Белинский В. Г. М. Ю. Лермонтов начал работать над романом в 1838 году, основываясь на кавказских впечатлениях

Быкова Н. Г

«Герой нашего времени»

М. Ю. Лермонтов начал работать над романом в 1838 году, основываясь на кавказских впечатлениях. В 1840 году роман увидел свет и сразу же привлек внимание и читателей, и литераторов. Они с восхищением и недоумением останавливались перед этим чудом русского слова. Более всего поражает в романе бесконечное богатство поэтической формы, столь совершенной и столь многообразной в своем стиле и жанрах. Будучи социально‑психологическим романом как целое, «Герой нашего времени» – это и лирический дневник (в «Княжне Мери»), и философская повесть («Фаталист»), и изумительный по естественной непринужденности рисунка «приключенческий рассказ» («Тамань»), и путевой очерк (начало «Бэлы» и «Максим Максимыч»), и романтическая поэма («Бэла»).

Роман Лермонтова был огромным идейным вкладом в русскую литературу. Он обличал время, рассказывал о его пустоте и ничтожности. Если люди, подобные Печорину, – сильные волевые характеры, умные, импульсивные, с жадными устремлениями в жизни, – если их жизнь пуста и ничтожна, то что можно сказать о времени? Лермонтов правдивым рассказом о герое осудил время.

Задача Лермонтова – углубленный психологический анализ современного человека, сделанный на основе проблем личной и общественной морали. Отсюда – построение романа не по принципу хронологической последовательности, а по принципу постепенного ознакомления читателя с умственным и душевным миром героя: от рассказа Максима Максимыча о Печорине – к его «журналу» (то есть дневнику).

Сопоставляя «Героя нашего времени» с «Евгением Онегиным» А. С. Пушкина, Белинский указывал и на сходство героев, и на их различие: Печорин – «это Онегин нашего времени, герой нашего времени; несходство их между собой гораздо меньше расстояния между Онегою и Печорою». Разница, однако, существенна: «Этот человек не равнодушно, не апатически несет свое страдание: бешено гоняется он за жизнью, ища ее повсюду; горько обвиняет он себя в своих заблуждениях. В нем неумолчно раздаются внутренние вопросы, тревожат его, мучат, и он в рефлексии ищет их разрешения: подсматривает каждое движение своего сердца, рассматривает каждую мысль свою. Он сделал из себя самый любопытный предмет своих наблюдений и, стараясь быть как можно искреннее в своей исповеди, не только откровенно признается в своих истинных недостатках, но еще и выдумывает небывалые или ложно истолковывает самые естественные свои движения». Все это было совершенно новым в русской литературе.

В отношении стиля «Герой нашего времени» резко отличается от прежней прозы Лермонтова. Проза Лермонтова насыщена иронией и изобилует философскими афоризмами и размышлениями. Отказавшись от юношеской романтической манеры, Лермонтов не отказался от своего мировоззрения и от основ своего художественного метода, а развил и углубил их.

Реакционная критика напала на «Героя нашего времени» как на политический роман, будто бы содержащий клевету на русского человека. На эти отзывы Лермонтов ответил особым предисловием, которое появилось при втором издании романа (1841 г.). Лермонтов возражает здесь и против отождествления Печорина с личностью автора, и против упреков в том, что Печорин – явление выдуманное, не существующее в русской жизни, и против других мнений критики. Начало предисловия содержит очень важные указания на то, что публика не поняла общественной «иронии», заложенной в романе и подчеркнутой в заглавии. Лермонтов жалуется на «несчастную доверчивость некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов». Это явный намек на то, что в романе есть второй, не высказанный автором прямо смысл – общественная трагедия, трагедия целого поколения, обреченного на бездействие.

Трагическая биография Печорина есть плод общественного зла, а не личных его недостатков. Отсюда – глубокая ирония, пронизывающая весь роман (начиная с заглавия) и обращенная не к личности Печорина, а к обществу, к «поколению», к «нашему времени». Лермонтов ясно намекает на это в конце предисловия к «Журналу Печорина»: «Может быть, некоторые читатели захотят узнать мое мнение о характере Печорина? – Мой ответ – заглавие этой книги. – «Да это злая ирония!» – скажут они. – Не знаю». Это замечательное «не знаю» – вовсе не отказ, а намек на то, что дело идет не просто о личном «характере» героя, а о гораздо более важном, сложном и злободневном вопросе.

В романе последовательно анализируются представления Печорина о любви, дружбе, общественных связях – то, что всегда считалось мерилом ценности личности. Печорин как бы испытывает себя в разных ситуациях: любви «естественной» («Бэла»), «романтической» («Тамань»), «светской» («Княжна Мери»), в дружбе «патриархального» типа («Бэла», «Максим Максимыч»), дружбе сверстников одного социального круга, дружбе интеллектуальной (с Грушницким, доктором Вернером в «Княжне Мери»). Во всех случаях характер современного человека ставит границы осуществлению идеала, и причина этого не в «порочности» Печорина, а в самом обществе, которое обрекает своих членов на трагическое взаимное непонимание. Автор не судит своего героя и тем более не разоблачает его, а анализирует. Судит себя сам Печорин, сознающий, что находится во власти неких общих законов, за пределы которых не может вырваться.

Мир героев романа представляет собой целую систему образов, в центре которой находится Печорин. Его личность вырисовывается из суммы отношений, в которые он вступает с окружающими. Один из центральных конфликтов – между Печориным и Грушницким – гораздо глубже, чем противопоставление истинного и ложного, оригинала и пародии. Логикой событий Грушницкий оказывается жертвой, а Печорин – убийцей товарища. Грушницкий – часть социального мира, в судьбе которого Печорин сыграл фатальную роль.

В бессонную ночь накануне дуэли с Грушницким герой романа как бы подводит итоги прожитой жизни. «Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? Для какой цели я родился?.. А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные… Но я не угадал этого назначения, я увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных; из горнила их я вышел тверд и холоден, как железо, но утратил навеки пыл благодарных стремлений – лучший цвет жизни».

Горестные и трудные признания! То, что мы узнаем о Печорине из его дневника, из рассказов других действующих лиц, вызывает к нему двойственное чувство. Мы не можем не осуждать Печорина за его отношение к Бэле, к княжне Мери, к Вере, к доброму Максиму Максимычу. Но мы не можем ему не сочувствовать, когда он едко высмеивает аристократическое «водное общество», разбивает козни Грушницкого и его приятелей. Мы не можем не видеть, что Печорин на голову выше окружающих его людей, что он умен, образован, талантлив, храбр, энергичен. Нас отталкивает равнодушие Печорина к людям, его неспособность к настоящей любви, к дружбе, его индивидуализм и эгоизм. Но Печорин увлекает нас жаждой жизни, стремлением к лучшему, умением критически оценить свои поступки. Он глубоко несимпатичен нам «жалкостью действий», пустой растратой своих сил, теми поступками, которыми он приносит страдания другим людям. Но мы видим, что и сам он глубоко страдает.

Характер Печорина сложен и противоречив. Герой романа говорит о себе: «Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его…» Каковы причины этой раздвоенности? «Моя беспросветная молодость протекла в борьбе с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил правду – мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни…» – признается Печорин. Он научился быть скрытным, стал злопамятным, желчным, завистливым, честолюбивым, сделался, по его словам, нравственным калекой.

Фигура Грушницкого выделяется среди «московских франтов» и модных «блестящих адъютантов» пятигорского общества. Он – прямой антипод Печорина. Грушницкий играет в разочарование, его поступками движет мелочное самолюбие. Он принадлежит к людям, страсть которых состоит в том, чтобы позировать и декламировать, не понимая и не чувствуя истинно прекрасного в жизни.

К Грушницкому благоволили «семейства степных помещиков», дочери которых приехали на воды ловить женихов. А он, поставив себе целью «сделаться героем романа», пытается завоевать сердце московской княжны Мери. Ее мать – княгиня Литовская – гордится умом и знаниями своей Мери, «которая читала Байрона по‑английски и знает алгебру». Княгиня гордится тем, что Мери «невинна как голубь», но она ничем не может помочь дочери, когда та оказалась перед трудным решением.

Не менее поэтичен и образ Бэлы. Безоглядная любовь к Печорину соединяется в ней с чувством собственного достоинства. «Если он меня не любит, то кто ему мешает отослать меня домой? – говорит Бэла Максиму Максимычу, отерев слезы и гордо подняв голову. – А если это так будет продолжаться, то я сама уйду: я не раба его – я княжеская дочь!..»

Страстность, смелость и гордость сливаются в ее характере с трогательной женственностью.

Печальна история и Веры – единственной женщины, которую Печорин любил глубоко и сильно. Его любовь принесла Вере много страданий и горя. В прощальном письме к Печорину, изумительном по глубине мысли и силе чувств, Вера так говорит о его любви: «… ты любил меня как собственность, как источник радостей, тревог и печалей, сменявшихся взаимно, без которых жизнь скучна и однообразна».

Из всех близких к Печорину лиц глубже других понимает его доктор Вернер – человек умный и проницательный, насмешливый и тонкий собеседник. Вернер иронически посмеивается над богатыми господами, приехавшими лечиться на воды. И он же, по словам Печорина, плакал над умирающим солдатом.

Образ доктора Вернера нарисован Лермонтовым с явной симпатией. С еще большей симпатией рисует автор простого армейского офицера штабс‑капитана Максима Максимыча. Честнейший и добродушный человек, Максим Максимыч огрубел и отяжелел, прослужив всю жизнь на передовой кавказской линии. «Это тип чисто русский», – говорил о нем Белинский.

С искренней грустью рассказывает Максим Максимыч о Бэле, которую он полюбил как родную дочь. Горькой обидой переполнилось его сердце, когда он наконец снова встретился с Печориным, а тот с холодностью и безразличием протянул ему руку. Они сухо и навсегда расстались.

Картины природы, пейзажи в романе Лермонтова пленяют своей живописностью, и вместе с тем они совершенно свободны от внешней декоративности.

Лермонтовские пейзажи отличаются точностью, строгостью, ясностью и впечатляющей образностью языка и стиля. Они возникают в романе и как описание того, что видят путешественники, и как яркий фон, на котором развертывается действие. Но есть у лермонтовских пейзажей и другая важная особенность: они неразрывно связаны с переживаниями героев, выражают их чувства и настроения, проникнуты глубоким лиризмом. Отсюда и рождается необыкновенная эмоциональность, глубокая взволнованность описаний природы в романе Лермонтова, создающая ощущение музыкальности его прозы, приближающая прозу к стихам.

Чистота, правильность, гармоничность языка «Героя нашего времени» – плод большой работы автора над рукописью романа. Он стремился к тому, чтобы язык романа был образным, эмоциональным, сохранял всю живость разговорных интонаций.

Богатство языка романа основывается также на многоголосии. Мы слышим в романе голоса трех рассказчиков: странствующего офицера, Максима Максимыча и Печорина. У каждого из них свой строй языка, свои особенности речи. К ним присоединяются своеобразные голоса Бэлы, Казбича, Азамата, Грушницкого, княжны Мери, Вернера и других персонажей романа.

На последних страницах новеллы «Фаталист», завершающей роман, Печорин называет себя и свое поколение «жалкими потомками, скитающимися по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха… неспособными более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного нашего счастья…»

Какие горькие признания, какой печальный итог! Причины, по которым Печорин и другие мыслящие люди его времени не могли быть счастливы, Лермонтов видел в «ничтожных спорах за клочок земли или за какие‑нибудь вымышленные права». Тем и дорог нам Лермонтов, что он страстно боролся своими произведениями против темных сил зла – корысти, вражды, злобы, ненависти, угнетения – всего, что уродует, калечит и омрачает жизнь на земле.

Н. В. Гоголь‑сатирик

(по комедии «Ревизор»)

I. Характер комического в творчестве Гоголя.

1. Анекдот, выразивший закономерность порока.

II. Беспощадный портрет города N – портрет России.

1. Отцы города и их отношение к службе.

2. Мечты Городничего и мечты Хлестакова как отражение сущности чиновничьей иерархии в России.

3. Сила власти, ограниченность и невежество хозяев жизни и бесправие и беззащитность обывателей.

4. Держиморды самодержавно‑полицейского порядка.

5. «Обиженное» купечество.

6. Дамы города.

III. Приемы сатирического разоблачения.

1. Собирательные образы.

2. «Говорящие» фамилии.

3. Прием гротеска, обнажающий нелепость и уродство действительности.

4. Наказан ли порок? (Роль немой сцены).

IV. Злободневность гоголевского смеха.

«Смех сквозь слезы» в поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души»

I. «Мертвые души» – это «история болезни, написанная мастерской рукой» (А. И. Герцен).

II. «Мертвые души» – гениальная сатира на чиновно‑крепостническую Россию.

1. Изобразить «все дурное, что ни есть в России…».

2. Кто они – эти владельцы народной души?

3. Воплощение духовной нищеты, нравственного убожества, морального вырождения русских помещиков.

4. Роль понятия «мертвые души» для осмысления абсурдности российского миропорядка.

5. Новый герой – делец, авантюрист‑приобретатель.

6. От юмора и иронии – к горькому сарказму как средству разоблачения привычного и обыденного.

7. Лирические отступления – авторский диалог о дисгармонии мира и воплощение мечты Гоголя о будущем России.

III. Несостоявшийся замысел второй книги «Мертвых душ».

О «Ревизоре»

(из статьи «Горе от ума»)

<…> В основании «Ревизора» лежит та же идея, что и в «Ссоре Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем»: в том и другом произведении поэт выразил идею отрицания жизни, идею призрачности, получившую, под его художническим резцом, свою объективную действительность. Разница между ими не в основной идее, а в моментах жизни, схваченных поэтом, в индивидуальностях и положениях действующих лиц. Во втором произведении мы видим пустоту, лишенную всякой деятельности; в «Ревизоре» – пустоту, наполненную деятельностью мелких страстей и мелкого эгоизма. Чтобы произведения его были художественны, то есть представляли собою особый, замкнутый в самом себе мир, он взял из жизни своих героев такой момент, в котором сосредоточивалась вся целостность их жизни, ее значение, сущность, идея, начало и конец: в первом – ссору двух приятелей, во втором – ожидание и прием ревизора. <…>

<…> Городничий Гоголя – не карикатура, не комический фарс, не преувеличенная действительность и в то же время нисколько не дурак, но, по‑своему, очень и очень умный человек, который в своей сфере очень действителен, умеет ловко взяться за дело – своровать и концы в воду схоронить, подсунуть взятку и задобрить опасного ему человека. Его приступы к Хлестакову, во втором акте, – образец подьяческой дипломатии. Итак, конец комедии должен совершиться там, где городничий узнает, что он был наказан призраком и что ему предстоит наказание со стороны действительности, или, по крайней мере, новые хлопоты и убытки, чтобы увернуться от наказания со стороны действительности. И потому приход жандарма с известием о приезде истинного ревизора прекрасно оканчивает пьесу и сообщает ей всю полноту и всю самостоятельность особого, замкнутого в самом себе мира. В художественном произведении нет ничего произвольного и случайного, но все необходимо и логически вытекает из его идеи. Каждое лицо в нем, способствуя развитию главной идеи, в то же время есть и само себе цель, живет своею особою жизнию. <…>

Многие находят страшною натяжкой и фарсом ошибку городничего, принявшего Хлестакова за ревизора, тем более что городничий – человек по‑своему очень умный, то есть плут первого разряда. Странное мнение, или, лучше сказать, странная слепота, не допускающая видеть очевидность! Причина этого заключается в том, что у каждого человека есть два зрения – физическое, которому доступна только внешняя очевидность, и духовное, проникающее внутреннюю очевидность, как необходимость, вытекающую из сущности идеи. Вот когда у человека есть только физическое зрение, а он смотрит им на внутреннюю очевидность, то и естественно, что ошибка городничего ему кажется натяжкою и фарсом. Представьте себе воришку‑чиновника такого, каким вы знаете почтенного Сквозника‑Дмухановского: ему виделись во сне две какие‑то необыкновенные крысы, каких он никогда не видывал, – черные, неестественной величины – пришли, понюхали и пошли прочь. Важность этого сна для последующих событий была уже кем‑то очень верно замечена. В самом деле, обратите на него все ваше внимание: им открывается цепь призраков, составляющих действительность комедии. Для человека с таким образованием, как наш городничий, сны – мистическая сторона жизни, и чем они несвязнее и бессмысленнее, тем для него имеют большее и таинственнейшее значение. Если бы, после этого сна, ничего важного не случилось, он мог бы и забыть его; но, как нарочно, на другой день он получает от приятеля уведомление, что «отправился инкогнито из Петербурга чиновник с секретным предписанием обревизовать в губернии все относящееся по части гражданского управления». Сон в руку! Суеверие еще больше запугивает и без того запуганную совесть; совесть усиливает суеверие. Обратите особенное внимание на слова «инкогнито» и «с секретным предписанием». Петербург есть таинственная страна для нашего городничего, мир фантастический, которого форм он не может и не умеет себе представить. Нововведения в юридической сфере, грозящие уголовным судом и ссылкою за взяточничество и казнокрадство, еще более усугубляют для него фантастическую сторону Петербурга. Он уже допытывается у своего воображения, как приедет ревизор, чем он прикинется и какие пули будет он отливать, чтобы разведать правду. Следуют толки из честной компании об этом предмете. Судья‑собачник, который берет взятки борзыми щенками и потому не боится суда, который на своем веку прочел пять или шесть книг и потому несколько вольнодумен, находит причину присылки ревизора, достойную своего глубокомыслия и начитанности, говоря, что «Россия хочет вести войну, и потому министерш нарочно отправляет чиновника, чтоб узнать, нет ли где измены». Городничий понял нелепость этого предположения и отвечает: «Где нашему уездному городишке? Если б он был пограничным, еще бы как‑нибудь возможно предположить, а то стоит черт знает где – в глуши… Отсюда хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь». Засим он дает совет своим сослуживцам быть поосторожнее и быть готовыми к приезду ревизора; вооружается против мысли о грешках, то есть взятках, говоря, что «нет человека, который бы не имел за собою каких‑нибудь грехов», что «это уже так самим богом устроено» и что «волтерианцы напрасно против этого говорят…» <…>

<…> И вот наконец Бобчинский передает донесение трактирщика Власа: «Молодой человек, чиновник, едущий из Петербурга – Иван Александрович Хлестаков, а едет в Саратовскую губернию, и что чрезвычайно странно себя аттестует: больше полуторы недели живет, дальше не едет, забирает все на счет и денег хоть бы копейку заплатил». Следует остроумная сметка проницательного Бобчинского: «С какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит бог знает куда – в Саратовскую губернию? Это, верно, не кто другой, как самый тот чиновник». <…>

Понимаете ли вы хотя в возможности эту чудную логику, эти резоны, эти доводы? На каких законах разума основаны они? Вот он – вот источник комического и смешного! Видите ли вы, какая драма, какое столкновение противоположных интересов, проистекающих из характеров действующих лиц и их взаимных отношений, выразилось в этих двух монологах! Городничий уже верит страшному известию, и как утопающий хватается за соломинку, так он пустым вопросом хочет как бы отдалить на время сознание горькой истины, чтобы дать себе время опомниться; Бобчинский, напротив, всеми силами старается поддержать и в других и в самом себе уверенность в справедливости известия, которое вдруг придало ему такую важность. Да, в этой комедии нет ни одного слова, строгой и непреложной необходимости которого нельзя б было доказать из самой сущности идеи и действительности характеров. <…>

Перед нами Осип – герой лакейской природы, представитель целого рода бесчисленных явлений, из которых он ни на одно не похож, как две капли воды, но из которых каждое похоже на него, как две капли воды. В своем большом монологе, где, между прочим, читает он нравоучение самому себе для своего барина, он высказывает всего себя, свои отношения к барину, и, наконец, самого барина. Вы видите деревенского слугу, который пожил в Петербурге, постиг достоинство столичной жизни и галантерейного обращения, но, по пословице, «сколько волка ни корми, он все в лес глядит», предпочитает мирную деревенскую жизнь треволнениям столицы, в которой худо без денег, иной раз славно наешься, а в другой чуть не лопнешь с голода. В истинно художественном произведении всегда видно, как взаимные отношения персонажей действуют на самый их характер, и потому вам тотчас станет ясно, что Осип грубиян столько же по натуре, сколько и по презрению к своему барину, которого глупость он понимает по‑своему. Этот барин «один из тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими». Он франт и щеголь, потому что дурак и столичный житель: глупцы скорее всего перенимают внешние стороны высшей их жизни. Отец содержит его прилично, но он мотает батюшкины денежки, чтобы наполнить свою пустоту, занять свою праздность и удовлетворить мелкому тщеславию, а потом спускает платье на рынке, до новой присылки денег. «Он действует и говорит без всякого соображения; не в состоянии остановить постоянного внимания на какой‑нибудь мысли; речь его отрывиста, и слова вылетают совершенно неожиданно». <…>

Посмотрите, как робко и какими косвенными вопросами хочет он узнать от Осипа, есть ли у них табак: о, он боится его нравоучений и его грубости! Посмотрите, как он подличает перед трактирным прислужником, справляясь о его здоровье и о числе приезжающих в их трактир, и как ласково просит его поторопиться принести ему обед! Какая сцена, какие положения, какой язык! <…>

Входит Осип и говорит барину, что «там чего‑то приехал городничий, осведомляется и спрашивает о вас»; новое комическое столкновение! У Хлестакова воображение настроено на мысли о жалобах трактирщика, о тюрьме… Он испугался тюрьмы, но утешился мыслью, что если поведут его туда благородным образом, то ничего; но мысль о двух купеческих дочерях и офицерах, которых он видел на улице, снова приводит его в отчаяние… Можете представить, в какой настроенности его воображения входит к нему городничий… В высшей степени комическое положение!.. Но мы пропускаем эту превосходную сцену – она говорит сама за себя, а для кого она нема, тем не много помогут наши толкования. Скажем только, что в этой сцене городничий является во всем своем блеске: с одной стороны, как чуждый фантастическому для него понятию петербургского чиновника и весь сосредоточенный на мысли о «проклятом инкогнито», он все глупости Хлестакова принимает за тонкие штуки, а с другой, преловко и прехитро выкидывает свои тонкие штуки и улаживает дело. <…>

Сцена явления Хлестакова в доме городничего в сопровождении свиты из городского чиновничества и самого Сквозника‑Дмухановского; представление Анны Андреевны и Марии Антоновны; любезничанье и вранье Хлестакова; каждое слово, каждая черта во всем этом, общность и характер всего этого – торжество искусства, чудная картина, написанная великим мастером, никогда не жданное, никем не подозревавшееся изображение всеми виденного, всем знакомого и, несмотря на то, всех удивившего и поразившего своею новостию и небывалостию!.. Здесь характер Хлестакова – этого второго лица комедии – развертывается вполне, раскрывается до последней видимости своей микроскопической мелкости и гигантской пошлости. <…> Многим характер Хлестакова кажется резок, утрирован, если можно так выразиться, его болтовня, напоминающая – не любо, не слушай – врать не мешай, – изысканно‑неправдоподобною. Но это потому, что всякий хочет видеть и, следовательно, видит в Хлестакове свое понятие о нем, а не то, которое существенно заключается в нем. Хлестаков является к городничему в дом после внезапной перемены его судьбы: не забудьте, что он готовился идти в тюрьму, а между тем нашел деньги, почет, угощение, что он после невольного и мучительного голода наелся досыта, отчего и без вина можно прийти в какое‑то полупьяное расслабление, а он еще и подпил. Как и отчего произошла эта внезапная перемена в его положении, отчего перед ним стоят все навытяжку – ему до этого нет дела; чтобы понять это, надо подумать, а он не умеет думать, он влечется, куда и как толкают его обстоятельства. <…>

Многие почитают Хлестакова героем комедии, главным ее лицом. Это несправедливо. Хлестаков является в комедии не сам собою, а совершенно случайно, мимоходом, и притом не самим собою, а ревизором. Но кто его сделал ревизором? страх городничего, следовательно, он создание испуганного воображения городничего, призрак, тень его совести. Поэтому он является во втором действии и исчезает в четвертом, – и никому нет нужды знать, куда он поехал и что с ним стало: интерес зрителя сосредоточен на тех, которых страх создал этот фантом, а комедия была бы не кончена, если бы окончилась четвертым актом. Герой комедии – городничий, как представитель этого мира призраков.

В «Ревизоре» нет сцен лучших, потому что нет худших, но все превосходны, как необходимые части, художественно образующие собою единое целое, округленное внутренним содержанием, а не внешнею формою, и потому представляющее собою особенный и замкнутый в самом себе мир. <…>

Первые сцены пятого акта представляют нам городничего в полноте его грубого блаженства животной натуры. Здесь поэт является глубоким анатомиком души человеческой, проникает в самые недоступные тайники ее и выводит наружу все крывшееся в их. В самом деле, в пятом акте городничий является в своем апофеозе, полным определением своей сущности, вполне определившеюся возможностию: все темное, грозное, низкое и грубое, что крылось в его природе, развивалось воспитанием и обстоятельствами, все это всплыло со дна наверх, изнутри явилось наружу, и явилось так добродушно, так комически, что вы невольно смеетесь там, где бы должны были ужасаться. <…>

Входит простодушный почтмейстер и пренаивно открывает всем глаза насчет мнимого ревизора, доказав очевидно, что он «и не уполномоченный и не особа». Сцена чтения письма Хлестакова – в высшей степени комическая. Но что же наш городничий? – Вы думаете, ему стыдно, мучительно стыдно видеть себя так жестоко одураченным собственною ошибкою, так тяжко наказанным за свои грехи? Как бы не так! Бездарность, посредственность или даже обыкновенный талант тотчас бы воспользовались случаем заставить городничего раскаяться и исправиться; но талант необыкновенный глубже понимает натуру вещей и творит не по своему произволу, а по закону разумной необходимости. Городничий пришел в бешенство, что допустил обмануть себя мальчишке, вертопраху, у которого молоко на губах не обсохло, он, который «тридцать лет жил на службе», которого «ни один купец, ни один подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал; пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду; трех губернаторов обманул!» – Вы думаете: ему совестно, мучительно совестно смотреть на тех людей, перед которыми он сейчас только так ломался, которые унижались и подличали перед его мнимой знатностью? Ничего не бывало! <…> Засим обманутые чудаки бросаются с ругательствами на Петров Ивановичей, как первых вестовщиков о приезде ревизора. Брань сыплется на них градом; они сваливают вину друг на друга, как вдруг явление жандарма с известием о приезде истинного ревизора прерывает эту комическую сцену и, как гром, разразившийся у их ног, заставляет их окаменеть от ужаса и таким образом превосходно замыкает собою целость пьесы. <…>

Дата добавления: 2017-01-13