Андрей Белянин 6 страница

А он не может себе представить, как приятно сознавать, что такие замечательные качества приписывают твоей персоне. Пусть правильностью черт она обязана природе, но разве не ее заслуга, что ее общество, а не внешность, притягивает к ней герцога?

— Вам не нужно никуда идти, — мягко сказал Лексингтон.

— Нужно. — Она боялась взять на себя ответственность за выбор. В последний раз, когда она решилась на подобный шаг, она обрекла себя на годы несчастий.

— Но вы вернетесь, — наконец-то властно заявил он. — И не спорьте. Вы будете обедать здесь, со мной.

Венеция смотрела на его выразительный рот, чеканную линию его подбородка и повязку, скрывавшую его глаза. Под ее ладонью его грудь вздымалась и опадала. Ей пришлось сжать пальцы в кулак, чтобы не начать тут же расстегивать пуговицы его рубашки.

— Хорошо, — сказала она. — Но только обедать.

Глава 7

— Я чувствую себя обделенным, — заявил Кристиан.

Она сдержала свое слово и пришла на обед. Он пообедал заранее, так что ей не пришлось кормить его, пока он оставался с завязанными глазами. После обеда она отвела его к шезлонгу с бокалом вина, а сама проследовала в противоположный угол гостиной, чтобы еще немного полюбоваться окаменевшими следами.

— Вы должны быть довольны, что я здесь.

— Я в восторге. Но это не отменяет того факта, что я чувствую себя обделенным. Раз я не вижу вашего лица, я должен видеть все остальное. А если мне нельзя видеть остальное, я должен хотя бы касаться вас.

Баронесса фыркнула, явно не испытывая сочувствия к его положению. Он улыбнулся. С его титулом и неприступной манерой держаться, он подавлял большинство женщин — и немало мужчин. Она, однако, без тени колебаний ставила его на место.

Его пальцы нащупали какой-то предмет. Ее шляпу. Он поднял ее и повертел в руках.

— Скажите, что вы делаете?

— Любуюсь следами, конечно. Зачем еще я здесь?

Кристиан развлек себя, представив, как она облизывает каменную глыбу.

— По той же причине, что и вчера вечером. Чтобы узнать меня лучше.

— Прошлой ночи мне хватит на несколько лет.

Он фыркнул, положив ее шляпу на дальний конец шезлонга.

— Даже не знаю, что это: комплимент или оскорбление.

— Когда я сделаю вам комплимент, сэр, вы поймете.

— Ха! Вы подогрели мою решимость, мадам. Вы сделаете мне комплимент, прежде чем закончится эта ночь.

— У вас отличные окаменелости, сэр. Другого комплимента вы от меня не дождетесь.

Он снова улыбнулся и сделал глоток вина.

— Обожаю вызов.

Какая непринужденная и приятная самоуверенность. Ничего от оскорбительной заносчивости Тони, о которой Венеция не догадывалась, пока не стало слишком поздно.

— Расскажите мне о себе, — сказала она. — Вы происходите из просвещенного семейства?

Лексингтон не шевельнул и пальцем, удобно откинувшись в шезлонге, с поднятым к потолку лицом. Тем не менее у нее возникло ощущение, что его поза стала более настороженной… более хищной. Видимо, он почувствовал интерес, который ей не следовало показывать.

— Нет, — отозвался он спокойным, дружелюбным тоном, не давая ни малейшего повода заподозрить, что подбирается к добыче. — Скорее наоборот, де Монфоры всегда отличались ограниченностью. Они до шекспировских времен не снисходили до того, чтобы разговаривать по-английски.

Венеция потерла затянутой в перчатку рукой один из маленьких следов.

— Неужели вы не встретили возражений со стороны своей семьи, когда решили стать натуралистом?

— Мой отец отнесся к этому крайне неодобрительно.

Лексингтон откинул голову назад, опустошив свой бокал. Венеция не могла отвести взгляда от сильной линии его шеи.

— Наверное, это доставило вам немало неприятностей.

Он поставил бокал на ковер. Сигнал к тому, что он готов броситься на добычу?

— Он произнес несколько раздраженных тирад, но меня непросто свернуть с пути, который я выбрал. Я не обращал внимания на него и на всех остальных, кто пытался мне помешать.

Его пальцы рассеянно обводили кромку бокала. Венеция не могла не вспомнить умелые движения этих пальцев, прошлой ночью игравших с ее напрягшимся, как струна, телом.

— Большинство молодых людей не в состоянии противиться воле родителей.

Он выпрямился, широким уверенным жестом перекинув руку через спинку шезлонга.

— Мой отец был чрезвычайно высокого мнения о себе, но он вел беспутный образ жизни, что давало мне право пропускать его слова мимо ушей. К тому же я знал, где располагается кухня, поэтому меньше всего боялся, что меня отправят в постель без ужина.

Венеция прислонилась к каменной глыбе.

— Меня воспитывали в убеждении, что нельзя потакать своим прихотям. Этого и взглядов моего мужа оказалось достаточно, чтобы убедить меня в том, что, стремясь заниматься раскопками, я иду на поводу у легкомысленных и эгоистичных порывов.

Лексингтон слегка улыбнулся.

— Вас так легко сломить?

Они все еще говорят об окаменелостях?

— Ну, мой интерес не так уж бескорыстен. Мне хочется найти окаменевшие скелеты, которые были бы больше, лучше и удивительней, чем все, что были обнаружены до сих пор. А не потому, что я серьезный натуралист, пытающийся понять устройство мира.

Лексингтон поднялся на ноги.

— Нет ничего дурного в желании добиться успеха. Азарт охоты, который движет нами, что бы мы ни искали: неизвестную планету, новый закон физики или окаменевшие ископаемые — в конечном итоге проливает свет на загадки, связанные с возникновением жизни на Земле.

Он все еще находился на другой стороне комнаты, с завязанными глазами, а у Венеции уже стеснило дыхание.

— Мне пора, — поспешно сказала она.

Он склонил голову набок.

— Со мной вам нечего опасаться. Вы же знаете.

Он ошибался. Она давным-давно не была в такой опасности. Как глупо с ее стороны надеяться, что он подскажет ей решение. Она не просто играет с огнем, она жонглирует динамитными шашками с зажженными фитилями. За каждую каплю радости, которую она позволила себе, ей придется заплатить ведрами сожалений.

— Спасибо за обед. И спасибо за удовольствие, доставленное вашей находкой, — сбивчиво произнесла она, торопясь уйти.

— Без вас ночь покажется мне очень долгой.

— Сожалею, но я действительно не могу остаться.

Он повернулся к ней лицом.

— В таком случае спокойной ночи. Увидимся завтра на утренней прогулке. В том же месте и в то же время.

Венеция покачала головой.

— Нам не стоит встречаться.

— По-моему, я ясно дал понять, что в восторге от вашей компании, даже если вы не лежите подо мной обнаженная.

При воспоминании о собственном распутстве и наслаждениях, которые он обрушил на нее, у Венеции пересохло во рту. Ей пришлось откашляться, прежде чем заговорить.

— Поскольку нам все равно предстоит расстаться, почему бы не сделать это сейчас?

Лексингтон снова сел, положив руку на ее шляпу.

— Очень жаль, что наши настроения не совпадают, — медленно произнес он, теребя краешек ее вуали.

Венеция предпочла бы ощутить его пальцы на себе.

— Если вы отдадите мне шляпу, я смогу уйти.

— Если мы больше не увидимся, я вправе рассчитывать на прощальный поцелуй, — заявил он. Можно было только удивляться легкости, с которой его галантный тон сменился на требовательный.

— Вряд ли это разумно, — слабо возразила она.

— В таком случае я не выпущу вашу шляпу из рук. К тому же вы передо мной в долгу.

Почему она не может ограничиться чем-нибудь одним? Почему тянется к будоражащей кровь опасности, отчаянно цепляясь за одиночество — единственное убежище, которое она когда-либо знала?

Оттолкнувшись от каменной глыбы, Венеция решительно пересекла комнату, присела на край шезлонга и коснулась его губ в коротком поцелуе.

— Не пытайтесь надуть меня, — произнес он тоном герцога Лексингтона, не терпящим отказа. — Это не поцелуй.

Она оперлась о подлокотник кресла и снова коснулась его губ своими. Затем сделала глубокий вздох и приникла к его губам по-настоящему.

У него был вкус вина — выдержанного кларета, возможно, более старого, чем их суммарный возраст — и желания. Венеция привыкла быть желанной. Тем не менее напряжение, в котором пребывало его тело, словно он изо всех сил сдерживался, чтобы не овладеть ею на месте, подействовало на нее пьяняще.

Никто никогда не желал ее так сильно.

Она закончила поцелуй, но не отстранилась. Его губы были так близко, что их дыхание смешивалось, частое и неровное. Он буквально излучал страсть. Сердце Венеции гулко колотилось, щеки горели, словно она стояла рядом с камином.

Не дав себе задуматься, она снова прильнула к его губам. К ее восторгу, он притянул ее ближе и стиснул в объятиях. Внезапно она поняла, что больше не может ждать. Ее руки потянулись к застежке его брюк. Он задрал ее юбки, облегчая себе доступ. Когда его пальцы коснулись разреза в ее панталонах, Венеция застонала.

Он прервал поцелуй.

— У меня где-то есть губка. — Он задыхался, словно только что взбежал вверх по лестнице.

— Не нужно. Я не могу зачать. — Она схватила его за волосы и крепко поцеловала, охваченная желанием, таким же страстным и неодолимым, как у него.

После этого не было слов, только жар, взаимная потребность и бесконечное наслаждение.

Кристиан лежал, играя с изящными пальцами баронессы.

Он трижды довел себя до пика. Что касалось ее, то он потерял счет. Она начала содрогаться в экстазе практически сразу, как только он вошел в нее. И оставалась в состоянии блаженной расслабленности еще долго после того, как все закончилось.

Он улыбнулся. Она заставила его гордиться собой. Это было на него непохоже. Он всегда считал, что мужчина должен быть умелым в постели. Это такой же необходимый навык, как умение обращаться с лошадьми и пользоваться огнестрельным оружием, и здесь нечем хвастаться. Однако сейчас Кристиан чувствовал себя как петух, который только что оплодотворил целый курятник и готов взлететь на крышу и оповестить об этом окрестности.

Он не мог припомнить детали, но в какой-то момент он погасил свет, сорвал повязку и отнес ее на свою постель. И теперь они уютно лежали под одеялом, а ее голова покоилась на его плече.

— Не помню, чтобы я был так горд собой, даже когда прочитал свою первую статью в журнале Королевского общества.

— Хм-м-м, — отозвалась она. На мгновение Кристиану показалось, что она снова замкнулась в себе. Но она продолжила: — У вас странное представление о ценностях, герцог.

— А вы — странное создание, баронесса, хоть и прекрасное.

Она встрепенулась.

— Вы не знаете, как я выгляжу.

— И это делает вас менее красивой? Не думаю.

— Мы знакомы… сколько? Два или три дня? И большую часть этого времени я провела, либо отказываясь спать с вами, либо меняя свое решение, либо в вашей постели. Что в этом такого уж прекрасного?

Он обхватил ее лицо ладонью.

— Помните наш утренний разговор и характеристики, которые вы дали мужчинам в салоне? Там был молодой человек со старшей родственницей, очарованной явным аферистом. Днем я поговорил с этим молодым человеком. Он сказал, что вы уже предупредили его насчет мистера Эгберта.

— Это мог сделать любой.

— Возможно, но не каждый стал бы беспокоиться. — Он пригладил ее спутавшиеся волосы. — Знаете, почему вы отказались от поисков окаменелостей? Потому что ценили счастье своего мужа больше, чем собственное. Он не заслужил этого, но это не отменяет того факта, что в вашем союзе вы были самоотверженной и понимающей стороной.

— Или просто очень молодой и очень неуверенной в себе.

Он повернул ее лицо к себе и поцеловал в подбородок.

— Вы пытаетесь заставить меня думать о вас хуже, чем вы есть на самом деле?

— Нет, но я не хочу, чтобы вы думали обо мне лучше, чем я заслуживаю.

Она забрала у него свою руку. Скользнув рукой вниз, Кристиан обнаружил, что она скрестила ладони на шее, закрыв локтями грудь. Словно теперь, когда страсть остыла, она снова должна защищаться.

Он поцеловал ее в плечо.

— А как вы заслуживаете, чтобы о вас думали?

Она не ответила.

— Вы имеете дело с ученым, дорогая. Чтобы я изменил свое мнение, вы должны представить мне не общие слова, а конкретные доказательства. Или я буду и дальше думать, что вы святая в теле куртизанки.

Она вздохнула.

— Я уже сказала вам, что не могу зачать. Через восемнадцать месяцев нашего брака мой муж решил проконсультироваться с врачом. За два последующих года мы побывали у множества специалистов. Избавлю вас от подробностей. — Ее голос дрогнул. — Но вы ошибаетесь, если думаете, что он настаивал на посещении врачей. После того как первый из них сказал, что я не могу зачать, это я ходила по врачам, подвергая себя обследованию за обследованием, и все потому, что хотела доказать, что это он ответственен за нашу бездетность. Вы бы назвали это самоотверженностью и пониманием?

— Возможно, нет, но вы никогда не убедите меня занять его сторону против вашей. — Собственно, Кристиану хотелось выкопать останки этого типа, чтобы дать ему хорошего пинка. Каким ублюдком надо быть, чтобы довести свою жену до такого расстройства? И всего лишь через полтора года после свадьбы, ведь многие супружеские пары не имеют детей в течение гораздо более длительных сроков. — И что в конечном итоге заставило вас сдаться?

Она крепко сцепила руки.

— Ко мне пришла одна из горничных. Оказывается, мой муж наслаждался ее милостями. Она сказала, что беременна и что у нее есть другой поклонник, который женится на ней, если я обеспечу ей небольшое приданое. Я дала ей деньги. Она ушла, а я перестала консультироваться с врачами.

Кристиан повернулся к ней и крепко обнял.

— Мне очень жаль.

— Я была ужасно молода тогда. Мне даже не хотелось иметь ребенка. Единственное, чего я хотела, это доказать своему мужу, что он неправ, считая меня бесплодной. Должно быть, я верила, что, доказав это, я смогу доказать, что он ошибается и во всем остальном. И что щедрый, любящий человек не должен поступать подобным образом.

— Вы ошибались, — твердо сказал Кристиан. — Позвольте мне рассказать вам о своей мачехе, одной из самых любящих и щедрых женщин, которых мне посчастливилось знать. Мой отец был полной ее противоположностью. И знаете, что она делала? Каждый раз, когда он приводил под нашу крышу очередную любовницу, она бросала дротики в его портрет, который он подарил ей в честь их свадьбы. Мы оба делали это, проводя приятнейшие часы за осквернением его физиономии. Я не осуждал ее за это. Наоборот. Я был рад, что она не ищет ему оправданий. Он был болваном. Почему она должна была притворяться, будто это не так? Вполне естественно, что вы хотели доказать, что ваш муж не прав. К сожалению, даже сломанные часы дважды в сутки показывают правильное время, но это не означает, что они не ошибаются в остальное время.

Он почувствовал, что она расслабилась. Повернув голову, она быстро поцеловала его в щеку.

— Спасибо. Я никогда не слышала более милых слов.

Он вернул поцелуй, коснувшись губами ее лба.

— Значит, вы останетесь на ночь?

В ее голосе прозвучали жалобные нотки.

— А если я превращусь утром в тыкву?

— Не страшно. Я буду спать в повязке.

Она хихикнула.

— Вы сделаете это ради меня?

— Конечно. Это самое меньшее, что я могу сделать для вас.

Она обхватила ладонью его щеку.

— Вам не придется так напрягаться. Я остаюсь.

Они снова занялись любовью. Когда все кончилось, она задремала. Кристиан лежал, прислушиваясь к ее ровному дыханию и ощущая покой, какого он никогда раньше не испытывал.

Кристиан проснулся первым — он всегда был ранней пташкой.

Он не обнаружил в своих объятиях тыкву. Уютно устроившись в изгибе его локтя, она оставалась женщиной, с мягкой кожей, теплыми руками и шелковистыми волосами. Одеяло сбилось, и в полутьме виднелись ее ступни и лодыжки, изящные и соблазнительные.

Если бы он повернул голову, то смог бы различить ее черты.

Но он обещал ей, что не будет подглядывать. Однако его удержала не только честь. Не видя ее лица, он был неподвластен собственным предубеждениям относительно женской внешности.

Он откинул одеяло, встал с постели, вышел из спальни и не возвращался, пока не надел на глаза повязку.

Женщина в зеркале была красивой.

Венеция удивленно смотрела на собственное отражение. Знакомые черты преобразились, озаренные радостным возбуждением. Из глаз исчезла настороженность, и они оживленно блестели. Она выглядела как женщина, жизнь которой только начинается, без груза разочарований и несбывшихся надежд.

Она оказалась не единственной, кто это заметил.

— Madam est très, très belle ce matin — même plus que d’habitude.

«Мадам очень, очень красива этим утром, даже красивее, чем обычно».

— Спасибо, — отозвалась Венеция.

— On dit que Monsier le duc est beau.

«Говорят, герцог — красивый мужчина».

Итак, слухи об их связи уже распространились. В таком праздном, замкнутом мирке, как «Родезия», этого следовало ожидать.

Раздался стук в дверь. Пульс Венеции участился. Неужели герцог решил нанести ей визит? Она полагала, что между ними существует молчаливая договоренность: ее убежище — как и ее личность — принадлежит только ей.

— Кто там? — спросила мисс Арно.

— Корабельные стюарды, — отозвался мужской голос с ирландским акцентом. — Мы кое-что принесли для баронессы.

Стюарды? Что за предмет мог потребовать для доставки усилий нескольких мужчин?

Три стюарда вкатили в каюту тележку, на которой высился прямоугольный предмет, завернутый в брезент.

— От его светлости, герцога Лексингтона, — сказал один из них.

Венеция прижала руку к губам, не веря своим глазам. Она велела стюардам снять брезент и холст, который был под ним.

Герцог и вправду подарил ей окаменевшие следы ящера.

— Очень впечатляюще. Но лично я предпочитаю шоколад, — заметила мисс Арно.

Подумаешь, шоколад! Венеция с радостью отказалась бы от шоколада насовсем, если бы время от времени могла получать такие великолепные свидетельства о существах, обитавших на земле в доисторические времена. Она щедро наградила чаевыми всех, включая мисс Арно.

— Купите себе шоколад.

Оставшись одна, Венеция опустилась на колени перед каменной глыбой и, надев самую чистую пару перчаток, обвела пальцем контуры следов.

— Что касается меня, — промолвила она, — то это именно то, что я предпочитаю.

Прежде чем выйти из каюты, чтобы встретиться с герцогом, она бросила взгляд в зеркало. Женщина, смотревшая на нее оттуда, была ослепительна, ибо ничто нас так не красит, как счастье.

Глава 8

Баронесса оказалась права. Ожидание ее появления было приятным, если не сказать больше. Кристиан чувствовал себя юным и возбужденным, как мальчик, которого отпустили с уроков раньше, чем обычно.

День выдался холодным, но солнечным. Пассажиры высыпали на прогулочную палубу, наблюдая за стаей дельфинов, которые следовали за судном, выпрыгивая из воды, как акробаты. Взволновано покачивались кружевные зонтики; взмывали в воздух мужские трости, используемые в качестве указок; настроение было таким же бодрым и оживленным, как море.

Баронесса явилась как воплощение весны, облаченная в платье из зеленого шелка, покрытого тончайшим слоем газа, напоминавшим дымку. Эта дымка трепетала и искрилась, отражая солнечные блики, подобно морю, которое плескалось за бортом, непрерывно меняя оттенки и освещенность.

Все головы повернулись в ее сторону. Нетрудно было догадаться, что они стали самым вожделенным предметом для сплетен на борту. Обычно Кристиан избегал публичности. Но сейчас он завел интрижку у всех на виду. И не только не сожалел об этом, но испытывал нелепую гордость от того, что эта великолепная женщина направляется к нему и к нему одному.

— Я пришла бы раньше, — сказала она, — но меня задержали.

— Вот как?

— Спасибо за подарок. Он слишком щедрый.

— Вовсе нет. Он никогда не доставлял мне такого удовольствия, как в тот момент, когда я послал его вам.

— Вы потрясли меня до глубины души, ваша светлость.

Кристиан улыбнулся.

— Зовите меня Кристиан.

Своим любовницам он никогда не предлагал подобной фамильярности. Она склонила голову набок, глядя на него.

— Вас так зовут?

— Иногда. А как мне называть вас?

— Хм-м-м. По-моему, вы называете меня «дорогая».

— Дорогая? Что ж, мне нравится. Обожаемая.

Баронесса запрокинула голову, глядя на него. У него возникло ощущение, что она усмехается под своей вуалью.

— Обожаемая? Не могу поверить, что это слово слетело с ваших уст, сэр. Мне казалось, что вы суровый мужчина.

Он усмехнулся в ответ.

— Мне тоже.

Она цокнула языком.

— Вот так рушатся неприступные крепости.

— В детстве я купался на побережье острова Уайт, Бристольского канала, а иногда в Биаррице [8], в зависимости от того, где желал провести август мой отец. Но когда мне исполнилось шестнадцать, я впервые искупался в Средиземном море. Я провел неделю в его божественно теплых водах, и это навсегда отвратило меня от Атлантики. — Он поцеловал тыльную сторону ее ладони, затянутой в перчатку. — А вы, баронесса, испортили меня настолько, что суровость потеряла для меня всякое очарование.

— Боже, вначале неслыханно щедрый подарок, а теперь сравнение со Средиземным морем… Вы уверены, что вообще были суровым?

— Вполне. Просто я не знал, что теряю.

Она поцеловала его в щеку через вуаль и произнесла слова, которые он так жаждал услышать.

— Что ж, позвольте мне испортить вас еще немного.

— О, нет, — хихикнула Венеция, восхищенная и потрясенная.

— Правда. Я ударил его — и отнюдь не перчаткой по лицу. Мне показалось, что он навязывается ей насильно. Поэтому я вытащил его из постели, стукнул о стену и чуть не сломал пальцы, врезав кулаком по его смазливой физиономии.

Она теснее прижалась к нему. Они снова лежали в его постели, проводя полуденные часы за самым приятным для любовников занятием.

— И что произошло дальше?

— Наступил хаос. Мачеха оттаскивала меня от мистера Кингстона, я лихорадочно дергал простыни, пытаясь прикрыть даму, а мистер Кингстон истекал кровью и сыпал проклятиями. В общем, полное фиаско.

— Я люблю такие истории, особенно, когда они хорошо кончаются. — Пожалуй, ей следовало бы больше беспокоиться о себе. Фиаско без всяких видов на счастливый конец движется в ее направлении. Но, если позже ей суждено заплатить за недостаток здравого смысла, она постарается выжать каждую каплю беззаботной радости из оставшихся нескольких дней плавания.

— Как вы себя чувствовали, когда выяснилось, что вы совсем не герой?

— Сгорал от стыда. Я предложил ее светлости свой портрет, чтобы мы вместе могли метать в него дротики.

Венеция положила руку на сердце.

— Как это мило.

Он улыбнулся, такой обаятельный и бесшабашный, несмотря на повязку. Как бы ей хотелось в подобные минуты видеть его глаза.

— Я не представлял, что еще можно сделать, чтобы искупить свою вину, — сказал он. — Но она категорически отказалась. Вместо этого мы метали дротики в дерево.

— А как же бедный мистер Кингстон?

— Я послал ему жеребца от своей призовой кобылы. У нас состоялся очень вежливый разговор, не касавшийся ни моей мачехи, ни инцидента. Так что извинения были принесены и приняты. Через месяц они поженились.

Она вздохнула.

— Замечательная история.

Он повернулся к ней.

— Вам следовало бы снова выйти замуж.

— Вы должны радоваться, что этого не случилось. Я не стала бы заводить интрижки на океанских лайнерах. — Возможно, из-за его искренности она ощутила потребность рассказать всю правду. — К тому же я побывала замужем еще раз — фиктивно.

— Неужели?

Она кивнула.

— У него был любовник, и он опасался, что найдутся желающие воспользоваться этим фактом, чтобы уничтожить его.

— И почему вы оказались замешанной в этой истории?

— По обычным причинам. Первый муж оставил меня практически без гроша, и мне не хотелось быть обузой для брата.

Он приподнялся, подперев лицо ладонью.

— У вас есть брат?

— Брат и сестра — близнецы — на два года младше меня.

— А сколько вам лет?

Венеция ощутила приступ раздражения.

— А вот на этот вопрос я отказываюсь отвечать.

— Через две недели мне будет двадцать девять, — сообщил он.

— Боже, вы практически младенец. — Она почувствовала облегчение: он всего лишь на несколько месяцев моложе ее.

— Надеюсь, вы подарите мне что-нибудь? Дети обожают подарки.

— Пожалуй, я могла бы расщедриться на ручку с гравировкой.

— Буду счастлив, при условии, что вы вручите мне ее лично.

Он не боялся лишний раз выразить желание продолжить их знакомство за пределами «Родезии». Венеция дивилась готовности, с которой он открывал душу. Оглядываясь назад, она понимала, что Тони с самого начала держался скрытно, позволяя ей любить его и используя ее откровенность против нее самой.

Протянув руку, она обвела пальцем нижний край его повязки. Внезапно, повинуясь не вполне осознанному порыву, она притянула его к себе, обхватила ногами талию и приникла к губам в жадном поцелуе. Ей хотелось этого. Ей хотелось проникнуться его бесстрашием, пока она не станет такой же открытой, отважной и достойной этой близости, которая нахлынула на нее сейчас, как приливная волна.

Это была третья ночь на борту «Родезии». Кристиан чувствовал себя, как Али Баба, стоящий у входа в пещеру сорока разбойников, потрясенный сокровищами, превосходившими его воображение. Она была сокровищем, превосходившим его воображение.

Казалось невероятным, что можно быть таким счастливым. Прислушиваться к биению ее сердца и слышать строки сонета. Держать ее за руку и сознавать, что больше ничего не нужно. Смотреть в непроницаемую тьму и видеть будущее с не-ограниченными возможностями.

Он был так счастлив, что это пугало. А что, если он построил карточный домик? Замок из воздуха и глупых желаний? Что, если его нынешнее счастье — всего лишь прелюдия к долгим и мучительным сожалениям?

Ее пальцы прошлись по его волосам.

— Мне казалось, что вы спите, — сказал он, поцеловав ладонь ее другой руки.

— Я решила больше не тратить время на сон.

«Родезия» мягко покачивалась, как колыбель младенца. Но Кристиан лежал без сна, слишком остро ощущая, как ускользает драгоценное время. Обычно после нескольких дней плавания он переставал замечать рокот двигателя. На этот раз, однако, его раздражал этот неумолкающий гул. Каждый поворот двойных лопастей приближал их к другому берегу.

— Объясните мне, как выглядит фиктивный брак?

— Ничего похожего на это, уверяю вас. Никакого молодого любовника с крепким телом, чтобы ублажать меня по ночам.

Он не мог не улыбнуться.

— Представляю. Вы, должно быть, растянули свое запястье, чтобы возместить его отсутствие.

Она рассмеялась, ткнув его кулачком в предплечье.

— Мне следовало бы стыдиться подобного признания, но, как ни странно, я не стыжусь, — сказала она, потирая место, в которое ударила. — Пару раз я действительно была на грани того, чтобы растянуть запястье.

— Боже, какая пустая трата такой сочной…

Хихикнув, она зажала его рот ладонью.

Он убрал ее руку и рассмеялся.

— В чем дело? Я говорил куда более ужасные вещи, и вам нравилось.

— Во время совокупления они воспринимаются иначе.

Он перекатился на нее.

— В таком случае я скажу это во время совокупления.

Он сказал это — и многое другое, значительно хуже. Судя по реакции, ей все понравилось.

— Надеюсь, второй муж хорошо относился к вам в других отношениях? — поинтересовался он позже. Его голова покоилась у нее на коленях, и ее пальцы снова скользили по его волосам.

— О, да. Он был старым другом нашей семьи — собственно, очень дальним кузеном моей матери. Я знала его всю жизнь. Мой отец умер очень рано, так что он был тем мужчиной, который научил меня стрелять и играть в карты.

— Он был немолод?

— Старше моих родителей и довольно богат. Когда он сделал мне предложение, это было наилучшее решение из всех возможных. Я была бы обеспечена материально, снова стала бы хозяйкой собственного дома, и мне не пришлось бы иметь дело с мужчиной, который мог сделать меня несчастной. Мы составили план…

— План?

— Конечно. Было бы странно, если бы его любовник постоянно присутствовал в нашем доме. Поэтому мы договорились, что будем делать вид, будто это я состою с ним в интимных отношениях. Мы обсудили детали, после чего отправились к алтарю.

— И продолжили ублажать себя сами?

Она фыркнула.

— Только не он. У него, как вы помните, был любовник.

— Вы завидовали им, — догадался он.

— Еще как. Они были так поглощены друг другом. Временами я чувствовала себя лишней, как компаньонка, которая не понимает, когда нужно выйти — хотя формально я находилась в собственном доме.

Он отлично ее понимал. Когда он навещал свою мачеху и мистера Кингстона, их взаимная привязанность заставила его острее ощутить собственную неприкаянность и отсутствие надежд на будущее.

Дата добавления: 2015-07-13