Хватай Иловайского. 7 страница

— Сам не в курсе, — честно перекрестился я, и Прохор машинально подхватил моё движение. — Однако под этот твиттер ложиться всё одно не порекомендую. Уж больно словечко английское, а нам, русским людям, от англичан сроду добра не было.

— А ещё она нам мистером Бином грозилась, — страшным шёпотом предупредили Моня со Шлёмой. — От него, говорит, вообще никому спасу нет!

Ну, спорить не стану, возможно всякое. Если придирчивым взглядом посмотреть, так и вправду всё плохое, что на нашу родину многострадальную катится, иноземный корень имеет. И чаще всего именно английский! Вона по многим губерниям немецкие слободы есть, шведы да норвеги нам флот строят, венгры конницу свою отдают, французы вином делятся да лягушками, всякие славяне-братья, как то: болгары, сербы, черногорцы, вообще жизнь свою за Русь положить готовы! И только Великобритания вечно против! Им хоть наизнанку вывернуться, а только бы заставить русского человека вместо наваристых щей ихнюю овсянку есть! Это не я придумал, это мой дядя говорит, а он хоть и с тараканами на всю голову, однако же попусту врать не станет.

— Илюшка, чего мы энтих бакланов пустозвонных слушаем? — наконец-то достучался до меня Прохор. — Поехали уже отсель. Нам начальству доложиться пора. Да и приказ по полку тобою по сей день не найден.

— С приказом мы разберёмся, — почему-то очень уверенно пообещал я. — Меня сейчас другое беспокоит. — Эй, парни, а Хозяюшка лично для меня ничего на словах не передавала?

— Вроде нет… А, Монька?

— Минуточку, вроде и да… Но вот что? Мне кажется, что-то там было про бабу Фросю и… и…

— И это, «пригнись»! — хлопнул себя по лбу Шлёма. — Вот тока к чему и зачем — непонятно. Чё те пригибаться-то? За-ради какой интимной цели…

Ответом ему послужил дружный вой чумчар. Помните, нечисть эдакая прямоходящая, румынско-молдавского происхождения, зубы острые, когти длинные, и жрут что ни попадя — хоть мертвечину, хоть человека, хоть своих. Давненько их у Калача на Дону видно не было, поди, силы копили. Я ж тут для них наиглавнейший враг, хуже купоросу!

— Бить будут? — обернулся мой денщик.

— Не, просто так съедят, — пояснили наши упыри, занимая круговую оборону, а у меня всё не выходили из головы Катенькины слова. Пригнуться-то дело нехитрое. Знать бы лишь когда, где да в честь какого поводу. А так, очень уж интересно, как это вишенка моя ненаглядная всё таинственно предусмотрела, чтоб такие советы давать?

Из-за деревьев да кустов стали подниматься жилистые фигуры чумчар. Видец у них просто (молчи, Прохор!)… неоптимистичный, что ли… Так всем видом и говорят: дескать, настала вам тут, парни, смерть безвременная, жуткая и мучительная, но для нас оно — сытый праздничек! Как говорят конфуцианцы, в каждом зле есть частичка добра. В смысле не порадуемся ли мы от души за их хороший ужин?

— А что, могём и приятного аппетита пожелать. — Старый казак вновь начал раскручивать над головой тяжёлую нагайку. — Время к ночи, становись в очередь, пока вас отпишем, нам ещё идти на окраину, лезть через плетень, а уже не ясный день. Так давай за дело, пока не завшивело, один вопрос — кому в ухо, кому в нос, кому в брюхо…

Меж тем чумчары ровно и организованно отрезали нас от дороги, обходя с флангов и тыла, прижимая таким образом к дикому буераку леса. Жарковского с ведьмой на горбу они, кстати сказать, пропустили не тронув. А мне-то врали, будто бы чумчары зверьё беззаконное, ничьих речей не понимают и договариваться с ними бесполезно…

— Слышь, хорунжий, покуда все не сгинули, один вопрос можно?

— Давай, — кивнул я Моне, но второй упырь опередил его:

— Всё одно помрём, так кабы знать: у тя с Хозяйкой было чего?

— Когда?

— Да сегодня же! Она ж, говорят, с утра наряжалась, во дворце своём марафет наводила, кучу мусора вкусного за ворота выкинула, а судя по грохоту, вы там, поди, и шампанию пенистую откупорили. Не задаром же?

— Да вам-то что до этого?! Пошли вы оба с такими интересами…

— Давай, хлопчик, не томи, — неожиданно вступился за них мой же денщик. — Мне оно тоже дюже любопытственно будет — как там у вас? Было хоть раз? Тут ить главное дело, чтоб мимо не пролетело, а то есть скорострелы, в любви неумелы, и…

— Хватит уже! — не сдержавшись, рявкнул я. — Не было у нас ничего! Не успели мы… И причины на то серьёзные оказались… Она, может, и готова была, а я с шампанского этого… российского…

— Тока не плачь, — дружно кинулись утешать сострадательные упыри, но я отпихнул их, потому как в сочувствии лысых идиотов на тот момент не нуждался ни капельки. Тем более что резвые чумчары закончили обход и взяли нас в почти полное окружение. Их победный вой взлетел до небес, а жить ещё так хотелось…

— Илюшенька, ты уж прости меня за-ради Христа-Бога, если я тебя чем обидел, — усталым голосом попросил Прохор. — Не со зла ведь, а только в заботе о тебе, олухе…

— Понимаю, без обид.

— А что, твоя характерность ни на что не намекает?

— Нет. — Я обернулся и уже в последний момент заметил крохотный огонёк в чащобе. — Эй, Моня, Шлёма, братцы, напомните, так что там Хозяйка мне передать велела?

— Говорили же уже! Вроде как «пригнись» сказала, да вот к чему…

— Ложись! — во всю глотку завопил я, потому что просто «пригнись» не спасло бы уже никого. Плашмя рухнули все, и умничка-араб первым.

А раздавшийся в тот же миг грохот выстрела подтвердил — в чащобе скрывалась батарейная пушка, заряженная картечью! В передних рядах чумчар выкосило широченную просеку, остальные замерли, ослеплённые и оглохшие…

— Бежим? — приподнявшись на локте, предложил я и понял, что предложение запоздало: все уже сами встали, рванув от греха подальше.

Я был настолько хорош, что в три прыжка догнал убегающего жеребца, на ходу взлетел в седло да ещё протянул руку старому казаку, ласточкой прыгнувшему на круп. Скоропалительных упырей мы вообще не догнали. На чумчар даже не оборачивались, они не пошли за нами в погоню, видать, серьёзно поумнели…

— А кто стрелял-то? — несколько запоздало тормознулись мы.

— Подо-ж-ди-те-э, и-ро-ды-ы! — тоскливо донеслось из чащобы, и через туже просеку обгорелым клубком полетела сгорбленная женская фигурка.

При виде её араб прижал уши и понёс невзирая на поводья — узнать в почерневшем, пахнущем порохом существе с вздыбленными волосами милейшую людоедку бабу Фросю было непросто. По крайней мере, упыри уж точно не узнали, припустив ещё быстрей и уходя в разные стороны. Мы тоже вынужденно удалились, не пожав её мужественную ручку и не сказав «спасибо». Буду в Оборотном городе — извинюсь. Может, даже подарю чего-нибудь в благодарность, платочек павловопосадский или бутыль сельского самогону. Она такое любит…

До околицы добрались в гробовом молчании. Ну, как я говорил, Моня со Шлёмой слиняли сразу, они уже научены горьким опытом: если Прохор слишком долго молчит, то добра от него не жди, лучше утечь по-хорошему. Бабка Фрося ещё поперёд их с рыси на галоп перешла, только пыль перелеском заклубилась. Хотя уж она-то на прохоровский кулак не нарывалась ни разу, но, видимо, старушечья интуиция подсказала ей правильный ход — тикать от этих казаков без оглядки, а то мало ли…

Я же полдороги безрезультатно планировал разговорить своего денщика. Но обычно словоохотливый Прохор словно воды в рот набрал…

— Да как же ты вообще туда попал? Нет, я не то чтоб осуждаю, но интересно же… Тебя в плен взяли? По затылку оглушили? Под дулом пистолета увели?

Он молчал, но его сопение в мою спину становилось всё более горячим. Значит, злится. И на кого же? На себя или на меня? Непонятно. Тогда продолжим…

— Дяде Василию Дмитревичу ничего говорить не будем. Он же по-любому не поймёт, как это такой бывалый казак умудрился залететь к ведьме в зубы, ею же заколдоваться, а под заклятием чародейским на своего воспитанника с кулаками лезть?! Он же за меня перед матушкой в ответе, а ты перед ним. Не забыл?

Прохор издал какой-то горловой, рычаще-протестующий звук, взаимообозначающий как и «больше такого не повторится», так и «ничего не знаю» или даже «заткнись, пока не словил по загривку». Как вы понимаете, ни один из этих вариантов меня не устраивал — я хотел докопаться до правды.

— Оно и верно, чего это я о себе да о себе… Давай с другого боку зайдём: как это так получилось, что нас, двух геройских казаков, одна нечисть поганая от другой избавила? Меня-то, положим, от верной гибели любовь Катенькина спасла. А вот чего они тебя не тронули? Могли ведь, в своём праве были, когда ты меня обеими руками душил…

Прохор могучей рукой вырвал у меня разряженный пистолет, в мгновение ока зарядил его снова и, спрыгнув с коня, встал поперёк дороги.

— Ты чего?

Мой денщик так же молча приложил дуло пистолета себе к виску. Я обомлел, араб тоже…

— Прохор… ты… не это… ты не того?!

— Ваше благородие, вот коли в тебе христианского милосердия нет, так ты хоть за-ради Аллаха отстань от меня, а? Дай с мыслями собраться, в себе разобраться, свою душу понять, свою боль обнять… И пока не настал момент — отстань, интервент!

Я медленно достал из-за голенища нагайку и сунул её рукоятью в зубы. У тюркских народов это значило «буду молчать всю дорогу». Он меня понял, прокашлялся в тот же пистолетный ствол и пошёл себе впереди. Мы с жеребцом осторожно двигались сзади, дядюшкин конь вплоть до самой конюшни тоже не раскрыл рта. Прохор плюхнулся на сено, делая вид, что спит, ибо время уже позднее. А я решился, несмотря ни на что, навестить главу нашего полка. Кажется, у меня была для него серьёзная информация к размышлению…

Над Калачом на Дону серебрился узкий серп молодого месяца, похожий на исламскую серьгу. Помнится, я где-то читал, что у славянских племён солнце было добрым божеством, так как согревало и дарило жизнь. А вот у арабских народов солнечный диск был символом жестокости и иссушающей жары, потому они и молились прохладному лунному сиянию. На мгновение мне даже показалось, что кривое лезвие месяца как-то особенно хищно качнулось в мою сторону, но тут же осветилось безмятежной белозубой улыбкой. Но поздно, я ему уже не доверял. Знаем мы таких улыбчивых абреков: в дружбе клясться будут, всё на стол выставят, женой (прости господи!) поделятся, вот только спиной к ним поворачиваться нельзя. Нельзя вводить в искушение…

Хорошо ещё сельчане в ту ночь решили лечь пораньше, видать, здорово утомились за день отмывания своих изб да заборов. Долго нам это будут припоминать, и не потому, что люди злые, а потому как событие очень уж яркое. Ещё бы, не каждое столетие посередь бела дня из пушки по сортирам палят…

Ворота у дядюшкиной хаты были уже заперты, но внутри горел свет. Я решил никого не утруждать стуком, а потому просто перемахнул через забор. Бдительный рыжий ординарец встал на моём пути, я и колени отряхнуть не успел.

— Куда прёшь, хорунжий?!

— Дядюшке Василь Дмитревичу спокойной ночи пожелать, колыбельную спеть, одеялом укрыть, да мало ли…

— Занят их превосходительство. Утром зайдёшь.

— А чем занят-то?

— Гости у него. Да тебе какое дело?

— Опасность великую чую… — Закатив глаза, подобно чукотскому шаману, я начал раскачиваться из стороны в сторону. — Страшное зло висит над седой его головой. В грудь, орденами увенчанную, клинки целят острые! На шею генеральскую гордую верёвки плетут пеньковые! Ох и нет ему защиты, нет спасения…

— Ты чего городишь, охламонище?! — вскинулся он. — Как это нет ему защиты? А я на что?

— Так ты тут со мной лясы точишь, — без улыбки напомнил я. — А Василий Дмитревич-то там один, неизвестно с кем, против кого, за каким лешим героически бьётся-рубится-а…

— Да хорош врать-то, характерник! — не выдержал рыжий ординарец. — Ни с кем он не бьётся, не рубится, а в горнице тёплой с офицером жандармейским водку кушает.

— Что мне и требовалось уточнить, — облегчённо выдохнул я, обходя его по касательной. — А двое сопровождающих при офицере были?

— Вроде нет…

— Не пускай их. Бесы они. Не в переносном смысле, а по жизни. Нормальные такие, реальные бесы.

Ординарец схватился за эфес сабли, но я на лету остановил его руку.

— Если сюда придут — сам не нарывайся. Ты хоть и с «Георгием» на груди, но против бесюгана ростовского, как котёнок против стаи воронья. Не нарывайся, убьют, склюют и не заметят!

— А что ж делать-то?

— Меня зови. Но деликатно, по уму. Постучись, зайди, скажи, мол, так и так, «банька готова». Я у дяди отпрошусь и выйду.

— И то верно, — согласился он, поправляя папаху. — Чего зря Василия Дмитревича тревожить? Мы уж, поди, на пару-то легко этих бесов разгоним!

— До пекла будут лететь, не оглядываясь, сопли размазывая, — пришлось соврать мне. — И там ещё всем чертенятам закажут с войском донским связываться! Ты, главное, в одиночку не подставляйся. Прояви военную хитрость…

— Кого учишь-то, хорунжий?! — гордо выпятил грудь дядюшкин ординарец. — Да ещё когда ты пешком под стол ходил, я-то уже… о-го-го! Я ж от Измаила до Варшавы, не слезая с коня, одной левой так неприятеля гнал, что они по сей день при виде рыжих усов кажный своему богу на горькую судьбу жалуется!

Чего он ещё там пел — не знаю. Хвастовство — это же наша национальная черта. Казак без бахвальства — не казак! Пусть выговорится человек, ему надо — кто его ещё, кроме меня, выслушает…

— Ра-а-азрешите войтить, ваше рассиятельство! — старательно подражая дурнейшему солдатскому тону, проорал я, пинком ноги распахивая дверь. На меня чуть изумлённо уставился мой титулованный родственничек и практически «никакой» фальшивый чин якобы столичной жандармерии. Судя по уполовиненному литровому штофу коричневого стекла с тиснёными орлами, водки с перцем выпили они не так уж и много. На старого казачьего генерала это никак особо не подействовало. Ну разве что щёчки да кончик носа чуть порозовели. А вот его гость, пленник, собутыльник (нужное подчеркнуть)… оказался не так силён в борьбе с зелёным змием.

— Иловайский?

— Я!

— Чего припёрся?

— Любовь!

— Э-э, в каком смысле? — привычно затупил мой дородный дядюшка, покручивая желтоватые от табака усы. — Ты мне тут голову не морочь, у меня и без тебя тут…

— Вижу, вижу, — ревниво протянул я. — Значит, как за нагайку по делу не по делу на лавке, на подоконнике, при всём полку — так это Иловайский! А как я не вовремя пришёл, не с тем застал, не так понял, сразу «чего припёрся»?! Пойду батюшке калачинскому, отцу Силуяну на исповеди покаюсь. Может, хоть он поймёт и епитимьей не пристукнет?

Чиновный хлыщ из столицы с нетрезвой заинтересованностью обернулся на нашего генерала. Лицо у него было как у государя Петра Первого, вдруг понявшего, что на ассамблее он тискал не Екатерину, а Меншикова…

— Эт-то… хто? — проворчал жандарм.

— Племянник мой, — вздохнул дядя.

— К-какой?

— Двоюродный, но не единственный. Дал Господь братьев и сестёр, никого бездетными не оставил. А этого… как оно по-латыни… уникумуса взял и свалил с размаху на мою голову.

Пьяный жандарм закивал с таким пылом, что явственный хруст шейных позвонков был слышен на всю избу. Я сочувственно присвистнул и всё-таки решился доложить:

— Некий учёный господин Жарковский из «светлого» будущего, попав под полную власть хромой ведьмы Фифи Зайцевой, вознамерился нам в кашу наплевать. Для чего оделся с пошлой непристойностью и повёл себя недостойным образом, устроив засаду на царского курьера, убив оного, обобрав и для пущей интриги закинув тело прямиком в Оборотный город, в Хозяйкин дворец. Один бы он с этим не справился, оно и ежу понятно, однако подельников покуда не выдал. И не потому, что храбрый такой. Просто это ему в голову не взбредёт — там от уха до уха одна Фифи, в полный рост, яркой персоной с понтами да закидонами. Арестовать мерзавца не получилось, убёг-с! Но вредничать не будет месяца два. Покуда не сможет сесть и обдумать план страшной мести. Он бы и рад пораньше, но, как я говорю, покуда даже сесть не может. Ему упыри прямо в точку попали, в пятую…

— Ну да и пёс бы с ним, — замученно вскинулся мой дядя. — Ты объясни, от меня-то чего хочешь?

— Чтоб вы пистолеты перезарядили и за саблю взялись, — неизвестно с чего брякнул я, тут же зажав рот обеими руками. Да поздно…

Дверь вышибло головой рыжего ординарца едва ли не вместе с косяками. И ведь свезло ему, что папаха высокая, а так бы одним сотрясением мозга не отделался.

— Банька… готова, — успел пробормотать бедняга и отключился. Тоже готов.

— Это что вообще было? — Дядя вопросительно изогнул кустистую бровь в мою сторону.

Ответить я не успел, мне просто не дали — в проёме показались два беса в мундирах столичной жандармерии. Те самые, что недавно дрались с нами в «поместье» Зайцевых, получили оба, огребли по полной, но всё равно припёрлись! Офицерскую форму они себе оставили, а вот прятаться за личинами более не желали. Уродливые морды, скошенные лбы, острые уши, угрожающе наклонённые рога, неполный набор зубов и торжествующий огонь злобных глаз не оставляли ни малейшего сомнения в целях их визита, но…

Надо отдать должное моему престарелому родственнику — не замешкался он ни на секунду. Мигом оценив положение, храбрейший Василий Дмитриевич первым делом спихнул петербургского собутыльника под стол, для пущей сохранности, а вторым на развороте расколошматил толстый марочный штоф об голову первого беса! Бутылка разлетелась красиво — кареокими осколками в разные стороны, вот только вреда причинила не больше, чем новогодняя хлопушка…

— Бесы, они твердолобые, — быстро пояснил я, почти в упор разряжая свой пистолет в грудь второму. Тяжёлый свинец проделал негодяю изрядную дыру меж рёбер!

— Эх, серебром надо было заряжать, — укорил меня дядя, когда первый нападающий помог встать второму и они молча направились нас душить.

— А на какие шиши, скажите на милость? — оправдывался я, перекидывая ему свою саблю. — Жалованье вы мне платите с гулькин нос, и то медью. На базар за семечками стыдно прийти, расплачиваюсь по полкопеечки, словно на паперти милостыню выпрашивал…

— Не балаболь! Я в твои годы каждому грошику молился, до зари вставал, за полночь ложился, всё родителям помогал. Мне и годочку не исполнилось, а я уже за скотиной навоз вывозил! В свою люльку лопаточкой складывал, верёвку через плечико, аки бурлак волжский, да на своём горбу и волочил!

От такого наглого, бесстыжего и неприкрытого вранья на миг застопорились даже заслушавшиеся бесы. Нечисть вообще любит всякие сказки. Пользуясь моментом, я огрел своего противника по шеям нагайкой и вторым махом сделал захлёст под щиколотку, рывком свалив рогатого в угол.

— Ну, может, где и преувеличил чуток, для красного словца, — виновато прокашлялся мой дядюшка, краснея, как благородная девица. — Но суть-то не в этом! Нету денег, так что ж, покуда полк не на войне, иди вон зарабатывай!

— Чем?

— А я знаю?! Хоть голым на ярмарке пляши!

— Это «стриптиз» называется, ему учиться надо, — уже со знанием дела пояснил я, пропустив пинок коленом от второго ростовца. Улетел не очень далеко, под стол, нос к носу с жандармом из будущего.

Тот открыл косые глаза…

— Вы мне там не безобразничать!!!

— Ни-ни, — поспешил успокоить я, пятясь раком. — Мы чуток подискутировали с вашими бывшими сотрудниками, но взрывать ничего не будем и уже расходимся по домам.

— А стр… птиз?! — вскинулся он. — Я фсё слышал!

— Это дядина мечта. Да и когда ему ещё помечтать, если не сейчас, годы-то на исходе… А вы спите! Баю-баюш-ки-баю, утром рюмочку налью-у…

Это меня Прохор научил, и столичный зануда послушно захрапел. Вынырнув из-под стола и кинувшись было в бой, я на мгновение… как это Катенька говорила… опупел, вот… В горнице толпилось уже шестнадцать или семнадцать идентичных бесов, а мой отчаянный дядя, рубя их саблей, не замечал, что эти гады успешно размножаются дележом! Да, с такой бесовщиной мы ещё не сталкивались…

— Илюшка, беги! Беги, дурень, я прикрою!

— Ага, сейчас, только штаны подтяну и рвану с низкого старта.

— Беги, приказываю-у! — громко взревел казачий генерал, замахиваясь на меня саблей. — Исполнять атаманскую волю, а не то зарублю!

Вот и скажите на милость, есть в этом хоть какая-то хромая логика? То есть он готов убить меня сам, лишь бы не дать меня убить бесам, да?! Но мне-то помирать в обоих случаях! Так что дудки, дядюшка, я этот вопрос уж как-нибудь сам решу, в свою пользу.

Хотя, с другой стороны, конструктивных предложений у меня всё равно не было. Если уж мы двоих бесов завалить не смогли, каким образом нам с восемнадцатью справиться? Помощи ждать неоткуда, рыжего ординарца, поди, совсем затоптали, весь полк за околицей, в поле или по крайним хатам спит. А местные на выстрел да шум драки на генеральском дворе не чухнутся — мы тут, бывало, и почище фейерверки устраивали! Ладно, помрём с красивой музыкой…

— И ведь что неприятно, царский приказ-то так и не нашёлся. Надо бы у Катеньки завтра спросить, — совершенно нелогичным переходом определил я, протянул к подоконнику руку, взял дядину кружку с кофе и одним движением выплеснул коричневую жижу в ближайшую харю.

Бес взвыл и… рассыпался сизым пеплом! Причём не один. Как по волшебству, мыльными пузырями стали лопаться и остальные бесы, копии первого. Минуты не прошло, как в комнате остался только один бес, тот, которого я же и подстрелил. Он испуганно огляделся по сторонам, грязно выругался и метнулся было к двери, но уйти не успел — Василий Дмитриевич мощно ошарашил его снятой со стены иконой Николая-угодника. Хорошая доска, не липовая, выдержала, а вот бес — нет. Негодяй рухнул как подкошенный, намертво впившись рогами в пол. Уф, всё…

— А вот теперь, Иловайский, — мой дядя-генерал, тяжело дыша, вернул икону на место, перекрестился на неё же и плюхнулся на скамью, — теперича ты мне всё разобъяснишь…

— Слушаюсь, — всё ещё держа в руке пустую кружку, кивнул я. — Скажите только, вы этот кофей пили? Похоже, крепость у него термоядерная…

— Какая? — не понял он, но махнул рукой. — Не пил я его. Из энтой кружки отец Силуян пару глотков сделал, да не понравилось ему.

— А перед тем, как пригубить, батюшка по привычке осенил еду и питьё крестным знамением, — уверенно дополнил я. — Конечно, за уши притянуто, но другого объяснения нет. Появится другая теория, примем к сведению и её. Что же касается всей этой ситуации в целом, то…

Дядя слушал терпеливо, изредка обшаривая взглядом стол в поисках уцелевшей выпивки. И про учёного Жарковского, похищенного с той злополучной конференции, и про его порабощение ведьмой Фифи, и про сложносплетённый заговор нечисти с целью прибить меня, а заодно и опорочить весь полк. Про Катеньку, которой дважды подбрасывали труп несчастного курьера то ли с целью довести до истерики, то ли сделать соучастницей, то ли просто подкормить. Про научную полицию будущего, прибывшую к нам искать того же Жарковского, а для «облегчения поисков» взявшую в проводники двух бесов-убийц. То есть ничему этих учёных умников пролитая кровь не научила, по-прежнему верят, что нечисти можно доверять и использовать её хищные наклонности во благо. Интересно, а одолей они меня с дядей, так от этого пьяненького жандармика хоть косточки бы остались? Ох, вряд ли, братцы…

— Чего-то намудрил ты, Иловайский. Нагородил всякого, а кто самый наиглавнейший виновник, так и не понятно?

Я развёл руками. Крыть нечем. Ни эксцентричная мадемуазель Зайцева, ни снедаемый ревностью псих Жарковский, ни тем более тупоголовые бомбилы-бесы на такие замыслы не способны. Стравленными оказались все, да только без малейшего объяснения — кому и зачем это было нужно?

— А ещё я не выяснил, где приказ…

— Этот, что ль? — Наш генерал небрежно вытащил из-за пазухи мятый конверт.

— Но… откуда?

— Собутыльничек передал. — Дядя беззлобно толкнул ногой храпящего под столом жандармского чина. — В знак доброй воли, так сказать. А взамен требовал тебя с ним на допрос отпустить. Далеко. В какой-то институт чего-то там с квантами и пикселями связанного. Я и предложил обсудить сие под рюмочку…

Хм… Получается, что всё складывалось ещё более запутанно, чем даже я мог предположить. Кому и зачем понадобился простой казачий хорунжий, да ещё в институте? Они там с нечистой силой братаются, а меня за химок и на допрос? Нет уж, погодите, господа хорошие, хреном с морковкой вприкуску баловаться…

— Спасибо, что не сдали учёным крысам.

— Не за что, — зевая, буркнул дядя. — Согласно приказу государя императора спустя неделю мы должны выступать в направлении польской границы. Семь дней у нас есть. То есть у тебя. Так что давай советуй: чего с этой харей бесовской делать будем?

— Допрашивать.

— А как? Ты на злобность-то его посмотри, глазами так и зыркает, волчара…

— Ничего я вам не скажу-у-у!!!

— А мы ему клизму со святой водой! — не думая, предложил я. — Благо и поза подходящая.

— Я вам всё скажу-у-у!!! — С таким же пылом бес мгновенно поменял точку зрения, едва ли не виляя задом в знак полной готовности к сотрудничеству.

Чем мы и воспользовались, хотя знал он немного. Военная косточка, работал с напарником по приказу. Причин внезапной ревности ко мне господина оратора в женском платье не понимает. Была б его воля, он бы мне из засады за сто шагов голову прострелил и не парился. Нанят по договору с ведьмой Фифи, реальный заказчик пожелал остаться неизвестным. В служебные обязанности входило сопровождение жандармского чиновника и оказание ему всяческой помощи. До определённого момента. А когда этот момент наступит — убить лысого человечка самым зверским способом, а уж те, кому надо, найдут способ переложить всю вину за смерть санкт-петербургского чина лично на генерала Василия Дмитриевича Иловайского 12-го. Вот как-то так примерно…

— И чего нам оно прояснило?

— Ну-у… — крепко задумался я, связывая бесу руки за спиной. — Лишнее подтверждение уже известных нам фактов.

— Каких это? — Дядя одним рывком поднял стонущего ординарца и усадил его на скамью, поближе к окошку. — Нехай ветерком ночным обдует, и полегчает хлопцу. Так ты не ответил, умник…

— Да, голова у него крепкая, сотрясать нечего, а от шишки разве что папаха пару дней криво сидеть будет, — вежливо поддакнул я, потому что ответить по существу было нечего.

— Не знаешь, стало быть… Эх ты, а ещё характерник!

— Вот-вот… — пьяно донеслось из-под стола. — Именно это нам… и… ин-тересно… Характерник! Это надо как следует… надо…

Жандарм попытался встать на колени, стукнулся лбом о ножку стола и вновь захрапел.

Мы с дядюшкой тревожно переглянулись. Неужели весь сыр-бор из-за таинственных возможностей характерника? Не меня лично, а характерничества вообще как непонятного и неизученного научного явления. Ведь если эти институтские умы из далёкого будущего уже с нечистой силой дружбу водят, так что с миром станется, когда они ещё и характерников под себя подомнут?!

И не успела одна и та же нехорошая мысль забрести к нам в головы, как из открытого окна показалась чья-то рука, сжимающая длинноствольный пистолет. Я грудью закрыл дядю, но выстрел предназначался не нам. Серебряная пуля вдребезги разнесла голову несчастного беса! Ловить кого бы там ни было посреди ночи под лопухами и заборами — дело тухлое…

— Сами живы, дак уже и слава те господи, — философски резюмировал мой героический родственник. — Всё одно никто б нам не поверил, что мы тут с нечистью бесовской дрались.

— Согласен, все бы решили, что наш генерал до чёртиков напился!

— Иловайский…

— А что, обычное дело, все поймут!

— Заткнись, я кому говорю…

— Поллитру из шкафчика достать, нервы успокоить?

— Достань! — окончательно взбеленившись, рявкнул дядя. — И пошёл вон с глаз моих!

Я щёлкнул каблуками, достал заветную бутылочку и быстро вышел вон. Дальше бежать следовало быстро, потому как в неустанной заботе о дядюшкином здоровье я уже третий день как вылил из бутылки водку, заменив оную чистой колодезной водой. Нет, вот на самом деле, зачем ему в его годы столько алкоголя? Это ж страшно вредно для печени, да и на мозгах отражается…

— Иловайски-и-ий, мать твою!!!

Ну вот, я же говорил…

Дата добавления: 2015-07-13