Источниковедческий очерк. 1 страница

Основным источником, материалы которого мы использовали при написании работы, стала летопись исторического факультета МГУ. Составляемая прежде всего на основе университетских архивных дел, она постоянно пополняется и существует не в одном варианте – имеется несколько её изданий разных лет (1994 г., 2009 г., 2014 г.). Мы же опирались на издание летописи, выпущенное в 1994 г.[19], поскольку интересующий нас период 1934-1941 гг. более чем укладывается в хронологические рамки до 1994 г.

Подобно всякой летописи, она представляет собой погодное изложение событий. После годовой отметки сначала представлены события, для которых известна дата (вплоть до числа), затем – произошедшее в указанный год без привязки к конкретному дню. Завершает каждый «годичный цикл» перечисление выпущенных сотрудниками в этом году научных работ.

Во вторую очередь следует назвать такой источник, как газета «За пролетарские кадры» (она же, начиная с 1 ноября 1937 г., - «Московский университет»). Это университетское периодическое издание, первый выпуск которого датируется 21 октября 1930 г., первоначально имело своей целью укрепление партийной организации в МГУ. На его страницах запечатлено немало деталей быта и учёбы студентов, а также внутренней жизни факультетов в целом, что и представляет для нас интерес. К сожалению, мы не располагали бумажными оригиналами выпусков этой газеты, поэтому вынуждены ссылаться на выписки, представленные в электронной версии летописи Московского университета[20].

В особую категорию источников, на которые мы опирались при написании работы, стоит выделить различные уставы и постановления. В их текстах можно обнаружить немало деталей фактического характера, преимуществом которых является неоспоримая достоверность и официальность. Устав Московского университета 1939 года мы нашли в сборнике «Уставы Московского университета 1755-2005 гг.»[21], сведения об образовании заочного отделения исторического факультета – в издании «Высшая школа. Основные постановления, приказы, инструкции»[22], постановление «О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском «Краткого курса истории ВКП(б)»» - в «Сборнике постановлений ЦК ВКП(б) по вопросам партийной пропаганды и агитации»[23].

Несколько раз в своей работе мы, в качестве источника, ссылаемся на статью М. М. Дьяконова «Десять лет исторического факультета (1934-1944)».[24] Это обзор первого отрезка истории новообразованного факультета, принадлежащий непосредственному наблюдателю и участнику событий. На наш взгляд, эта особенность уравновешивает известную идеологическую окрашенность изложения.

Ещё одно свидетельство очевидца - статья В. В. Струве «Советская этнография и её перспективы»[25]. Делая небольшой экскурс в историю развития этнографической науки в нашей стране, В. В. Струве сосредотачивает основное внимание на описании текущего состояния дел в ней. Этот отчёт также несвободен от вынужденной идеологизированности, однако это не умаляет его достоинств как источника.

Наконец, ещё одним источником нам послужили непосредственные впечатления студентов, обучавшихся на факультете в интересующий нас период. Они собраны в книге М. Я. Гефтера «Голоса из мира, которого уже нет: выпускники исторического факультета МГУ 1941 г. в письмах и воспоминаниях»[26]. Мы имеем дело, по сути, с реконструкцией биографий этих студентов на основе отражённых в переписке коллективных воспоминаний. Темой большинства из них являются уже события военных лет, однако мы находим и отсылки к периоду обучения на истфаке. Но даже более важной, чем какие-либо воспоминания о факультетской жизни, для нас стала возможность ознакомиться с миропониманием этих молодых людей.

Также мы можем назвать источниками исторические работы сотрудников факультета, цитаты из которых приводятся нами для характеристики их научных взглядов. Это «Бургундская деревня в X-XII столетиях»[27] Н. П. Грацианского и «История Древней Греции»[28] В. С. Сергеева.

Теперь, вооружившись обозначенным кругом источников и литературы, мы готовы перейти к основной части нашей работы.

Глава 1. Внутренняя жизнь факультета.

Датой рождения исторического факультета в Московском университете можно считать как 16 мая 1934 г. (когда он официально был восстановлен постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР)[29], так и 1 сентября 1934 г (когда на нём начались занятия)[30]. Тогда в состав исторического факультета вошло всего пять кафедр: истории народов СССР (заведующая – проф. А. М. Панкратова), истории древнего мира (во главе – проф. П. Ф. Преображенский, а с января 1935 г. – проф. В. С. Сергеев), истории Средних веков (под руководством проф. Е. А. Косминского), Нового времени (заведующий – академик АН СССР Н. М. Лукин), а также истории колониальных и зависимых стран (руководитель – проф. Х. З. Габидуллин)[31]. Преподавательский коллектив состоял из 36 человек – 15 из них были доцентами и 20 – профессорами[32]; шестеро - штатными, а остальные – работающими по совместительству^[33].

Коллективу вновь образованного факультета предстояло много работы. Требовалось сформировать систему университетского исторического образования – а для этого надлежало выработать общие и специальные лекционные курсы, просеминары и семинары специальные, тематические. В свете таких задач ещё в декабре 1934 г. на кафедре истории СССР совместно с университетской кафедрой педагогики была проведена конференция на тему «Как должен работать семинар по историческим и социально-экономическим дисциплинам»[34], материалом для которого послужили работы семинаров проф. М. В. Нечкиной и А. В. Мишулина.

Итоги работы за первый учебный год подвели в мае 1935 г. на Всесоюзном совещании в Москве[35]. Был утверждён учебный план первых трёх лет обучения, основное место в котором отводилось лекционным курсам (от 37 до 50%). На совещании обсуждался также учебный план аспирантуры; была поставлена задача создания учебников по основным историческим курсам. Позднее, в январе 1941 г., в рамках самого факультета состоится доклад Е. А. Косминского о работе просеминаров. Участвующие в обсуждении проф. С. В. Бахрушин и М. В. Нечкина выразят мнение, что просеминары должны носить проблемный, исследовательский характер и не дублировать общий курс[36].

Таким образом, облик университетского исторического образования постепенно уточнялся и корректировался. В 1936 г. были введены государственные экзамены (в 1939 г. Учёный совет факультета постановил вынести на них такие предметы, как основы марксизма-ленинизма, история СССР, история древнего мира, Средних веков и Нового времени)[37], а существовавшая с 1934 г. защита дипломных работ – отменена[38]. Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 10 апреля 1938 г. устанавливало четырёхбалльную систему оценивания («отлично», «хорошо», «посредственно», «неудовлетворительно»), а также вводило диплом с отличием[39].

Немало сведений о направлениях обучения на факультете мы узнаём из Устава МГУ[40], принятого 15 августа 1939 г. ВКВШ[41], определявший перечень учебных программ для каждой из специальностей и кафедральную структуру факультетов, для истфака утвердил следующие программы: история доклассового общества и древнего Востока, история древней Греции и Рима, история Средних веков, история народов СССР, история Нового времени, история зависимых и колониальных стран. В качестве самостоятельных дисциплин читались история всеобщей и русской литературы[42]. Кроме того, в Уставе отражён полный список имевшихся к тому моменту кафедр[43]. Это были кафедры диалектического и исторического материализма, истории древнего мира, истории Средних веков, истории Нового времени, истории народов СССР, археологии, этнографии, истории материальной культуры, истории западных и южных славян, истории колониальных и зависимых стран, древних языков и иностранных языков.

Как можно видеть, первоначально неширокий спектр кафедр расширился в течение нескольких лет. Кафедра древних языков (руководителем которой стал проф. Н. И. Новосадский) была образована в 1937 г. на базе комиссии древних языков, входившей прежде в состав кафедры истории древнего мира[44]. Она просуществовала до начала Великой Отечественной войны. В 1939 г. появились кафедры археологии (во главе с проф. А. В. Арциховским), этнографии (под руководством проф. С. П. Толстова), истории южных и западных славян (заведующий – проф. В.И. Пичета) и музейно-краеведческая[45] (руководитель – проф. Г. А. Новицкий)^[46]. Остановимся подробнее на обстоятельствах появления новых кафедр, не исчерпывающихся одним развитием исторической науки и дифференцированием её по отраслям.

Идея возродить славяноведение в Московском университете была во многом обусловлена внешнеполитическими обстоятельствами 1930-х годов, и в частности – нарастанием военной угрозы в Европе, потребностью в укреплении взаимоотношений с восточноевропейскими государствами. Такой прагматический подтекст привёл к смещению акцента в отечественном славяноведении с «филологического уклона», доминировавшего в дореволюционной и послеоктябрьской науке, в пользу исторического[47]. В докладной записке В. И. Пичеты от 9 мая 1939 г. был разработан план развития кафедры истории южных и западных славян[48]. В первый год работы её коллективу предстояло подготовить к печати сборник документов в двух частях и краткий учебник по истории западного славянства. Шла речь об открытии аспирантуры и обеспечении кафедры библиотекой. На второй год были поставлены не менее впечатляющие цели: кафедра обязывалась выполнить ряд научных исследований, разработать курс по истории южных славян, а кроме того, подготовить грамматическое руководство по отдельным славянским языкам и хрестоматии. При всей организаторской энергии заведующего кафедрой, такой масштабный круг задач вряд ли можно было решить в столь короткие сроки. Тем не менее, были заданы цели и ориентиры, достижение которых стало заботой коллектива кафедры в определённой перспективе.

Инициатива создания кафедры археологии, принадлежащая профессору Музея антропологии МГУ А. А. Захарову, была озвучена ещё в 1934 г. Но тогда проект реализован не был, а самого Захарова в 1935 г. репрессировали (в 1955 г. он был реабилитирован посмертно)[49]. Преподавание археологии на факультете возродилось лишь в 1937 г., когда общий курс археологии для студентов-историков всех специальностей начал читать А. В. Арциховский[50]. Кафедра же археологии, которую он возглавил, была организована в 1939 г. Её появление было вызвано потребностью в кадрах для расширяющихся учреждений археологической службы[51]. Главными направлениями специализации тогда были выбраны первобытная, античная и славяно-русская археология[52].

Преподавание этнографии в Московском университете было прекращено в 1930 г. вместе с ликвидацией этнологического факультета^[53]. Один из современников эпохи характеризовал ситуацию начала 30-х годов как «вымирание» этнографии и этнографов в столице^[54]. Однако памятное постановление «О преподавании гражданской истории в школах СССР», за которым последовало восстановление исторического факультета в целом, приоткрывало возможность и для возрождения этнографии. Уже в 1934/1935 учебном году кафедра антропологии МГУ ввела лекционный курс по общей этнографии (его читал А. М. Золотарёв)^[55], а спустя пять лет с идеей создания кафедры этнографии в составе исторического факультета выступил С. П. Толстов^[56].

Коллективам этих, равно как и всех прочих, кафедр предстояло заняться отнюдь не только подготовкой лекционных курсов. Необходимо было озаботиться составлением карт, хронологических и синхронистических таблиц... Руководство этим кропотливым процессом взяли на себя С. В. Бахрушин и М. Н. Тихомиров[57]. Тогда, на заре существования исторического факультета комплектовались его книжные фонды. Работники кабинета истории СССР (Е. Н. Кубицкая и др.)[58] вели большую работу по составлению библиографии, систематизации литературы по темам лекционных курсов и семинарских занятий. Кабинет-библиотека при кафедре истории древнего мира, вместивший в себя произведения античных авторов, публикации памятников древневосточной письменности, литературу по древней истории и европейским языкам, был создан усилиями Т. Н. Шепуновой[59].

Такая источниковая и библиографическая база открывала возможности не только для учебной деятельности, но и для полноценного ведения научных исследований. В открывшуюся в 1934 г. на историческом факультете аспирантуру было зачислено 24 человека, в 1935 г. – уже 112 человек[60]. Из них по истории СССР специализировалось 39 человек, по новой истории – 16, по истории средних веков – 23, по истории древнего мира – 13, по истории колониальных и зависимых стран – 16, по археологии – два и по истории южных и западных славян – три человека[61]. На основании этих цифр, помимо всего прочего, на наш взгляд, можно предположить, какие кафедры в этот период пользовались наибольшей популярностью у учащихся.

По-своему поразительно понимать, что многих курсов, теперь кажущихся нам очевидной и неотъемлемой частью обучения на историческом факультете, изначально не существовало. Курс Новой истории начали читать только в 1936 г.[62], курс по истории советского периода - в 1940 г^[63]. Тогда же, в 1940 г., было начато чтение курса по русской историографии[64]. Ещё прежде, в 1939 г., впервые были прочитаны курсы «Введение в славяноведение», «История Польши в средние века и XIX в.», «История чешского народа»[65].

Читались на факультете и специальные курсы. В 1937 г. студенты могли посещать спецкурсы по истории народов СССР: о Поволжье рассказывал проф. Г. А. Новицкий, об Украине и Белоруссии – проф. В. И. Пичета, о Северном Кавказе - доц. С. К. Бушуев, о Средней Азии - проф. С. П. Толстов[66]. Огромную работу по созданию курсов специальных исторических дисциплин проделал ведущий специалист в области Древней Греции К. К. Зельин. Именно им были впервые выстроены курсы источниковедения и историографии Древней Греции, папирологии и греческой эпиграфики[67].

Но что же слушатели всех этих курсов, адресаты усилий преподавательского состава? Мы до сих пор не коснулись темы студенчества. В первый год набора стены бывшего помещения Кооперативного техникума^[68] (которое прежде того было особняком князей Орловых-Мещерских, а теперь вместило в себя исторический факультет) по улице Герцена, 5, приняли 147^[69] студентов. Видимо, в течение учебного года произошло пополнение их рядов, так как на момент 1 апреля 1935 г. на факультете числилось уже 164 студента (из них 50 – женского пола)[70].

За этими сухими цифрами скрывается поколение истфаковцев, характер которого, определяясь, безусловно, атмосферой эпохи, сам во многом определил темп и направление первых шагов факультетского сообщества. Если мы зададимся целью нарисовать некий коллективный портрет студенчества этих первых лет^[71], перед нашими глазами предстанут свежеиспечённые эрудиты и полиглоты, дотошные книжники и неутомимые спорщики, стремящиеся постигнуть жизнь человечества на всём её протяжении – и уложить её в рамки единственной истины. Это они, ораторствуя на комсомольских собраниях (на историческом факультете была самая большая в университете комсомольская организация: 925 человек из 4012 комсомольцев, имевшихся в МГУ в целом)[72], искренне и страстно совмещали в себе и обвинителей, и защитников. Это они, будучи ночными завсегдатаями чтений на Стромынке, успевали при этом блистать в соревнованиях стихотворных перевёртышей, театрализованных «монтажах», гремевших на весь университет, – и, на фоне всей этой панорамы, всё-таки учиться.

При такой активности и полноте творческой энергии неудивительно, что жизнь на истфаке быстро набирала обороты и не ограничивалась учебным процессом как таковым. Так, например, в апреле 1936 г. на факультете прошла студенческая научная конференция, посвящённая крестьянским войнам в России начала XVII в.^[73]; год спустя – в пору 125-летней годовщины дня рождения А. И. Герцена – состоялся торжественный вечер, где студенты второго курса провели конференцию «Революционные течения 30–50-х гг. XIX в. и роль Герцена» (на том же вечере с докладами выступили и профессора: Н. Л. Бродский по теме «Герцен как художник» и М. В. Нечкина – «Герцен в русском революционном движении»)^[74].

1939 г. для исторического факультета запомнился, в частности, двумя студенческими научными конференциями. Первая из них поднимала вопрос «О двух типах войн» (справедливых и несправедливых), и в её работе также приняли участие многие профессора и доценты: Н. М. Дружинин, М. С. Зоркий, Л. Н. Иванов, И. Д. Белкин, Б. В. Миллер, В. М. Хвостов, Н. Д. Старосельцев, А. Л. Сидоров, Г. А. Новицкий[75]. Вторая конференция была посвящена 50-летию со дня смерти Н. Г. Чернышевского (организационную поддержку молодым коллегам здесь оказали М. В. Нечкина и Н. М. Дружинин)[76].

Участвовали учащиеся и в конкурсах на лучшую студенческую работу. Так, по результатам конкурса на лучший студенческий доклад в 1939 г. (жюри состояло из декана проф. И. Д. Удальцова, проф. С. В. Бахрушина, С. Д. Сказкина, М. В. Нечкиной, М. С. Зоркого, Н. Д. Старосельцева и А. В. Арциховского) первую премию получил студент пятого курса М. Хейфец, обучавшийся в семинаре М. В. Нечкиной, за сочинение «Н. Г. Чернышевский и национальный вопрос»[77]. А в 1941 г. – при выставленных на конкурс 110 работах – первую премию завоевала работа студента Менделевича «Болгария и мировая война 1914–1918 гг.»; ещё 4 работы были удостоены 2-й премии, и 7 работ – 3-й премии.

Немаловажной составляющей студенческой жизни стала и столь привычная теперь археологическая практика. Первая Новгородская археологическая экспедиция студентов[78] под руководством А. В. Арциховского была проведена в 1937 г.[79] На раскопках в районе Славенского холма студенты учились проводить разбивку участков, нивелировку поверхности земли, съёмку профиля по окончании работ. В 1939 г. студенты (63 человека) участвовали уже в девяти археологических экспедициях[80], изучая материальную культуру Новгорода, Хорезма, Боспорского царства, Кавказа, древней мордвы и волжских болгар. Экспедициями руководили профессора С. П. Толстов и А. В. Арциховский, доценты Б. А. Рыбаков и Н. А. Смирнов.

На факультете работали кружки: на кафедре истории СССР – по истории XIX в., под руководством проф. М. В. Нечкиной; на кафедре истории средних веков – «Средневековье в эпизодах и лицах», под руководством проф. В. В. Стоклицкой-Терешкович[81]. В кружках на кафедре колониальных и зависимых стран желающие могли изучать фарси, египетский, турецкий, испанский и арабский языки[82]. В 1941 г. был организован даже студенческий кружок по изучению истории большевизма[83].

Как нетрудно подсчитать, в довоенные годы исторический факультет мог успеть произвести всего три выпуска молодых специалистов. Первый выпуск, покинувший стены университета в июле 1939 года, состоял из 82 человек (при том, что всего на пятом курсе числилось тогда 142 студента[84]), получивших квалификацию научного работника в области истории, преподавателя вуза и втуза, учителя средней школы[85]. Иные их товарищи выпустились несколько позднее: сдача экзаменов была организована в три потока, проводясь не только в июне, но и в декабре 1939 г., и в январе 1940 г. Если говорить о новом этапе жизни этих первых ласточек, то нам известно следующее: 23 человека из первого потока были оставлены в аспирантуре, 12 стали преподавать в военных школах и академиях, 9 нашли свою работу в научно-исследовательских институтах, 8 отправились учителями в среднюю школу[86]. На следующий год факультет окончил уже 191 человек (154 – с дипломом, 37 – без диплома)[87].

Описывая жизнь исторического факультета в 1930-е годы, нельзя не затронуть и довольно мрачные ноты тогдашней реальности. Атмосфера внутренней несвободы, несправедливых обвинений и скорых карательных мер дала себя почувствовать и здесь. В частности, просматривая имена деканов факультета (а вернее – даты их назначений), нельзя не видеть поразительную частоту, с которой они сменяли друг друга на посту. Первый декан, профессор Г. С. Фридлянд, руководил факультетом с момента его основания в 1934 г. по май 1936 г., с июня же 1936 г. по июнь 1937 г. обязанности декана исполняла уже З. П. Игумнова. В 1937 г. деканом был назначен П. О. Горин – «но, появившись на факультете три раза, просит деканом его не считать»^[88].

Летопись исторического факультета безмолвно пропускает эту страницу, сообщая лишь – уже под 1937 г. – что деканом исторического факультета был утверждён проф. И. Д. Удальцов^[89] (он пробудет на этой должности до 1940 г., когда его сменит проф. С. Д. Сказкин, который также проработает деканом недолго – до 1943 г.)^[90]. Зато газета «За пролетарские кадры» сообщает о митингах и собраниях, проходивших в университете в связи с процессами по делу троцкистов. На этих процессах был осуждён ряд университетских сотрудников, в том числе Г. С. Фридлянд^[91]. Тот же источник приводит мнение, выраженное активом партийных и беспартийных большевиков Московского университета, согласно которому имела место «преступная деятельность вредителей, орудовавших в МГУ, к каковым относятся Г. С. Фридлянд, М. И. Лурье-Эмель, Б. М. Гессен, М. А. Кушнарёв», а «дирекция и работники МГУ проявили политическую беспечность и притупление бдительности, не сумев разглядеть настоящее лицо врага»^[92].

Должно быть, мы не удивим читателя, если сообщим, что обвинения были безосновательны и Г. С. Фридлянд, в числе прочих сотрудников, был посмертно реабилитирован. Нельзя сказать, что его фигуре посвящена обширная литература, но в качестве примера источника, опровергающего обвинения, мы можем назвать статью А. Г. Слуцкого «Доктор исторических наук, профессор Григорий Самойлович Фридлянд»[93]. Назовём и других работников факультета, которых коснулись репрессии. Помимо уже упомянутого А. А. Захарова, репрессированного в 1935 г., не избежал этой участи и специалист по истории Франции В. М. Далин – в 1937 г. он был арестован и приговорён к продолжительному сроку заключения[94]. Летом 1938 г. был арестован и скончался в заключении в июле 1940 г. коллега Г. С. Фридлянда и В. М. Далина Н. М. Лукин^[95] – фактический основатель кафедры истории Нового времени (как нетрудно видеть, вследствие всех этих драматических событий к концу 1930-х состав кафедры почти полностью изменился). Н. М. Лукин был осуждён как «близкий друг» Н. И. Бухарина. Бесследно исчез и его большой личный архив.

Но жизнь продолжалась, на факультете появлялись новые лица. В 1935 г. на факультет пришли проф. С. В. Бахрушин и К. В. Базилевич[96], год спустя – М. Н. Тихомиров[97]. В сентябре 1939 г. на кафедре археологии начали работать проф. С. В. Киселёв, доц. В. Д. Блаватский, М. В. Воеводский, Б. А. Рыбаков^[98], на кафедре истории южных и западных славян – проф. Карлова университета З. Р. Неедлы^[99], на кафедре истории колониальных и зависимых стран – проф. Г. С. Кара-Мурза^[100]. Тот же год прибавил к коллективу факультета известных проф. Ю. В. Готье и Б. Д. Грекова^[101]. Научным достижениям сотрудников факультета посвящена наша следующая глава.

Глава 2. Научные достижения сотрудников факультета в период 1934-1941 гг.

Для того чтобы полнее осознать вклад в науку, осуществлённый факультетом в довоенный период, важно представлять себе, на наш взгляд, в каких условиях протекала работа над исследованиями. Ни для кого не секрет, что наука – в том числе и историческая – развивалась в эти годы в достаточно непростом контексте. Поскольку борьба между «буржуазным» и марксистским направлениями завершилась утверждением маркистско-ленинского понимания истории, последнее приобрело статус единственно научного и допустимого. Особенно жёсткому идеологическому контролю подвергались история советского общества и история КПСС[102]. Вовсе избегать этой проблематики в исследованиях возможным также не представлялось, и тому был ряд причин.

В 1938 г. была создана общеуниверситетская кафедра марксизма-ленинизма, взявшая на себя, помимо педагогической деятельности, контроль над научной работой – её планирование, координацию, определение содержания[103]. Годом позже в Московском университете, как и во всех вузах, был введён курс основ марксизма-ленинизма в качестве обязательной учебной дисциплины[104], а с 1940 г. на историческом факультете началось становление специализации по истории ВКП(б)[105]. Это потребовало подготовки спецкурсов, спецсеминаров, определения соответствующей тематики дипломных работ – и тем самым стимулировало ведение исследований.

Рамки для этих исследований недвусмысленно воздвигались специальным постановлением ЦК ВКП(б) от 14 ноября 1938 г. «О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском «Краткого курса истории ВКП(б)»»: «необходимо было дать… единое руководство по истории партии… представляющее официальное, проверенное ЦК ВКП(б) толкование основных вопросов истории ВКП(б) и марксизма-ленинизма, не допускающее никаких произвольных толкований»[106]. Впрочем, возобладавший в отечественной науке марксистско-ленинский подход наложил свой отпечаток далеко не только на изучение истории партии как таковой.

Так, например, трудами академика Б. Д. Грекова и других учёных формировалась общая концепция возникновения и развития Древнерусского государства, основанная на марксистском формационном подходе. Н. Л. Рубинштейн, на материале своей докторской диссертации подготовив ставшую учебным пособием книгу «Русская историография» (1941), впервые в советской науке изложил результаты научного познания «русского историографического порядка», начиная с первых русских летописей до трудов В. И. Ленина, Н. М. Покровского и И. В. Сталина.[107] Всё развитие исторической науки исследователь поместил в своей работе в жёсткую социально-политическую схему, подчинённую формационной структуре истории России.

С аналогичных позиций начала изучаться и зарубежная история. Анализируя приговоры об огораживаниях[108], В. М. Лавровский в своей работе «Парламентские огораживания общинных земель в Англии конца XVIII – начала XIX в.» (1935) сделал вывод о том, что двучленное феодальное классовое деление сельского общества средних веков (крупные землевладельцы и зависимые от них крестьяне) к началу XIX в. сменилось новым, трёхчленным делением, присущим капитализму (крупные земельные собственники, капиталисты-арендаторы и наёмные сельские рабочие)[109]. Заметным вкладом в изучение раннего средневековья в 1930-е и 1940-е годы стало также научное творчество Н. П. Грацианского. В 1935 г. он опубликовал своё главное исследование, «Бургундская деревня в X–XII столетиях», в котором на материале капитуляриев показал специфику процесса формирования и развития феодальных отношений в Бургундии[110].

Социально-экономическая история в целом оказывается со второй половины 1930-х и в 1940-е годы в центре внимания коллектива кафедры феодализма, где в то время трудились Е. А. Косминский, С. Д. Сказкин, А. И. Удальцов, В. В. Стоклицкая-Терешкович, М. М. Смирин, А. И. Неусыхин. Это направление останется ведущим в отечественной медиевистике вплоть до 1960-х годов[111], несомненно объясняясь задачами разработки марксистской концепции феодализма и критикой представлений в историографии XIX – начала ХХ вв. о нём как о системе политических отношений.

Отпечаток идеологии был заметен и в работе историков древнего мира. В вышедшей в 1936 г. книге А. В. Мишулина «Спартаковское восстание»[112] показана закономерность рабских восстаний как результата эксплуатации невольников и сформулирован тезис о классовой борьбе рабов как главной движущей силе римского общества. Более того, А. В. Мишулин выработал (совместно с проф. Ленинградского университета С. И. Ковалёвым) теорию революции рабов, опирающуюся на высказывания И. В. Сталина о том, что рабовладельческий Рим был ликвидирован соответствующей революцией[113].

Новые научно-методологические установки способствовали низведению ряда дисциплин в разряд «буржуазных лженаук», в перспективе подлежащих искоренению. В их число попала и этнология, которой предписывалось заниматься изучением пережитков первобытнообщинного строя методом этнографического наблюдения. Вынужденный подчиняться этой генеральной линии, В. В. Струве в 1939 г. в программной статье «Советская этнография и её перспективы» писал: этнография в первую очередь изучает те общества, которые не переросли в нацию, пребывая ещё по существу на стадии первобытнообщинного строя или раннеклассового общества[114]. И хотя современные этнические и этнокультурные процессы также привлекали внимание кафедры, акцент в её научной и преподавательской деятельности был смещён на изучение прошлого народов мира, прежде всего – на историю первобытного общества[115]. Другой «пострадавшей» отраслью исторической науки стало византиноведение.

Изучение Византии с её историей и культурой на заре советской эпохи виделось возвеличиванием монархического строя и церковности. Такое восприятие привело к упадку этой дисциплины и исчезновению её из университетских учебных программ[116]. Конечно же, многие остро осознавали ущербность такого подхода, исключавшего крупное средневековое государство и очаг мировой культуры из поля зрения науки, но инициатива создания византийской группы была выдвинута только в ноябре 1943 г.[117], уже вне рамок рассматриваемого нами периода. Мы лишь хотим отметить, что восстановлению в правах византиноведения способствовало не только укрепление позиций СССР на Балканах или распространение идеи державности, но и деятельность членов кафедры феодализма нашего факультета. Упомянутая византийская группа, в итоге, будет существовать при Институте истории Академии наук СССР, однако инициатором её создания выступит академик Е. А. Косминский – завкафедры феодализма; подготовка кадров византинистов в Москве будет вестись на ней же[118].

Дата добавления: 2017-01-14