От издательства 10 страница

Такими надувательствами (или не надувательствами?) первые книги Кастанеды просто переполнены. Дон Хуан отказывается их разъяснять, а через некоторое время вовсе перестает вспоминать о них. В других же случаях он предлагает Кастанеде целую кучу подробностей, заставляет запоминать сложные колдовские ритуалы, рассказывает причудливые "магические" истории

- и это тоже исчезает неизвестно куда, словно выполнив уже свою загадочную роль; сходит со сцены, чтобы больше никогда не вернуться. Первые читатели этих опусов бывали заворожены именно такими невнятными тайнами, сумрачной экзотикой чудовищных теней, колдовских зелий, фантасмагорией психоделического бреда - впрочем, как и сам автор, полагавший эти эпизоды наиболее значительным соприкосновением с миром магии.

Вероятнее же всего, дон Хуан просто знакомил Карлоса с фрагментами иных описаний мира, чтобы заставить ученика усомниться в его собственном. Для этой цели он обычно использовал забавные идеи шаманов, мрачные образы древних магов, или опирался на собственную выдумку, интуицию, сообразительность.

Вспомните хотя бы, как дон Хуан "наделяет жизнью" предметы, чтобы вызвать к ним особое отношение ученика. Описывая мир, человек обычно поступает иначе, т.е. "живое" наделяет всеми качествами бездушного вещества. По сути, маг демонстрирует знакомый тоналю процесс, но наизнанку. Предлагая Карлосу воспользоваться трубкой для курения психотропной смеси, дон Хуан говорит так:

"Первый шаг - полюбить трубку. На это нужно время." (I, 59) И в другом месте: "Трубку я получил от моего бенефактора, и за долгие годы общения с трубкой я с ней сросся. Она вросла в мои руки. Вручить ее, например, тебе, будет серьезной задачей для меня и большим достижением для тебя - если, конечно, у нас что-то получится. Трубка будет в напряжении от того, что ее держит кто-то другой, и если один из нас сделает ошибку, то она с роковой неизбежностью сама расколется, или, скажем, случайно выскользнет из рук и разобьется, даже если упадет на кучу соломы. Если это когда-нибудь случится, то, значит, конец нам обоим, о себе не говорю." (I, 57)

Так мог бы рассуждать дремучий шаман, первобытный охотник, вся жизнь которого построена на суевериях, или человек с явными отклонениями психики. Все эти магические фигурки из дерева с воткнутыми шипами, светящиеся и болтающие олени, мудрые ящерицы, посещающие далекие миры о зашитым ртом (чтобы не проболтались!) - кто будет принимать всерьез подобную ерунду! К тому же, каждый эпизод не имеет полноценного завершения, не вписывается ни в какие метафизические конструкции, оставляя впечатление злонамеренной шизофренизации как автора, так и читателя. Не забудьте также о магических кристаллах, о зернышках, наделяемых убийственной силой, и, наконец, о великолепном Мескалито, который, словно Люцифер на троне, восседает среди одержимых вассалов, творящих свои сумасшедшие ритуалы. Христианская церковь усмотрела бы здесь чудовищный грех и безусловную бесовщину. И суеверный Карлос наверняка сбежал бы из этого дома умалишенных, но, помимо любопытства, его удерживала одна странность: нигде он не сталкивался с корыстью (посюсторонней или потусторонней) - главным атрибутом зла в представлении религиозного человека. Ни золота, ни девиц не предлагали ему "демоны", никто не посягал на его "бессмертную душу" и т.д. и т.п. Да, его подвергали жестоким испытаниям, бессовестно надували - но пошло ли все это во вред? Сбегая в ужасе, он всякий раз возвращался, потому что тело его накапливало силу, делалось свободней, и телу это нравилось. Застоявшиеся образы описания мира рушились, и от этого становилось легче дышать.

Хотя людям впечатлительным (не говоря уже о педагогах) подход дона Хуана к изменению описания мира у ребенка может показаться даже изуверским. В начале третьей книги ("Путешествие в Икстлан") дон Хуан излагает свои идеи насчет перевоспитания хулиганистого и капризного мальчишки. Во-первых, ребенка должен отшлепать на виду у всех неизвестно откуда взявшийся "жуткий ублюдок", нанятый для этой цели в каких-нибудь трущобах. Здесь мальчик увидит его впервые. Все должно произойти для него внезапно и необъяснимо, как раз в тот момент, когда он начнет себя дурно вести. Ну, а после того, как ребенок станет более управляемым, его следует отвести... в морг. "... Скажешь своему другу одно, последнее: пусть найдет способ показать сыну мертвого ребенка. Где-нибудь в больнице или в морге. И пускай мальчик потрогает труп. Левой рукой, в любом месте, кроме живота. После этого он станет другим человеком и никогда уже не сможет воспринимать мир так же, как раньше." (III, 446) Мы бы не стали рекомендовать этот способ воспитателям, но смысл его сводится к тому же: разрушение всех ключевых стереотипов восприятия при помощи целостного набора средств - разума, разговора и конкретно-чувственного переживания. А чтобы преодолеть довольно высокую адаптивность тоналя, надо всегда заставать его врасплох - чем угодно, хотя бы дикими воплями, как поступал непредсказуемый баловник дон Хенаро.

Кстати, существует совершенно иной способ застать тональ врасплох. Маги издавна пользовались им, заставляя учеников принимать мощные галлюциногены (как, например, мескалин, содержащийся в кактусе Lophophora). О механизме действия "растений силы" мы еще поговорим отдельно. Сейчас нам хотелось бы обратить ваше внимание на один факт, который не так уж бросается в глаза. Вспомните, как настойчиво дон Хуан добивался от Кастанеды подробных и связных отчетов о любых перипетиях его психоделических видений. Он незаметно заставлял ученика изо всех сил концентрироваться на ярких и путаных образах, исподволь вызывая в нем особое отношение к феноменам "того мира". Чем больше Кастанеда думал о них, тем реальнее становилось пережитое. Устранение пропасти между ординарным восприятием и галлюцинацией есть разрушение еще одного ключевого стереотипа. "Самое продуктивное состояние, - как-то сказал дон Хуан, - это когда мы уже ни в чем не уверены." Так приоткрывается завеса _тоналя_, за которой таится Непостижимое.

В свое время Кастанеда, по-видимому, и сам не понял глубины тех преобразований, которым на протяжении лет его подвергал дон Хуан. Это ясно из его ответа на вопрос корреспондента _Psychology Today_ Сэма Кина:

"С. К.:... Являлось ли это обучением новой системе значений и соответствующего описания или же это было лишь методикой освобождения от прежней системы - для того, скажем, чтобы увидеть мир глазами изумленного ребенка?

К. К.: Здесь у меня с доном Хуаном разногласия. Я утверждаю, что он меня _реглоссировал_ (т.е. изменил систему глосс), а он убежден, что, напротив, - _деглоссировал_ (т.е. освободил от системы глосс вообще. - Примечания везде мои. А. К.)."

Здесь можно привести целый ряд аргументов в пользу мнения дона Хуана. Мы ограничимся лишь некоторыми. Цель хуановских уроков заключалась в раскрепощении прежде жестко фиксированного режима восприятия и системы интерпретаций воспринимаемого. Успех занятий не мог сводиться к столь же жесткому переходу в любую иную, даже самую экзотическую систему оценки перцептивных сигналов хотя бы потому, что на практике маг вынужден постоянно манипулировать восприятием, меняя методы интерпретации по собственному усмотрению, каждый раз учитывая степень ее адекватности и эффективности. Иначе как объяснить, что дон Хуан настоятельно призывает к _свободе_? Привязанность к той или иной системе глосс не имеет ничего общего со свободой.

Во-вторых, при переводе в другую систему глосс ее предлагают систематически и стремятся вызвать полную и всестороннюю картину "виртуальной" реальности. Дон Хуан чаще всего поступает как раз наоборот: все у него фрагментарно, ничто не доведено до конца, образы то и дело исчезают, либо изменяются до неузнаваемости, чтобы затем уступить место другим, мало связанным с предыдущими.

Кроме того, ценность всякой системы глосс заключается в ее _разделяемости_ с определенной общностью людей, которые подтверждают вашу общую синхронность и единство коллективного опыта. Что же мы видим у дона Хуана? Сколько раз за годы обучения он повторял Кастанеде: "То, что ты видишь в _нагуале_, - твое личное дело"! Каждый видит свое, и никто не имеет права утверждать, что созерцает истину как она есть. Хуже того, надеяться на повторение даже этого "субъективного" опыта - пустое дело. Нельзя знать, каким окажется твое восприятие в следующий раз, как бы ты ни старался соблюсти все условия.

И наконец: подлинная _глоссировка_ непременно включает в себя идею противопоставления между _истинным_ и _ложным_. Вам обязательно нужно верить, что в избранной системе вы воспринимаете _правильно_, а в других - _искаженно_, смутно, нечетко, неадекватно. А дон Хуан только и знает, что с одинаковой радостью потешается как над ограниченностью банального мира обывателя, так и над впечатляющими фата-морганами обалдевших учеников и разных доморощенных мистиков. Даже собственная традиция, по его мнению, в избытке может предложить массу "сверхценной" чепухи, из которой можно настряпать сколько хочешь увлекательных систем, да только сами по себе они совсем не нужны "магу". Вот если вы вступаете в религиозную секту или решаетесь воплотить в полном объеме концепции какой-нибудь из йогических школ, тогда реглоссировки не избежать. Что же касается дона Хуана, то он ищет _только свободу_.

2. Сила безвестности

Свобода - свободой, а "от себя не убежишь" - гласит народная мудрость. По Канту, как мы знаем, человек становится личностью благодаря самосознанию, которое отличает его от животных. Объединяясь с себе подобными, личность становится социальной - тогда мир перестает быть простой совокупностью "внешних" вещей, становится человеческим миром, а индивид обретает "социальное лицо". Следуя традиции дона Хуана, мы назовем "социальное лицо" _образом себя_ и согласимся, что таковой образ является одним из важнейших центральных элементов _описания мира_. Иными словами, тональ творит не только внешний мир, но и свою собственную личину.

Помните, как дон Хуан со своим учеником часами просиживал у городской церкви, демонстрируя на примере прохожих самые неказистые физиономии, которые способен взрастить на себе тональ, если его не дисциплинируют определенным образом? Но _образ себя_ - это тот главный рычаг, который приводит в движение всю громадину эгоистического механизма; потенциально в _образе себя_ заложены все перспективы развития человеческого индивида и все бездны его возможного падения. Мы говорим, что нас делают обстоятельства. Неправда, нас делают суждения, умозаключения, оценки по поводу обстоятельств, а иногда и в отсутствие таковых. _Образ себя_ - результат длительной фиксации внимания, долгих разговоров тоналя с самим собой, убеждений, логических натяжек, интуитивных заклинаний, которые в некий загадочный и неосознаваемый миг становятся верой: "Я - такой."

Однажды родившийся образ создает два типа ограничений, и оба они "ужесточают" нас, делают монотонными, негибкими, навсегда застывшими существами. _Внутренние_ ограничения касаются, прежде всего, стереотипов общественного поведения, мотивов и оценок любых действий, производимых нами самими. (И не только прилюдно! Социум существует уже не только среди аудитории, в коллективном труде и т.п. - социум "живет" в нашей голове, даже когда мы уединились, читаем книжки или принимаем душ.) _Внешние_ ограничения непосредственно происходят из внутренних и касаются "оценок": нас сковывает мнение "других", их отношение к нам, ожидания, их представления о "хорошем" и "дурном", "предсказуемости" и "непредсказуемости".

Неосознанно любой индивид всегда стремится к т.н. "социальной конгруэнтности", т.е. пропорциональной соразмерности _образа себя_ со всеми видами социального воздействия на него (лучше сказать, социального _принуждения_). Такая конгруэнтность присуща любой социальной ячейке, с которой себя отождествил тональ в процессе напряженного самоубеждения. В неразрывном единстве с образом себя существует весь личностный механизм, а особенно - те его компоненты, что нам в данном случае интересны, т.е. _мыслительный_ и _перцептивный_.

Психологическая история человечества изобилует такого рода примерами. Дон Хуан, рассматривая историю человеческого общежития, прибегает к такому емкому понятию, как _тональ времен_.

Например, субъект средневековой истории качественно отличается от античной личности. Он должен быть корпоративен, связан узами служения и верности со своим сюзереном, он - часть универсалистской общины христианской церкви. Феодальное общество стремилось ликвидировать индивидуальные проявления, так как видела в индивидуальности, прежде всего, деструктивное начало. Что же касается социальной структуры Нового времени, то здесь поведение индивидов не нуждается в иных регуляторах, кроме колебаний хозяйственной конъюнктуры. Их существенной чертой является тенденция к "торговому", "деловому" поведению в самом широком смысле. Личность оказывает услуги другому, лишь ожидая взаимности. Для такого типа характерна экстравертивность, перцептивная точность (т.е. жестко фиксированная адекватность на усложнившееся _описание мира_), стремление к получению информации и корыстному ее использованию. При этом речь идет не только о материальных возможностях, но и о престиже, знаниях, влиянии и т.п. Из-за того, что социальная позиция в новом обществе является одновременно доступным и сверхценным достижением, характерной чертой общественно активных личностей становится _конформизм_ - постоянное приспособление к общепринятым положениям и ценностям, стремление избежать подчеркивания индивидуальных черт.

_Образ Я_ - структура изменчивая и зависит от актуальных в данный момент ситуаций, оценок других людей. Образ актуального социального окружения также весьма нестабилен и подвержен конъюнктурным изменениям. Представления о целесообразности собственного поведения, смысла своего существования не являются, как правило, продуктом индивидуального опыта, спонтанной избирательности, чаще они детерминированы соображениями карьеры, гарантиями жизненных успехов в определенных условиях.

Нас интересует, прежде всего, в какой степени _социальный_ аспект тоналя несет ответственность за ограничения перцептуальных способностей человека. Если мы согласились, что наша сущность (личностное "Я") потенциально свободна, то нам требуется понять, каким именно образом социальность препятствует осуществлению этой свободы. Назовем суть нашего общественного бытия _интеракцией_, т.е. взаимовоздействием. Человеческая интеракция, снабженная мыслительным и перцептуальным механизмом, - не такое уж простое явление. Достаточно сказать, что люди не просто реагируют друг на друга, но, в первую очередь, _интерпретируют_ и определяют взаимные действия. Их реакции не вызываются непосредственно действиями другого, а основываются на значении, которое они придают подобным действиям. Таким образом, интеракция людей опосредуется использованием _символов_, их интерпретацией или приданием значения действиям другого. Это опосредование эквивалентно включению процесса интерпретации между стимулом (сенсорным сигналом) и реакцией. Как видите, именно работа тоналя всесторонне окрашивает попытки человеческих существ со-общиться, возвести любую (пусть даже самую незначительную) структуру, институт коллективного действия. При этом стимулом действия оказывается _значение объекта_ в приложении к сконструированной (тем же тоналем) потребности.

Значение объекта придается ему индивидом. Индивид не окружен уже существующими объектами, которые воздействуют на него и вызывают его действия. Он сам конструирует свои объекты, исходя из интерпретаций деятельности и потребности. Человек противостоит миру и другим людям посредством _значений_, формирование которых - развивающийся коммуникативный процесс, в ходе которого индивид замечает предмет, оценивает его, придает ему значение и решает действовать на основе данного значения. Учитывая предъявляемые ему социальные требования и сталкиваясь с неприятными ему интерпретациями (недружелюбная среда, отсутствие поддержки, враждебность, конкуренция и т.п.), индивид противопоставляет себя подобным явлениям, принимая или отвергая их, или преобразуя в соответствии с тем, как он их определяет или интерпретирует. Следовательно, "_поведение человека не является результатом давления окружающей среды, стимулов, мотивов, социальных установок или идей_, - как писал американский социолог Г. Блумер. - _Оно возникает в результате того, как он интерпретирует эти вещи и обращается с ними в действии, которое он конструирует_." (_Курсив_ мой - А. К.)

Если же мы назовем "эти" вещи своими именами, то чаще всего выяснится, что речь идет о людях, о себе подобных, о референтной среде, которая, оставаясь для нашего "личностного Я" стимулирующим, но бесконечно "внешним" веществом, имеет наглость порицать или восхвалять, судить или оправдывать, как будто мы принадлежим им по праву. Сколько зла, зависти, дурных советов и бессмысленных предостережений сыплется нам на голову со всех сторон! Более того, наш _образ себя_ волей-неволей формируется, питаясь этими миазмами, уподобляется банальному шаблону, то и дело цепляемому на нас участливыми "доброжелателями".

Невольно вспоминаются слова апостола Павла, уместные здесь, хоть и сказанные по другому поводу: "Не боишься ли ты, что твоя мысль или ты сам будешь опасен для соседа?"

Неудивительно, что отказ от социального Я, "Я для других", во имя полноценного, спонтанного и свободного переживания "Я для себя", для многих мистиков и религиозных адептов кажется спасительной идеей. "Уход от мира", "уход в _безвестность_" всегда манили мудрецов и пророков, не желавших потерять сосредоточенность, необходимую для постижения Реальности, Бога. Чаще всего эти идеи принимались учениками буквально: йог уходил в пещеру, монах - в монастырь, подвижник - в пустыню. Такое простое действие не меняет ничего в природе. _Социальный_ человек остается таким же даже в абсолютной изоляции. Действительно упорного труда требует _внутреннее_ изменение, для которого вовсе не нужна келья или шалаш.

Например, Чжуан-цзы, мысли которого мы часто и с любовью приводим, называл всю совокупность социокультурных структур "постоялыми дворами" на пути к истине. Мудрые люди могут остановиться в них на ночлег, но не задерживаются там. Наутро они снова пускаются в странствие по неведомым дорогам беспредельных пространств. "... правда мира, - говорит он, - в том, чтобы быть возвышенным без горделивых дум, воспитывать себя, не думая о гуманности и справедливости, править, не имея заслуг и славы, пребывать в праздности, не скрываясь на реках и морях, жить долго без аскетических упражнений, обо всем забыть и всем обладать, быть безыскусным и не ведать пределов... "

Заметьте: в этом высказывании нет ни малейшего намека на демонстративную, "принципиальную" асоциальность ("править, не имея заслуг и славы") - речь идет о растождествлении с социальным механизмом, с его угнетающей фиксацией, т.е. о специальной "внутренней" работе, результатом которой становится свободное участие в общественных действиях, не привязанное к опутавшим их стереотипам, условностям, эмоциональным стимулам, мотивам и целям. Предлагаемое иное качество социального участия, разумеется, не может быть массовым - по крайней мере, в нынешнем состоянии общества, и, тем не менее, это единственный способ превратиться из объекта экономических манипуляций в человека Реальности, в человека Бытия.

Дон Хуан, для которого разрушение _образа себя_ является важнейшим шагом на пути к преодолению описания мира, предлагает Карлосу оригинальный метод "неделания себя":

"Я уже знаю, что ты считаешь себя порочным, - произнес дон Хуан. - И это - твое "делание". Теперь я предлагаю тебе подействовать на это "делание" другим "деланием". С этого момента в течение восьми дней тебе следует себя обманывать. Вместо того, чтобы говорить себе, что ты отвратителен, порочен и бестолков, ты будешь убеждать себя в том, что ты - полная этому противоположность. Зная, что это - ложь, и что ты абсолютно безнадежен.

- Но какой смысл в этом самообмане, дон Хуан?

- Он может зацепить тебя и привести к другому "деланию". А потом ты осознаешь, что и то, и другое - ложь, иллюзия, что они нереальны, и вовлекаться в какое бы то ни было из них, превращая его в основу своего бытия, - нелепо, что это пустая трата времени, и что единственной реальностью является существо, которое живет в тебе и удел которого - смерть. Достижение этого существа, отождествление себя с ним и его самосознанием есть _неделание_ самого себя." (III, 655)

И здесь дон Хуан очень четко определяет сущность своего принципа, о котором мы уже говорили выше: в отношении к образу себя он стремится произвести не _реглоссировку_ (скажем, превратить "порочного" Карлоса в благодетельного и мудрого), а именно _деглоссировку_, т.е. показать, что _всякий_ образ себя есть ложь, иллюзия, и верить в него - нелепо. Потому-то данная работа может называться исключительно "неделанием", так как противоположна любому "деланию" по существу.

С другой стороны, мы должны бы спросить себя: а в чем же неизменно демонстрирует образ себя свою консервативную и упрямую сущность? Какова, в главных чертах, его сущностная манифестация? Первое, что бросается в глаза, - это однообразная последовательность стереотипов в любом действии. Мало того, что мы подкрепляем стабильный (т.е. ограниченный) образ себя внутренними разговорами, языком вообще, мы еще и постоянно реализуем этот набор штампов действиями. Каждый из нас - тщательно сработанный, набитый огромным числом деталей штамп. И поэтому мы предсказуемы. Дон Хуан учил Кастанеду "убегать от самого себя" во всех ситуациях, где это только возможно. Для этого он даже учил его охоте.

"Охотник не уподобляется тем, на кого он охотится. Они (добыча) скованы жесткими распорядками, путают след по строго определенной программе, и все причуды их легко предсказуемы. Охотник же свободен, текуч и непредсказуем." (III, 527)

"Чтобы стать охотником, ты должен разрушить все свои распорядки, стереть все программы. Ты уже здорово преуспел в изучении охоты. Ты - способный ученик и схватываешь все на лету. Так что тебе уже должно быть ясно: ты подобен тем, на кого охотишься, ты - легко предсказуем." (III,

527) А потом со смехом предложил Карлосу для начала отказаться от ежедневного ленча в одно и то же время.

Стереотипы поведения, как мы уже сказали, - продукт человеческой социализации. В предыдущих главах нам довелось достаточно порассуждать о пользе и вреде социальности для человека - не будем на этом останавливаться. Обстоятельства нашей жизни почти всегда есть тоже продукт общества. Нас интересует теперь, как и в силу каких мотивов личность в таких обстоятельствах реализует себя? Личность уже во многом "безвестная" для социума, остановившая ключевой стереотип общественного поведения.

Дело в том, что, отключившись от общественных обстоятельств, человек прежде всего утрачивает в них опору и ориентир. Как причина и мотив поведения обстоятельства отпадают, обесцениваются, что создает для человека совершенно новую ситуацию. Он ничем не мотивирован, а что-то делает. Что, почему, в силу чего? Поскольку человек не является больше выразителем, представителем или защитником чего бы то ни было, ничто за ним не стоит и ни с чем он не сообразуется, то ответ может быть только один - он действует ни для чего, ни почему, беспричинно и бесцельно, он действует от себя. Это - открытие, открытие личности-мотива, личности как мотива поведения.

Человек способен "отключаться" от обстоятельств - созерцать, задумываться, решаться, чтобы затем вновь вернуться к ним. Но здесь речь идет о чем-то гораздо менее условном - ни созерцательности, ни задумчивости, ни выбора, ни возврата. Не временное отрешение, а абсолютный отрыв. Обнаруживающаяся личность - это непосредственная и одновременно окончательная причина деятельности, человек, за которым и перед которым ничто не стоит. Можно сказать, что это своего рода измена обстоятельствам (моралисты скажут - измена самому обществу!), то есть противостояние обстоятельствам, постоянство независимости от них. Это не дух сопротивления, а абсолютное безразличие - все многообразие обстоятельств сокращается для личности в одно определение - безличное. (Между прочим, особым защитником прав личности, вынужденно пребывающей в социуме, выступал Шарль Бодлер: "При перечислении многих "прав человека", которое мудрость XIX века так часто и с таким удовольствием предпринимает, были забыты два достаточно важных права, а именно: право противоречить самому себе и право на уход." Ш. Бодлер. Эдгар По, его жизнь и произведения. -

_Курсив_ мой. А. К.)

А дон Хуан как раз и призывает к уходу - изящному, таинственному, магическому по существу; уходу из мира повседневности, где никогда не может случиться ничего принципиально нового, в мир Непостижимого, в мир Вечности, где есть только одна, истинная Реальность - нагуаль. Хитрую уловку, придуманную магами для этой цели, он называет "стиранием личной истории".

"Нельзя ли уточнить, что имеется в виду, когда ты говоришь "избавиться от личной истории"? - спросил я.

- Неужели тебе не ясно? - драматически сказал он. - Твоя личная история постоянно нуждается в том, чтобы ее сохраняли и обновляли. Поэтому ты рассказываешь своим друзьям и родственникам обо всем, что делаешь. А если бы у тебя не было личной истории, надобность в объяснениях тут же отпала бы. Твои действия не могли бы никого рассердить или разочаровать, а самое главное - ты не был бы связан ничьими мыслями." (III, 460-461)

Последовательная разъидентификация всех компонентов образа себя - вот исключительная цель этой практики. Это не театральная таинственность, не многозначительные недомолвки с целью привлечь внимание. В конце концов, не так уж важно, какие события вашей личной истории становятся достоянием других; факт известности еще не делает их частью личной истории. Она "стирается" тогда, когда мы более ни в какой степени не связаны всем предыдущим - поступками, эмоциями, памятью, привычками и т.д. "Стирание личной истории" - дисциплина, в основном, психологическая. Каждый внутренний шаг личности должен быть свободен от груза прошлого, вы должны двигаться свободно, не подчиняясь никаким стереотипам "социального Я". И тогда никто не сможет составить о вас устойчивого мнения - ваша внутренняя спонтанность развеет любую "мыслеформу", сотканную на вас друзьями иди недоброжелателями. Вы пройдете сквозь их энергетические "препоны", как дым. "Чтобы путешествовать в другие миры, - сказал Кастанеда, - и затем возвращаться, следует оставаться незаметным. Чем больше о вас известно, тем менее вы свободны. Вы попросту будете лишены свободы передвижения... "Стирание личной истории" - один из первых и самых главных уроков дона Хуана. Последовательное окутывание себя туманом не позволит никому принимать вас за нечто само собой разумеющееся и предоставит вам простор для личного изменения..."

В нашем многословном мире, где ценят точную информацию и опредмечивают все живое, свободный человек - это человек, в первую очередь, безвестный, неведомый. Неведомый как другим, так и самому себе.

3. Мир рушится

_Здравствуй, моя смерть.

Я рад, что мы говорим на одном языке.

Мне часто был нужен кто-то,

Кому все равно, кто я сейчас,

Кто знает меня и откроет мне двери домой_.

Б. Г.

Тень грандиозного розыгрыша постоянно как бы витает над всевозможными "экспериментами" индейских магов, когда они берутся знакомить Карлоса Кастанеду с таинственностью, которая, по их мнению, составляет суть нашего повседневного мира. Мир - это непостижимая тайна, но заметить ее за серым однообразием рационально сложенного фасада могут лишь отчаянные бунтари - им все нипочем, они презирают условности архитектуры, законы устойчивости и целесообразности, ясность и прагматизм структур. В некотором метафорическом смысле это равнодушные к цивилизации параноики, готовые с кувалдой в руках безо всякого сожаления крушить как вычурные анфилады предков, так и модерновую геометрию бездумно одинаковых интерьеров. Если уж и дальше следовать такой драматической аллегории, то тайна бытия являет им свой невиданный свет именно в _разломах_ - там, где вдруг обваливается несущая плоскость, где разодранное покрытие демонстрирует в лохмотьях бессмысленный узор, где вещи наяву открывают присущую им нефункциональность, чистую бытийственность, прах. Такое освобождение от смысла можно высмотреть, наблюдая руины. В самом деле - что за ними, кроме памяти, а память, как известно, сродни воображению? Стоит отказаться от памяти, забыть, и останется лишь совокупность теней, бликов, положений и форм, о которых можно сказать только одно: они _есть_.

Подобным образом раскрепощенное мескалином сознание Хаксли воспринимало чудесно непостижимую структуру форм, пока "протрезвевший" тональ не испортил все представление радостью банального узнавания: "Стул!" А прежде перед Хаксли во всей своей первозданной красоте возвышались именно _руины_ - "обломки" описания мира, сквозь которые проливался несказанный свет чистой Реальности. Возможно, как раз на "обломках" художник и находит материал для подлинного искусства - ведь по сей день никто не знает, в чем содержится источник красоты, и почему творец почти инстинктивно ищет ее в "естественности", в "не-сделанности", в овеществленной спонтанности и релаксации перцептуальных шаблонов.

Дата добавления: 2015-08-31