Багдадский вор 14 страница

– А ты сам пробовал ходить в этой душегубке?!

– О, если, конечно, мой мужской опыт может хоть что-нибудь значить в вопросах законов, данных свыше всем истинно верующим мусульманам, то я бы…

– Вот и молчи! – добросердечно посоветовала девица. – Под этой сеткой на жаре все румяна, белила и сурьма сплавляются в такую маску, что, сняв паранджу, я могу шайтанов распугивать одной улыбкой. Нет уж! Носила пару раз, избави аллах от такой прелести…

– Но разве взгляды мужчин, бесстыже пялящихся на ваше лицо, не наводят достойную дочь правоверного на грешные мысли? – продолжал домогаться Ходжа, Оболенский лишь молча прихлёбывал вино, явно наслаждаясь их спором. Ахмед, тот вообще молчал, изредка восхищённо похрипывая, когда возлюбленная слишком сильно вжимала его плечиком в стену.

– Меня? Грешные мысли?! Отродясь не посещали! – уверенно парировала могучая Ирида. – Да и мужчин, таращащихся на меня, – тоже! Они, скорее, в стороны шарахаются, а если и успевают о чем-либо подумать, так только о бегстве. Словно я – слон… или кого-то задела нарочно!

– А… вы случайно?

– О аллах, конечно, случайно! Сбила двух стражников на базаре, стукнулась бедром о некрепкую лавку пряностей, смахнула локтем какие-то тюки с тканями, да мало ли… – В небрежном жесте рассказчицы сквозила такая простодушная нега, что уточнять количество разрушений не хотелось.

– Да, было бы из-за чего шум поднимать, – раздумчиво согласился Насреддин. – Тем более что ваш высокопоставленный отец наверняка сумел успокоить пустых злопыхателей…

– Папа?! Вот уж нет! Он за меня никогда не заступается, хочет, чтоб я училась самостоятельности. Приличной девушке трудно пробить себе дорогу, но мы с сестрой не сдаемся!

– Упс… – На этот раз Оболенский от удивления едва не поперхнулся вином. Представить на багдадском базаре двух таких богатырш – было выше его сил! – Прошу прощения, так у вас ещё и сестричка есть?

– Есть, хвала аллаху! – довольно потянулась аль-Дюбина. – Сводная, не родная… Но я её очень люблю! Если кто только попробует обидеть – в порошок сотру! И кое-кого уже стёрла, между прочим… О! А вот, кажется, и она, моя милая Епифенди…

В стену лавки легонько постучали. Лев и Ходжа махом отпрянули в угол, понимая, что если сейчас сюда войдет сводный дубликат… Увы, их надежды жестоко обманулись. Что их, кстати, несказанно обрадовало! Такой вот житейский парадокс…

* * *

Бога любить легко, религию – трудно.

Крамольная мысль

Вы спрашиваете себя, а почему, собственно, этому русскому парню всё так легко удавалось? Ну, хорошо – не вы спрашиваете, вам это, возможно, до фени, я сам неоднократно задавал себе подобные вопросы. Лев был (и есть!) белокож, голубоглаз и лицом, и телосложением явный представитель славянского типа. Каким образом черноволосые и узкоглазые азиаты принимали его за своего?! Почему он сам, в конце концов, не чувствовал себя «белой вороной» на фоне коренных жителей Востока? Ведь против него было всё: религия, культура, речь, общественное устройство, даже сама генетика! Или, правильнее, генотип? Короче, он ведь был слишком не как все! Слишком. И всё-таки… Думаю, основная причина в том, что сам Лев об этом попросту не задумывался. В зеркала себя не разглядывал, на палящем солнце загорел быстро, голубыми глазами его пока никто всерьёз не попрекал – чего ж было пузыриться раньше времени? То, как конкретно выглядели окружающие (то есть их массовая принадлежность к монголоидной расе), лично Оболенского нисколько не волновало. Как и большинство русских, он отличался необъяснимой широтой души, понятий и взглядов. Главное, внутренняя сущность человека, а не его внешняя оболочка. Нет, ну внешность тоже – большое дело, просто если бы вы в то время попытались доказать Льву, что все окружающие люди не такие, как он… Полагаю, для вас бы это плохо кончилось. Багдадский вор – Лев Оболенский не признавал никаких различий (расовых, религиозных, политических и т.д.), исключение – разве что различие полов. Вот тут уж он был болезненно традиционен, и, как окажется в дальнейшем, не зря! А посему ощущал себя в атмосфере бурлящего Багдада как рыба в воде или слон в посудной лавке. Одной – всё по кайфу, другому – по барабану…

Что же касается местных, то первым подозревать нашего героя начал всё тот же Ходжа Насреддин. Он случайно обратил внимание на то, что Лёва не творит каждодневные намазы, не знает, как надо вести себя в мечети, и говорит порой такое и таким цветистым восточным языком… Намаз, между прочим, совершается минимум дважды в день. А особо праведные мусульмане вообще молятся по пять раз, ибо так установлено Кораном. Оболенский и в самом деле даже близко не представлял себе, что и как он должен делать. Подсмотрев пару раз, как совершал вечернюю и утреннюю молитвы старый дедушка Хайям, он запомнил примерный порядок действий. Но вот повторить тот же текст, да ещё на древнеарабском, увы… Поэтому слова он добавлял свои, и мусульманский намаз по Оболенскому звучал примерно так: «Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое, да приидёт царствие Твое…» Насреддина по первому разу едва кондрашка не хватил! А как насчёт ритуального омовения? Да нигде на свете «тахарат» не делают с фырканьем, хрюканьем и мытьём себя под мышками… Потом, молодой Багдадский вор никак не мог уловить всех тонкостей религиозного этикета. Ну, например, что встреченному на пути мулле или муфтию надо низко кланяться, пытаясь поцеловать край его одежд, а не панибратски жать руку. И оборванных дервишей гнать в шею не положено, они святые люди, просят – дай, а не то Аллах накажет. (Оболенский давал… редко, когда уж очень доставали, но как давал! Многие дервиши уходили потом в горы практиковаться в боевых искусствах, чтобы когда-нибудь встретиться и отомстить…)

И в жестокий восточный ритуал шахсей-вахсей вмешиваться не надо. А то вот прямо сегодня, когда крал на базаре вино для аль-Дюбины, увидал человека, хлещущего себя плетью по обнажённой спине. Глаза безумные, камча уже мокрая от крови, сам шатается и всё бормочет что-то религиозное… Добрая душа, Оболенский подхватил мужичка, плеть отобрал и выбросил, а на исхлестанную спину вылил полбанки розового масла, стыренного тут же поблизости. Что началось!.. Когда подоспели прочие самоистязающиеся, первый мазохист, рыдая от обиды, тыкал пальцем в сторону «избавителя» – Лёву едва не прибили! Он-то потом рассказывал друзьям об этом со смехом, но сомнения Ходжи только крепли – его друг какой-то не такой, не сплошь мусульманский…

Однако вернёмся к описываемым нами событиям. Мы остановились на том, что в дом-лавку-хибару-сарай-палатку башмачника Ахмеда вошла сводная сестра его возлюбленной – Ирида Епифенди.

– Есть Бог на свете, – глубокомысленно порешили соучастники, церемонно пожимая друг другу руки, а в их глазах вспыхнул здоровый охотничий азарт истинного мужчины. Стоящая перед ними девчушка лет восемнадцати была изумительно хороша: ярко-рыжие от хны волосы, изумрудно-зелёные глаза, точёный носик с горбинкой, чуть жеманные губки и стройная спортивная фигурка в ярком костюме уличной танцовщицы.

– Моя возлюбленная сестричка. – Аль-Дюбина встала с башмачника, покровительственно приобняв родственницу за плечи. – Подрабатывает на жизнь танцами и показывает фокусы, а я иногда слежу, чтоб её не обижали.

– Неужели бывали прецеденты? – деланно удивился Лев. Девушка была настолько мила, что её хотелось защищать здесь же и сейчас, причём не важно от чего.

– Претенденты?! – не поняла могучая Ирида, а её тёзка, покраснев, опустила глазки. – Да какие там претенденты… О законном браке по Шариату никто и думать не хочет, а вот затащить к себе в шатёр уличную танцовщицу многие считают единственно правильным… Скоты!

– Невежи! – поддержал Ходжа.

– Хамьё! – уверенно добавил Оболенский, и все обернулись в сторону Ахмеда, ожидая его реакции.

Вопреки всеобщим чаяниям, башмачник вдруг предложил нужное и своевременное решение:

– Давайте лучше выпьем за двух самых прекрасных звёзд Востока, двух самых добродетельных и замечательных девиц из всех, когда-либо носивших гордое имя Ириды!

В результате весь вечер прошёл в непринужденной, праздничной обстановке. Аль-Дюбина целенаправленно целовала своего возлюбленного, а тот страшно ревновал её к Ходже. Сам Насреддин старательно крутился вокруг гораздо более скромной сестрицы, составляя постоянную конкуренцию ретивому Оболенскому. Рыженькая Ирида говорила мало, тихо, но охотно смеялась шуткам обоих друзей, а те просто блистали остроумием. Где-то после третьей пиалы внебрачная дочь визиря упросила сестру станцевать, и та, аккомпанируя себе маленьким бубном, шагнула в центр ковра. Удар босой пяткой об пол, звон монист и ножных браслетов, плавные изгибы бёдер, забившихся мелкой дрожью, и… яркое покрывало слетает с золотистых плеч, газовым облаком опустившись между Оболенским и Насреддином. Ах, что такое танец живота на Востоке… Это поэзия в её высшей духовной ипостаси! Это живой пламень всепоглощающей страсти, идущий из самых неизведанных глубин сокровенного таинства женщины! Это вода жизни, пробуждающая старцев, опьяняющая зрелых мужей и наполняющая упоённым светом души неопытных юношей… Каждое движение выверено веками и потому неповторимо! Каждый жест словно плавится от невыносимой любви и потому непереносим для взгляда! Каждый изгиб пахнущего мускусом тела поднимает вас к заоблачным высям и оттуда швыряет в пыль, потому что нет на свете таких слов, и таких чувств, и такой сладостной боли… Только блеск глаз, только звон бус, только оглушающий стук сердца!

Сводные сестры ушли уже затемно. Поглощённый своей любовью Ахмед заторможенно прибирал лавку, вынося мусор и разбирая посуду. Лев и Ходжа неподвижно сидели всё в тех же позах, в каких их застал искрящийся танец, и не могли пошевелиться. В остекленевших глазах Багдадского вора отражались разноцветные танцовщицы, а вялые губы домулло бессвязно шевелились, пытаясь вслух произнести имя рыжеволосой пэри из недоступных райских кущ ближайшего базара. Они и уснули так же сидя, попросту прикрыв глаза и отдавшись сладострастным грёзам. Но самое удивительное вы отметили бы, заглянув в это время на задворки лавки башмачника. Там стоял совершенно остолбеневший осёл с переплетенными меж собой ушами, высунутым языком и блаженно окосевшим взглядом. Видимо, любопытный Рабинович имел глупость подсматривать за танцем в щёлочку… Утром все встали мрачные. Нет, не все: восхищённый влюблённый носился взад-вперед, как солнечный зайчик, приставая к товарищам с дурацкими вопросами типа: «Правда, она прелесть? А как вы думаете, она меня любит? Ну разве я достоин такого счастья?!» Лев, не разжимая зубов, послал счастливчика так далеко, что тот обратился за разъяснениями к домулло. Тот тоже добавил, для корректировки курса, и Ахмед, махнув рукой, начал взахлёб изливать душу флегматичному ослику. Потом они оба отправились на базар, а наши герои получили возможность наконец-то высказаться. Поначалу всё было пристойно и вежливо…

– Лёва-джан, прошу тебя как самого доброго друга – не надо стоять на пути нашего счастья.

– Вообще-то, братан, я и сам хотел тебя попросить примерно о том же самом…

– Увы, как мудрый муж, ты не мог не заметить тех многозначительных и многообещающих взглядов, которыми меня одарила прекрасная Ирида Епифенди!

– Вот и я говорю, если у тебя есть глаза, так ты их разуй и вспомни, как она на меня смотрела и на что намекала!

Обстановка чуть накалилась, и в тоне каждого деликатно посверкивали электрические разряды.

– Но, брат мой, разве бурная жизнь человека вне закона позволяет тебе калечить жизнь бедной девушки?! Поверь, она достойна лучшей доли!

– Хм, а разве быть замужем за тем, кто активно дурачит пол-Багдада, намного лучше? Жена мошенника! Звучит не очень…

– Вай мэ! Жена вора – звучит ещё хуже!

…Электрические разряды копятся, собираются в длинные ломаные молнии, глаза наливаются кровью, а голоса наполняются громокипящей медью.

– Но ты же вор! Просто грязный вор, что ты можешь ей дать?!

– Да ты на себя посмотри, мелкий уличный аферист! Только и умеешь, что лохов кидать… Брехло и бабник!

– От такого же и слышу! Безносый сын одногорбого аравийского верблюда с плешью на голове, кривыми ногами и мозгом, умещающимся в скорлупе ореха…

Когда парни, вскочив, взяли друг друга за грудки, полог заднего входа откинулся – и что-то грузное рухнуло на пол. Минутой позже оно было опознано как потерявшая сознание могучая Ирида аль-Дюбина. Под правым глазом бедной девушки красовался впечатляющий синяк…

* * *

Аллаха надо просить, а шайтану – только намекни…

Шутка с долей истины

– Тащи её… ага, за ноги, за ноги бери-и…

– О аллах, ты смерти моей хочешь?! Я же и одну её ногу не подниму, чтоб не на-до-рва-а-ться!

– Скажите, какие мы нежные… А ну, бери обе сразу! Тащи!

– Лёва-а-а… я не могу! Она слишком крупная…

– Ну, знаешь… не можем же мы переть её по частям?! Хотя…

– Что ты задумал, убийца женщин? Не надо, я уже тащу-у…

– Брось, я всего лишь хотел припрячь к этому делу осла.

Увы, Рабинович разгуливал где-то в компании хозяина лавки, а потому двум спорщикам пришлось на своём горбу волочить бессознательную девицу с порога комнаты на ковёр. Задача была непростой, и спустя какое-то время они просто рухнули рядом без сил, пытаясь отдышаться. В эту роковую минуту через парадный вход вошёл насвистывающий Ахмед с бодреньким Рабиновичем. Дальше – как в кино… У ослика отпала нижняя челюсть, а впечатлительный башмачник, увидев свою пассию с побитой физой, в рваной одежде, ногами вверх (а что делать, так тащили), в окружении двух отдыхающих по бокам проходимцев, – взвыл дурным голосом! Откуда ни возьмись в его руках оказалась тяжёлая палка:

– Развратники! Насильники! Смерть вам, оскорбившим грязными домогательствами мою единственную, хрупкую любовь!

Прежде чем Лев или Ходжа успели сказать хоть слово в свою защиту, взбешённый Ахмед скоропалительно приступил к претворению угроз в жизнь. Бедолаги метались по лавке, как степные сайгаки, истошно вопя и прикрывая руками голову. В щуплого башмачника словно вселилась сила девяти пустынных дэвов – палка с визгом носилась взад-вперёд, с каждым ударом достигая цели! Рабинович демоническим хохотом только поддавал жару. Об организованной обороне не было и речи, пылкий влюбленный просто не давал на это времени. Насреддин безуспешно пытался забиться под обрезки кож для чувяков, а Оболенский, подвывая и матерясь, уже готовился к переходу в лучший мир, когда голос аль-Дюбины привел всех в чувство:

– Ахмед, перестань их бить.

– А… что?! Ты жива, о бесценный алмаз моего истосковавшегося сердца?! Подожди ещё немного, я совсем убью этих злодеев и припаду к твоим ногам.

– Дурак. – Госпожа Ирида говорила тихо, но твёрдо. – Оставь их в покое, они ни в чём не виноваты. У меня… большое горе…

– Но… они же… кто же тогда… – не вовремя упёрся переувлёкшийся башмачник. – Давай я всё-таки сначала их прибью! Аллах не осудит…

– Дурак, – ещё раз подтвердила девушка и села, держась обеими руками за подбородок. Встревоженный Ахмед бросился к ней, на ходу роняя палку. Побитые соучастники, морщась и почесываясь, пристроились рядом.

– Что же всё-таки случилось?

Вместо ответа могучая Ирида аль-Дюбина разразилась бурным детским плачем! Слёзы текли в три ручья, а рёв стоял такой, словно Сырдарья по весне, без предупреждения, вышла из берегов. Ни одного слова добиться было совершенно невозможно, хотя все трое мужчин утешали и успокаивали несчастную, как могли…

– Надо дать ей воды!

– Лучше вина.

– Воды! Много воды! Целый таз, и прямо на голову…

– Молчи, низкий растлитель и сын шайтана!

– А ещё можно её по щекам похлопать, женщинам это помогает.

– Э-э, а вдруг она сдачи даст?!

– Так надо быстро нахлестать, и по углам!

– Молчи, сын шайтана и низкий растлитель!

К сожалению, мужчины в действительности очень мало чего смыслят в деликатных вопросах приведения в норму особ слабого пола. Да и где она, эта норма, хотелось бы знать?! Женщины способны впасть в неуправляемую истерику по тысяче, зачастую абсолютно противоречащих друг другу, поводов и выбраться из этого состояния исключительно самостоятельно. Мы же, мужики, или опускаем руки перед бурными рыданиями, или сдаемся сразу, предлагая истекающей слезами возлюбленной всё, что угодно, – от мытья посуды до законной регистрации неформальных отношений! Хвала аллаху, в данном случае этого не потребовалось… Отревев своё, выпив две пиалы воды и полкумгана вина из горлышка (плюс осторожные похлопывания по щёчкам), внебрачная дочь визиря изложила наконец суть проблемы. Оказывается, у неё всего лишь похитили сестру. Причём не кто-нибудь, а личная стража самого эмира. И не забавы ради, а для уплотнения гарема. Было бы, как говорится, ради чего огород городить! Рыженькой танцовщице несказанно повезло – её красоту отметили в самых верхах, а спорить с властью, установленной Шариатом, не только глупо, но и безнравственно. Маленькая Епифенди просто не сразу осознала глубину собственного счастья, как последняя дура зачем-то кричала и вырывалась. Свято блюдущая её безопасность старшая сестра немедленно полезла заступаться, за что и получила своё, хотя дралась как львица. Но… дело житейское, всё устроится, успокоится, и вообще есть вещи, против которых по жизни не попрёшь, а значит… Вот где-то тут сладкие речи Ахмеда, мягко утешающего побитую воительницу, резко обрываются. Он вклинился в рассказ подруги ближе к финалу и не сумел донести до неё свою концепцию «невмешательства» в любовные дела эмира. Аль-Дюбина молча хряпнула его ладонью по макушке, и возлюбленный на время затих. Гневные глаза, словно пылающие угли, уставились на Оболенского…

– Помоги мне!

– В каком смысле? – Лев прекрасно понимал, чего от него ждут, но добровольно записываться в герои-смертники всё-таки не особенно жаждал. – Я не танкист и не командир ракетной установки. Дворец эмира нельзя взять штурмом… Честно говоря, я его сам-то толком не видел, но почему-то уверен, что нельзя.

– И не надо. Укради её!

– Украсть?! Пардон, мадам, я не чеченский террорист и не ворую женщин. Тем более из гарема… – На этом волшебном слове Оболенский споткнулся. Гарем! Столько образов, мечтаний, полётов безудержной фантазии и вдохновения… Гарем! Необременительно одетые одалиски, скучающие без мужской ласки девушки, легко подкупающиеся евнухи и – аромат любви… Гарем! Пальмы в кадках, мраморные фонтаны, золотые рыбки, сладкое вино, щербет и дурманные восточные ночи…

– Гарем? Это существенно меняет дело. Думаю, мы договоримся, только давайте поподробнее.

– Лёва-джан…

– Не надо, Ходжа, не вмешивайся.

– Вай мэ, Лёвушка, если я тебя невольно обидел – прости, ради аллаха! Но хоть на минуту внемли голосу мудрости и шёпоту осторожности…

– Я уплачу вам обоим! – торжественно заявила успокаивающаяся девица, и в её голосе было столько силы и мольбы, что домулло дрогнул. – У меня есть серьги и ожерелья, а из даурских гор мне привезли кольцо с огромным камнем. Вам дадут за него не меньше тысячи динаров – но верните назад мою возлюбленную сестру!

Лев Оболенский, Ахмед-башмачник, страдающая Ирида аль-Дюбина и даже вездесущий ослик смотрели на Ходжу, как на лицо, облеченное правом высшего решения. Как он скажет – так и будет! О, достопочтеннейшему Насреддину, конечно, было что сказать… Он раза три или четыре открывал рот, твёрдо вознамерившись обрушить на безумцев монументальную плиту неумолимой логики. Ибо поставленная задача была совершенно нереальна при взгляде на неё с любой точки зрения, и даже его зарождающиеся чувства к рыженькой танцовщице мгновенно охладевали, едва домулло вспоминал, из чьих рук её надо вытащить. А если ещё точнее, то из чьей постели… У эмира можно попытаться украсть многое, но это чревато, так как обворованный эмир страшен в гневе. А если кража оскорбляет собственнические инстинкты человека, то что же будет, если владыку Багдада оскорбят ещё и как мужчину?! Одни мысли на эту тему вызывали спазм горла и холодный застой крови… Особо суицидного желания закончить жизнь молодым и красивым Насреддин никогда не испытывал. Более того, он всерьёз намеревался дожить до ста лет, понастроив домов, понавыращивав сыновей и понарассаживав деревья. Таким образом, вся его разносторонняя натура категорически противилась любым рискованным мероприятиям, но одна маленькая, робкая и всё-таки настырная мыслишка билась где-то в подсознании, заставляя болезненно щурить глаза. Мысль о том, что он всё равно пойдёт и поможет этому ненормальному Багдадскому вору (порази шайтан его в поясницу!) украсть у великого эмира его новую наложницу. Теперь Ходжа понимал это кристально ясно…

– Будь по-вашему, о преступные умы, разрушающие в душах правоверных само понятие Закона и Правопорядка! Никому не дозволено безнаказанно нарушать установления Шариата! Ибо за такой великий грех нам нечем будет оправдаться перед Создателем, когда Азраил представит нас на суровый суд небес. Ради чего правоверный может пойти против воли эмира? Ну, разве что… ради денег. Ради горсти презренных золотых динаров, ради пропитания бренного тела и укрывания его от зноя, пыли и ветра – я готов пойти на столь ужасающий проступок, противный сердцу истинного мусульманина! Аллах всё равно не простит, но хотя бы поймёт… И не благодарите меня, ибо меньшим злом я искупаю зло большее! Я иду на поводу у вас, забывших честь и стыд, только из-за…

Проникновенная до колик, самозабвенная речь Ходжи оборвалась, когда он наконец пошире раскрыл глаза. Оказалось, что весь ораторский дар пропал впустую – его никто не слушал. Даже Рабинович! Все участники описываемых событий давно сгрудились в противоположном углу, тихо, по-деловому обсуждая детали предстоящей операции. Домулло почувствовал себя идиотом… К тому же – лишним. После секундного размышления он решительно шагнул вперёд и, растолкав всех, потребовал полного введения его во все нюансы плана. Как равноправного соучастника, разумеется…

* * *

Аллах любит храбрых! Но не при всех…

Непроверенный хадис

Дворец эмира Багдада поражал двумя особенностями архитектуры: во-первых, филигранным изяществом и богатством отделки, а во-вторых, надёжнейшими фортификационными свойствами. Внешне это напоминало расписанное под хохлому пушечное ядро – так же красиво и фиг чем расковыряешь. Ворота одни, из окованного железом привозного дуба; стены высотой под пять метров, гладкие и белые, как яичная скорлупа, никаких калиточек, форточек, дыр в заборе, а самое главное – везде стоит обученная, надменная в своей грубой массе стража. Как проникнуть внутрь – неизвестно… А самое неприятное, что никто из мятежников ни разу не был в самом дворце. Ну, Ахмед и Ходжа – понятно, а вот внебрачную дочь визиря туда тоже почему-то не пускали. Визирь был человеком пожилым, опытным и в чём-то даже порядочным: от ребёнка не отказался, деньгами помогал, но ввести в аристократические круги… увы, он тоже имел ограниченные возможности. Хотя обычно во всех восточных сказках визирей представляют хитрыми и коварными, эдакими управителями из-за спины султана, эмира или падишаха. Не будем спорить, наверное, почти везде так и было – только не здесь и не сейчас. Отец аль-Дюбины наверняка нашёл бы причину наказать слишком ретивых драчунов из эмирской стражи, но отобрать у властителя Багдада какую-то сводную сестру своей дочери… С его точки зрения – это было глупой затеей. И, глядя на неприступную твердыню дворца, домулло вновь полностью разделил это мнение. Поэтому он ещё раз помянул «голубоглазого шайтана», громко цокнул языком и поторопил лошадей. Арба, гружённая шестью здоровенными кувшинами с маслом, споро пошла вперёд. Маленький ослик, привязанный недоуздком позади, зыркал по сторонам самыми воровскими глазами. Операция под кодовым названием «Ни дна ни покрышки» началась! Мы же с вами обозначим эту историю как: «Сказ о Багдадском воре, храброй девице аль-Дюбине, её возлюбленном Ахмеде, предусмотрительном Ходже Насреддине и похищении рыжеволосой танцовщицы!» Видите, на этот раз мы и домулло упомянуть не забыли…

Но вернёмся к делу. Две крепенькие лошадки, телега, кувшины, масло и прочее были куплены час назад. Учитывая, что всю бухгалтерию компании вёл именно Насреддин, траты были минимальными, но качественными. Метод «троянского коня» предложил Лев Оболенский, остальные дружно проголосовали «за». И вот теперь к узорчатым воротам эмирского дворца, покачиваясь, приближалась добротная крестьянская арба с простоватым возницей в круглой тюбетейке и двумя диверсантами на борту.

– Куда прёшь, репоголовый?!

– На кухню великого эмира, о почтеннейший страж! – елейным голоском пропел Насреддин, мысленно вознося молитву за надёжность приклеенной бороды.

– Я что-то не видел тебя раньше… – Начальник караула попристальней всмотрелся в простодушное до туповатости лицо «честного декханина».

– А я масло привёз! Два кувшина подсолнечного, два гречишного и два кунжутного, – пустился перечислять Ходжа, по ходу дела сдвигая тяжёлые крышки. – Вот! Хорошее, свежее, вку-у-сное! Отведайте, уважаемый!

– Не надо. – Стражник брезгливо отодвинулся от сунутого ему прямо под нос черпака с тёплым маслом. – Проверьте телегу и обыщите этого глупца.

– Во всех кувшинах налито настоящее масло, только кунжутное не в двух, а в трёх, – спустя пару минут доложили охранники. – У возницы ничего нет, кроме засапожного ножа и трёх монеток.

– Поезжай. Свой нож заберёшь на обратном пути.

– А… э… почтен… уваж… благороднейший господин, а как же мои таньга?! – тоскливо взвыл Насреддин, с трудом удерживаясь от того, чтобы не запеть.

– Сказано же, получишь на выходе! С процентами… – хохотнули стражники, делая знак кому-то наверху. Ворота открывались долго и торжественно. – Поторапливайся, чёрная кость!

Ходжа не стал дожидаться повторного приглашения, прикрикнул на лошадок и махнул внутрь. За крепостной стеной оказался довольно обширный двор, мощённый белым кирпичом. Двое рослых нубийцев, с кольцами в носу, в бело-красных одеяниях, жестами показали, как свернуть на эмирскую кухню. Домулло попытался припрячь обоих к разгрузке, но они только угрожающе оскалили зубы и отвернулись. В народе поговаривают, что гарем владыки охраняется такими вот молчаливыми евнухами, не носящими никакого оружия, но голыми руками ломающими шею быку. Успешно делая вид, будто бы он здесь в первый раз (а ведь, по сути, так оно и было), предусмотрительный Насреддин позволил себе объехать весь дворец вокруг, по периметру стены. Пару раз его сурово окликали, он униженно кланялся, тыча черпаком в кувшины с маслом, его вновь направляли на кухню, а он тихохонько делал своё дело. Насчитал около шестнадцати разных дверей, калиточек, чёрных ходов и четыре парадных подъезда в самом дворце. Это давало хорошую возможность ускользнуть, хотя вопрос выхода со двора за стену по-прежнему оставался весьма проблематичным… В целом здание имело два этажа, третий был уже выходом на крышу, где среди фонтанов и пышных оранжерей многочисленные жёны эмира совершали вечерний моцион. Понятия о численности гарема на Востоке всегда являлись предметом сложных этических споров. Одни утверждали, что мусульманину не подобает иметь больше четырёх жён, но охотно допускали разных наложниц, фавориток и даже просто «девочек, приятных глазу». Другие резонно возражали, что чётких указаний по этому щекотливому вопросу Коран не даёт, а значит, правоверный может брать столько жён, сколько в состоянии удержать. Удержать – это, видимо, в смысле – управиться. То есть не ублажать всех сразу в постели, а как-то по-хозяйски управляться со всем этим бабьим царством. Сколько конкретно жён, любовниц и прочих имел великий Селим ибн Гарун аль-Рашид – никто доподлинно не знал. Однако, раз уж верные нукеры периодически доставляли ему ту или иную красавицу, вакантные места всё ещё были…

Когда Ходжу обругали уже в шестой раз, он понял, что продолжать и впредь разыгрывать кретина становится несколько чревато. Поэтому, остановившись у кухонных дверей, привязал лошадок и долго препирался с главным поваром, требуя помощи квалифицированных грузчиков. В самом деле, объёмные кувшины вполне могли вместить взрослого человека и для их снятия с телеги потребовались усилия сразу шестерых невольников. Убедившись, что всё аккуратно составлено под специальный навес во дворе и посторонних наблюдателей поблизости нет, домулло три раза быстро стукнул в бок одного кувшина. Послышалась возня, плеск чего-то жирного, а потом на свет божий высунулась бритая голова заспанного Ахмеда. Похоже, бедного башмачника слегка разморило в тепле и тряске, но он быстро взял себя в руки. Осторожно покинув глиняное убежище, возлюбленный аль-Дюбины с достойной упоминания скоростью поменялся одеждой с домулло. Как и когда отвязался Рабинович, никто не заметил, и правильно. Сам Ходжа скрылся в том же кувшине (это было непросто, мешало упитанное брюшко), а расхрабрившийся башмачник приклеил себе всё ту же косоватую бороду и взялся за вожжи. Благо народу на эмирской кухне было чем заняться, так что процесс смены «возницы» в целом прошёл незамеченным. А если кто, что, каким-то образом и углядел, то особого значения не придал… Муэдзин на вершине ближайшего минарета готовился огласить призыв мусульман к вечерней молитве. Пора бы и поторапливаться домой, ибо в лавке Ахмеда ждала страдающая от побоев, потери сестры и буквально раздираемая от любопытства Ирида аль-Дюбина. Её время вступить в игру ещё не настало, хотя настырная девица уже морально готовила себя к очередному марш-броску. Ей действительно довелось отличиться, но об этом потом…

Не буду утомлять вас описанием выезда Ахмеда с территории эмирской резиденции, там, пожалуй, была пара прикольных моментов, но главное, что башмачник в конце концов всё-таки выехал. Отклеившуюся не вовремя бороду пришлось оставить в качестве военного трофея стражникам у ворот. Парень ловко выкрутился тем, что его дразнят «лысобородый», якобы поэтому он таскает с собой этот вечно сползающий «парик». Объясненьице весьма слабёхонькое, но здесь неожиданно прокатило. Правда, телегу лишний раз обыскали и деньги не вернули, но это мелочь, этого, в принципе, и ждали. Сколько времени пришлось сидеть в кувшинах Оболенскому и Ходже, тоже не существенно. Где-то часа четыре… Как и в любом приличном дворце, у багдадского эмира был свой ночной сторож, объявлявший каждый час стуком надоедливой колотушки. По ней и ориентировались скрюченные в три погибели аферисты. Если кто ещё не догадался, как именно они сидели, я охотно объясню. Кувшин большой, горлышко широкое, если поджать ноги и втянуть голову в плечи, то вполне уместишься. На макушку ставим пустую миску, плотно прижав её края к горловине, сверху льём масло. При беглом осмотре – эффект «полного» кувшина, ну а детально и скрупулёзно ребят, хвала аллаху, не обыскивали. Метод, в сущности, не новый, если помните, примерно так же сорок разбойников пытались проникнуть в дом славного Али-Бабы. Хотя лично мне кажется, что сидеть, поджав ноги, в полусогнутом состоянии, придерживая руками скользкую от масла миску на голове, – удовольствие ниже среднего. Это уж, простите, скорее для каких-нибудь терпеливых японских ниндзя, чем для русского вора из шумного Багдада. Ходже было полегче, он и в кувшине просидел меньше, и миску на башке не держал, всё и так обошлось. Когда ночной сторож объявил девятый час, то есть самое начало сумерек, под навесом у кухни стали происходить странные вещи…

Дата добавления: 2015-07-13