Верните вора! 12 страница

Согласно давнему установлению шариата мусульманин должен быть честным в торговле с христианином, буддистом или иудеем, но не более того. Дружить и приглашать в дом пристойно лишь тех, для кого Аллах — Господь всех миров! Для прочих довольно и положенной культурному человеку вежливости, ибо от близкого общения с представителями иной религии легко впасть в спор по поводу веры, а сие непозволительно по целому ряду причин. Во-первых, нетактично доказывать собеседнику его неправоту и ущербность мышления. Во-вторых, доказывая сидящему напротив католику или буддисту превосходство ислама, сам мусульманин ступает на скользкий путь, так как, доказывая что-либо другому, не испытываешь ли ты этим собственных тайных сомнений? А в-третьих, говорят, даже сам Аллах не любит споров о себе, да и кому бы, по совести говоря, было приятно часами выслушивать научные или теистические доводы в пользу собственного существования (несуществования) от тобой же созданных существ?! Чуток тавтологично, масло масленое, экономика экономная, но уж куда деваться…

В принципе я мог бы продолжать, но это будет отдельная тема. На деле нам сейчас куда более важно, что Лев, Ходжа, Рабинович и эмир спрятались в караван-сарае для иноверцев и дальнейшие их приключения происходили именно здесь. А началось всё с того, что домулло бессовестно проспал утренний намаз, но радостно подбежавший шайтан, традиционно намылившийся «налить ослушнику в уши», был остановлен бдительным Рабиновичем. Связываться с этой ослиной яростью второй раз нечистый уже не рискнул и свалил на мусор, пятясь и примиряюще подняв лапки вверх.

Белый ишак в это время втихомолку подсчитывал барыши: за время тихой неафишируемой торговли остроносыми тапками «made by Ahmed in Bagdad» оба непарнокопытных слупили аж по шестнадцать дирхемов на брата! Разумеется, уже к обеду выспавшийся башмачник возьмётся за подсчёты и обнаружит серьёзную недостачу товара (торговля шла с размахом и нереальными оптовыми скидками!), но ему и в голову не придёт подозревать в этом двух скромных осликов.

Которые, кстати, так увлеклись делёжкой денег, что не заметили другой реальной опасности. А когда опомнились, было уже поздно — кривая сабля Шехмета похлопывала по щекам безмятежно дрыхнущего Оболенского…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Распродажа настоящих испанских сапог! Вековая гарантия, исторические традиции, благословение церкви! Приведшему двух друзей — скидка и полное отпущение грехов!

ООО «Торквемада и Ко»

— Вставай, Багдадский вор, ибо твой час пробил! Вместо Льва мгновенно проснулся Насреддин, но, глянув в холодные глаза начальника городской стражи, быстро захлопнул так и не распахнувшуюся варежку. Бывшего москвича пришлось будить долго и упорно, пока он наконец не соизволил распахнуть вежды и нагло отмахнуться:

— Чего пристал, горбоносый? Сплю я. Свой кувшин типа с «вином» получишь позже…

Тот факт, что он не был сию же минуту обезглавлен, следует отнести исключительно к самообладанию высокородного господина Шехмета. Впрочем, у него были на то свои весомые причины…

— Мне нужно поговорить с вами, с обоими, — жёстко начал глава стражи, и шестеро его подчинённых с щитами и копьями встали спиной к маленькому навесу, пресекая желание всех любопытствующих посмотреть, о чём тут благородный вельможа беседует с двумя босяками.

— Я не буду судить вас за то, что вы хитростью подсунули мне сапфир визиря. Не буду судить за то, что украли мой собственный кинжал. В конце концов, в прошлый раз вы вернули мне его ножны с перцем прямо в глаз, и это было куда больнее…

Лев и Ходжа молча склонили головы в память о Ночи Бесстыжих Шайтанов. В их багдадскую эпопею они действительно крупно насолили суровому начальнику стражи, разве что верхом по области на нём не проехались.

— Однако все эти преступления я готов простить вам за одно то, что вы вновь сумели высмеять и провести двух наглых женщин — старуху Далилу и её хамоватую дочь! Ибо ночью они спешно покинули дворец эмира, бежав из города, а мой тупоголовый племянник наконец-то подумывает о разводе, хвала Аллаху!

Оболенский и Насреддин облегчённо выдохнули, поняв, что если и будут казнить, то за другие преступления. Всегда приятно получить отпущение хотя бы от пары грехов, пусть даже остальные всё равно утащат вас в ад…

— Но теперь я хочу понять, зачем вы-то вообще остались в благородной Бухаре? Никто не мешал и вам сбежать после исчезновения, э… мм… после того, как наш повелитель слегка заболел и не показывается верноподданным. Итак, о вредители благопристойности, ослушники шариата и зачинатели беспорядков, я хочу знать, что вы задумали?

— Остановить Хайям-Кара.

Этот короткий ответ начальник городской стражи переваривал очень долго. Потом он внимательно осмотрелся, громко приказал воинам никого не подпускать на десять шагов и, вперив орлиный взгляд в спокойные глаза Ходжи, хрипло потребовал:

— Расскажи всё, что знаешь!

Домулло не заставил просить себя дважды.

Шехмет, как мы уже не раз говорили, вне сомнения, был расчётливым и жестоким человеком, отнюдь не лишённым своеобразной чести. За ним можно было бы числить множество пороков, но он не был слеп и не был глуп. Разумеется, ему ничего не стоило отвернуться в нужный момент, ибо сказано: «Не суди о том, чего не видишь», но упрекать этого мужчину в демонстративном желании просто закрыть глаза ладонями и просидеть всю войну с блаженной улыбкой на лице не посмел бы никто!

— Мои шпионы доложили, что войско чёрного шейха всего в одном дне пути от Бухары. — Шехмет опустил голову. Его холёные пальцы ласкали изогнутую рукоять хищного дамасского клинка с изображением солнца и звёзд на волнистом узоре стали. — С ним много людей, но в большинстве своём это лишь полубезумные фанатики, а под моей рукой достойное количество вооружённых воинов. Если визирь Шариях поставит под копьё своих людей, то…

— Визирь уже с потрохами продался этому бородатому фюреру в кривой чалме. — Оболенский, не думая, позаимствовал у Шехмета два перстня, незаметно примерил и столь же виртуозно вернул обратно. — Я имел с ним личный разговор. Дяденька не разменивается на ряд прибрежных городишек и не мыслит местечковыми параметрами. Ему подавай на блюдечке всю Азию, весь Восток, а потом уже и целый мир! Он считает себя выше Мухаммеда — последнего пророка и диктует свою веру. В его «мире» нет места никому, кроме него самого… Даже Богу!

— Я слышал, что имя Аллаха лишь постамент для Хайям-Кара, — глядя в сторону, подтвердил начальник армии, кусая чёрный ус. — Но вдруг…

— Воистину, мой отважный дядя сумел поймать этих воров и безобразников! — бодро раздалось за спинами наших героев.

Молодой Али Каирская ртуть, грозно топорща подщипанные брови, оставил своих молодцов рядом с городской стражей, а сам шагнул под навес. Ни Лев, ни Ходжа, ни даже ослики не сделали попытки подвинуться. Безуспешно потолкавшись, молодой наглец вынужденно встал за спиной у старшего родственника.

— Я только что из дворца, дядя. Визирь, да ниспошлёт ему Всевышний долгих лет и всяких благ, а ангел смерти забудет, как пишется его имя, увеличил награду за поимку двух преступников. За каждого из них дадут три мешка золота! И господину Шарияху не нужны их жизни, только головы…

— Почему только головы? — рассеянно уточнил Шехмет.

— Великий визирь желает принести их в дар одному человеку, чьё имя гремит по всем пустыням и заставляет вздрагивать океан! Грядёт новый век истинной веры… — драматическим шёпотом произнёс Али, и в его узких глазах мелькнула неуёмная алчность. — Я не буду претендовать ни на одну монету из твоей награды, о дядя, но позволь мне лично обагрить свой меч кровью этих нечестивцев!

— Какой меч? — тихо фыркнул Ходжа. Племянник начальника городской стражи хлопнул себя по бедру — увы, его пальчики натолкнулись лишь на пустые ножны. Багдадский вор прикинул в руке вес его клинка, сделал пару взмахов и вернул оружие.

— Держи крепче, ниндзя в тюрбанчике! И носи в кармане справку о том, что сабелька сувенирная. А то менты отберут или ещё, не дай бог, порежешься. Сунул разок мимо ножен — и сам себе евнух…

— Я… убью вас!

— Остынь, дурак, — сквозь зубы бросил Шехмет. — Никто не тронет этих двоих, пока я лично не переговорю с визирем. Даёте ли вы слово явиться во дворец по первому моему зову?

— Да, — не сговариваясь, кивнули Лев и Ходжа.

— Нет, — нехорошо улыбнулся Али, с размаху опуская рукоять своего меча на затылок родного дядюшки. Командир стражи рухнул без звука, даже чалма не спасла его от рассчитанной тяжести удара. — Нет, ибо вам двоим нет веры. Воины, все сюда! Эти преступники напали на нас!

Ходжа только и успел дёрнуть за покрывало, которым они ранее укрывались и на краю которого стоял сейчас низкий изменник. Молодой Али Каирская ртуть взвился вверх тормашками и, перевернувшись в воздухе, рухнул на плотно утрамбовавшуюся землю копчиком, но что толку?

Обернувшиеся стражники и люди каирца увидели то, что должны были увидеть. Шехмет лежит ничком, а его племянника бьют ногами под рёбра! Это уже бывший москвич не удержался, потому что не врезать этой юной сволочи было просто невозможно. То есть выше человеческих сил и против всех божеских законов! А выпрыгнувший в то же мгновение из-под крыши хитроумный шайтан с радостью подлил масла в огонь:

— Бейте их, о доблестные воины! Отомстите за смерть своего… э-э… господина и его верного племянника! Режьте их, рубите их, протыкайте их, кусайте их, оскорбляйте немусульманскими словами, я вам подскажу, э-э…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Конина! Конина! Свежая конина от официального поставщика!

Роберт Говард

В общей суматохе, наверное, только белый ослик не потерял головы. Эмир встал на задние ноги, помесил воздух передними копытами и с ужасающим рёвом, от которого сам шайтан заткнул уши, бросился на врага! Стражники, не раздумывая, сыпанули в стороны, а в образовавшуюся брешь рванула наша троица. Хотя, если представить себе относительно небольшую территорию постоялого двора и общее количество преследователей, становилось ясно, что далеко бы они не убежали, если бы… Оболенский с разбегу не стукнулся головой в твёрдую грудь проходящего человека.

— Окстись, нехристь, куда прёшь?

— Чё?! — обалдело вытаращился Лев.

— Чё, чё, — добродушно фыркнул высокий бородач с русыми кудрями, в славянском платье. — Смотри, говорю, куда прёшь, дурында азиятская!

— Не зашиб он тя, Садко? — К бородачу подошли ещё четверо крепышей, и на ресницы Оболенского навернулись искренние слёзы…

— Братцы… русские… православные, свои… свои!

— Вы гляньте, и впрямь не азият узкоглазый, а наш человек, — загомонили русские купцы, окружая плачущего Лёвушку. — Небось в полон был угнан да продан. Измаялся, поди, без родимой сторонушки? Да энтих скоморохов с копьями ты, мил-человек, не пужайся. Небось своего-то не выдадим! А ну, молодцы, засучай рукава! Тока до смерти никого не бить, нам тут ещё расторговаться надоть…

Каким чудом в караван-сарае Бухары именно в тот день оказались русичи, история умалчивает. В принципе, я охотно поверил Насреддину и не потребовал архивно обоснованных доказательств. Торговые связи Востока и Древней Руси и так широко известны, а уж как только судьба не швырялась отважными новгородцами, пробивавшимися со своей пушниной, смолой, пенькой и стоялыми медами аж до Индии и Китая! Трусов среди ушкуйников и русских купцов не было по определению, так что эту короткую драку городские стражники и храбрые барсы Али Каирского запомнили надолго…

Сами понимаете, люди Каирской ртути привыкли бить большим числом меньших, по принципу «трое на одного и лучше сзади». Бывшие бандиты и разбойники, они уютно пристроились под рукой власти, благо всегда дающей возможность пограбить. Городские стражники вообще не рассчитывали свои силы на мордобой, собственно, одного вида их длинных копий, тяжёлых щитов, изогнутых мечей и непробиваемых шлемов в единстве сомкнутого строя было более чем достаточно, чтоб разогнать любую толпу уличных бунтовщиков!

А встав лицом к лицу с теми, кто едва ли не ежедневно защищал свою жизнь и товары, бухарцы несколько удивились суровому спокойствию противника. Однако приказ есть приказ, и поощряемые провокационными выкриками шайтана, стражники каирца сделали так называемую глупость дня — пошли в бой…

— За Русь! За Новгород! За Садко-о!

Дальше мешанина, махалово и мочилово…

Кстати, само имя купца Садко встречается в старых летописях не один раз и не у одного человека, но важным на тот момент было не это. Важным было лишь то, что десяток русских богатырей стенка на стенку уложили вчетверо превосходящего противника! И рычащий Лев Оболенский, потомок древнего дворянского рода, дрался в первых рядах до тех пор, пока наконец-то не был утащен за шиворот бдительным Насреддином. После чего, не найдя «причину» драки, русичи заботливо растащили тела недобитых по тенистым местам и на особо ушибленных побрызгали водичкой. Ну чтоб всё по чести, без обид…

— С этими благородными иноверцами, твоими земляками, ничего не случится, поверь! Они же в первую очередь купцы, а Бухара никогда не посадит в зиндан того, кто приносит ей прибыль, — успокаивающе объяснял домулло, осторожно промокая мокрой тряпочкой большущую шишку на лбу всё ещё горящего боевой эйфорией друга. — Мы на другом конце города, нас, конечно, будут искать, но я тебя спрячу, о храбрый северный медведь, ушибивший лапку! Какого безмозглого шайтана ты вообще туда полез?!

— Зуб болит, вроде шатается даже…

— Это тебе врезали тупым концом копья, а если бы острым? Я же мог остаться сиротой!

— Ты тоже здорово отпинал двоих, — осторожно щупая левый, клык языком, пробурчал бывший помощник прокурора. — Но зато мы окончательно выяснили расстановку фигур на шахматном поле. Визирь — предатель, Али Каирская ртуть — тоже, старина Шехмет вроде бы и за нас, но выведен из строя своим же племянником. Далила и Зейнаб вне игры, свалили на мусор. Абдрахим Хайям-Кар, чёрный шейх, ударит по беззащитной Бухаре со дня на день! Будем организовывать фронт народного сопротивления или по-тихому свалим в лес с Лукашенко партизанить?

— Думать будем, Лёва-джан, — пожал плечами домулло, и оба осла с ним согласились. — Я понимаю, как ты этого не любишь, но сначала мы всё-таки будем думать…

Как лично мне показалось, ИМХО Ходжа, вообще, любил, и это слово, и сам процесс, и, главное, обожал заставлять думать окружающих. Был случай, когда я подошёл к подъезду и застал этого юмориста в тюбетейке прижатым к стене в окружении трёх быстровоспламеняющихся кавказцев. Оказалось, он сделал им критическое замечание, вступившись за какую-то слинявшую егозу в мини-юбке. Но от моей помощи категорически отказался, даже чуть ли не обидевшись:

— Вай мэ, почтеннейший, неужели ты всерьёз думаешь, что я не могу один отлупить всего трёх противников?

— Да мы тебя тут заре-же-эм!

— Все трое сразу, да? — сплюнул домулло.

— Нет, — гордо выпрямился самый мелкий и самый наглый. — Сначала со мной дерись! Потом с Зауром, потом с Вахтангом!

— Мне хватит трёх ударов, чтобы ты уже не встал, — похвалился Ходжа.

— На, бей! Три раза бей! Потом я тебя убью!.

— Могу ударить три раза? Куда хочу? Как хочу? Когда хочу? Каждого?

— Да!!! — хором взревели все трое, и я на всякий случай покачал столбик палисадниковой ограды, вырвется ли из земли, если очень уж понадобится вмешаться.

— Клянитесь Аллахом, что не причините мне вреда, пока я трижды не ударю каждого из вас — как хочу, куда хочу и когда хочу, — продолжил Насреддин, закатывая рукава.

Кавказцы дружно поклялись папой, мамой и Рамзаном Кадыровым, хотя тот, что маленький, на всякий случай принял позу футболиста из «стенки» во время пенальти. Видимо, берёг главное.

— Аллах да накажет вас за нарушение слова!

— Бей уже, э-э…

Домулло кивнул и быстро отвесил каждому по щелбану в лоб. После чего развернулся к подъезду, приветливо махая мне ручкой.

— А-а, куда пошёл?! Давай дальше бей!

— Я ударил один раз, а второй и третий — ударю, когда захочу! Но сегодня мне не хочется. Может, завтра? А может, после святого праздника Рамадан? Не знаю, не решил ещё…

Три горбоносых жителя Кавказских гор так и остались на улице, неуверенно косясь друг на друга и пытаясь со скрипом понять, где же их провели и сколько им ждать второго-третьего удара, после которого они этого… такого-сякого, просто закопают!!! Последний раз мы с домулло выходили на балкон около часа ночи, эта троица всё так же стояла и думала, думала, думала…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Перед выборами нимб не жмёт ни одному депутату…

Бытовое наблюдение

Вот так же и в тот день, когда они добрались до маленькой зачуханной чайханы, где подавали вкуснейшие лепёшки, но никогда не было мяса, герой народных анекдотов уселся думать. Скучающий Лев успел наворовать сена, накормить ослов, пронести в обход чайханщика вяленую конину и рыбный балык и в тупом одиночестве умять больше половины, а Ходжа…

Ходжа всё это время сидел с отсутствующим взглядом, уставясь на голую глинобитную стену, и что-то невнятно мурлыкал себе под нос, перебирая чётки. Оболенский четырежды наливал ему зелёный чай и четырежды выплёскивал его остывшим обратно в чайник. На щипки, шутки и обращения домулло не реагировал, вставать с места не хотел, никаких эмоций не проявлял, никуда не спешил, и вообще, казалось, впал в полустолбнячное состояние. Он впервые повернул голову примерно часа через три, когда утомлённый жарой и вынужденным бездействием россиянин уже начал потихоньку задрёмывать, скатав под голову волшебный ковёр.

— Тебе предстоит одеться лекарем, о мой благородно храпящий друг! И на этот раз не марокканцем с клизмой, а седобородым врачевателем, владеющим тайнами женских чресел…

— Гинекологом, что ли? — не поверил такому счастью Лев. — Типа я тут пришёл для планового осмотра на предмет мастопатии и могу все бюсты перещупать?

— Сколько умных слов, наверняка все очень учёные, — одобрительно покивал герой народных анекдотов. — Произноси таких слов побольше, и стража не дерзнёт тебя задержать, а евнухи укажут путь на женскую территорию. Сам шайтан поведёт тебя дорогой греха и искушений, но, главное, не забудь в конце своего пути заглянуть в сокровищницу нашего эмира! Не бери ничего липшего, золото и драгоценности можно наворовать в другом месте. Найди сосуд, содержимым которого наш повелитель был превращен в лопоухую вьючную скотину. Ребе Забар ждёт нас, не стоит его подводить…

— Опять евреи рулят мировой политикой?

— Увы, возможно, в том проявляется воля и умысел Всевышнего, — без лишнего фатализма согласился Насреддин. — И не беспокойся о визире, он будет очень занят.

— Чем?

— Кем, — поправил домулло. — Мною.

— В каком смысле?! — Льву вдруг совсем не понравилось умиротворённое спокойствие друга. — Погоди, ты что, намерен ему сдаться? Думаешь, пока он будет отплясывать финскую польку вокруг твоей связанной особы, это позволит мне, не привлекая внимания, сделать своё чёрное дело? А если тебя случайно не казнят сразу же, то кому прикажешь вытаскивать твою легендарную задницу из зиндана, опять мне?!

— Сколько вопросов, а ответ один — да. — Ходжа сглотнул голодную слюну, сунул нос в остывший чайник и жадно набросился на уцелевшую половину лепёшки и солёный рыбий хвостик.

— Ты псих и самоубийца, — обречённо вздохнул Оболенский, расчесал кудри пятернёй и согласился: — Хрен с тобой, плановик-затейник, зови осла!

Белый эмир, оценив идею и воодушевлённо прядя ушами, изо всех сил старался помочь двум аферистам составить хотя бы приблизительный план дворца, гарема, сада плюс всех прилегающих территорий. Заколдованный человек прекрасно понимал всё, что ему говорят, и всё, что с ним произошло, а потому пусть и не мог адекватно ответить или написать, то хотя бы кивал и чертил копытцем на песке основные линии переходов, комнат и зданий.

Меньше чем за полчаса бывший помощник прокурора вполне сносно уяснил для себя, с чем придётся иметь дело и по какой вражеской территории ему предстоит пройтись огнём и мечом. Это фигуральное выражение, в реальности он мог надеяться лишь на недорогой маскарад Айболита от гинекологии и собственное мужское обаяние. Последнего-то у него как раз хватало в избытке, хотя сам факт похода в гарем не радовал абсолютно. И дело даже не в том, что, как заметил один бдительный критик, укатали сивку крутые горки: чтобы укатать здоровяка Оболенского — трёх гаремов было бы мало! Нет, причина была совсем в ином.

В той самой маленькой смятой бумажке, которую он не так давно вынул из кармана убитого еврейского юноши. Текст. Одно короткое слово, написанное коричневыми чернилами. Не владеющий арабской грамотой москвич никогда бы не прочёл его, если бы не видел, как эти буквы аккуратно выводила любимая женская рука в тонких звенящих браслетах. На записях в книге у кади, в договорённостях о земле, в расчётах с караванщиками она везде писала только своё имя — Джамиля…

Почему Лев скрыл это от друга? Не знаю. Ходжа тоже не знал. До поры это оставалось тайной нашего героя, хоть и обжигало ему сердце. Он быстро взял себя в руки, построжел и постарался максимально запомнить тот план, что старательно, но неумело рисовал белый ослик. Разработка мелких деталей затянулась почти до сумерек, когда Ходжа неожиданно приложил палец к губам:

— Не оборачивайся, уважаемый, похоже, сюда кто-то крадётся…

— И, судя по пыхтению, их двое, а если взять во внимание стук копыт, то один из них точно шайтан, — навострив уши, пробормотал Оболенский. — Мигни, когда встанут за дверью, о'кей?

— О'кей? — не понял домулло.

— «Якши» по-вашему, — не повышая голоса, огрызнулся Лев. — Ненавижу, когда ты тормоз включаешь.

— О'кей, о'кей, о'кей, — примирительно прошептал Ходжа, делая вид, что просто так икает. Подождал минуты три, не сводя взгляда с грубосбитой двери за спиной друга, и наконец старательно моргнул обоими глазами.

— Гав! — грозно рявкнул Багдадский вор, вскакивая на ноги и пинком распахивая дверь. Стоявший за ней человек с копьём ловко успел отпрыгнуть.

Ловко, но неудачно, в том смысле, что обеими ногами попал на длинный хвост подталкивающего его шайтана. Вопль боли, изданный нечистым, посрамил всех павлинов, ишаков и павианов, вместе взятых!

— Не свезло мужикам, — меланхолично определил Оболенский, глядя, как взбешённый шайтан мстительно пытается откусить нос своему подельнику, а тот отбивается от него, вереща, как запрещённый исламом поросёнок. Минутой позже, бросив копьё, визжащий убийца с характерным пятном на лице исчез за поворотом, но прихрамывающий нечистый так резво кинулся в погоню, что её результативность не оставляла сомнений — этот мусульманин пойдёт на фарш…

— Кто там был?

— А помнишь того фаната, что приставал к нам то пьяницей, то проповедником? — обернувшись, доложился россиянин. — Видать, наш шайтанчик убедил его совершить нечто «богоугодное», приперевшись к нам с финкой на палке.

— Вах, но чего тогда они так быстро убежали? Не зашли, не сказали «салам алейкум», не выпили с нами чаю? Зачем теперь между собой дерутся?

— Я ж и говорю: не свезло. С мозгами конкретная проблема, причём у обоих… И вот что, Ходжа, у вас в Бухаре есть какие-нибудь приличные ночные клубы?

— Ночью всем праведным мусульманам пристойно спать, но я, кажется, понимаю, о чём ты, — подумав, сообразил домулло, решительно встал, накинул халат на плечи и забекренил тюбетейку на манер десантного берета. — Ты прав, завтра у нас с тобой может уже и не быть. Так пойдём и достойно отметим эту волшебную ночь, дарованную нам Аллахом, в самом непотребном заведении для таких отпетых ослушников шариата, что туда и стража не рискует входить меньше чем вдесятером!

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

Рамадан в Рамазан — в дребадан, Хаим в Пурим — в дым, а Тарас в Спас — в тарантас!

Скороговорка для определения нарушителей шариата

Скажу сразу, несмотря на устный рассказ одного из свидетелей всех описываемых здесь событий, лично я не могу указать данное место на карте современной Бухары. Возможно, его переименовали и даже перестроили под безобидную аптеку. А в те сказочные времена это была самая грязная, буйная, преступная, злачная и смертельно опасная чайхана в западной части города, в квартале бедноты, уличного отребья и прочего социально опасного элемента. Забегаловка называлась гордо: «Одноногая лошадь»! Что уже само по себе свидетельствовало о наркотической зависимости её совладельцев, двух братьев-близнецов из Чуйской долины.

Но, с другой стороны, пожалуй, лишь там наших отчаянных парней не достал бы никто — городской страже (а уж тем более и любым проповедникам) вход в чайхану был строжайше запрещён. А смело рискнувших безумцев потом находили холодными трупами за арыком или, чаще всего, не находили вовсе…

Возможно, эту историю стоило бы обозначить примерно следующим образом: «Ходжа Насреддин и Багдадский вор проявляют чудеса хитроумия, посрамляют коварного наглеца Али из Каира и сорок его молодцов, храбростью превосходящих снежных барсов!» В принципе я бы убрал слова «наглеца» и «снежных барсов», но домулло настаивал, что всё было именно так и велеречивость, обильно перемешанная с напыщенностью и преувеличениями, есть их литературная восточная традиция! Пришлось подчиниться.

Ослов они оставили в караван-сарае, брать их с собой смысла не имело, а эта спевшаяся парочка преотличнейше могла постоять за себя, если уж что…

В бедняцкий квартал шли пешком, осторожно, с опасениями, ибо дураков-грабителей с кривыми восточными кинжалами во все времена хватало с избытком. Впрочем, широкоплечая фигура Льва плюс уверенная походка, грозный взгляд из-под бровей и тяжёлые кулаки на корню гасили любые глупые мысли показать этому батыру ножик или потребовать полтаньга залить горящие трубы.

Ходжа уверенно вёл Оболенского тайными закоулками, тёмными местами, узкими проходами меж облупленных стен и покосившихся заборов, минуя туалетные лужи и помойные ямы, незапоминающимся, сложно запуганным маршрутом прямо к полузаросшему бурьяном пустырю. Даже зоркий глаз Льва не сразу разглядел уводящую под землю старенькую замызганную дверь, из щелей которой пробивались рассеянные лучики оранжевого света.

— Кто? — тихо спросили два здоровенных валуна, на поверку оказавшиеся сидящими на корточках «швейцарами».

— Возмутитель спокойствия и Багдадский вор! — гордо ответил Насреддин.

— Куда?

— Куда все!

— Зачем?

— Оттопыриться! — перехватил инициативу Оболенский, но прокатило, охранники кивнули и вновь превратились в безмолвные и неприметные глыбы.

Ходжа церемонно распахнул калитку и с поклоном пропустил россиянина вперёд. Высокому Оболенскому пришлось скрючиться в три погибели, протискиваясь к сияющему свету, жуткой смеси запахов пота, вина и шашлыка, к дикой музыке бубнов, флейт и барабанов, туда, где день и ночь шёл нескончаемый праздник жизни!

— «Одноногая лошадь»… — мечтательно простонал домулло, когда они ввалились в главный зал. — Если бы законы шариата писались здесь, мир был бы куда как веселее!

— Клуб «Распутин» отдыхае-эт, — завистливо признал Лев, озирая кутящих посетителей, заставленные едой дастарханы, полуголых танцовщиц и облако голубовато-розового дыма из сотни кальянов. Запрет на употребление наркотиков тут был явно не в ходу. Впрочем, как и все другие запреты.

Кареглазый юноша лет пятидесяти, из «вечно молодых, вечно пьяных», быстро провёл их к свободному столику, поймал подброшенный Насреддином дирхем и умчался за вином. Два друга откинулись спиной на драные подушки и, получив первый чайник красного, с головой ушли в нирвану…

— На этот раз тебя совсем не тянет домой, почтеннейший, — после двух пиал начал Ходжа, щёлкая фисташки.

— Не трави душу. Если я научился об этом помалкивать, ещё не значит, что я забыл о доме.

— Разве джинн с непотребным именем и доброй душой не вернёт тебя в тот же момент, из которого взял?

— Не в этот раз. — Лев махом осушил свою пиалу. — Старина Бабудай честно признался, что не покладая рук пашет на того психа.

— Хайям-Кара?

— Его самого, я ж говорил, что мы встречались на днях. Хорошо так побеседовали, обсудили взгляды на жизнь, поискали консенсус в поэзии…

— Помню, но, к сожалению, ты не убил его?! — страдальчески опустил брови домулло, поднимая пиалу в честь геройского друга.

— Нет, — вынужденно признал честный помощник прокурора. — Дал разок по физе, не удержался, смазал так, слегонца, левой… Только тапки мелькнули!

— Тогда ты труп, Лёва-джан! Нет, мы оба трупы…

— Хороший тост. Выпьем?

Им вновь принесли новый расписной чайник с контрабандным румийским вином. Тем самым, оттенка багрово-красного рубина, чью живительную влагу восхваляли все великие стихотворцы Востока от Саади до Хайяма. Сколько прекрасных строк посвящено запрещённому Кораном вину! Сколько божественных образов, чудесных слов, сколько дивных ассоциаций, вспомните?

Бесценный дар лозы Тамани, животворящий огонь, пробуждающий старцев, мудрость веков, радость юношей, мечта богатого, утешение бедного, ответ на все вопросы бытия, разгадка тайн мироздания, слеза любви, солнце в бокале, жизнь после смерти, исток вселенной, сокрытая милость Аллаха, песня в кувшине, алый лал, мерцающий в сосуде, ночь, выпитая одним глотком, поцелуй тысячи прекрасных женщин, губы пери, предвкушение ласк небесных гурий…

— Для нас танцуют, Лёва-джан, брось девушке монету!

— Не вопрос, но я хочу видеть «укус пчелы». Сколько ни пытался найти нечто подобное в Москве, наши на такое не тянут.

Дата добавления: 2015-07-13