Приведенное замечание касается Франции и Швейцарии, но не распространяется ни на Венгрию, ни на Ольденбург. 2 страница

Он говорит также; В один прекрасный день обнаруживаешь, что тебя отравляют ядом, и в то же время понимаешь, что ты к нему уже привык. Как же отказаться от него, не подвергая себя опасности?

И еще: Думая о ней, я осознаю, что супружеская любовь не имеет ничего общего ни с симпатией, ни с чувственностью, ни со страстью, ни с дружбой, ни с собственно любовью. Она равна лишь сама себе и не может быть сведена ни к одному из этих чувств, у нее своя природа, своя неповторимая сущность, своя уникальная форма, различная в каждой семейной паре.

Защитники супружеской любви! нередко говорят о том, что она не является любовью и именно поэтому приобретает возвышенный характер. Дело в том, что в последнее время в кругах буржуазии вошел в моду эпический стиль: обыденность в этом случае выдается за романтику, верность — за возвышенное безумие, скука — за мудрость, а супружеская ненависть — за проявление глубокой любви. На деле ненависть двух людей, неспособных в то же время обходиться друг без друга, это не самое истинное и волнующее, а самое жалкое из человеческих чувств. Идеальным могло бы быть противоположное чувство двух абсолютно самостоятельных индивидов, связанных друг с другом лишь свободным согласием, вытекающим из любви. Толстой восхищался тем, что связь Наташи и Пьера «держалась чем–то… неопределенным, но твердым, как связь ее собственной души и тела». По гипотезе дуалистов, тело лишь служит оболочкой для души. Следуя этой гипотезе, нужно, по–видимому, предположить, что случайность тяжелым бременем лежит на каждом из членов супружеского союза. Каждый из них должен сознательно принимать и любить необъяснимое и не им избранное присутствие супруга, которое в то же время является необходимым условием и даже формой существования его самого. Однако люди, высказываю-

щие подобные мысли, намеренно смешивают слова «сознательно принимать и любить», и именно этим им удается многих ввести в заблуждение. А ведь на деле «сознательно принимать и любить» — это отнюдь не одно и то же. Мы сознательно принимаем свои физические данные, свое прошлое, свое положение в настоящем. Но что касается любви, то это порыв к другому, к особому существованию, это — цель, это — будущее. Кроме того, сознательное отношение к бремени или к тирании выражается не в любви, а в бунте. Отношения людей, рассматриваемые как нечто само собой разумеющееся, не могут иметь ценности. Так, любовь детей к родителям приобретает свое истинное значение только тогда, когда она становится осознанной. Как же можно восхищаться само собой разумеющейся супружеской любовью, которая к тому же лишает супругов свободы? Люди твердят о своем уважении к этой пестрой смеси привязанности, обид, ненависти, правил приличия, смирения, лени и лицемерия, называемой супружеской любовью лишь потому, что она служит им оправданием.

Однако о физической любви, как и о дружбе, можно сказать одно и то же: для того чтобы она была истинной, она должна быть свободной. Но свобода — это не каприз. Любовь требует принятия некоторых обязательств на более или менее длительный срок. При этом лишь индивиду принадлежит право, сообразуясь со своей волей, поступать тем или иным образом, то есть выполнять свои обязательства или отказаться от них. Чувство может быть свободным при условии, что оно не зависит ни от каких не имеющих к нему отношения правил, когда переживающий его человек может быть искренним и ничего не бояться. Супружеская же любовь, напротив, предполагает подавление всех порывов и постоянную ложь. И прежде всего она мешает супругам по–настоящему узнать друг друга. Повседневная близость не ведет ни к пониманию, ни к симпатии. Муж слишком уважает свою жену, чтобы интересоваться изломами ее психологии. Поступи он так, он признал бы за ней какую–то независимость, которая могла бы оказаться неудобной и даже опасной. Испытывает ли она наслаждение в постели? Действительно ли она любит мужа? Действительно ли она с радостью покоряется ему? Он предпочитает не задавать себе этих вопросов, они даже кажутся ему неприличными. Его жена — «порядочная женщина», и она по определению добродетельна, преданна, верна, чиста, счастлива и думает так, как полагается думать. Однажды один больной, поблагодарив своих друзей, близких и врачей, сказал своей молодой жене, которая в течение шести месяцев не отходила от его постели: «Тебя я не благодарю, ты исполняла свой долг». Ни одно из перечисленных выше качеств муж не считает заслугой жены, ибо они гарантированы обществом и являются необходимой частью института брака. Он не отдает себе отчета в том, что его жена вовсе не сошла со страниц одного из романов Бональда, что она — живой человек из плоти и крови. Он принимает как должное ее неукоснительную преданность долгу. Он не задумывается о том, что ей, возможно, приходится бороться с искушениями и иногда она не может устоять, что, как бы то ни было, ее терпение, чистота и благопристойность нелегко ей даются. И уже совсем он не хочет знать ее мечтаний, фантазий, тоски, то есть той эмоциональной атмосферы, в которой протекает ее жизнь. В своем произведении «Ева» Шардон описывает мужа, который в течение многих лет ведет дневник семейной жизни. Этот муж весьма деликатно рассказывает о своей жене, но он говорит о ней только как о жене, такой, какой она ему представляется, и совершенно не видит в ней свободного индивида. Он сражен, когда неожиданно узнает, что она его не любит и собирается с ним расстаться. Как много сказано о разочаровании наивного и честного мужчины, убеждающегося в женском коварстве, с каким ужасом мужья из пьес Бернстайна обнаруживают, что их подруга жизни — воровка, злюка, изменница. Они мужественно переносят этот удар, но все–таки автору не удается заставить читателя поверить в их силу и великодушие. Они нам кажутся грубыми мужланами, лишенными чувствительности и доброй воли. Мужчины упрекают женщин в скрытности, однако лишь самовлюбленные глупцы могут с таким постоянством позволять себя обманывать. Женщина обречена быть безнравственной, потому что мораль предписывает ей роли сверхъестественного существа -— то есть и сильной женщины, и превосходной матери, и эталона честности, и т. д. Как только она начинает думать, мечтать, спать, чего–то желать, дышать, не следуя установленным правилам, она разрушает тот идеал, который создали мужчины. Именно поэтому многие женщины позволяют себе «быть самими собой» только в отсутствие мужа. В свою очередь женщина также не знает своего мужа. Ей кажется, что она знакома с его истинным обликом, поскольку видит его в повседневной жизни, но мужчину определяет прежде всего его дело, то, которым он занят в миру, среди других мужчин. Отказаться принимать в расчет эту его суть — его дело, его трансцендентность — значит исказить саму его природу. «Женщина выходит замуж за поэта, — говорит Элиза, — но, становясь его женой, она замечает в первую очередь, что он забывает спускать воду в туалете»¹. Но муж тем не менее остается поэтом, и если жена не интересуется его творчеством, то она знает его хуже, чем какой–нибудь лично с ним незнакомый читатель. Зачастую, однако, в этом нет ее вины. Из–за отсутствия опыта и культуры она не понимает мужа, ничего не смыслит в его делах, ей не удается разделять его помыслы, несмотря на то что для него они имеют значительно большее значение, чем однообразно повторяющаяся повседневность. Редко, в исключительных случаях, женщина становится настоящей подругой мужа, обсуждает с ним его планы, дает ему советы, участвует в его работе. Но представление о том, что таким образом она может возвыситься до личного творчества, иллюзорно.

Единственным свободно действующим и ответственным субъектом остается муж. Только женщина, любящая своего мужа, может находить радость в служении ему. Если это не так, она будет испытывать лишь разочарование, даже озлобление от бесплодности своих усилий. Следуя совету Бальзака, который говорил, что, обращаясь с женщиной как с рабыней, нужно внушать ей, что она — королева, мужчины охотно распространяются о том, какое влияние на них оказывают жены. Однако в глубине души они сознают лживость подобных утверждений. Жоржетта Леблан, требовавшая, чтобы Метерлинк поставил ее имя рядом со своим на книге, которую, по ее мнению, они написали вместе, стала жертвой именно такого обмана. В предисловии к «Воспоминаниям» этой певицы Грассе без обиняков объяснил ей, что мужчины, щедро раздающие спутницам своей жизни звания сотрудниц и вдохновительниц, тем не менее считают, что результаты работы принадлежат лишь им одним, И у них есть на это основания. В любом действии или творчестве самым важным является момент выбора, момент принятия решения. Роль женщины в этом отношении можно сравнить с ролью стеклянного шара в руках у гадалки: она легко заменима. Доказательством может служить легкость, с которой мужчины заменяют одну советчицу или сотрудницу на другую. Софья Толстая переписывала рукописи мужа, готовила их к печати, позже он поручил это дело одной из своих дочерей, И тогда Софья поняла, что, несмотря на все свое усердие, она не стала незаменимой для мужа. Лишь независимый труд может обеспечить женщине подлинную автономию¹.

У разных людей супружеская жизнь складывается по–разному. Но в повседневной жизни большинства женщин можно обнаружить много общего. Утром муж торопится на работу, и жена с удовольствием ждет его ухода, предвкушая тот момент, когда она останется свободной, не обязанной никому подчиняться хозяйкой дома. Затем и дети уходят в школу, и она на целый день остается одна или с младенцем, который возится в кроватке или играет в манеже и общение с которым весьма ограниченно. Какое–то время у нее уходит на приведение себя в порядок и на уборку квартиры. Если у нее есть прислуга, то распоряжения и болтовня с ней на кухне также занимают ее на какое–то время. Если прислуги нет, она сама идет за покупками, обменивается замечаниями о

ценах с соседками или торговцами. В тех случаях, когда муж и дети приходят обедать домой, женщине не удается пообщаться с ними за столом. Она должна приготовить еду, подать ее на стол, убрать со стола, словом, она слишком занята. Да чаще всего они и не приходят. Как бы то ни было, всю долгую вторую половину дня она проводит в одиночестве. Идет с младшими детьми в парк и, присматривая за ними, вяжет, или шьет, или сидит у окна и чинит одежду. Ее руки заняты, а ум — нет, и она перебирает заботы или обдумывает планы на будущее, грезит, скучает. При этом ни одно ее занятие не является самодостаточным. Ее мысли устремлены к мужу или к детям, для которых она чинит рубашки или готовит пищу. Она живет только ради них, А можно ли сказать, что они хотя бы признательны ей? Постепенно ее скука перерастает в нетерпение, тревожное ожидание возвращения детей и мужа. Дети возвращаются из школы, она целует их, расспрашивает, но им нужно делать уроки, хочется поиграть, они ускользают от нее, не могут развеять ее скуку. Мало того, они то и дело получают плохие отметки, теряют вещи, шумят, безобразничают, дерутся, их приходится часто ругать. Они скорее утомляют мать, чем успокаивают. С тем большим нетерпением она ждет мужа. Что он делает? Почему он еще не вернулся? Он работает, видит мир, разговаривает с людьми, о ней он и не думает. Она начинает нервничать, ей все больше и больше кажется, что она зря пожертвовала своей молодостью, он ей за это нисколько не благодарен, Муж, направляясь домой, где его жена сидит взаперти, смутно чувствует свою вину. В первое время после свадьбы он приносит ей цветы или маленькие подарки, но вскоре этот ритуал утрачивает для него всякий смысл. Он уже больше ничего не приносит и не очень торопится домой, тем более что опасается, что его не слишком ласково встретят. В самом деле, нередко женщина устраивает сцены, чтобы отомстить за скучный день, за длительное ожидание или чтобы заглушить разочарование, поскольку, несмотря на все ее надежды и ожидания, присутствие мужа не рассеивает ее скуки. В случае если жена ни на что не сетует, разочарование испытывает муж. На работе он не в бирюльки играл, он устал, нуждается в отдыхе, но в то же время возбужден. Конечно, не жена, которую он видит изо дня в день, может вывести его из этого состояния, К тому же он чувствует, что жене хотелось бы поделиться с ним своими тревогами, что она надеется на его помощь для того, чтобы победить скуку, разрядиться. Поэтому присутствие жены не радует его, а подавляет, мешает ему по–настоящему расслабиться. Дети также не приносят ни покоя, ни радости. Ужин и вечер проходят в атмосфере скрытого недовольства. Муж и жена читают, слушают радио, лениво переговариваются, и при этом, несмотря на кажущуюся близость, каждый из них чувствует себя одиноким. Жена, кроме того, с тревожной надеждой — может быть, наконец — или с не менее тревожным страхом — опять — думает о предстоящей ночи. Она засыпает разочарованной, раздраженной, иногда удовлетворенной. В любом случае следующим утром она с удовольствием слышит звук закрывающейся двери. Чем беднее женщина, чем больше у нее домашней работы, тем тяжелее ее судьба. И напротив, ее доля легче, если ей доступны досуг и развлечения. Однако при всех обстоятельствах любая замужняя женщина испытывает три чувства, о которых шла речь: скуку, ожидание, разочарование.

В принципе женщины могут рассчитывать на некоторое разнообразие в жизни¹, но в действительности оно доступно далеко не всем. Брачные узы особенно обременительны в провинции. Женщине необходимо так или иначе приспособиться к этой ситуации, поскольку избежать ее она не может. Некоторые приспосабливаются, как мы видели, преисполняясь чувством собственной значимости и превращаясь в домашних тиранов, становятся мегерами, Другим больше по нраву роль жертвы, они становятся добровольными рабынями мужа и детей и находят в этом мазохистскую радость. Третьи навсегда сохраняют самовлюбленность, свойственную девушкам. Эти последние также страдают от того, что не могут самореализоваться в каком–либо деле: ничего не делая, ничем и не становишься. Личная нереализованность заставляет их думать, что их недооценивают. Они с грустью любуются собой, сосредоточиваются на грезах, кривляний, болезнях, маниях, семейных сценах. Они выдумывают себе драмы или уходят в воображаемый мир. Именно к такого рода женщинам следует отнести «улыбающуюся мадам Бде», описанную Амиелем. Они обречены на однообразную провинциальную жизнь рядом с грубияном мужем; в отсутствие любви и какой–то деятельности их мучает сознание пустоты и никчемности этой жизни. Чтобы скрасить ее, они погружаются в романтические мечты, в заботы о цветах, которыми они себя окружают, о туалетах, о собственной персоне. Муж же лишь мешает им даже в этих играх. И в конце концов их начинает мучить желание убить его. Неестественное поведение, с помощью которого защищаются женщины, может привести к извращениям, а навязчивые идеи — даже к преступлению. Случается, что мотивом семейных преступлений является не столько корысть, сколько чистая ненависть. Именно по этой причине героиня Мориака Тереза Декейру пытается отравить своего мужа, то же самое не так давно сделала г–жа Лафарже. А недавно суд оправдал сорокалетнюю женщину, которая в течение двадцати лет терпела изверга мужа, но в один прекрасный день вместе со своим взрослым сыном без всяких колебаний задушила его. Другой возможности избавиться от невыносимой жизни у нее не было.

Если же женщина принимает этот свой удел, но стремится сохранить ясность ума и свое «я», то ей не остается никакой другой опоры, кроме стоической гордости. Поскольку она зависит от всех и вся, ей доступна лишь внутренняя, следовательно абстрактная, свобода. Она отбрасывает расхожие принципы и ценности, размышляет, вопрошает, и именно так ей удается избежать супружеского рабства. Но высокомерная сдержанность и следование лозунгу «Терпение и воздержание» представляет собой только негативную позицию. Она непреклонна в своем самоотречении и цинизме, и ей не хватает позитивной реализации своих сил. Пока она молода и пылка, она ищет всяческие способы для их приложения: помогает людям, утешает, защищает, дарит, у нее множество занятий. Но она страдает от того, что ни одно ее дело не требует от нее полной отдачи, от того, что у ее деятельности нет никакой цели. Нередко, измученная одиночеством и бесполезностью своих усилий, она в конце концов изменяет себе самой и губит себя. Удивительный пример подобной судьбы мы видим в жизни г–жи де Шаррьер. В посвященной ей захватывающей книге «Портрет Зелиды» Жофруа Скотт так описывает ее; «Огненные черты на ледяном челе». Но отнюдь не разум погасил в ней жизненное пламя, о котором Эрменш говорил, что оно могло бы «согреть сердце младенца». Блестящую красавицу погубило замужество. Она превратила свою покорность в добродетель. Поистине для того, чтобы найти какое–либо другое решение проблемы, понадобились бы героизм и гениальность, И тот факт, что ее редкие и возвышенные качества не спасли ее, является самым убедительным приговором институту брака из тех, которые когда–либо существовали.

Блестящая, образованная, умная и пылкая мадемуазель де Туиль удивляла всю Европу. Она отпугивала претендентов на свою руку; более чем двенадцати отказала; другие же, среди которых, возможно, были и вполне достойные, не решились сделать предложение. Единственным мужчиной, который ее интересовал, был Эрменш, но не могло быть и речи о том, чтобы она вышла за него замуж. В течение двенадцати лет они переписывались. Однако ни эта дружба, ни ее учеба не могли принести ей полного удовлетворения. «Девственница и мученица» — это плеоназм, говорила она. Подчиненная жестким правилам жизнь в Зюилене была ей невыносима, ей хотелось стать женщиной, быть свободной. В возрасте тридцати лет она вышла замуж за г–на де Шаррьера. Она находила, что он «честен душой» и «проникнут духом справедливости», и высоко ценила эти качества. Сначала она хотела сделать из него «самого нежно любимого мужа на свете», позже, как рассказывал Бенжамен Констан, «она доставила ему немало мучительных минут, желая добиться от него чувства, равного тому, которое испытывала сама», но ей не удалось расшевелить его размеренную невозмутимость. Живя в Коломбье в окружении честного, но скучного мужа, впавшего в детство свекра и лишенных очарования золовок, г–жа де Шаррьер начала тосковать. Ей не нравилось косное провинциальное общество Нефшателя. Чтобы убить время, днем она стирала белье, а по вечерам играла в «Комете», Ее жизнь на краткий миг озарилась романом с молодым человеком, после которого она еще сильнее стала ощущать одиночество. «Приняв скуку за вдохновение», она написала четыре романа о нравах Нефшателя, после чего круг ее друзей сузился еще больше, В одном из своих произведений она описала долгую и несчастную супружескую жизнь живой, чувствительной женщины с добрым, но холодным и нечутким мужем. Замужество представлялось ей в виде череды недоразумений, разочарований и мелких обид. Ясно, что сама она была несчастлива. Она заболела, выздоровела, и долгое одиночество вдвоем, в которое превратилась ее жизнь, продолжалось. «Ясно, что уныло–однообразная жизнь в Коломбье и мягко–осуждающая позиция ее послушного мужа создавали вокруг нее такую пустоту, которую невозможно было заполнить никакой деятельностью», — пишет ее биограф, Именно в этот момент она познакомилась с Бенжаменом Констаном, который в течение восьми лет был предметом ее страстных чувств. Но после того, как она порвала с ним, не желая оспаривать его у г–жи де Сталь, ее сердце ожесточилось. Однажды она написала ему; «Жизнь в Коломбье была для меня невыносима, и я всегда впадала в отчаяние, когда мне приходилось возвращаться туда. Но наступил день, когда я больше не захотела уезжать оттуда и заставила себя смириться с этой жизнью». В течение пятнадцати лет она не выезжала из города и не выходила из своего сада. Так она следовала правилу стоиков; стараться победить не судьбу, а свое сердце. Она была пленницей, и единственной доступной ей формой свободы был выбор тюрьмы. «К присутствию господина де Шаррьера она относилась так же, как к окружавшим ее Альпам», — пишет Скотт. Но она был ч слишком проницательна, чтобы не понимать, что в этом смирении не было ничего, кроме самообмана. Она стала такой замкнутой и суровой, в ней ощущалось такое отчаяние, что на нее было страшно смотреть. Она привлекала в свой дом эмигрантов, которых было много в Нефшателе, покровительствовала им, оберегала их и направляла. Она писала элегантные, но дышащие разочарованием романы, которые живший в нищете немецкий философ Хюбер переводил. Она стала советчицей в кружке молодых женщин, занималась философией Локка со своей любимицей Генриеттой, Ей нравилось играть роль благодетельницы по отношению к окрестным крестьянам. Она все больше и больше избегала общества Нефшателя, все больше и больше замыкалась в гордом одиночестве. Она «стремилась лишь к одному — погрузиться в свою однообразную жизнь и терпеть ее. Даже в ее добрых поступках было что–то пугающее, потому что она совершала их с леденящим душу хладнокровием… Окружающим казалось, что это не человек, а тень, которая скользит по пустой комнате»¹. Лишь в редких случаях, например когда она принимала гостей, в ней пробуждались жизненные силы. Но «годы проходили бесплодно, госпожа и господин де Шаррьер старели рядом, отделенные друг от друга целой вселенной, и многие гости с облегчением вздыхали, выходя из их дома, поскольку им казалось, что они вырвались из могильной тьмы. Часы отмеривали время, господин де Шаррьер занимался внизу своей математикой, из сарая доносился размеренный стук цепов. Жизнь продолжалась, хотя бич непонимания лишил ее малейшего смысла… Она была заполнена ничтожными событиями, отчаянными попытками заполнить пустоты дня. Вот до чего дошла Зелида, ненавидевшая все мелочное», Кто–нибудь, возможно, скажет, что жизнь г–на де Шаррьера была такой же унылой, как и жизнь его жены. Но она его вполне удовлетворяла; по–видимому, она хорошо соответствовала его посредственной натуре. Представим себе мужчину, обладающего такими же исключительными качествами, как красавица из Зюилена. Совершенно очевидно, что он не стал бы прозябать в бесполезном одиночестве в Коломбье. Он отвоевывал бы себе место под солнцем, что–нибудь предпринял бы, вел борьбу, действовал, жил. Сколько женщин, увязнув в семейной жизни, были, по словам Стендаля, «потеряны для человечества»! Говорят, что брак принижает мужчину, и нередко это действительно так, но он почти всегда губит женщину. Это признает даже такой защитник брака, как Марсель Прево.

Сколько раз, встречая молодую женщину, которую я знал еще девушкой, через несколько месяцев или лет после ее вступления в брак, я удивлялся пошлости ее характера и мелочности ее жизни.

Почти те же слова мы читаем в дневнике Софьи Толстой через полгода после свадьбы.

13 октября 1863 года: У меня будничная жизнь, смерть. А у него целая жизнь, работа внутри, талант, бессмертие.

Через несколько месяцев у нее вырывается еще одна жалоба: Нельзя довольствоваться только тем, чтоб сидеть с иголкой или за фортепьяно, и одной, совершенно одной, и придумывать, или просто убеждаться, что муж не любит и что теперь закабалена и сиди.

И одиннадцать лет спустя она пишет слова, под которыми и сейчас немало женщин готовы подписаться: 12 октября 1875 года:…и нынче, завтра, месяцы, годы — все то же и то же. Проснешься утром и не встаешь. Что меня поднимает, что ждет меня? Я знаю, придет повар, потом няня… потом я… сяду молча вышивать дырочки, потом ученье грамматики и гамм… Потом вечером то же вышиванье дырочек и вечное, ненавистное для меня раскладыванье пасьянсов тетеньки с Левочкой.

На то же самое жалуется и г–жа Прудон. «У вас есть идеи, — говорила она мужу, — а у меня, когда вы на работе, а дети в школе, ничего нет».

Нередко в первые годы семейной жизни женщина питает иллюзии, стремится во что бы то ни стало восхищаться мужем, безгранично любить его, внушает себе, что муж и дети не могут без нее жить. Затем на поверхность выходят ее истинные чувства: она замечает, что муж прекрасно мог бы обойтись без нее, что дети со временем отдалятся от нее, видит, что и муж и дети в той или иной мере неблагодарны. Домашний очаг не защищает ее больше от пустоты; оказывается, что она одинока и в качестве неповторимой личности никому не нужна. При этом она неспособна уже найти никакого применения своим силам. Серьезной опорой ей могут служить привязанности и привычки, но спасти ее они не могут. Все правдиво пишущие писательницы говорят о грусти, в которую погружается душа «тридцатилетней женщины». Это чувство испытывают героини Кэтрин Мэнсфилд, Дороти Паркер, Вирджинии Вульф. Сесиль Соваж, которая в начале своей писательской карьеры жизнерадостно воспевала брак и материнство, позднее осторожно намекала на бедственное положение женщин. Показательно, что при сравнении количества самоубийств, совершаемых незамужними и замужними женщинами, обнаруживается, что в возрасте от двадцати до тридцати лет (особенно от двадцати пяти до тридцати) эти последние надежно защищены от отвращения к жизни. В дальнейшем же ситуация меняется. «Что касается замужества, — пишет Хальбвакс, — то как в провинции, так и в Париже оно защищает женщин главным образом до тридцатилетнего возраста, а позже его роль идет на убыль»¹.

Брак драматичен не потому, что он не приносит женщине обещанного счастья — ведь счастье не может быть гарантировано, — а потому, что он калечит женщину, обрекая ее на однообразие и косность. Первые двадцать лет жизни женщины изобилуют событиями; она переживает опыт менструации, полового созревания, вступления в брак, материнства; она открывает мир и находит свое место в нем. В двадцать лет она становится хозяйкой дома, связывает свою судьбу с судьбой мужчины, рожает ребенка и неожиданно обнаруживает, что этим исчерпываются все события ее жизни, Истинная деятельность и работа — это удел мужчины, у женщины же есть лишь занятия, которые иногда изнуряют ее, но никогда не приносят удовлетворения. Ей внушили, что ее величие заключается в самоотречении и преданности, но нередко она не видит никакого смысла в необходимости отдавать все силы «заботе о двух весьма посредственных личностях до конца своих дней». Нет ничего прекраснее самозабвения, но ведь надо пони-

мать, для кого и для чего приносится жертва. Мало того, сама преданность женщины расценивается как навязчивость. Муж видит в ней тиранию, от которой он стремится освободиться. И это несмотря на то, что именно мужчина навязывает женщине преданность в качестве высшего и единственного оправдания ее существования, Вступая в брак, мужчина требует, чтобы женщина отдалась ему без остатка, при этом сам он не берет на себя взаимного обязательства, заключающегося в согласии принять этот дар. Конечно, в словах Софьи Толстой «Я живу им и ради него и требую того же для себя» есть что–то возмутительное. Но Толстой действительно требовал, чтобы она жила лишь ради него и им, а подобная позиция может быть оправдана только взаимностью. Эгоизм мужа обрекает женщину на несчастье и его самого в итоге превращает в жертву. Он хочет, чтобы в постели она была одновременно пылка и холодна; точно так же, требуя от нее полной самоотдачи, он желает, чтобы она была необременительной. Женщина должна укрепить его положение в мире, но не стеснять его свободы, обеспечивать размеренное течение дней, но не надоедать ему, быть постоянно рядом с ним, но не докучать. Он хочет иметь ее в полном своем распоряжении, но не принадлежать ей, жить в семье и оставаться холостяком. Таким образом, с того момента, когда мужчина вступает в брак, он начинает обманывать женщину, С годами она все больше и больше осознает этот обман. То, что Д. Г. Лоуренс говорит о половой любви, может быть применимо к любому виду любви: если, объединяясь, два человека стремятся дополнить друг друга,' то их союз обречен на неудачу, поскольку он по своей сути калечит личность каждого из них. Брак должен быть соединением двух независимых людей, а не тихим пристанищем, насильственным захватом, бегством от действительности или чудодейственным бальзамом. Нора в «Кукольном доме» Ибсена, которая считает, что, прежде чем стать женой и матерью, ей нужно стать личностью, хорошо понимает это. Семейная пара не должна воспринимать себя ни как сообщество, ни как закрытую ячейку, и каждый из ее членов, будучи индивидом, должен в качестве такового быть членом какого–либо общества, в котором он мог бы свободно развиваться, опираясь лишь на собственные силы. Только в этом случае он сможет связать себя совершенно бескорыстными узами с другим индивидом, являющимся также членом какого–либо коллектива, узами, основой которых станет взаимопонимание двух свободных личностей.

Существование подобных гармоничных пар не является утопией, иногда такие отношения встречаются в семейной жизни, но чаще за ее пределами. Некоторые люди, связанные пылкой половой любовью, остаются свободными в дружеских привязанностях и занятиях, других связывает дружба, не стесняющая их сексуальной свободы. Изредка встречаются пары, связанные и любовью, и дружбой, но все же не рассматривающие свои отношения как единственный смысл жизни. Отношения между мужчиной и женщиной чрезвычайно разнообразны. Благодаря дружбе, удовольствию, доверию, нежности, взаимопониманию, любви они могут стать друг для друга одним из самых обильных источников счастья, богатства и силы, доступных для человеческого существа. За неудачные браки ответственность несут не люди, вопреки тому, что говорят Бональд, Кант и Толстой, сам этот институт изначально порочен. Разговоры о том, что мужчина и женщина, которым даже не было позволено свободно сделать свой выбор, должны полностью удовлетворять друг друга в течение всей своей жизни, чудовищно гнусны и неизбежно приводят к лицемерию, лжи, вражде и несчастью.

Традиционная форма брака постепенно меняется, но и в настоящее время он остается формой угнетения, которое, хотя и по–разному, затрагивает обоих супругов. С точки зрения прав, которые в принципе им предоставлены, они почти равны, по сравнению с прошлым они более свободны в выборе, им значительно легче расстаться. Особенно это касается Америки, где развод — самое обычное дело. Супруги больше подходят друг другу по возрасту и по уровню культуры, мужья без большого сопротивления признают за женами требуемую ими независимость. Иногда муж и жена поровну распределяют между собой заботы по хозяйству, они вместе развлекаются, занимаясь туризмом, велосипедным спортом, греблей и т. д. Жена уже не проводит дни в ожидании мужа, она занимается спортом в различных обществах или клубах, у нее есть занятия вне дома. Изредка она даже занимается какой–нибудь незначительной работой и зарабатывает немного денег. Возникает впечатление, что в молодых семьях супруги абсолютно равны между собой. Однако до тех пор, пока ответственность за материальное обеспечение семьи возлагается только на мужа, это впечатление обманчиво. Место жительства семьи выбирает муж, исходя из требований своих профессиональных занятий, жена же вынуждена ехать с мужем из провинции в Париж, из Парижа в провинцию, в колонии, за границу. Уровень жизни семьи определяется по уровню заработка мужа, в соответствии с его занятиями организуется распорядок дня, распределяются дела в течение недели и года. Друзья и знакомые семьи, как правило, выбираются среди людей, с которыми муж связан по профессии. Поскольку муж является более активным членом общества, чем жена, именно он определяет интеллектуальные, политические и моральные воззрения семьи… Для женщины, неспособной зарабатывать себе на жизнь, развод остается лишь абстрактной возможностью. Ведь если в Америке алименты, выплачиваемые мужем в случае развода, представляют собой значительную часть его заработков, то во Франции судьба разведенной женщины, будь она одна или с детьми, получающей смехотворную сумму, просто возмутительна, Однако основное неравенство мужчины и женщины заключается в том, что мужчина реализует себя как личность в деятельности и работе, тогда как для женщины–супруги свобода не имеет никакого зримого воплощения. Так, положение молодых американок можно сравнить с положением римлянок периода упадка. Известно, что у этих последних был выбор между двумя жизненными путями; одни оставались верными образу жизни и добродетелям своих бабок, а другие проживали жизнь в пустой суете. Многие американки также остаются «хранительницами домашнего очага», то есть не изменяют традициям; остальные же в большинстве случаев попусту тратят силы и время. Во Франции, даже если муж готов во всем помогать своей жене, после рождения ребенка на нее наваливается масса домашних забот, отнюдь не менее утомительных, чем заботы женщин прошлых лет.

Дата добавления: 2017-01-13