Книга вторая. 1 страница

1. То, что происходило во времена Феодосия, мы заключили в первой книге; а теперь поставим перед зеркалом истории славного римского автократора Маркиана, и прежде всего расскажем, кто он был, откуда и каким образом вступил на римский престол; а потом пересмотрим события его времени. Маркиан, как повествуют о нем многие, и между прочими ритор Приск, был сыном одного воина, родом фракийца. Намереваясь вступить в звание своего отца, он шел в Филиппополь, чтобы там приписаться к воинскому отряду, и на пути встретил распростертое по земле тело недавно убитого человека. Остановившись перед ним, - потому что между прочим был очень добр, а особенно человеколюбив, - он скорбел об этом событии, и долго оставался на том месте, желая отдать долг покойнику. В это время некоторые видели его, и донесли на него фелиппольскому начальству. Начальство взяло его, и допрашивало о смертоубийстве. Но тогда как догадка и вероятность одерживали уже верх над истиной и отрицанием, обвиняя этого человека в убийстве, и он должен был подвергнутся казни, как человекоубийца, Божий Промысел нечаянно указал действительного убийцу, который, за свой поступок положив голову, подарил через то жизнь Маркиану. Столь чудесно спасшись от смерти, Маркиан пришел в канцелярию тамошнего воинского отряда, и объявил желание внести свое имя в его список. Воинские чины, дивясь этому мужу и справедливо предполагая, что со временем он будет велик и достославен, с удовольствием приняли его и причислили к себе, не как последнего, чего требовал воинский устав[1], но имя Маркиана, называвшегося еще Августом, внесли в список на степень одного недавно умершего воина, по имени также Август. Таким образом, его имя предварило название наших царей, которые облекаясь в порфиру, титулуются августами[2]: точно как бы имени его не хотелось оставаться без достоинства, и как бы достоинство искало того самого названия, которым оно скрепляется, чтобы имя собственное и нарицательное было одно и тоже, и чтобы одним словом обозначилось как достоинство, так и название. Случилось и другое обстоятельство, могущее предзнаменовать царствование Маркиана. Он, под предводительством Аспара[3], сражался с вандалами и, когда Аспар был сильно разбит последними, - в числе многих других попал в плен, и вместе с прочими пленниками выведен был в поле, для назначенного Гензерихом[4] смотра. Военнопленные собрались, - и Гинзерих, сидя на возвышенном месте, радовался при виде многочисленной их толпы. А они проводили время, кто как хотел; потому что стража, по приказанию Гинзериха, сняла с них оковы. При этом случае одни делали то, другие - другое; Маркиан же, сидя на земле, под жгучим, вопреки времени года, зноем солнечных лучей, спал. В эти минуты, спустившийся с высоты орел и летевший прямо по отвесной линии от солнца отбрасывал от себя тень на подобие облака, и через то доставлял прохладу Маркиану[5]. Удивленный таким явлением, Гинзерих метко заключил, что имеет быть, и, призвав к себе Маркиана, освободил его от плена, только связал страшной клятвой, что, по восшествии на престол, он останется верен вандалам и не поднимет против них оружия, - что Маркиан, по сказанию Прокопия[6], действительно и исполнил[7]. Но оставив стороннее, возвратимся к предположенному предмету. Маркиан был и перед Богом благочестив, и к подданным справедлив, почитая богатством, не то, что спрятано, и не то, что собрано в виде податей, а только то, что может удовлетворить нуждающихся и обезопасить состояние людей обогатившихся. Страшным делало его не перенесение наказания, а опасение, что он накажет. Посему и власть получил он не как наследие, а как награду за добродетель: царство вверено ему по единодушному мнению Сената и всех других правительственных мест, согласно с желанием Пульхерии[8], с которой, как с правительницей, он вступил в брак, но которой не познал, потому что она оставалась девой до старости. Это произошло, когда еще автократор римский Валентиниан не подтвердил избрания своим мнением, которое он дал после, будучи побуждаем к тому добродетелью избранного. Маркиан хотел, чтобы от всех приносилось бы Богу общее чествование, чтобы произведенное нечестием смешение языков снова благочестиво возвратилось к единству и чтило Бога через одно и тоже славословие.

2. Тогда как он хотел этого, к нему приступили с одной стороны лица, получившие полномочия от епископа старейшего Рима, Льва[9], и говорили, что на втором Эфесском Соборе Диоскор не принял грамоты Льва, содержавшей в себе учение православия[10], с другой лица, обиженные самим Диоскором, и просили, чтобы дело их рассмотрено было соборно. Особенно же докучал бывший предстоятель Дорилеи Евсевий, говоря, что и сам он и Флавиан низложены через коварство щитоносца Феодосия Хрисафия; ибо; когда Хрисафий требовал золота, Флавиан, желая пристыдить его, послал ему за свое рукоположение священные сосуды[11]. Притом, этот чиновник, и по своему зломыслию, близок был к Евтихию. Сверх сего Евсевий доносил, что Флавиан безжалостно умерщвлен Диоскором, который толкал его и бил пятами. По этим-то причинам состоялся Собор Халкидонский. Впрочем, вестники, разосланные с благочестивыми грамотами, каждого из иереев приглашали сперва в Никею; так что и предстоятель Рима Лев свою грамоту о посылаемых им вместо себя - Пасхасиане, Люценции и прочих, надписал: "к собравшимся в Никее", но потом отцы съехались в областной город Вифинии Халкидон. Пристрастный историк, ритор Захария говорит, что (на Собор) вызван был из ссылки и Несторий. Но несправедливость этого сказания видна уже из того, что Несторий был анафематствован всеми членами Собора. Ясно также свидетельствует против этого берийский епископ Евстафий в своем послании к епископу Иоанну и к другому пресвитеру Иоанну, о поднятых на Соборе вопросах говоря слово в слово так: "требовавшие останков Нестория снова пришли на Собор и стали кричать: зачем подвергаются анафеме мужи святые. Так что царь, разгневавшись, приказал страже далеко прогнать их". После сего я не понимаю, каким образом Несторий был вызван, когда его уже не было в живых.

3. Итак, все сходятся в святой храм мученицы Евфимии[12], воздвигнутый в провинциальном городе Вифинии - Халкидоне. Он отстоит от Босфора не далее, как стадии на две, и находится на одной из приятнейших и самых легких покатостей: так что идущие в храм мученицы не замечают своего восхождения; а когда вступают внутрь базилики, - вдруг видят себя на высоте, откуда простирая взор вокруг, созерцают расстилающуюся под собой всю равнину полей, зеленеющих травами, волнующихся жатвой и украшенную разнообразными деревами, потом - приятно возносящиеся своими вершинами лесистые и скалистые горы; а тут разные моря, то позлащенные сиянием солнца, и тихо, спокойно прижимающиеся к берегам, где царствует безветрие, то шумящие и бурно вздымающиеся волнами, которые своими приливами и отливами приносят на берега, либо уносят - раковины, морскую траву и легчайших из черепокожых животных. Храм воздвигнут со стороны Константинополя, а потому украшается и видом столь великого города. Он состоит из трех огромнейших зданий. Одно открытое, со всех сторон украшенное длинным двором и колоннами; за тем другое, по ширине, длине и колоннам почти равное первому, и отличающееся от него только тем, что снабжено куполом. С северной стороны этого здания, к восходу солнца, выстроена ротонда, изнутри обставленная искусно отделанными колоннами, которые, и по материалу и по величине, одинаковы. На них, под тем же куполом, возвышается горница, чтобы желающие могли оттуда молиться мученице и присутствовать при совершении даров. Внутри же ротонды, с восточной стороны, стоит красивая часовня, где покоятся святые останки мученицы, лежащие в продолговатой гробнице, которая мудро выработана из серебра и у иных называется ракой ((((((()_. Известно всем христианам, что святая иногда совершает там и чудеса; ибо по временам не редко является во сне либо епископам того города, либо другим, ознаменовавшим себя благочестивой жизнью, и повелевает собирать плоды в ее храме. Посему, когда открывается это либо царям, либо архиерею, либо народу; тогда все идут в храм, - и скиптроносцы, и священные чины, и правительственные лица, и весь сонм народа, с намерением причаститься святых тайн. Там, в виду всех, предстоятель Константинополя со своими иереями вступает в базилику, в которой почивает упомянутое мной всесвятое тело. В той гробнице с левой стороны есть небольшое отверстие, закрывающееся маленькой дверцей. В это отверстие до самых святых останков впускают длинный железный прут, с привязанной к концу губкой, и повернув там губку, извлекают ее вместе с прутом полную крови и кровяных печенок. Как скоро народ усматривает это, - тотчас поклоняется Богу и славословит Его. Износимое посредством губки бывает в таком множестве, что с изобилием раздается и благочестивым царям, и всем собравшимся иереям, и всему сошедшемуся народу; даже высылается желающим верным по всей поднебесной: и те кровавые печенки постоянно сохраняются, и всесвятая кровь никогда не изменяет своего вида. Это богочестно совершается не в какое-нибудь определенное время, но тогда, когда содействует к тому жизнь предстоятеля и непорочность нравов. Говорят, что, если управляет Церковью муж благообразный и известный своими добродетелями, - это чудо бывает весьма часто: а как скоро он не таков, - подобные божественные знамения являются редко. Скажу и о таком чуде, которое не прерывается ни временем ни обстоятельствами, не отличает верных от неверных, но даруется всем равномерно. Всякий, подходящий к тому месту, где находится драгоценная гробница со святыми останками, обоняет благовоние, несравнимое ни с какими, привычным человеку благовонием; ибо оно не походит ни на благоухания, собираемые с лугов, ни на испарения самых душистых веществ, ни на те, которые приготовляет косметолог. Это - благовоние чудное и чрезвычайное, само собой показывающее силу издающих его останков.

4. Сюда-то сошелся упомянутый мной Собор, и на нем вместо архиерея Льва, управлявшего старейшим Римом, занимали, как сказано, епископы Пасхасиан, Люценций и пресвитер Бонифатий. Сверх того, присутствовали предстоятель константинопольский Анатолий[13], епископ александрийский Диоскор, антиохийский Максим, иерусалимский Ювеналий. При них же находились подчиненные им иереи и лица, имевшие старшинство в Сенате. Занимавшие место Льва сказали этим присутствующим, что Диоскор не должен заседать с ними, - такое дал им наставление епископ их Лев, - и что, если это не будет исполнено, они выйдут из церкви. Когда же сенаторы спросили их, какая вина возводится на Диоскора, - они отвечали: " Диоскор, приняв на себя не по праву лик судьи, должен прежде сам дать отчет в своем судопроизводстве". После этих слов, Диоскор по приговору Сената, вышел на середину, и Евсевий потребовал, чтобы прочитано было поданное им царю прошение, говоря слово в слово так: "Диоскор оскорбил меня, оскорбил веру, убил епископа Флавиана, и неправедно низложил его вместе со мной. Прикажите прочитать мое прошение". Рассудив об этом, судьи прочитали прошение, состоявшее в следующих словах:

"Христолюбивым благоговейнейшим и благочестивейшим царям нашим, Флавию Валентиниану и Флавию Маркиану, несменным Августам, от Евсевия, нижайшего епископа дорилейского, пишущего в защиту и себя самого, и православной веры, и святого Флавиана, бывшего епископа константинопольского. Цель вашего владычества - промышлять обо всех подданных и простирать руку ко всем обижаемым, а особенно к священнослужащим; ибо этим вы служите Богу, который даровал вам царствование и владычество под солнцем. Посему, когда и вера во Христа, и мы, от благоговейнейшего епископа Диоскора, управляющего великим городом Александрией, потерпели ни за что столь много ужасного; то прибегли к вашему благочестию, прося оказать нам справедливость. А дело состоит в следующем: на бывшем недавно Соборе в митрополии Эфес (лучше, если бы этого Собора не было; вселенная не исполнилась бы таких зол и смут) добрый Диоскор ни во что вменил справедливость и страх Божий. Держась одинакового образа мыслей с человеком суемудрым и еретиком Евтихием, он, как после обнаружилось, скрывал это от народа; но потом, найдя случай в поданном мной на его единомышленника Евтихия доносе и в произнесенном против него, блаженной памяти епископом Флавианом, мнении, собрал беспорядочную толпу черни и, купив себе деньгами власть, начал всеми силами колебать благочестивую веру православных и утверждать пагубное учение монаха Евтихия, давно уже, еще в древности, отвергнутое святыми отцами. Так как эта дерзость его против веры во Христа и против нас не маловажна; то мы, повергаясь к стопам вашего владычества, просим повелеть тому благоговейнейшему епископу Диоскору, чтобы он дал ответ на представляемые нами обвинения, чтобы, то есть, на святом Соборе прочитаны были составленные им против нас акты. Ими мы можем доказать, что Диоскор и чужд православной веры, и утверждает исполненную нечестия ересь, и нас низложил и подверг бедствиям несправедливо. Да будет послано святому и вселенскому Собору боголюбивейших епископов божественное и достоуважаемое ваше повеление, чтобы он выслушал дело между нами и вышеупомянутым Диоскором, и довел до сведения вашего благочестия все учиненное, согласно воле бессмертной вашей власти. Достигнув этого, мы будем возносить непрестанно молитвы о вечном вашем владычестве, божественнейшие цари".

После сего, акты второго Эфесского Собора, согласно общей просьбе Диоскора и Евсевия, публично прочитаны. Подробности их изложены очень обширно, и содержатся в деяниях Собора Халкидонского. По сему, чтобы читатели, спешащие знать конец дела, не сочли меня многословным, я присоединил их к настоящей книге истории (в виде прибавления), предоставляя воле каждого, желающего подробностей, прочитать это и узнать все с точностью. А между тем, иду вперед и, касаясь нужнейшего, говорю, что Диоскор был осужден за неприятие послания Льва, епископа старейшего Рима, и за то, что он совершил низложение Флавиана, епископа нового Рима, не более, как в один день, заставив собравшихся епископов подписать свои имена на чистом листе, как бы на нем уже написано было дело о низложении Флавиана. За тем сенаторы определили так: "Точнейшее исследование касательно православной и кафолической веры мы присуждаем отложить на следующий день и сделать это в собрании более полном. А так как блаженной памяти Флавиан и благоговейнейший епископ Евсевий, в следствие рассмотрения деяний и определений, да и по свидетельству лиц, присутствовавших тогда на соборе и утверждающих, что они ошибочно и напрасно низложили их, оказываются ни в чем не погрешившими относительно веры и наложенными несправедливо; то, по нашему мнению, будет справедливо, - если только это угодно Богу и покажется божественнейшему и благочестивейшему нашему владыке, - подвергнуть тому же наказанию благоговейнейшего епископа александрийского Диоскора, благоговейнейшего епископа иерусалимского Ювеналия, благоговейнейшего епископа кесарио-каппадокийского Фалассия, благоговейнейшего епископа Армении Евсевия, благоговейнейшего епископа бернского Евстафия, благоговейнейшего епископа Селевкии исаврийской Василия, которые тогда со властью присутствовали на соборе, - и, по правилам святого Собора, лишить их епископского достоинства, а потом обо всем последовавшем довести до сведения высочайшей власти. После того, на другой день, когда Диоскор, по случаю сделанных на него доносов, которыми он обвиняем был в разных преступлениях и расхищении денег, многократно призываемый, под некоторыми предлогами не явился, наместники епископа старейшего Рима Льва сказали слово в слово так: "Дерзкие поступки бывшего александрийского епископа Диоскора против чина правил и церковных постановлений явны уже и из следствий первого заседания, и из дел ныне ему приписываемых; ибо он (умолчим о многом другом) единомышленника своего Евтихия, канонически низложенного собственным его епископом, то есть, святым отцом нашим епископом Флавианом, принял в общение своей властью - неканонически, прежде чем составился в Эфесе Собор боголюбивых епископов. Но сих последних апостольский престол простил в том, что сделали они тогда не по своей воле; и они доныне остаются покорными святейшему архиепископу Льву и всему святому вселенскому Собору, за что, как единоверные ему, и приняты в общение. Напротив, этот и до настоящего времени не перестает хвалиться тем, о чем надлежало бы стенать и преклоняться к земле. Кроме того, он даже не позволил прочитать послание блаженного папы Льва, писанное им к блаженной памяти Флавиану, несмотря на то, что лица, доставившие то послание, часто просили его об этом, и что он клятвенно обещал сделать по их прошению. Не прочитав же упомянутого послания, Диоскор наполнил соблазном и вредом святейшие Церкви по всей вселенной. Впрочем, каковы ни были дерзкие его поступки по первому нечестивому его делу мы намеревались оказать ему некоторое снисхождение, как и прочим боголюбивым епископам, хотя власть их в суде не равнялась его власти. Но так как первое беззаконие он увеличил последующими, именно: дерзнул объявить отлучение святейшему и честнейшему архиепископу великого Рима Льву; да сверх сего, святому и великому Собору представлены на него самого полные беззаконий доносы, по которым, будучи несколько раз канонически призываем боголюбивыми епископами, он, конечно угрызаемый собственной совестью, не явился; а между тем противозаконно принимал лиц, законно низложенных разными Соборами и, таким образом, многоразлично поправ церковные постановления, сам себе произнес приговор: то святейший и блаженнейший архиепископ великого и старейшего Рима Лев, через них и через собравшийся ныне Собор, вместе с преблаженным и всехвальным апостолом Петром, который есть камень и основание кафолической Церкви и твердыня православной веры, лишает его епископского сана и отчуждает от всякого священнодействия. Итак, сей святой и великий Собор да объявит упомянутому Диоскору то, чего требуют правила. Как скоро это и некоторые другие дела утверждены были Собором, низложенные вместе с Диоскором, по требованию Собора и по воле царя, были отозваны. Потом к вопросам решенным присоединены другие, и про читан символ, изложенный буквально так: "Господь наш и Спаситель Иисус Христос, утверждая в своих учениках знание веры, сказал: миръ мой даю вамъ, миръ мой оставляю вамъ (Иоанн. 14, 27), чтобы, то есть в догматах благочестия никто не разногласил с ближним, но чтобы проповедь истины возвещалась одинаково". - После сего прочитан был святой никейский символ, к которому сто пятьдесят святых отцов сделали такое присоединение: "для совершенного познания и твердыни благочестия достаточно и сего мудрого и по милости Божьей спасительного символа; потому что в нем заключается совершенное учение об Отце, Сыне и Святом Духе, и с верой приемлющим преподается о вочеловечении Господа. Но так как враги истины, через свои ереси, стараются отвергнуть Его проповедь, и породили несколько новых слов; то есть, одни, дерзнув искажать тайну домостроительства Господнего ради нас, отвергают в Деве имя Богородицы; другие, вводя слияние и смешение, безумно воображают себе, что природа плоти и божества одна и та же, и, смешивая это, мечтают, что божественное естество Единородного подвержено страданию: то, желая отстранить всякое ухищрение против истины, сошедшийся ныне святой великий и вселенский Собор, с намерением сделать непоколебимым древнее учение, предварительно поставляет, чтобы вера трехсот восемнадцати святых отцов оставалась неприкосновенной; а против восстающих на Духа святого утверждает учение о существе Духа, в последствии преданное собравшимися в царствующем граде ста пятьюдесятью отцами, которые то учение всюду обнародовали - не как нечто, чего недоставало в прежнем, но как понятие их о святом Духе, высказанное против людей, пытавшихся отвергнуть Его владычество, и объясненное свидетельствами Писания. Что же касается до тех, которые дерзают искажать таинство домостроительства и бесстыдно пустословят, что от святой Девы Марии родился простой человек; то святой Собор принимает соборное послание блаженного Кирилла, бывшего пастыря александрийской Церкви, написанное Несторию и восточным епископам; потому что оно достаточно и для обличения безумия самого Нестория, и для изъяснения спасительного символа - в пользу тех, которые, побуждаясь благочестивой ревностью, желают разуметь его. К этому, для утверждения правых догматов, он по справедливости присоединяет и послание блаженнейшего и святейшего архиепископа Льва, предстоятеля великого и старейшего Рима, писанное к святому архиепископу Флавиану, для истребления зломыслия Евтихия; ибо это послание согласно с исповеданием великого Петра, и есть как бы столп против людей зломыслящих. Оно противостоит и тем, которые тайну домостроительства намереваются расторгнуть на двойство сынов; оно извергает из священного сонма и тех, которые дерзают говорить, что божество Единородного подвержено страданию; оно противоборствует и тем, которые к двум естествам Христа придумывают смешение или слияние; оно изгоняет и тех, которые лгут, будто заимствованный Им от нас образ раба имеет небесную или какую-нибудь другую природу; оно анафематствует и тех, которые баснословят, будто до соединения Господу принадлежали два естества, а по соединении представляют одно. Итак, следуя святым отцам, мы исповедуем одного и того же Сына, Господа нашего Иисуса Христа и согласно все учим, что Он же есть совершенный по божеству, и Он же совершенный по человечеству - истинно Бог и истинно человек; что Он же - из души разумной и тела, единосущный Отцу - по божеству, и Он же - единосущный нам по человечеству, по всему подобный нам кроме греха; что Он прежде веков родился из Отца по божеству, и Он же в последок дней, для нас и для нашего спасения, от Марии Девы и Богородицы (родился) по человечеству; что Он есть единый и тот же Иисус Христос, Сын, Господь, Единородный, в двух естествах неслиянно, неизменно, нераздельно и не отделимо признаваемый, так что различие Его естеств отнюдь не уничтожается через единение (их), - так что оба естества, сохраняя - каждое свою особенность, сходятся в одну ипостась; что Он не расчленен, или не разделен как бы на два лица, но есть один и тот же Единородный Сын, Бог-Слово, Господь Иисус Христос, как издревле Пророки предвозвестили о Нем, как сам Христос научил нас, и как предал нам это отеческий символ. Принимая это, со всем тщанием и ревностно сделанное нами постановление, святой и вселенский Собор определил: Иной веры никому и не произносить, и не писать, и не составлять, и не мыслить, и не преподавать другим. А кто дерзнет либо слагать иную веру, либо произносить, либо преподавать, либо передавать другой символ людям, желающим обратиться к познанию истины из язычества, иудейства, или из другой какой ереси; того, если будет епископ или клирик, - отчуждать епископа от епископства, клирика от клира, а если монах или мирянин, анафематствовать. По прочтении этих определений, царь Маркиан, бывший в Халкидоне, присутствовал на Соборе и, сказав речь, уехал. После сего, по стечению некоторых обстоятельств, спорили относительно своих епархий Ювеналий и Максим[14]; восстановлены Феодорит[15] и Ива, и рассуждалось о других предметах, о чем сведение, как я прежде сказал, приложено к концу этой истории. Постановлено также, чтобы престол нового Рима, занимая второе место после Рима старейшего, имел преимущество перед прочими престолами.

5. После сего Диоскор отправлен был в пафлагонский город Гангры; жребий же епископства в Александрии, по общему приговору Собора, получил Протерий[16]. Но когда он занял свой престол, - в народе произошло величайшее и невероятное смятение; потому что он разделялся двумя мнениями: одни требовали Диоскора, - дело в таких обстоятельствах обыкновенное; а другие весьма сильно защищали Протерия, так что отсюда проистекло много бед неисцелимых[17]. Ритор Приск повествует, что он в то время из фивской епархии приезжал в Александрию и видел, как народ толпами идет к префектуре, и когда отряд войска хотел остановить возмущение, как мятежники стали бросать в воинов камнями и обратили их в бегство. Бежавшее войско заперлось было в храме, посвященном некогда Серапису[18]; но было осаждено и заживо сожжено мятежниками. Узнав об этом, царь послал две тысячи вновь набранных воинов, которые, пользуясь благоприятным ветром, приплыли к великому городу Александрии в шестой день. Однако отсюда, так как воины стали нагло поступать с пленными и дочерями александрийцев, возмущение разгорелось еще сильнее прежнего. Наконец народ, собравшись в ипподром, стал просить Флора, военного префекта, управлявшего вместе с тем и гражданскими делами, чтобы он производил отнятую у него выдачу хлеба[19], и возвратил ему бани, театр и все, чего он лишен был за произведенные им беспорядки. Флор, по сказанию Приска, вышел к народу и, обещав удовлетворить его желание, скоро прекратил возмущение. Не осталась тогда в покое и пустыня близ Иерусалима; ибо некоторые из монахов, находившихся на соборе и мысливших противное ему, возвратились в Палестину и, оплакивая измену вере, спешили раздуть и воспламенить негодование во всем монашестве. Притом, когда Ювеналий занял свой престол и, подстрекаемый людьми беспокойными к восстановлению своего дела и к провозглашению анафем, отправился в царственный город; противники Халкидонского собора, о которых сказано выше, собравшись в церкви святого Воскресения, рукоположили Феодосия, главного виновника смятения на Халкидонском соборе и первого вестника о нем иерусалимским монахам, которые впоследствии об этом Феодосии сами писали Алкисону и говорили так: "уличенный в злодеянии своему епископу, он был изгнан из монастыря; когда же пришел в Александрию, то взятый Диоскором, получил много ударов розгами, как возмутитель, и, подобно злодеям, возим был на осле по городу". Теперь к сему Феодосию[20] обратились многие палестинские города и просили рукоположить им епископов, в числе которых был иберийский уроженец Петр, удостоенный управлять кормилом епископства в так называемой Маюме - городе, лежащем близ Газы. Узнав об этом, Маркиан прежде всего приказал привести к себе в столицу Феодосия; потом послал Ювеналия поправить сделанное и повелел ему изгнать всех рукоположенных Феодосием. Итак, когда Ювеналий прибыл, - та и другая сторона, действуя по внушению раздраженного чувства, подали повод ко многим горестным событиям. Завистник и богоненавистник демон так злобно измыслил и перетолковал перемену одной буквы[21], что каждое из этих выражений, посредством той перемены, ближайшим образом наводя на другое, для многих представляется весьма отличным и указывает на мысли прямо противоположные, которые взаимно себя уничтожают. В самом деле, кто исповедует Христа в двух естествах, тот прямо говорит, что Он из двух естеств; кто исповедует Христа в божестве и человечестве, тот говорит, что Он сложен из божества и человечества. И наоборот, кто утверждает, что Он из двух, тот непременно вводит исповедание, что Он - в двух; кто утверждает, что Христос - из божества и человечества, тот исповедует, что Он состоит в божестве и человечестве. При этом ни плоть не переходит в божество, ни божество не переходит в плоть, но существует неизреченное единство из них: так что под выражением "из двух" здесь прилично разуметь выражение "в двух"; а под выражением "в двух" - выражение "из двух", и одного из них не оставлять без другого. Иногда, при изобилии слов, признается не только целое из частей, но и целое в частях. Между тем люди, по некоторому навыку относительно славы Божьей, или по предвзятому мнению, почитают эти выражения так взаимно разъединенными, что скорее презирают всякую мысль о смерти, чем соглашаются уступить существу дела. Отсюда-то произошли рассказанные мной случаи. И все это было так.

6. Около того же времени, во Фригии, Галатии, Каппадокии и Киликии так редки были дожди, что люди, нуждаясь в самом необходимом, употребляли вредную пищу. И отсюда произошла и моровая язва. От инородной пищи возникала болезнь, состоявшая в том, что чрезмерный жар раздувал тело и вместе с тем выходили из своих мест глаза; потом появлялся кашель, и на третий день следовала смерть. Против этой язвы нельзя было найти никакого средства: а против голода тем, которые уцелели, подал врачевание спасительный для всех Промысел; ибо в тот голодный год пищу христианам, как некогда манну израильтянам, дождил воздух; в следующем же году земля сама собой произрастила зрелые плоды. Также бедствия постигли Палестину и другие бесчисленные области; страдание обошло всю землю.

7. Между тем, как это происходило на востоке, - в старейшем Риме ужасной смертью окончил жизнь Аэций[22]. И царь западных областей, Валентиниан, и с ним Ираклий, умерщвлены были некоторыми оруженосцами Аэция[23]; и заговор против них устроил похититель власти Максим - за то, что Валентиниан оскорбил его жену, осквернив ее ложе насилием[24]. Этот же Максим принудил потом супругу Валентиниана Евдоксию[25] к сожительству с собой: а она, такое дело справедливо вменяя в бесчестие себе и почитая величайшим беззаконием, решилась, как говорится, на все, лишь бы отомстить за смерть своего мужа и за нанесенное себе оскорбление; потому что была женщина с душой сильной, и не побеждалась скорбью, будучи лишена целомудрия, которое хотела сохранить, а особенно будучи лишена тем, кто убил ее мужа. Она отправляет посольство в Ливию к Гинзериху, препровождает к нему множество даров, и вместе с тем, обнадеживая его на будущее время, убеждает неожиданно напасть на римскую империю, и вызывается все предать ему. Это было сделано, и Рим взят[26]. Но Гинзерих, как варвар, непостоянный и изменчивый нравом, и тут не сохранил верности. Сжег город и все расхитив, он взял с собой Евдоксию с двумя ее дочерьми и, поплыв назад, поспешно возвратился в Ливию; потом старшую из ее дочерей, Евдокию, отдал в замужество сыну своему Гонориху, а младшую Плакидию и мать ее Евдоксию, впоследствии, с царскими почестями, отослал Византию, для умилостивления Маркиана: потому что Маркиан сильно негодовал на него, частью за сожжение Рима, а частью и за такое оскорбление цариц. Плакидия, по повелению Маркиана, вышла замуж за Оливрия, который почитался лицом знатнейшим в сенате и, по взятии Рима, переехал в Константинополь. После Максима[27] восемь месяцев царствовал в Риме Авит[28]. И когда он умер от моровой язвы, - около двух лет имел в своих руках власть Майориан[29]. Потом Майориан был коварно умерщвлен римским военачальником Рекимером, и над Римом в продолжении трех лет владычествовал Север[30].

Дата добавления: 2015-06-28