Исчезающее небо 14 страница

Каллиста подняла глаза к солнцу. Небо не падало, однако ощущение недалекой уже опасности усилилось.

Ветер налетел вновь, но теперь он принес с собой звуки приятного пения под великолепную музыку, здорово украшенную магией. Джервейс. Он любил устраивать в своей комнате, а иногда и на улице, подобие маленьких концертов, и, вероятно, ветер донес звуки очередного выступления мага. Если бы никто не видел человека, исполняющего замечательные песни, одновременно играющего на каком-либо инструменте, но слышал бы чарующую мелодию, то можно было бы подумать, что играют и исполняют песню одновременно человек пять, не меньше. Песни всегда были подкреплены магией, украшены сильным голосом и значительно дополнены великолепным исполнением – маг имел к музыкальному творчеству явный талант.

Как и в первый раз, едва Каллиста услышала пение мага, то не смогла усидеть на месте, резко поднявшись со своего места, чем несказанно удивила своего хмурого собеседника, и направилась широким и уверенным шагом к белому главному зданию общинников, где, судя по звукам, и находился талантливый чародей, решивший развлечься после долгой и упорной работы с людьми. Она быстро дошла до комнаты Джервейса, и, будучи не в силах стоять перед дверью и сомневаться, входить или не входить, подверженная необыкновенному влиянию необычного голоса мага (а его голос вызывал в ней чувство, заставляющее терять над собой контроль, практически расплываться перед волшебником-гением, лежа у него в ногах – в такие моменты она больше напоминала безумную фанатку какой-либо популярной звезды), толкнула дверь вперед.

И открылась ей очередная страна чудес, искусно созданная магом для услаждения своего взора.

Джервейс стоял не в комнате, но рядом с огромным зданием, посреди выжженного полуденным солнцем поля, освещаемый яркими лучами, раскинув руки в стороны и очаровательно улыбаясь. Он пел, но пел не всегда, лишь по временам, и годна он начинал петь, декорация менялась на совершенно иную, перенося мага то внутрь какого-то заброшенного здания с унылыми надписями на стенах, то в оживленный город, где он стоял среди такого реального общества, таких одинаковых людей, то демонстрируя некоторые картины, от которых захватывало дух: больше всего они напоминали кадры из новостей. И маг пел, при этом не прикасаясь ни к каким инструментам, но музыка все равно продолжала звучать, упорно создавая ощущение, что играют несколько человек.

Маг сиял. Сияло нарисованное, искусственное солнце. Декорации беспрестанно менялись, раздвигая границы комнаты и сознания женщины.

Джервейс пел на другом языке, не родном Каллисте, но все же ей немного знакомом, и она узнавала из песни отдельные строчки, повергавшие ее в ужас.

«Они умирают сейчас, строя свою культуру, воздвигая себе памятники, которые однажды обратятся в прах, как и их создатели…».

«Люди живут во лжи, приятной им, они доказывают самим себе, что стали в этом мире главными…».

«Где надежда? В том ли, что когда все умрут, их души отчистятся, станут светлыми? Стоит ли ждать смерти, когда мир умирает здесь, сейчас, а мы продолжаем жить, напрасно считая себя господами?».

«Они падают вниз, сломав свои крылья, пытаясь улететь от судьбы, изменить ее? Они падают вниз…».

«Где же надежда? В том ли, что людям остается только умереть, не пытаясь жить дальше?».

- Где же надежда… - пробормотала Каллиста, чувствуя, как по коже побежали мурашки.

Джервейс затянул что-то особенно грустное, щемящее душу, и Каллиста не удержалась на ногах, бросившись вперед, к реальному стулу в этом театре сплошных иллюзий, и села в него, держась на потрескавшиеся ручки как за единственное спасение от неожиданных чувств.

Маг начал умолкать, затихала и музыка. Пропали декорации, вспыхнув ярким белым огнем, оставив лишь пустые унылые стены, освещаемые настоящим солнцем, и улыбающегося Джервейса, переводящего дух. Чародей, изящно поклонившись, медленно направился к своему креслу, садясь в него, принимая позу, выражавшую его готовность слушать.

Наваждение прошло, и женщина смогла мыслить свободно, взглянув на мага не со священным трепетом, а как на обыкновенного человека, пусть и почти совершенного.

- Послушай, я, когда зашла к тебе, заметила какое-то движение, - пробормотала Каллиста, собираясь с мыслями, - будто бы человек убегал прочь от тебя, исчезая, пройдя сквозь стену… Он выглядел реальным, реальнее твоих изображений. Он был похож на…

Женщина не смогла промолвить имя того человека, который был похож на убегающую иллюзию, возможно, созданную волшебником – имя его вызывало самые неприятные воспоминания.

- На Дайра Лэнгрома, - дополнил маг, видя сомнения женщины. - Он не был иллюзией. Это был в действительности мой отец.

- Отец? Что же он тут делал? Ведь он, кажется, про тебя забыл? И почему ты его не выгнал? – требовательно предъявила Леди, вскакивая с кресла.

- Забыл… - улыбнулся маг. - Но только ведь я не совершенен, ты забыла видно. И я имею свои маленькие слабости, которые только отец был способен удовлетворить.

- И что же он сделал?

- Спел со мной. Я люблю его голос, когда он сознательно не делает его грубым. Его голос ничуть не хуже моего, а в некоторых случаях даже превосходит. К тому же, я ведь тоже порой хочу повидать своего отца, каким бы он не был…

- Чудак, - вырвалось у Каллисты, но она поспешно замолкла, понимая, что когда-то она относилась к своему отцу подобным образом – любила его таким, каким он был.

Дайр поспешно выбежал в одно из круглых помещений, более напоминавших торжественный храм одного бога – Лирриэй, забыв нацепить на свое лицо подобострастное выражение. Маг запыхался так, будто только что совершил многокилометровый марафон, и в то же время испуганно озирался по сторонам, справедливо опасаясь неожиданного нападения со спины или применения к нему заклинания-наказания, что не было такой уж редкостью. Но никто не ругал, никто не парализовал его, не заставлял против его воли падать ниц, хотя женщина слишком часто именно подобным образом расправлялась со своим «любимцем», своеобразным фаворитом за некоторые проступки. Сейчас же по внутреннему кодексу Лирриэй Дайр совершил опоздание, а также своевольно покинул назначенный пост, что грозило ему несколькими днями проживания на полу рядом с ногами женщины, или, что вероятнее, она могла на некоторое время лишить его воли и издеваться над ним так, как только ей заблагорассудится. Дайр опоздал, но скрыть, по обыкновению своему, не смог – какая-то внутренняя сила мешала ему сделать вид, что он всегда следует строгим порядкам деспотичной правительницы. Недавняя встреча с сыном разбудила в душе отца самые прекрасные чувства, которые периодически проскальзывали в его сознании как исключительно правильные, но которыми он забывал пользоваться, не принимая их во внимание. Теперь же, оставив во дворце на одной из полок своей комнаты бутылку плохого вина, сознательно не беря ее с собой, понимая бесполезность ее содержимого при встрече с глазами Джервейса, чародей перешагнул через себя и свою гордость, отправившись к сыну в соседнее государство. Он хотел лишь предупредить сына об опасности, предупредить несколько в другой форме, как это бывало ранее, но не думал, что его «встреча, длительностью в пару минут» могла обернуться двумя часами задушевных разговоров и даже несколькими песнями. Поэтому маг вернулся во дворец правительницы-тирана слишком растерянным, немного испуганным из-за своего опоздания и неожиданного своего поступка, но весьма довольным, и настроение, в совокупности с некоторыми, новыми для него чувствами, не позволили ему скрыть свое странное выражение лица.

Главный зал, предназначенный для проведения некоторых важных ритуалов, пустовал, чему Дайр несказанно обрадовался. Маг медленно прошелся от одного конца зала к другому, созерцая труды женщины за все это время. Дайр впервые мог видеть подготовку к самому сложному из всех заклинаний, «выжигателю», так как маг материализовался по какой-то причине совсем не в том месте, где планировал, и теперь с интересом наблюдал за множеством предметов, необходимых для ритуала. Перешагивая через неширокие и неглубокие канавки в полу, сейчас наполненные кровью, заглядывая на обрывки географических карт, безжалостно растерзанных каким-то явным «картоненавистником», видя несколько сосудов с душами магов, вставленных в небольшие углубления в полу, волшебник понимал, что наступал заключительный момент всей ее подготовки к великим действиям, которые дадут в скором времени чудовищные плоды.

Дайр обеспокоенно взглянул на часы, висевшие тут своеобразной насмешкой над людьми, которые в скором времени примут смерть – в строго назначенный час. Уже давно прошел тот час «икс», когда необходимо было запускать в дело смертоносное заклинание, однако женщина в круглом помещении так и не появилась.

Пройдя по залу еще раз, смерив его шагами, Дайр с удовольствием слушал стук невысоких каблуков новых сапог, которые он решил надеть по случаю встречи с сыном, и на ходу придумывал ответы на простые, но ставящие в тупик вопросы Лирриэй. Маг задумался настолько, что не успел заметить появления женщины в дверном проеме, а когда заметил и попытался телепортироваться, то оказался позорно пойман правительницей за руку. Женщина начала не с устных упреков, но направила на все тело волшебника несколько тысяч ледяных игл, пронзая его сердце, замораживая его мозг. Дайр не смог сопротивляться – хотя он и сам прекрасно понимал, что поступил не совсем правильно, так, как осуждалось в кругах всех магов, но вот получать наказание ему сегодня совершенно не хотелось, даже если он бы и понял, что лишнее прислуживание и покорность дадут ему определенные привилегии в будущем.

Жестокая женщина с удовольствием наказывала непокорного мага, издеваясь над ним не хуже, чем над послом соседней страны. Тот хотя бы получил удивительную возможность уйти из дворца правительницы живым, но Дайр уже подсознательно чувствовал, что женщина его не собиралась щадить, решив отыграться на единственном существе в своих апартаментах, чувствующем боль, наказывая неповинного мага за все свои промахи и прочие неудачи.

- Ну, как там Джервейс? – первым делом спросила Лирриэй, немного отпуская мага из мысленных оков.

Женщина заранее знала обо всех передвижениях мага, и для нее не осталось секретом, где же все это время пропадал, с кем разговаривал и что в это время чувствовал. Решив не притворяться (чрезвычайная ситуация не позволяла ей играть не свои роли), Лирриэй, еще несколько минут проведя в блаженстве от наказания другого, совсем отпустила чародея, и он бессильно упал на пол, попав рукой в ручеек чужой крови. Энергия магической крови, сохраняемая даже сейчас, пронзила руку мага, отозвавшись легким ударом в сердце.

- Ну, так что с ним? – еще раз требовательно спросила женщина. Не получив ответа, Лирриэй напоследок пнула безвольно лежащего на полу Дайра, вкладывая в удар весь свой накопившийся гнев, и отошла в сторону, скрестив руки на груди. Наступило долгое, томительное молчание. Маг, скуля от невероятной боли, впервые захлестнувшей его с подобной силой, отполз в сторону, держась подальше от разъяренной женщины. – Играть со мной вздумал, да? Это ты не вовремя. Я же тебя просила из дворца не отлучаться!

- Да как... – пробормотал маг, пытаясь встать на ноги, но вновь падая вниз, побежденный безжалостным земным притяжением.

- Я ведь за тебя переживаю. За исполнение нашего договора. Ведь ты подвергал себя опасности – необоснованной опасности, а так нельзя. Ты должен был оставаться во дворце. Ведь ты пожелал остаться живым – а что было бы, если бы продолжал распевать песни со своим сынком? – Дайру стало неприятно, услышав подобные слова. – Что, если бы ты пострадал от «выжигателя»? От него раны долго не заживают, будь уверен, а лечить…а зачем мне надо будет тебя лечить? Поэтому, друг, будь добр, оставайся рядом со мной, а после иди на все четыре стороны. Ведь ты же видишь, из-за нашего с тобой уговора (потому что договор звучит слишком громко) я даже перенесла срок начала действия заклинания, а это, поверь мне, дорогого стоит…

- Во-первых, ты перенесла срок начала своих действий не из-за меня и нашего уговора – раньше тебя бы ничего не остановило на пути к исполнению цели, я тебя знаю. Во-вторых… я бы и рад уйти, - начал чародей, успешно поднявшись на ноги и теперь находясь в вертикальном положении, для пущей устойчивости держась за стенку, - но я, как гражданин нашей страны, не могу смотреть, как уничтожают ее народ. Я не могу бросить народ на произвол судьбы. По нашей стране идет победоносное шествие врагов, а наши граждане – да, к войне не привыкшие и с ней не знакомые – почему-то поначалу бездействовали, и их просто расстреливали! Потом в их душах пробудился инстинкт самосохранения – стали понемногу обороняться, уклоняться, спрятаться. Но разве скромные познания народа в военном искусстве могут помочь нам удержать земли…нет, независимость, и не стать вечными рабами, какими был наш народ несколько поколений назад? Ты этого хочешь? Вот я, лично, не желаю подобное даже предполагать, потому что я знаю, на что способны все роботы в нашей стране. Они умеют все, ведь я сражался с одним таким… - Дайр замолчал, шевеля пальцами в воздухе, будто бы это могло мочь ему сформулировать последующие мысли. Об осторожности он напрочь забыл. – Но ведь для того, чтобы солдаты себя показали, нужен Главный компьютер, и он управляется тобой. Но почему-то ты медлишь, а враги подобрались уже к столице, и теперь исполняют смертельный марш, шагая по нашим улицам, где когда-то жили мы, где сейчас прячутся неумелые испуганные люди-роботы! Едва я попытался подойти к Главному компьютеру, как обнаружил, что я не имею над ним и его данными никакой власти – ты его владелица. Ты главнокомандующий нашей армией. Однако я никогда не мог понять тебя и твои методы. Зачем отдавать врагу нашу страну только для того, чтобы потом уничтожить его армией «выжигателем»… Или… - Неожиданно Дайр замолчал, начав кое-что понимать, но осознание того великого, и вместе с тем ужасного, что несла эта мысль, приходило долго.

Лирриэй слушала проникновенную речь мага с тем вниманием, которого обычно удостаиваются дети при любых своих рассказах. Она не перебивала, периодически кивала, будто бы соглашаясь с доводами и сомнениями Дайра, но слишком в суть его слов не вникала, запоминая лишь отдельные моменты. На лице ее была мягкая, снисходительная улыбка, но выражение лица зациклилось на какой-то одной эмоции, вызванной, скорее, своими внутренними переживаниями, а не речью волшебника.

- Джервейс… это ведь его влияние, не так ли? Я вижу в тебе перемены, но они всегда появляются после встречи с ним. Твоя последняя мысль, которую ты так неожиданно оборвал, была единственно правильной – ты ведь знаешь, я могу проникать в твое сознание. Я решила подпустить врага поближе. Как приятно мне станет, когда захватчики, войдя в столицу, или, может быть, в мой дворец, и только-только ощутят приближение скорой победы, еще раз подтверждающей их хорошие мысли, только они почувствуют, что страна сдалась, пала, что теперь все, кто выживет, будут рабами, как государство восстанет из пепла. Я подниму его против врагов – сама, воспользовавшись той энергией, что даст мне «выжигатель» - ты знаешь, как много бесхозной энергии выделяется при использовании этого заклинания. Поэтому в одно мгновение я доведу до конца сразу два своих плана: основной – выжгу территорию соседней страны, и побочный – полностью уничтожу армию врага. А что есть страна без армии, без верных защитников? Это примерно то же самое, чем фактически являемся мы сейчас – людьми…роботами…униженными, испуганными, которых очень легко обратить в рабов. Это мечта всей моей жизни – поднять страну до такого уровня, когда поклоняться будем не мы, но наши извечные враги, валяясь у нас в ногах на положении домашнего скота. Это мечта всех нас, и я, именно в мое правление, а не при королях, страна станет самой великой в этом мире! Все узрят нашу мощь, все убоятся нас!

В голосе женщины с каждым словом слышалось все больше напряжения, истерики, и вскоре основной нотой, на которой вещала женщина, стало истинное безумие, которое переплеталось с ее поистине невероятными амбициями, странными мыслями и практически полным неумением управлять страной в критические моменты. Вся ее политика – политика, когда в жизнь воплощаются планы только одного человека (или мага), зацикленного на себе, но прикрывающего свое рвение искренней любовью к своему отечеству – изначально катилась в пропасть. За величием, за небывалым подъемом обязательно следует падение в неизвестное, иногда оборачивающееся гибелью. Это закон жизни, закон развития всех событий, закон, который никто не в силах изменить.

И так уж получилось, что Лирриэй сейчас чувствовала как раз ту самую вершину, до которой она и стремилась добраться, она знала, что до нее – рукой подать, и была уверена только в одном: сейчас она пойдет на все, на любые жертвы (чужие или свои), чтобы достигнуть то, чего лишь она так отчаянно желала. Женщина считала, что она воплощает в себе менталитет своего народа, что все люди только лишь об одном и думают – им отчаянно хотелось низвергнуть в пучину хаоса возвышавшегося над ними соперника в лице другого государства, женщина постоянно путала свой голос с голос народным.

Типичный политик. Типичный правитель.

- Значит, - после некоторого раздумья спросил Дайр, не пытаясь вернуть на свое лицо выражение преданности, хотя он уже бы в состоянии это сделать, полностью оправившись от парализующего заклинания, - ты хочешь присвоить всю славу от победы над другим народом себе одной? Ты захотела статую в честь себя, памятник при жизни? Ты захотела, чтобы имя твое увековечили… - последняя фраза была скорее утверждением, нежели вопросом – Дайр и так все понял, выслушав подробные ответы женщины, и разговор с подобным человеком стал все больше раздражать его, и, двинулся к двери. Хотя и была вероятность, что сейчас в него полетит несколько наказывающих заклинаний, не скрывался и не спешил телепортироваться, спасаясь, специально шагая медленно, но четко отбивая шаги, показывая свое намерение ни при каких условия не останавливаться – даже если бы ему в эту секунду предложили исполнение его самого заветного желания, которое мог исполнить только маг, владеющий высшей магией, даже если бы его начали наказывать за неповиновение и невежливый уход прямо посередине разговора.

- Правильное решение. Одобряю! Беги прочь, и как можно дальше, - прошипела женщина, и голос ее был наполнен неподдельной обидой. Лирриэй наклонилась, подняв с пола какой-то обрывок карты, и, старательно делая вид, что разглядывает ее, тихо плакала.

- Извини, - смущенно пробормотал Дайр, разводя руками, и, по обыкновению, он хотел приблизиться к женщине, к своей бывшей хозяйке, чтобы утешить ее, чтобы раскаяться – в нем сработал рабский инстинкт, но что-то его остановило, и он не двинулся с места. Немного погодя ноги понесли его сами, повинуясь голосу разума и тихому шепоту неожиданно проснувшейся души, и вел он его только в одно место – поближе к сыну, но прочь от его жены, от деспотичной, эгоистичной женщины, от необразованного правителя, от всего этого в одном лишь лице. Его уход больше напоминал отчаянное бегство из золотой, но все же клетки.

- Беги, беги! – донесся до него раздраженный голос, соединившийся с громкий гулом, воем сигнализации и мелкой дрожью пола. Захват дворца начинался. Враги приступили к финальной части боевых действий, после которой последует или их триумф, или позорная смерть в двух шагах от желаемого. Женщина же, утерев слезы, подошла к неглубокому углублению, наполненному кровью магов, и, все еще не совсем понимая, за что ее политика оказалась высмеянной близким ей человеком, ранее ее поддерживающим, решительно приступила к своему любимому заклинанию, признанному вывести ее, а потом уже ее страну на новый уровень – или, опять же, рухнуть вниз, в вместе со своей страной в первобытное состояние. Могло произойти абсолютно все, что привело бы к подобному результату.

Она была уверена, что наступает момент ее взлета.

О том, что за взлетом обязательно следует падение, она старалась не думать.

Джервейс ценил мгновения тишины, когда собеседники, выказав все своим мысли, задав нужные им вопросы, молчат. Он не считал молчание за неловкость, или отсутствие тем для разговора, но был уверен, что такие моменты необходимы в каждом разговоре именно для того, чтобы собеседники собрались с мыслями, поняли свои чувства, пришли к какому-то выводу, не рассыпая слова напрасно. Вот и сейчас, поговорив с Каллистой о результатах проводимых ими мер, они погрузились в момент сладостной тишины. Медленно выпивая кофе, заедая его теми самыми печеньями, что так прекрасно готовил Армлингтон, каждый устремил свои взору внутрь себя и своей души, думая о некоторых услышанный фразах. Джервейс наслаждался своими мыслями – они были возвышенны и прекрасны, и ничто его не тревожило, позволяя в полной мере наслаждаться жизнью. Леди была тихо счастлива, и во взгляде ее, самовлюбленном, но не переходящем известные рамки, читалось то умиление от тех процессов, что происходили сейчас в ней, от формирования в ней новой жизни, которое бывает обычно у беременных женщин. Она прислушивалась к себе, дышала слабо, держала руки на животе и умиленно улыбалась каким-то своим мыслям.

Тишина могла продолжаться долго – запас кофе был неиссякаемый, а тем для безмолвного раздумья было еще много, однако неожиданно женщине вспомнилось ее утреннее предчувствие – страх опасности, нависающей грозой над безмятежным городком, и Каллиста не смогла больше восседать на стуле, сохраняя прежнее спокойствие. Тревожность плохо удавалось скрывать, и маг, очнувшись от самолюбования, сразу же заметил состояние своей собеседницы, кивнув ей безмолвно, чтобы она выкладывала причину своего поведения, вещь, человека или событие, беспокоящее ее больше всего. Женщина начала говорить быстро, и большую часть слов не договаривала, захлебываясь в них.

- Сегодня, утром, я почувствовала какую-то угрозу, опасности, как от засевшего рядом хищника. Тебе должно быть знакомо это чувство, оно больше всего напоминает сработавший древний инстинкт, и именно он призывает меня, - да что там говорить – всю общину! – спасаться. Все довольны и веселы, но если ты посмотришь на них внимательнее, они за улыбками плохо пытаются скрыть свою неуверенность, стой страх. Они довольны – но какое это довольство? Фальшивое.

Женщина неожиданно затихла, будто сказала что-то неправильное, и уставилась в пол, стараясь не глядеть в бездонные глаза мага. Однако Леди не удалось долго просидеть в подобном положении, и, подстрекаемая любопытством, желая узнать, почему же маг молчит, выслушав подобную информацию, она подняла голову, и то, что ей открылось, было ужасно.

На лице Джервейса не было улыбки, которая, как оказалось, очень шла ему и была его неотъемлемой частью, и лицо его теперь было страшно. Она лишь несколько раз видела подобное выражение лица, но тогда оно казалось просто серьезным, очень официальным, а некоторых случаях немного усталым и огорченным. Сейчас же оно было именно страшным – маг не злился, но принял выражение очень озабоченное и напряженное, хотя ранее Джервейс, даже во время обдумывания каких бы то ни было сложных идей и событий, не показывал свои эмоции, прикрывая свои истинные чувства вежливой добродушной улыбкой. Выражение лица его сейчас лишний раз показывало, что Каллиста затронула серьезную тему, не допускающую никаких проявлений даже вежливой радости, чтобы расположить к себе собеседника.

- Твои страхи небезосновательны, Каллиста, - неожиданно тихо, бесцветно промолвил Джервейс, опуская голову. Далее в голосе появилась некоторая грусть, и Лирриэй, слушая мага, не могла усидеть на месте от внезапно нахлынувших чувств и отчаяния. И все, что она услышала позже, больше напоминало крик души в совершенно безвыходной ситуации, - крик, когда предчувствуешь, что скоро случится что-то неминуемое. - Ведь мой отец приходил ко мне не только для того, чтобы я с ним спел. Он приходил предупредить меня. Лирриэй скоро начнет действовать – никто не знает, когда, есть лишь уверенность в том, что это произойдет в ближайшее время, если судить по положению ее дел, по ее подготовке. Он говорил мне – беги, как можно дальше беги, потому что вскоре от страны ничего не останется… А разве ж я могу убежать? А разве я могу бросить тот народ, за который я имею ответственность? Своим побегом я превращусь в предателя, а это страшный грех. Всех телепортировать в более безопасное место я не смогу – мне сил хватит максимум на десяток человек… Что мне остается? Вселять в души людей надежду, что все может обойтись, хотя все люди уже давно поняли, что назревает что-то страшное. Не ты первая призналась мне, что инстинкт призывает тебя бежать прочь, спасаться, но максимум, что могу сделать я – оставить всю общину на этом месте, создав несколько магических щитов. Ежели я объявил бы о спешном бегстве, то мы бы не успели пройти и половины страны, как это заклинание, «выжигатель», настигло бы нас. А я не могу рисковать людьми. Я могу лишь попробовать защитить народ, но, боюсь, моих сил не хватит. Лирриэй, по заявлению отца, сейчас разгневана, а гнев, прибавленный к магии, имеет необыкновенное свойство усиливать заклинания, прекращая их в смертоносные потоки энергии. – Маг замолчал, подбирая нужные слова, уставившись в пол. Улыбка на его лице так и не появилось – губы были сжаты в струну, а само лицо выражало настоящую растерянность и неуверенность. – Боюсь, мои заклинания могут не выдержать действия «выжигателя». Нам остается только надеяться и верить, что все будет хорошо.

Так, на очень грустной и безысходной ноте, закончил маг, постоянно соединяя и разъединяя пальцы в замок. Он впервые в жизни нервничал, его слишком взволновали слова женщины, слова некоторых общинников, и, что собственно, даже свои слова, которые ранее при любом значении доставляли ему небывалое удовольствие. Джервейс не мог в точности описать свое состояние, не мог понять причины выхода из душевного равновесия, и у него никак не получалось успокоиться даже после нескольких минут напряженного, но «необходимого» молчания.

Каллиста ждала, пока маг придет в себя, и поэтому разговоров не начинала, хотя вопросов, требующих немедленного ответа, было слишком много, и все они доставляли ей беспокойство.

Неожиданно Джервейс выпрямился в кресле, изящно всплеснув руками, и вдруг улыбнулся – широко, приятно, искреннее, чем несказанно напугал Леди. Женщина вздрогнула и вскочила от неожиданности, но чародей быстро, но нежно взял ее за руку и жестом пригласил сесть обратно.

- Не уходи, прошу, останься. Мне хочется спеть, у меня поет душа, хотя порой мне кажется, что она даже не поет – а кричит, воет, плачет. У каждого такое бывает, но я перевожу все производимые ею «звуки» по поводу отдельных событий и мыслей в язык и музыку превосходных песен. Сейчас как раз такой момент. Садись рядом, - скороговоркой выпалил маг, отчетливо и резко выговаривая каждое слово, и похлопал по соседнему креслу, все еще приглашая сесть. Джервейс, видя беспрестанные сомнения женщины, придвинул ее кресло ближе к своему, и еще раз взмахнул рукой – напротив него материализовался новенький белый рояль, с изящной формой корпуса и ножек, с рядом идеальных клавиш. Рояль с трудом поместился в комнате, занимая все ее пространство, и Каллиста тут же приняла решение присоединиться к Джервейсу, сев подле него – ибо потому, что пройти к выходу она не могла – дверь оказалась заблокированной.

- Играть, сейчас? – орывисто промолвила Каллиста, удивленно взирая на мага. Тот кивнул головой – не без приятности. - Что же ты…ведь нужно укрепления возводить, щиты эти, думать о том, как спастись, и спасаться…

- Я уже все окончил, всю возможную подготовку, и сейчас у меня свободное время. Сейчас я расскажу тебе одну историю. Она тебе знакома, она стара, как мир – ей уже несколько сот лет. Я хранил ее, чтобы впоследствии передавать ее другим людям – в качестве не самого лучшего примера для подражания.

Джервейс, немного помедлив, перед тем, как прикоснуться к белоснежным клавишам рояля, будто бы боясь прикоснуться к их блестящей заманчивой поверхности, но все же вдохновение победило его, и маг начал медленно играть.

Мелодия лилась, заполняя все пространство комнаты, как это некогда сделал рояль. С пустыми стенами начало происходить что-то невероятное – они сменили свои очертания, раздвинули границы, и теперь белоснежный рояль стоял посреди небольшого вечернего городка, а за инструментом гордо восседал волшебник, глядя на все с торжественностью. Над городом раскинулось окрашенное в оранжевый цвет осеннее небо, и огромные облака, напоминавшие невообразимые замки, имеющие в качестве украшения множество оттенков розового и красного и необычные очертания. Музыка, грустная мелодия, идущая от самого сердца, устремлялась в небеса, раскалывая их на миллионы маленьких кусочков, которые незримым медленным дождем падали в душу женщины с каждой секундой сидения рядом с играющим магом-виртуозом.

И грянули слова. Они разносились эхом над пустым вечерним городом, и в них было столько боли, столько печали, что Каллиста не могла сидеть спокойно, вскочив с кресла. Маг пел с со всей самоотдачей, с силой и некоторой резкостью, в иных местах нежно, тихо и протяжно, а иногда и поднимая свой голос до угрожающих высот, и в таком случае его пение казалось божественным. То, как чародей играл со своим голосом, не поддавалось описанию, потому что эта игра была невероятной и неповторимой; Джервейс создавал ощущение, будто ему подпевают еще несколько человек с абсолютно разными голосами.

Он пел о Лирриэй.

Он пел о тех редких моментах, когда из ее сознания уходили любые амбиции, когда она осознавала последствия своих действий, раскаиваясь. Она поднимала глаза к небесам, будто бы ища защиты свыше, защиты от внезапно открывшейся ей правды, она взирала на уходящее под землю солнце как на последнюю свою надежду, и понимала, что завтра из-за ее действий мир перестанет быть таким, каким был прежде.

Дата добавления: 2015-06-28