации отрицания старых правил «жизненной игры» и создания новых.

⁷²⁴ Ницше Ф. Сочинения. Т. 2. С. 47.

Постановка проблемы «Ницше и германское еврейское движение» также позволяет выделить многоуровневую систему восприятия философа индивидуальностями и общественными организациями. В произведениях Ницше содержится ряд критических высказываний об истории и обычаях еврейского народа, о «роковой» его роли для Европы, «вечной мести Израиля» и т.д. В 1930 – 1940 годы эти высказывания были извлечены из контекста и суммированы как иллюстрации к определенным идеологическим постулатам нацистов. Но в начале XX века, как ни странно, основная часть еврейских кругов оценила Ницше в целом и его «еврейские» пассажи в частности положительно. Читатели выделяли для себя у Ницше другие моменты: во-первых, его обличение антисемитского «свинства», ставшего причиной разрыва с сестрой, во-вторых, восхищение красочностью слога и мощью духа Библии: «все почести Ветхому Завету! Я нахожу в нем великих людей, героических людей и нечто очень редкостное в мире: несравненную наивность сильного сердца; более того, я нахожу народ»⁷²⁵.

Ницшеанские симпатии видных мыслителей еврейского происхождения, таких как Зигфрид Липинер, Георг Брандес и Георг Зиммель, стали достоянием общеевропейской культуры. Что же касается узкого понимания выражения «еврейская культура в Германии», то обзор литературы позволяет согласиться с С. Ашхеймом, что «Ницше превращался в некое ценное имущество для еврейской общины»⁷²⁶. Критические выпады философа в отношении иудеев замалчивались или ретушировались прессой, зато положительные – всемерно подчеркивались. В руках евреев авторитет Ницше становился орудием борьбы оборонительной и наступательной (самопрославление и полемика с антисемитами). После прихода к власти нацистов и

⁷²⁵ Указ. соч. С. 516.

⁷²⁶ Aschheim S.E. The Nietzsche legacy in Germany, 1890 – 1990. P. 115.

«приватизации» ими Ницше еврейские философы подчеркнуто напомнили о своей поддержке мыслителя уже в начале XX века: «Сегодня нужно вдолбить в сознание, что были евреи, которые в одиночку стояли за Ницше: Георг Брандес на севере, Анри Бергсон на западе, Бердышевский на востоке»⁷²⁷.

На более частном уровне использовались идиомы Ницше: например, в период правления Гитлера, принесший великие страдания еврейскому народу, вожди евреев в качестве утешения цитировали полифункциональную фразу «Что меня не уничтожит, усилит». Ставшие популярными лозунги и понятия Ницше обыгрывались еврейскими идеологами: так появилась часто цитируемая фраза представителя либерального иудаизма, раввина Цезаря Зелигмана (Seligman) – «воля к иудаизму». Смысловое наполнение этой фразы не имело ничего общего с ницшеанством: Зелигман проповедовал тихую патриотическую трудолюбивую жизнь, «дыханием» которой является соблюдение религиозных догм.

Раввины-ортодоксы, такие как Н. Нобель (Nobel), в целом отрицавшие ницшеанский имморализм, воспринимали волюнтаризм философа как продолжение иудаистского волевого импульса, а идею избранных людей – надежды человечества – как параллель еврейскому мессианизму. Например, Г. Берль (Berl) в 1932 году назвал Ницше первым этиком рода, иными словами, «пророком еврейского духа»⁷²⁸, произвольно дополнив «мораль по ту сторону добра и зла» поклонением Яхве. Появлялись статьи, авторы которых истолковывали ницшеанскую модель сверхчеловека в духе иудаизма: это был синтез ницшеанского образца с еврейской концепцией ответственности лидера перед народом и солидарности с ним. Особенно трагичным в свете подобных фактов

⁷²⁷ Ibid. P. 96. ⁷²⁸ Ibid. P. 100.

видится дальнейшее узаконивание в германской жизни антитезы сверх- и недочеловека как арийца и еврея.

Значительный вклад в пропаганду идей Ницше внес М. Бубер, всю жизнь безуспешно изживающий в себе восхищение Ницше и страх перед ним. Религиозность мыслителя не помешала ему опереться на идею ренатурализации, выраженную в «Рождении трагедии», в создании концепции еврейского возрождения, творческой национальной жизни. «Искупительное утверждение антагонизма есть сущность всякого творения» – писал Бубер⁷²⁹.

Феномен Ф. Ницше в Германии рубежа XIX – XX веков, вплоть до 1930 годов, подчиняет себе самые разнообразные общественные явления. Особенно это справедливо в отношении первого предвоенного периода (1912-1913), когда растущие темпы индустриализации повлекли за собой жизненные нововведения натуралистского толка: вегетарианство, нудизм, «культуру тела», воздержание от алкоголя и курения. Общим для всех этих движений была их антидекадентская направленность, идейная же окраска могла быть самого широкого спектра – от социализма до расизма. Последователи каждого из этих движений использовали в качестве подтверждения их подлинной значимости либо изображения самого философа (Альфред Зодер (Soder) изобразил Ницше, погруженного в одинокие раздумья в горах), либо цитаты из его произведений или апокрифы. Теоретик вегетарианского движения Вальтер Хаммер (Hammer) в книге «Фридрих Ницше: реформатор жизни и культуры будущего» отстаивает версию, что вегетарианство – логическое продолжение философии жизни, подтвержденное жизненной практикой самого философа. Нет ничего удивительного, что волюнтаризм Ницше перевоплощается в этом случае в «волю к здоровью и жизни»⁷³⁰.

⁷²⁹ Ibid. P. 107.

⁷³⁰ Cancik H. Der Nietzsche-Kult in Weimar //Nietzsche Studien. 1987.Bd. 16. S. 321.

Философия Ницше оказала воздействие и на германское молодежное движение. Иконоборческий настрой молодежных кругов выразился в лозунге одного из лидеров движения Густава Винекена (Vyneken) «Молодежь только для себя», порывающем с родителями на частном уровне и с буржуазными условностями – на общем. Отношение к Ницше в центральной молодежной организации «Вольная птица» («Wandervogel») было, как всегда, неоднозначным. Теодор Фрич не принимал философа в силу своего антисемизма. Идея саморазвития творческой личности вызвала отклик у Г. Винекена, предлагавшего молодежи альтернативу народной коммуне-общине в виде коммуны высокоразвитых индивидуальностей⁷³¹. Л. Гурлитт (Gurlitt) создал на ницшеанской базе философию образования, практической задачей которой было осуществление школьной реформы. Гурлитт пытался решить нелегкую проблему сближения рассчитанных на индивидуальность идей Ницше с массами. Выходом он видел «учение с увлечением», подчеркивание гедонистической, а не рациональной функции образования, которое должно стать делом раскрепощения личности⁷³².

Постепенно авторитет Ф. Ницше возрастает настолько, что его «дальними» или «близкими» родственниками становятся буквально все партии и общественные движения. Каждый акцентировал в нем родственный мотив, заставляя себя не слышать остальную партитуру. Ограничимся несколькими примерами. Народники с энтузиазмом говорили о культе новых, немецких героев, продолжающих традиции древнегерманского фольклора. Добрый христианин, национал-социалист, публицист Вильгельм Шванер (Schwaner), мечтающий объединить не розу и крест, подобно И.В. Гёте, а крест и свастику, называл в качестве примера успешности такого сочетания никого

⁷³¹ Ibid. S. 117.

⁷³² Ibid. S. 121.

иного, как Ницше (некоторая уязвимость кандидатуры с точки зрения религиозности вызвала ссылку на сложность его литературного языка). Шванер пошел дальше и составил Библию Германии из народных стихов, Ницше и Евангелия. Антисемиты развернули кампанию по «обелению» Ницше от его же «ошибок». Адольф Бартельс (Bartels), например, просто зачислил положительные оценки Ницше европейской и израильской культуры в разряд ошибок в остальном великого германского мужа, говорившего народу горькую правду. Великие мужи «могут превзойти всех своих современников, но не свой народ. Мы никогда не позволим Фридриху Ницше украсть у нас народ!»⁷³³. Последняя фраза звучит совершенно искренне: действительно, антисемиты, как и национал-социалисты и социал-дарвинисты, не могли допустить влияния на народные массы философа, не прошедшего их пристрастную цензуру: подобный шаг был бы слишком опасен.

Рамки данной работы не позволяют рассмотреть проблему нацификации и последующей денацификации Ф. Ницше: она, безусловно, заслуживает отдельного разбора. Однако обзор ницшевской проекции на общественные организации Германии рубежа XIX-XX веков доказывает, что хотя единого отношения к философии Ницше не сложилось, к началу XX века она стала константой социально-культурной жизни, а имя Ницше – национальным символом-фетишем.

Дата добавления: 2015-06-28