Дед Мороз

– Алло, привет! Ты че такая гундосая?

– Привет. Болею я. Чего хотел?

– Дай посмотреть че-нить стремное, а? Какую-нибудь кровавую резню бензопилой, чтоб кишки во все стороны и мертвые ниггеры повсюду.

– Заходи. Сейчас рожу мою увидишь – у тебя желание стремные фильмы смотреть на раз отшибет.

– Все так сугубо?

– Еще хуже. Пойдешь ко мне – захвати священника. Я перед смертью исповедоваться хочу.

– Мне исповедуешься. Все, иду уже.

– Э… Захвати мне по дороге сока яблочного и яду крысиного. И того, и другого – по литру.

– По три. Для верности. Все, отбой.

Я болею раз в год. Точно под Новый год. Все начинается с бронхита, который переходит в пневмонию, и я лежу две недели овощем, мечтая умереть.

Лежу и представляю, как это будет…

Моя кожа на лице стала прозрачной, глаза такие голубые-голубые… Волосы длинные, волнами, до пола… Вокруг меня собралась куча родственников и всяких приживалок, и все шепчутся: «Ой, бедненькая… Такая молоденькая еще.. Такая красивая… И умирает… А помочь мы ничем не можем…»

У моего изголовья – седовласый доктор Борменталь. Он тремя пальцами держит мое хрупкое запястье, считает пульс и тревожно хмурит брови. А я тихо так ему шепчу: «Идите домой, доктор… Я знаю, я скоро умру… Идите, отдохните. Вы сделали все, что могли…» – и благодарно прикрываю веки.

Доктор выходит из комнаты, не оглядываясь, а его место занимает Лелька. Она вытирает себе сопли моими длинными волосами и рыдает в голос. Потому что я такая молодая – и вдруг умираю…

А однажды я вдруг приподнимусь на локте, и лицо мое будет покрыто нежным румянцем, и я пылко воскликну: «Прощайте, мои любимые! Я ухожу от вас в лучший из миров! Не плачьте обо мне. Лучше продайте мою квартиру и пробухайте все бабки! Потому что я вас очень люблю!»

И откинусь на высокие подушки бездыханной.

И сразу все начнут рыдать, и платками зеркала занавешивать, и на стол поставят мою фотографию, на которой я улыбаюсь в объектив… Нет. Это дурацкая фотка. Лучше ту, где я в голубой кофточке смотрю вдаль… Да. Точно. Я там хорошо вышла.

И закопают меня под заунывные звуки оркестра, и пьяный музыкант будет невпопад бить в медные тарелки…

Но я не умираю. Я мучаюсь две недели, а потом выздоравливаю.

И наступает Новый год. Болею вторую неделю.

Изредка мне звонят подруги, интересуются степенью моего трупного окоченения. Потом спрашивают, не принести ли мне аспирина, получают отрицательный ответ и уезжают к бойфрен-дам. А я болею дальше…

Но сегодня мне еще не позвонил никто.

Кроме Генри…

Он вообще звонил часто. Но почему-то меня его звонки не раздражали. Нет, я не ждала их и вообще не вспоминала о нем между звонками. Но вдруг поймала себя на том, что не разговаривала по пять часов по телефону с тех пор, как училась в школе.

О чем можно говорить пять часов? А обо всем. Обо всем и ни о чем.

Иногда Генри приходил ко мне в гости и мы пили чай на кухне.

Он рассказывал, как они с Сашкой в детстве угнали у соседа ушастый «запорожец», а я улыбалась и перекусывала зубами нитку, которой пришивала пуговицу к его куртке.

Мне было с ним спокойно. Уютно. Хорошо мне было. Пару раз возникали мысли оставить его у себя на ночь, но я их тут же отгоняла. Я не хотела терять то, что у нас как-то незаметно складывалось.

У Димки были девушки. И немало.

У меня тоже были какие-то связи, из которых, как я надеялась, может со временем вырасти что-то большее, чем просто секс по субботам.

В общем, от добра добра не ищут. Радуйся тому, что имеешь, и не пытайся выкачать из этого больше, чем тебе дают. Жадность еще ни до чего хорошего не доводила.

Дзынь-дзынь!

Открываю дверь.

На пороге стоит сугроб.

– Привет! – говорит сугроб и дышит на меня холодом.

– Привет, – говорю, – ты сок принес?

– Принес, – отвечает сугроб. И добавляет: – А яду нет. Кончился яд. – И без перехода: – Ой, какая ты убогая…

– Спасибо, – поджимаю губы и копаюсь в сугробе в поисках сока.

Сугроб подпрыгивает, фыркает и становится похож на человека, который принес сок и плюшевого Деда Мороза.

– Дай! Дай! – тяну руки и отнимаю игрушку.

– Пошли чай пить, – пинает меня сзади человек-сугроб, и мы идем пить чай…

Дед Мороз стоит на столе, поет и топает ножкой…

На улице – холодно. И дома холодно.

Только под одеялом тепло. И даже жарко.

Я в первый раз за всю последнюю неделю засыпаю спокойно. Я не кашляю, у меня нет температуры, и я прижимаю к себе Деда Мороза.

– Умирать не передумала? – слышу рядом голос и чувствую в нем улыбку.

Улыбаюсь в темноте и делаю вид, что сплю.

Дата добавления: 2015-08-31