Твою же дивизию. 4 страница

— Да как всегда, — охотно просветил Моня, двумя пальчиками опрокидывая стопку. — Посидим, попьём, пообщаемся в своём кругу. Тут ведь, главное, братство и товарищеский дух. Некое духовное единение, благостные порывы, общие интересы и ценности…

— Пьянка будет, — попросту добавил Шлёма. — Напоремся в хлам, подерёмся, потом пленниц жрать начнут и…

— Погоди, ты ж о свадьбе говорил?!

— Шуток не понимаешь, чё ли?! Какие свадьбы, когда тут живая кровь…

— Тогда стой, давай подробности, — потребовал я.

— Про чё?

— Про пленниц, которых жрать собрались!

— Ты чё? Иловайский… пусти…

Меня с трудом заставили отнять руки от полузадушенного упыря. Но если кто тут всерьёз рассчитывал, что в моём присутствии они всей толпой могут убить и съесть губернаторскую дочку, то… Глубоко заблуждаетесь, господа-товарищи! Правда, как именно я один буду драться с более чем полусотней пьяных буйных упырей, защищая честь и жизнь драгоценной пассии моего дядюшки, пока не ясно… Но уверяю вас, мало никому не покажется!

— Хлопцы, чисто из интересу, а второй выход из этого помещения есть?

— Не, тока один.

— Хм… а что ж это я жлобствую, на праздник набился, а угощениями не проставился. Эй, красотка!

— Чё надо, казачок? — тут же подбежала вихлястая чертовка с убойным декольте. — Тока намекни, я заранее на всё согласная!

— Вот тут у меня деньжат под гривенник. Сколько на них пива поставить можно?

— Если самого дешёвого, то бочек пять…

— Тащи! Угощаю! Наливайте задарма всем, кто ни пожелает, гуляй, братва упыриная, казак платит! — громогласно оповестил я, вставая с места.

Если до этого момента отдельные личности и посматривали в мою сторону косо, то после такого заявления мой рейтинг взлетел до небес, не хуже, чем у Катеньки в ейных социальных сетях.

Пока бесовка договаривалась с кем-то о срочной доставке пива, я скромно уточнил у Мони:

— Кстати, а сортир здесь где?

— Тут не предусмотрено, на улицу выйдешь, там, за углом, быстренько пыс-пыс… и никто не осудит, — мягко намекнул он.

Вот и ладушки, вот и посмотрим, я быстро вылез из-за стола, поднялся к выходу и удовлетворённо хмыкнул. Как и ожидалось, тяжёлую дверь нужно было закрывать на основательный засов, в свою очередь запиравшийся на висячий замок. Медный ключ бесхозно болтался рядом на гвоздике. Пожалуй, у меня в кармане ему будет уютнее, а то висит тут такой одинокий, никому не нужный…

— Ну, братцы патриоты, что у нас там происходит на сцене? — Я вновь уселся между Моней и Шлёмой. — Ничего важного не пропустил?

— Не, Шурка Подзаборник романс поёт дюже жалостливый, — не отрывая глаз от сцены, отпихнулись мои лысые приятели. — Про любовь неземную, подземную, вам, казакам, не понять.

— Ну да, научным языком сие называется «некрофилия», — прослушав пару куплетов, оценил я. — Нам оно и впрямь не близко…

Ты лежала в гробу с чуть щербатой улыбкой,

Провалившийся нос искушал и манил,

Наша первая страсть была робкой и зыбкой

На разрытой земле, меж холодных могил… —

надрывался бородатый певец, нещадно третируя цыганскую гитару с бантом.

Как тебя называть, роковая кокетка,

Что в объятьях моих вдруг рассыпалась в прах

На забытый погост, посещаемый редко,

Где остался лишь я, в неглиже и слезах?..

Весь текст приводить не буду, должен признать, что романс действительно был жутко жалостливый и сердца слушателей пронзал, аки штопор пробку. Многие рыдали не стыдясь, и, похоже, подобные истории были за плечами у доброй половины упыриного сообщества. Лично меня просто стошнило бы, попробуй я представить всю эту печальную историю в картинках и лицах. Но, слава богу, моя голова была забита другим, и надрывающий душу романс я слушал вполуха.

К тому времени подоспела доставка пива, пять здоровенных бочонков под приветственный вой и свист были вкачены в помещение и тут же пущены в розлив. Под первые кружки последние куплеты пошли особенно хорошо, в такт обливались слезами практически все присутствующие, даже Моня со Шлёмой, да что они — бесстыдные бесовки и те хлюпали носами…

Сколько я ни копал разных мёртвых красоток,

Скольких я ни любил под луною в ночи,

Как бы ни был я с ними и нежен, и кроток,

Но душевную боль не унять, хоть кричи…

— Кто будет следующий? — перекрикивая пьяный грохот аплодисментов, спросил я.

Шлёма пожал плечами. Через несколько минут вышел какой-то потрёпанный тип в личине статского советника с попыткой прочесть доклад о возможной или невозможной жизни на планете Марс, но его освистали. С переменным успехом прошли показательные матросские танцы, барабанная дробь деревянной ложкой на оставшихся зубах и невнятный толстячок, пытавшийся сразить всех искусством карманника. Получалось это дело у него из рук вон плохо, поэтому нахал был бит и даже лишён общедоступного пива, рекой разливаемого для всех прочих. Теперь оставалось лишь правильно рассчитать время. Я тихо скользнул к дверям и аккуратненько запер засов на замок. Ключ, естественно, остался при мне, чего ему там, на гвоздике, делать…

— Иловайский, ты где ходишь? Садись давай, сейчас пленниц делить начнут! — воодушевлённо усадила меня на скамью лысая парочка. Я послушно сел, без труда изображая жуткую заинтересованность происходящим.

Под хлопки, свист, вой и скабрёзные шуточки откуда-то из боковой комнатки вывели бледную как смерть крестьянку лет семнадцати, в простом сарафане, босую, с длинной рыжей косой. Здоровущий упырь, косая сажень в плечах, придерживал её под локоток.

— Кто первый заплатит? Молодая девка, здоровая, крови много будет, — громко объявил он.

Крестьянка, будучи натурой деревенской, а значит, ко всему колдовскому дюже впечатлительной, мигом сомлела, уйдя в чистый бабский обморок…

— Чего ж врёшь, что здоровая? — первым поднялся я. — Малахольная дура. Унесите припадочную, настоящую жертву подавай! Любо?

— Любо! — в один голос поддержали меня мои упыри, а с ними и всё честное сообщество. — Чё болезную подсунул? Её в самый конец тащи, а нам надоть лучше. Один раз в году так гуляем!

Здоровяк выругался сквозь зубы, но послушно поклонился и вывел вторую претендентку. Ею оказалась рослая возрастная бабища, квёлая и пустомясая, зато болтливая-а-а…

— Ой, а где энто я? А чё вы тут делаете? А мне нальёте? А я одну стопочку — и уже такая, как вам надо. А, конечно, смотря для чё? А то может одной-то и не хватить…

— Да он над нами издевается?! — праведно взревел я, хватаясь за шашку так, чтоб меня успели остановить Моня со Шлёмой. — Подсовывает непонятно кого! Гоните эту дуру говорливую, неужели никого помоложе да поприличнее нет?

— Энто я-то дура болтливая?! Ах ты, жлоб с лампасами, чтоб ты свою папаху в котёл с борщом уронил, сварил да ей же и подавился! Чтоб у тебя усы выпали, а сзади курдюк овечий вырос и чтоб ты тем курдюком в седле сидеть не мог да за колючий репейник цеплялся! Чтоб вам всем тут пусто было, а кто откажется, кому я не красавица, тому и Волга не река, и царь не батюшка, хлеб не голова, земля не пух и…

Под общий вопль единодушного протеста грозовую жертву мужского шовинизма с трудом затолкали в ту же боковую комнатку. Я опустился на скамью под одобрительные хлопки по плечам десятка близстоящих упырей с кружками. На первый взгляд от всего выставленного пива оставалось едва ли не полбочонка. Значит, надо просто тянуть время. Тем более что трое или четверо уже безрезультатно толкались у уличной двери, на ощупь разыскивая заветный ключик…

Третьей на сцену вывели гордую дочь губернатора Воронцова. Мы встретились взглядом, и… она повела себя как полная дура! Судите сами…

— Хорунжий Иловайский?! Ах вы… подлец, мерзавец, скотина, негодяй, подонок, каналья, шельма, стервец, злодей, предатель, изменник, каторжник, преступник, висельник, фальшивомонетчик!

Поток ругательств и голословных обвинений полился на мою голову с такой неутомимой силой, что я невольно натянул папаху до самых бровей. Впрочем, и гнев на милость Маргарита Афанасьевна сменила с не менее поэтичной лёгкостью:

— Ах, спасите же меня! Избавьте меня от ужасной участи, и мой папенька будет вам по гроб жизни благодарен! Вырвите меня из грубых когтей этих бесчеловечных созданий! Вы… мой герой, мой избавитель, мой рыцарь на белом коне, без страха и упрёка!

Все слушали её с раскрытыми ртами. Мне просто несказанно повезло, что народ уже был пьян для самоорганизации и сотворения подобия французской революции. Опомнись они все хоть на миг, мне бы голову отвинтили на раз без помощи госпожи Гильотины. Но пиво — великая вещь! Вроде бы и лёгкое, и дешёвое, и горькое, как зараза, а пьётся хлеще чем вода, и чем больше потребил, тем больше хочется…

— Иловайский, ты тут места попридержи, мы быстро! — попросили меня Моня со Шлёмой.

Я молча кивнул, прекрасно зная, что выход заперт, а ключ у меня в кармане. Пусть сбегают, потопчутся, поймут, что в жизни есть вещи более важные, чем прямо сейчас съесть юную госпожу Воронцову. Природа, знаете ли, основные инстинкты бывают разными…

— Ну что ж, братия? Эту берёте ли? — безуспешно взывал громила, тряся за узкое плечико бледную пленницу в кружевной ночнушке. — Кто за неё заплатит? Кому счёт предъявить? Тока побыстрее, а…

Ага, теперь и до него дошло, что дармовое пиво тоже требует выхода. Сколько мы ещё протянем? Пять минут, десять? Практически вся толпа упырей и вурдалаков толпилась у запертых дверей, надсадно выясняя, у кого ключ, кто виноват и что делать. Подозреваю, что два последних вопроса станут ключевыми в истории Российской империи…

— Эй, мужичьё! Так кто пленницу-то покупать будет? Чего зазря продавца мучаем, не по-христиански как-то получается, а?

Должен оговориться, что христиан на тот момент в зале практически и не было. Ну я да тройка перепуганных пленниц явно не в счёт. Подавляющее большинство в этом заведении к добрым христианам никаким боком и близко не стояло.

— Иловайский, а ты, случаем, ключа не видел? Ить лопнем же… — навалились на меня с обеих сторон Моня и Шлёма.

Пришлось изобразить некую рассеянность…

— Ключ? Ох ты ж матерь божья, царица небесная, что-то и не припомню даже… А что за ключ-то, собутыльнички?

— Медный такой, с прозеленью, от входной двери, — едва ли не хором взвыло всё упырье братство, включая переминающегося с ноги на ногу здоровяка на сцене.

— Что-то смутно знакомое… Ну да бог с ним. Сейчас главное, кто пленницу выкупит, так ведь?

— А хрен тебе, сейчас совсем не это главное! — единодушно отозвались упыри, и в принципе как мужчина я вполне понимал справедливость их душевных порывов. Просто я-то это пиво не пил…

— Эх и хотелось бы мне хоть одну пленницу приобресть. Да денег нет. Однако же…

— Чё?!! — хором отозвался народ.

— Кажись, припоминаю, где ключ лежал.

— Одну пленницу забирай, на свой выбор! — не думая, сорвался плечистый торговец.

— Неужто не шутишь? Одну могу взять?

— Да бери же, гад ты эдакий, не мучай…

— Одну… — искренне вздохнул я, ощупывая карманы руками. — Чтой-то не видать ключа. Неужто запамятовал?! Или голова не тем занята? Тьфу, что ж это я, грешный, сразу о трёх-то думаю…

— Да провались ты вместе с ними! — тонким фальцетом, падая на колени, взвыл здоровяк. — Ключ!!!

— А почтенное сообщество не против ли?

— Чтоб ты подавился, казачок, — дружным хором простонал корпоратив. — Всё бери, тока скажи, где ключик заветный видел?

Я тепло улыбнулся присутствующим, выждал напряжённую минуту и, скромно достав из кармана ключ, повертел его на пальце. Моня и Шлёма кинулись первыми, завывая от счастья. Я легко бросил им медную дорожку к избавлению и рванул в боковую комнату. На то, чтоб собрать всех пленниц воедино, вывести наружу и уйти за перекрёсток, потребовалось не более двух минуточек. В погоню никто не бросался, все были заняты куда более важным и личным делом.

Улица превратилась в ревущий поток, безмятежно гуляющих прохожих попросту смывало, а я вёл свой маленький отряд в противоположном направлении, прямиком к Хозяйкиному дворцу, ибо других шансов выбраться на поверхность у нас реально не было. Переть через гудящий в праздничном угаре Оборотный было смерти подобно! До заветной арки, быть может, дотопал бы один я, все прочие ушли бы на закуску. К тому же, когда за следующим поворотом к бедняжкам вернулся дар речи, стало ясно, что всё произошедшее было цветочками в преддверии ягодок. Волчьих.

— Ой, а куда это мы бежим? А зачем? А чего эта тощая с нами увязалась? А гоните её, она небось из образованных, а мы академиев не заканчивали! А чего казачок-то такой неразговорчивый? А чё тут за река жёлтая?

— Хуанхэ, — не оборачиваясь, бросил я, выворачивая к площади, но теперь уже Маргарита Афанасьевна решила проявить себя, отодвинув говорливую бабёнку на второй план.

— Хорунжий Иловайский, мне плохо… Голова кружится, в глазах темно, и сердце, сердце… останавливается…

— Хорошо, я передам Василию Дмитревичу.

— Что передадите? — Младшая дочь губернатора резко перестала изображать умирающего лебедя.

— Что вы покинули этот мир в жестоких муках, с его именем на устах, и слёзно просили его в память о вас жениться на вашей сестре! Аминь?

— На Настьке?! Да она же стерва, у неё веснушки, а ещё она себе в корсет капустные кочаны подкладывает для объёма!

— То есть нет?

— Категорически! О как мне плохо… мне ещё хуже… я почти умираю…

Та молодая крестьянка, что и вправду падала в обморок, не желая подобного случайной подруге по несчастью, просто подставила крепкое плечо, помогая столбовой дворянке передвигать ножки. Говорливая тётка попробовала переключиться исключительно на меня, обошла по бордюрчику, прыгнула мне на спину и промахнулась. Ну или… честно говоря, я сам чуточку увернулся. В общем, искупалась она по полной программе и дальше хлюпала за нами вслед, бранясь, как сельская кошка, упавшая с крыши в помойное ведро. Пару раз нас пытались остановить…

— Ба, хорунжий! Куда тебе столько, поделись с пацанами?

— К Хозяйке веду, на романтический ужин. Есть вопросы?

— Ни-ни-ни, может, проводить?

Спасибо, сами доберёмся, молча козырнул я, и уличная банда из восьми людоедов отвалила с извинениями. Потом нашёлся ещё один…

— Господин Иловайский, я полагаю? Позвольте представиться…

— Не позволю, мы спешим.

— Но продайте же мне хоть одну из этих милых курочек, — взмолился пузатый вампир-некромант в котелке, с изящно вздёрнутыми усиками. — Серые клеточки моего мозга говорят, что эта девица из села, вон та очень начитанна, а вот эта… страдает энурезом?

— Нет, она им наслаждается. Берёте?

— Э-э… я передумал. Позвольте откланяться…

А вот откланяться я всем желающим позволяю крайне охотно. Иногда просто предел мечтаний моих и грёз юношеских, чтоб все в этом чудном городе резво отвалили от меня во все стороны и я хоть какое-то время провёл со своей ненаглядной наедине, без всех этих упырей, вурдалаков, чертей, ведьм, бесов, магов, людоедов, оборотней и прочей общительной нечисти…

Мы остановились только тогда, когда я уже практически начал таранить железные ворота лбом. Медные головы обалдело уставились на меня немигающими глазами:

— Илюха, это… чё за гарем?

— Это… — задумался я, жестом затыкая рты всем желающим высказаться девушкам. — Кать, нам бы наверх, а? Не поспособствуешь божескому делу?

— Ага, щас чё потяжелее возьму да и поспособствую! Тебя сразу испепелить или подрумянить с корочкой?

— Что вы себе позволяете?! — невзирая на мой протест, взвилась милашка Маргарита. — Да я дочь генерал-губернатора Воронцова! Мой папенька вас пороть прикажет!

— Ёлкин дрын, какие у него эротические фантазии, — тяжело вздохнула левая львиная голова. — Ещё есть желающие высказаться или лимит самоубийц на сегодня исчерпан?

— А кто исчерпан-то? А чего его исчерпали? А я ничего не черпала? А где тут черпалки-то раздают? А я чё, я тоже черпать хочу!

— Сейчас черпанёшь по полной, — тепло улыбнулась вторая голова, и я поспешно закрыл дурно пахнущую тётку грудью, раскинув руки крестом.

Львиная морда поперхнулась собственным пламенем, выпустила чахлую струйку дыма через нос и укоризненно уставилась на меня.

— Иловайский, тебе знакомо выражение «всю малину… унавозили»?

— Ассоциацию уловил, — несколько рассеянно протянул я, поскольку отвлёкся на нарастающий шум шагов. Мостовая начала заметно вздрагивать…

— Ты как умудрился столько упырей одним махом обмануть? Тебе б с таким талантом в МММ цены не было, погубитель. Вваливайте!

Калитка распахнулась как раз вовремя, чтоб я успел втолкнуть туда трёх побледневших пленниц и запереть за собой засов. Минутой позже бурлящая толпа опомнившихся корпоративщиков героически добежала до площади перед дворцом.

— Матушка Хозяйка, а тут, часом, Иловайский не пробегал?

Глупый вопрос, а главное, такой несвоевременный… Две львиные пасти наконец-то с рёвом наслаждения выпустили так долго сдерживаемое пламя, и площадь на долгую минуту превратилась в точную копию пекла в миниатюре.

— Да мы тока сказать хотели, что при покупке пяти бочек пива шестую дают бесплатно, — простонал последний из удирающих. — Ну ежели вдруг увидите его, так скажите, что мы уже откупорили за его здоровьечко-о!

— Упс… — великодушно извинилась скоропалительная (в прямом смысле) Катенька.

Мы прошли по дорожке между оград с адскими псами. На этот раз они рычали всерьёз и на моё присутствие благостно не реагировали, видимо чувствуя настроение своей госпожи. Всё честно, людям в Оборотном делать нечего, тем более посторонним девушкам, да ещё в хоромах самой Хозяйки.

— Подождите меня здесь, я быстро.

Дочь губернатора Воронцова обиженно наморщила носик и отвернулась, остальные также не высказали восторга, но тоже промолчали. Я рысью взлетел по лестнице на второй этаж, в горницу. Зоренька ясная сидела в той же одёжке на вертящемся стуле, ко мне спиной, и вроде бы не собиралась оборачиваться.

— Это которая блондинка? Ничё, хвалю, вкус есть. Бюст пусть поливает почаще, глядишь, и вырастет. Типа шутка. Ха-ха. Понял?

— Да не ревнуй ты, ласточка моя, — как можно нежнее попросил я. — Вот верну Маргариту Афанасьевну её папеньке, и всё забудется!

— Ну-ну, надеюсь. Я, кстати, выяснила, какая бандитская группировка взяла на себя ответственность за её похищение.

— Фифи?

— Фу-фу! Нет, эта рыжая стерлядь в этом деле не замечена. По крайней мере, лично. — Катя выразительно подняла вверх большой палец. — Наши сейчас активно ищут пропавшего Жарковского, а именно он, скорешившись с беззубым потомком рода Дракулы, и провернул всё это дельце. Причём с одной-единственной целью — подставить некого хорунжего Иловайского. Знаешь такого?

— Добить надо было, — вздохнул я, признавая свою вину.

— Вот именно. Этот придурок доставал меня ещё в универе. Но как он умудряется из этого мира лазить в Инет, ума не приложу?! Блог ведёт, в ЖЖ отписывается. Я по отдельным ссылкам на него и вышла.

— Спасибо, солнце моё ясное.

— Плиз, силь ву пле, битте-дритте! Только с обнимашками не лезь, пока эта кукла Барби у меня за дверями в ночной сорочке трётся. Уводи их уже! Видишь, я нервничаю…

— Да они и сами бы рады убраться, но как…

— Бери всех в кучу и тащи за ворота. Отсчитай три шага по прямой. Держи всех за руки, мне там новый портал вчера установили. Как раз и опробуем…

На выходе заждавшиеся девушки было вновь накинулись на меня с вопросами, я, как мог, успокоил всех и быстро отвёл с Хозяйкиного двора. Голос в динамиках, быть может, самую чуточку потеплел…

— Иди, иди, не бойся. Уж тебя-то не обижу. Куриц этих держи на коротком поводке! Увижу, что хоть одна к тебе прижимается, — всё, фарш, котлеты, детский дом, пусть малыши мясному порадуются. Переведи им на церковнославянский, а то у них лица непонимающие…

— Ну, Кать?!

— Ладно-ладно, улыбнитесь, вас снимает скрытая камера-а!

В тот же миг мостовая под нашими ногами растворилась, и мы вчетвером рухнули в зелёное пламя бездны. Девушки завизжали так, что и натянутая на уши папаха не спасала меня от боли в барабанных перепонках. А уже через секунду, открыв глаза, мы всей компанией сидели на травке за околицей. Солнышко уходило за обеденное время, деревенские псы, озадаченные нашим внезапным появлением, не спешили лаяться, а лишь неуверенно перегавкивались, словно советуясь друг с дружкой, как реагировать на такенные-то чудеса.

Первой пришла в себя молчаливая сельчанка, резво вскочившая на ноги и, не сказав ни «спасибо», ни «до свиданья», дёрнувшая бегом до дому. От болтливой заразы мы не могли избавиться вплоть до дядюшкиного двора, а уж там её рыжий ординарец нагайкой отогнал, и то с усилиями. Нежная Маргарита, как девица благородных кровей, вела себя тише воды ниже травы. Шла за мной на цыпочках, стыдливо опустив очи долу, и весь лик её являл подлинное смирение, всепрощение и кротость. Не знаю, кого как, но меня это не обманывало ни капельки! Какой разнос это голубоглазое чудо устроит своему папеньке за непредупреждённое похищение и малоприятную экскурсию в упыриный подвал, можно было только догадываться…

— Разрешите войти? — Я деликатно постучал в дверь, сунул нос в щёлочку и понял, что входить не надо.

Губернатор Воронцов и генерал казачьих войск Иловайский 12-й сидели за столом, скинув мундиры, и по-простому резались в карты на щелбаны. Три или четыре пустых штофа у ножки стола (гусарская традиция) подтверждали, что ни папенька о судьбе дочери, ни дядюшка о любимом племянничке особенно не волновались…

— А мы вальтом-с!

— А мы дамой трефовой, роковой!

— А я вашу даму, стыд сказать, разверну да и остудю червями!

— А я вам не очень помешаю? — ангельским голоском пропела Маргарита Афанасьевна, не чинясь отодвигая меня в сторону.

— Иловайский… мать твою! — мигом забурел мой смущённый дядя. — Не мог предупредить заранее, а? Сижу тут расхристанный, как поп опосля крестин у городового…

— Па-пень-ка-а-а! — И губернатор Воронцов был во фронт атакован рыдающей дочерью, которая в душевном порыве едва не сбила родителя со стула.

Я быстренько помог дядюшке накинуть мундир, протёр рукавом ордена и тихо откланялся:

— Без меня управитесь?

— Уйди с глаз моих, трещотка сарацинская!

— Только со спасённой невестой уж будьте поласковее. У ней чувствительность повышенная, чуть что, в обморок на пол кидается. Видать, малахольная…

— Изыди, говорю!

— А в остальном ничего. Тверда, упряма, не застенчива. По всему селу в одной нижней рубашке прошлась, и ничего, не покраснела, стыда ни в одном глазу…

— Пошёл вон, Иловайский! — наконец сорвался дядя, топая ногами, и вот теперь я точно мог уйти с чувством выполненного долга.

Уже на выходе со двора слегка попридержал рыжего ординарца:

— Погоды стоят тёплые, а?

— Тебе чего, генералов племянничек? — сразу напрягся он, но у меня на тот момент ничего такого не было, просто светлое состояние души.

— Погоды, говорю, тёплые! Как дома-то, что из родной станицы пишут?

— Ничё не пишут. Жена неграмотная.

— Да я знаю.

— А чё ж спросил?

— Так, для поддержания разговору. Ты Прохора не видел?

— В церкви он, — отмахнулся дядин казак. — Свечи по тебе ставит. Говорил, что собственными глазами видел, как ты в болоте утоп.

— Ну было дело… так, чуток, — засобирался я. — Пойду, утешу старика…

— Да его уже половина полка утешила, за такое дело каждый рад был стопочкой проставиться. А ты опять живой…

— Сам удивляюсь. — Дальше болтать смысла не было, без того знаю, как меня все здесь любят. И не то чтоб злые али из зависти, хлопцы у нас хорошие, просто традиция такая: раз ты генеральская родня, значит, огребай за двоих, не гордись перед людьми чужими эполетами.

В станицах-то ещё покруче будет. Это ты на войне там есаул, войсковой старшина, батька-атаман, а в мирной жизни разок со стариками на завалинке не поздоровкаешься — всё, обид аж до Рождества не забудут, а бабки их ещё и выскажут со слезами, с укором за высокомерие. В миру все равны, все одной семьёй живём, одним воздухом дышим, по одной земле ходим. Посему, раз ты начальство, дак с тебя и спрос больший. Мне этот спрос с первого дня пребывания в полку аукается. Если б не Прохор…

Я добрался до небольшого сельского майдана перед церковью и осторожно, из-за угла, оглядел прилегающую территорию. Так и есть, у входа, привычно сцепившись языками, стояли две печально знакомые старушки. Те самые, что чуть не ухайдакали меня в прошлый раз.

И что делать? Ждать своего же денщика тут, пока он там, может, перед иконами на коленях слезами горючими умывается? Через ограду лезть, так риск шаровары порвать, а напрямую в храм божий идти — верная смерть!

Старушки тоже на минутку прекратили разговор, одна прислушиваясь, другая принюхиваясь. Зуб даю, они таких, как я, за версту чуют, на сажень под землёй видят и уж точно на дух не переносят. Может, из пистолета в воздух пальнуть, они отвлекутся, а я и прошмыгну? Ага, как наивная мышь между двух опытных кошек-крысодавок с религиозным креном на оба полушария? Причём не только мозговых, прости меня господи…

— Дяденька, а ты чего здесь прячешься?

— Ой, — сказал я, вернувшись на землю после полуторасаженного прыжка вверх по вертикали. — Девочка, тебе никогда не говорили, что подкрадываться нехорошо? Я ж из-за тебя заикой мог остаться…

— Зайкой?!

— Заикой.

— Зайкой, зайкой, — убеждённо захлопала в ладоши шестилетняя кроха с короткой косичкой, в простеньком сарафане и с носом-пуговкой. — Ты — зайка!

— Нет, я большой и страшный дядя-казак! — подумав, поправил я. — А ты чего тут одна бегаешь, без друзей-подружек?

— А я к бабушке иду, вон она, у церкви стоит.

— Это которая? Людоедка с кривым зубом, в красной юбке справа или душегубка в синей кофте слева, с клюкой и злобным взглядом?

— С кривыми зубами? А-а… это бабушкина подруга бабка Маня, а моя бабушка Пелагея Дормидонтовна. Она хорошая. Она не кусается, она пирожки печёт!

— Ну, видать, мы с ней не в то время и не в тот час встретились. Припекла она меня по кумполу сзади, так что…

— Что?

— Ничего, — опомнился я, ловя себя на том, что уже начинаю жаловаться дитяти на её же бабушку. — Иди давай, не задерживайся.

— А ты зайчик! — абсолютно не в тему хихикнула девчонка, цапнула меня за руку и потащила за собой. — Идём, не бойся!

— Я? Туда?! Ни за что, там твоя бабушка!

— Идём, со мной не тронет…

Я попробовал было выкрутиться, да поздно. Если кто уверен, что у детишек хватка слабая, так с какой стороны посмотреть. Такая кроха, быть может, подкову и не согнёт, но взяла меня за мизинец так ловко, что я и дёрнуться не рискнул — оставит без пальца! Стараясь идти ровнее, не ойкать и вообще всячески соблюдать врождённое казачье достоинство, я позволил милому ребёнку провести себя пять — десять шагов и поставить перед расстрельными взглядами двух саблезубых хищниц. Скромный, тихий, кроткий, аки агнец на заклании.

— Глянь-кась, до чего обнаглели казаки-то, малым детям проходу не дают!

— И не говори, Пелагеюшка, вона как ручонку её махонькую стиснул, видать, чё хочет… Совсем Бога не боятся!

Я вытаращил глаза от пяти копеек до царского рубля, язык онемел от таких наездов, но оно и к лучшему, чего дитя донским матом пугать. А этих старых дур я щас просто пристрелю, умрут мученицами, а их родня мне, поди, ещё и спасибо скажет. Может, даже хлебушка дадут в дорогу до каторги Сахалинской…

— А я ить его сразу признала. Энто тот злодей, что на отца Силуяна в прошлый раз напасть хотел! В церковь лез без почтения, сапоги не чищены, глянцу нет, разит перегаром, как из поганой бочки!

— Точно! Это ж ему мы тогда вежливое замечание сделали, а он, невежа, к пожилым людям задницей обернулся, да и обхамил нас ни за что перед всем народом…

— Что ж вы врёте-то, бабушки?! Устыдились бы, — не сдержавшись, взвыл я. — Как можно такие речи при малом ребёнке вести?

— От опять к внучке твоей вяжется, — нехорошо улыбнулась старушка в красной юбке. — Так ить и держит её, так и не отпускает, как ему щас покажу… Я ему щас по лукошку так пну! Я ж за твою Настьку любого охальника порву не глядя! А не порву всего, дак оторву, что оторвётся… Бей его, Пелагеюшка-а!

— Не троньте моего зайчика! — неожиданно сдвинула бровки кроха, и веснушки на её мордахе грозно покраснели.

— Настенька, дитятко, внученька, ты чегой-то? — нежно запела бабка Пелагея, быстро пряча за спину железный кастет. — Иди себе домой. Это злой дядька, он тебя плохому научит…

— Он хороший!

— Настька, не спорь со старшими, — только и успели хором сказать две бабульки, как малышка босой ногой пнула одну под коленку, а когда та согнулась, натянула ей на глаза платок. Вторая грымза попробовала дать ей подзатыльник, но отшибла пальцы об вовремя подставленный мною эфес кабардинской шашки. Там рукоять из буйволиного рога, твёрдая…

— Зайчик, ты меня спас. — Вновь разулыбавшаяся Настенька прыгнула мне на руки, щёлкнула по носу и чмокнула в щёку. — Завтра придёшь ещё поиграть?

— Как получится, служба же, — честно ответил я, спустил ребёнка на землю и рванул в церковь, пока дорога была свободна, а оба цербера женского пола дюже заняты.

Храм божий встретил душеумиротворяющей тишиной, благостью и прохладой. Сорвав папаху на пороге, я успел широко перекреститься и только тогда тихо пошёл к стоящему опустив голову у иконы Казанской Божьей Матери Прохору. Он даже не обернулся…

Дата добавления: 2015-07-13