Аристотель. Никомахова этика 19 страница

не ставили ее в один ряд с риторикой или ниже ее и не думали бы, что легко

дать законодательство, собрав законы, пользующиеся доброй славой О том, что

можно выбрать самые лучшие законы, они говорят так, будто выбор не зависит

от соображения, а умение судить правильно не имеет огромной важности при

выборе, так же как в музыке. Действительно, в каждом деле опытные правильно

судят о том, что сделано (eiga), и соображают, посредством чего и как

исполняется [работа] и что к чему подходит. Что же касается неопытных, то

они должны быть довольны, если от них не скроется, хорошо сделана работа

(ergon) или плохо, как, скажем, в живописи.

Законы между тем похожи на произведения (erga) государственного

искусства. Как же тогда по ним научиться создавать законы или судить, какие

самые лучшие? Мы же видим, что и врачами становятся не по руководствам, и

это несмотря на то, что [сочинители подобных руководств] стараются все-таки

не только назвать лечение, но, предварительно разобрав, какие бывают склады

[людей, указать], как может быть исцелен [такой-то больной], и как надо

лечить каждого в отдельности. Но если для опытных это считается подспорьем,

то для не владеющих научным знанием это бесполезно. А раз так, то своды

законов и [описаний] государственных устройств только тем, должно быть,

сослужат добрую службу, кто способен охватить их умозрением (theoresei) и

рассудить, (krinai), что в них хорошо (kalos) или, напротив, [плохо] и каким

государствам какие подходят законы. Но тем, кто пересмотрит такие

[собрания], не имея соответствующего склада [и навыка], тем не будет дано

правильно судить об этих вещах, разве только совершенно случайно, однако

они, возможно, станут больше соображать в таких вопросах.

Поскольку же наши предшественники оставили без разбора вопрос о

составлении законов, лучше, вероятно, рассмотреть его с большим вниманием, а

значит, и вопрос о государственном устройстве в целом, чтобы так философия,

касающаяся человеческих дел, получила по возможности завершенность [и

полноту].

Прежде всего мы постараемся проверить, не высказали ли наши

предшественники что-нибудь правильное в частностях; затем, исходя из

сопоставления государственных устройств, постараемся охватить умозрением,

какие причины сохраняют и уничтожают государства [вообще] и какие [служат

сохранению и уничтожению] каждого [вида] государственного устройства, а

также по каким причинам одними государствами управляют хорошо, а другими

плохо. Ведь охватив это умозрением, мы скорее, наверное, узнаем, какое

государственное устройство является наилучшим, каков порядок при каждом

[государственном устройстве], какие законы и обычаи (ethe) имеют в нем силу.

Сделав таким образом зачин, перейдем к рассуждению.

КОММЕНТАРИИ

Это - трактат о счастье, о том, как достичь счастливой жизни, или

блаженства. Написан Аристотелем зрелого возраста и посвящен то ли отцу, то

ли сыну, рано умершему, оба носили имя Никомах. Философские направления, как

известно, именуются путем прибавления частицы "изм" к категории, которая для

мыслителей этого направления считается базисной. Трудно придумать в данном

случае термин на русском языке, древнегреческий это позволяет. И придумано

название эвдемонизм для направления, в котором счастье признается высшей

целью жизни. От эв - благо, и даймоний - дух, получается что-то вроде

благодушия, душевного покоя. Так что "Никомахова этика" считается выдающимся

памятником античного эвдемонизма. Тут читатель может спросить: а как же

иначе, что еще, кроме счастья, может быть высшей целью жизни? Ну, хотя бы

свобода, так говорят современные философы. И разъясняют, что в жизни вполне

возможны ситуации, когда человек стоит перед выбором: счастье или свобода.

Греки перед таким выбором не стояли.

"Никомахова этика" состоит из десяти книг. Структура сочинения довольно

четкая. Она задана ясным принципом: подробно рассмотреть добродетели, чтобы

понять все, связанное со счастьем. Ибо счастье - это деятельность души в

полноте добродетели. Вот они и рассматриваются, добродетели, на протяжении

многих страниц, весьма подробно.

Книга первая. В ней анализируется исходное понятие - счастье. Человека,

ориентированного на либеральные ценности, может разочаровать то, что учение

о счастье, которое Аристотель собирается изложить, оказывается наукой о

государстве. Разумеется, никакого этатизма или превознесения государства в

современном смысле здесь нет. Все проще. Поскольку человек, по Аристотелю, -

существо политическое, т.е. живущее в полисе (государстве), ясно, что там он

и может достичь счастья. А наше понимание государства иного рода. Любопытна

классификация образов жизни: государственный, созерцательный и, пардон,

скотский. Последний избирает большинство, это - жизнь, полная грубых

чувственных наслаждений. Государственный образ жизни ведет человек

деятельный, тот, для которого счастье связано с почетом. Но лучший образ

жизни - созерцательный. Речь идет о размышлении, познании истины ради нее

самой, а не ради какой-либо пользы. Ясно, почему это так. Ведь счастье есть

деятельность, сообразная с добродетелью, а высшей добродетелью является

разум. В конце книги первой вводится различение добродетелей на мыслительные

(дианоэтические) - мудрость, сообразительность, рассудительность и

нравственные (этические) - щедрость, благоразумие.

Книга вторая разъясняет природу добродетелей того и другого вида.

Мыслительные добродетели формируются обучением, а нравственные - привычкой.

И то, и другое предполагает многократное повторение. Пожалуй, подходящее

здесь слово - упражнение, т.е. работа, смысл которой не столько в единичном

результате, сколько в обретении навыков. Аристотель ясно высказывается о

цеди этики - не просто знать, что такое добродетель, а стать добродетельным.

В сфере нравственной нечего рассуждать, надо совершать нравственные

поступки.

Хотя вся "Никомахова этика" посвящена исследованию добродетели, время

от времени Аристотель дает этому главному понятию краткие определения. Вот и

здесь мы находим определение добродетели "по родовому понятию". Оказывается,

что это - нравственные устои или склад души. Это то, в силу чего мы хорошо

или дурно владеем своими страстями.

В этой книге Аристотель приступает к изложению своего, ставшего

знаменитым, учения о середине, можно сказать, золотой середине. Это то, что

не избыточно и не недостаточно: избыток и недостаток губительны для

добродетели. Излюбленное занятие Аристотеля - давать определения разным

добродетелям как серединным состояниям. Например, мужество - это обладание

серединой между страхом и отвагой. Или щедрость - это середина между

мотовством и скупостью.

Книга третья начинается с разграничения произвольных и непроизвольных

поступков. Непроизвольное совершается подневольно и по неведению. Иными

словами, здесь на первом месте внешние условия. А при произвольных действиях

главную роль играет мотив - нечто внутреннее. Далее рассматривается вопрос о

сознательном выборе и принятии решений. Это необходимо, чтобы показать, что

добродетели произвольны и зависят от нас.

Аристотель весьма конкретен, он предпочитает простые примеры и разборы

обыденных ситуаций. Ему надо сосчитать число добродетелей, взяв каждую в

отдельности и рассмотрев, какова она, к чему относится и как проявляется.

Много говорится, например, о мужестве. Для греков, а особенно для римлян,

эта добродетель была на втором месте, после мудрости. "Мужественные

решительны в деле, а перед тем спокойны", - пишет Аристотель. Ясно о каком

деле речь - о войне. Но не только в битве проявляется мужество. Всего видов

мужества Аристотель насчитывает пять. Кроме воинского, еще гражданское, из

тех, что могут быть названы кратко. Далее можно перечислить: немужественен

тот, кто легко впадает в гнев, кто самонадеян и кто пребывает в незнании.

Противоположные им - мужественны. В конце книги подробно рассматривается

вопрос, о том, что есть благоразумие.

Книга четвертая. По порядку исследования в этой книге присутствуют

следующие добродетели: щедрость, великолепие, величавость, ровность,

любезность. Человеку нашего времени слова величавость и великолепие мало о

чем говорят. О других добродетелях из этого списка мы знаем или

догадываемся. Чтение Аристотеля позволяет нам и узнать, и уточнить.

Любопытно, что учение о середине формально предполагает существование для

каждой добродетели крайних состояний - того, во что превращается добродетель

при избытке или недостатке. Но в языке не всегда находятся слова, выражающие

эти состояния. Есть такие слова для мужества и щедрости, а для ровности нет.

Точнее, само слово ровность не обозначает точно ту золотую середину, которой

надо обладать, чтобы быть добродетельным. И для соответствующих крайностей

нет слов. "Мы относим к середине ровность, которая отклоняется в сторону

недостатка", - пишет Аристотель. А страсть, вокруг которой обсуждается тема

ровности, есть гнев. Не обладающие этой добродетелью гневливы, горячи,

желчны, злобны.

Смысл великолепия можно понять, зная соответствующие крайности.

Недостаток в великолепии есть мелочность, а избыток - безвкусная пышность.

Эта добродетель имеет отношение к имуществу. Траты великолепного велики и

подобающи. А величавость - добродетель особенная. Это, можно сказать,

украшение добродетелей. Истинно величавым быть трудно, это требует

нравственного совершенства. Величавых часто считают гордецами. Они

равнодушны к ценностям толпы, не суетливы, даже праздны. Однако же они

деятельны в великих и славных делах, каковые, естественно, не каждый день

случаются. Великое - большая редкость, поэтому величавому мало что важно.

Книга пятая. Она целиком посвящена справедливости, точнее, добродетели,

которая обозначается словом "dikaiosyne" (латинская транскрипция).

Переводчик "Никомаховой этики", представленной в данном томе, отказался от

традиции переводить "dikaiosyne" словом "справедливость", предложив вместо

него слово "правосудность". Классический русский язык это позволяет:

правосудный человек - тот, кто судит и поступает по праву. Короче говоря, в

этой книге речь идет о справедливости, праве и правосознании. Мы будем

использовать слова "правосудность" и "справедливость" как синонимы. Текст

весьма сложен, читателю, желающему разобраться в этой теории, надо набраться

терпения.

Прежде всего Аристотель различает справедливость общую и частную. Это

вроде понятного нам различения на мораль и право. Общая справедливость -

величайшая из добродетелей. Это даже не отдельная добродетель, а признак

гармонического единства всех других добродетелей. Здесь Аристотель солидарен

с Платоном, который в "Государстве" под справедливостью понимает единство

мудрости, мужества и рассудительности. Далее вводится два вида частной

справедливости: коммутативная и дистрибутивная (латынь). Термины эти

появились позже, в русском языке принята соответствующая пара -

распределительная и компенсаторная (уравнительная). Первая относится к

ситуациям распределения благ в зависимости от статуса (достоинства), вторая

- к разнообразным ситуациям обмена (простейший пример - купля-продажа).

Книга шестая. При рассмотрении добродетелей Аристотель следует

определенной логике. Вначале идет анализ нравственных добродетелей, затем

"справедливость" как нечто, опирающееся на рациональное начало, и, наконец,

добродетели собственно разума, или дианоэтические добродетели. К ним и

переходит Аристотель в книге шестой.

Разум продуцирует мысль. Но не любая мысль рассматривается в этике, а

та, которая есть начало поступков (практики). В философии Нового времени это

будет названо "практическим разумом". В отличие от теоретического, или

чистого. Однако одной мысли недостаточно для поступка, "мысль ничего не

приводит в движение". Необходима еще другая сила души - стремление. Это то,

что сегодня мы называем волей. После этих определений Аристотель переходит к

рассмотрению самих "мыслительных" добродетелей - рассудительности, мудрости,

знания, сообразительности. Здесь же присутствует и совестливость. Хотя в

этом ряду совестливость может показаться не вполне уместной, основания,

чтобы поместить ее сюда, у Аристотеля были - он не разводил слишком далеко

истину и добро. Их единство мы обнаруживаем в определении совести -

"правильный суд доброго человека".

Книга седьмая. Рассматривая добродетели, Аристотель противопоставляет

им пороки. Это - то, чего следует избегать. Но этого мало, надо еще избегать

невоздержности и зверства. Речь идет о том, что находится за пределами

добродетелей и пороков, о том, что выше (бог) и ниже (зверь) человеческого.

Воздержности, или выдержанности, отводится много места. Аристотель, как

мыслитель, державшийся больше фактов, нежели идей, не согласен с Сократом в

том, что человек поступает дурно только по неведению. Да, знание - великая

вещь, но есть еще страсти. Сократ не различает знание и его применение. А

ведь знающий человек может и не применять свои знания, т. е. он может знать,

что поступает дурно, и не воздерживаться. Надо различать невоздержность и

распущенность. Невоздержный захвачен сильным влечением. А распущенный

совершает постыдный поступок, не испытывая влечения или испытывая его слабо.

Потому распущенный представляется худшим.

В трактате о счастье невозможно избегнуть вопроса о телесных

удовольствиях и страданиях. Ведь принято считать, что счастье сопряжено с

удовольствием. Аристотель отмечает подробность "народной этимологии": слово

"ма-кариос" (блаженный, счастливый) происходит от "кхайро" (радуюсь,

наслаждаюсь). От того, кто считает разум "лучшей частью души" нельзя ожидать

особого почтения к телесным удовольствиям. Однако Аристотель и не аскет. Он

не согласен с теми, кто не относит удовольствия к благу только потому, что

их ищут дети и звери. В счастливой жизни благоразумного человека должно быть

место удовольствиям. А дурной человек тот, кто ищет их избытка. Понятно,

почему люди вообще стремятся к удовольствиям - они вытесняют страдания.

Книга восьмая. Она посвящена добродетели, которая обозначается словом

"philia". В русском языке есть много слов, от него образованных:

"философия", "библиофил" и т. п. В данном случае речь идет об особом

отношении между людьми, о дружбе или дружественности. О том, что есть, по

словам Аристотеля, "самое необходимое для жизни". Philia - это и любовь, но

не та любовь, о которой толкуют персонажи платоновского "Пира". У греков

было четыре слова для обозначения разных оттенков любви. Philia и Eros - в

известном смысле противоположны, как противоположны духовный покой и

страсть, соединение подобных и противоположных сущностей.

Дружбу Аристотель ставит выше справедливости. Ведь когда граждане

дружественны друг к другу, они не нуждаются в суде. А всего существует три

вида дружбы, и различаются они по тому, ради чего люди желают друг другу

благ: одни ради блага самого по себе, другие ради удовольствия, третьи ради

пользы. Возможно, читатель решит, что упоминаемая здесь польза снижает пафос

и все сводится к теме "нужного человека". Нет, в жизни бывают ситуации,

когда соединение дружбы и пользы вполне нормально: старики, замечает

Аристотель, ищут не удовольствий, а помощи. Из соображений пользы дружат и

государства. Но совершенная дружба устанавливается между людьми

добродетельными и по добродетели друг другу подобными. Главный же признак

дружбы - наслаждение взаимным общением. Поэтому скучные и сварливые люди не

годятся для дружбы.

От индивидуально-психологического аспекта Аристотель переходит к

социальному, рассматривая дружбу в связи с правом и государством. Такова

ментальность древнего грека, государство для него - нечто иное, нежели для

нас. В зависимости от типа государства по-разному складывается между людьми

дружба. Одно государственное устройство более располагает к дружбе, другое

менее.

Книга девятая. В ней продолжается тема дружбы. Исследователи

предполагают, что восьмая и девятая книги "Никомаховой этики" составляли у

Аристотеля единый трактат о дружбе, который позднее разделили на две части,

чтобы сделать все десять книг соразмерными. И в этой книге, так же как в

других, мы находим много тонких наблюдений и глубоких размышлений,

подтверждающих мысль о неизменности человеческой природы. В главном древние

греки одобряли и осуждали то, что одобряем и осуждаем мы. Любопытно

рассуждение о единомыслии как признаке дружеского отношения. Это - не

сходство мнений, не согласие, скажем по научным вопросам, ибо все это не

имеет отношения к дружбе. Единомыслием обладают в том, что касается

поступков. Например, единомыслие в государствах имеется тогда, когда

граждане согласны между собой относительно того, что всем им нужно, когда

они делают то, что приняли сообща. В вопросе Аристотеля "К кому нужно питать

дружбу в первую очередь - к самому себе или к кому-нибудь другому?"

чувствуется, что слово "дружба" неточно передает греческое "philia". Но это

- детали, ясно все-таки о чем речь. Так вот, себялюбие считается чем-то

негативным, потому что под этим обычно имеется в виду неумеренное стремление

к имуществу, почестям и телесным удовольствиям. Когда же человек заботится о

своей нравственной красоте, никто не осудит его, не назовет себялюбивым. Но

именно такой человек - "себялюб".

В обыденном сознании очевидна мысль: чем больше друзей, тем лучше.

Аристотель вслед за Гесиодом считает, что и здесь должна быть мера. Друзей

не должно быть много, как и приправы к пище. Чем больше друзей, тем

затруднительнее ответить услугой за услугу.

Книга десятая. В размышлении о счастливой жизни нельзя избежать вопроса

об удовольствиях. Им и посвящена последняя книга. Следуя заведенному им

порядку рассмотрения, Аристотель вначале приводит общепринятые

представления, а затем начинает анализ по существу. Из того, что говорят об

удовольствиях, верно следующее: а) удовольствие не есть собственно благо, б)

не всякое удовольствие достойно избрания, в) существуют некоторые

удовольствия, достойные избрания сами по себе. Что же такое удовольствие в

сущности? Это - чувство, порождаемое совершенной деятельностью и

сопровождающее ее. Деятельность же - категория широкая. Это сама жизнь. "Все

стремятся к удовольствию потому же, почему все тянутся к жизни".

В конце книги Аристотель возвращается к рассмотрению счастья.

Композиция "Никомаховой этики" совершенна. Заявлена тема счастья, дано

исходное определение, а затем подробно обсуждается его понятийные

компоненты: добродетель, дружба, удовольствие. И вот пришло время подводить

итоги. Главный итог в следующем: тот человек самый счастливый, уго проявляет

себя в деятельности ума, т.е. созерцании. Затем обнаруживается любопытная

диалектика. Счастье - качество индивидуальное. Но именно счастливые люди

наиболее подходят к жизни в обществе. Ибо они, почитая ум, подчиняются уму и

правильному порядку. Они проводят жизнь в добрых делах и не совершают дурных

поступков. Как воспитывать таких людей - вот вопрос. Аристотель считает, что

дело это государственное. В том смысле, что воспитание осуществляется

благодаря добропорядочным законам. Здесь намечается естественный переход к

будущему сочинению Аристотеля - "Политике". Чтобы философия, касающаяся

человеческих дел, получила завершенность и полноту.

В. В. Шкода

* КНИГА ВОСЬМАЯ *

1(1).

Вслед за этим, видимо, идет разбор дружественности (philia), ведь это

разновидность добродетели, или, [во всяком случае, нечто] причастное

добродетели (met aretes), а кроме того, это самое необходимое для жизни.

Действительно, никто не выберет жизнь без друзей (philoi), даже в обмен на

все прочие блага. В самом деле, даже у богачей и у тех, кто имеет должности

начальников и власть государя, чрезвычайно велика потребность в друзьях.

Какая же польза от такого благосостояния (eyeteria), если отнята возможность

благодетельствовать (eyergesia), а благодеяние оказывают преимущественно

друзьям, и это особенно похвально? А как сберечь и сохранять [свое

благосостояние] без друзей, ибо, чем оно больше, тем и ненадежней? Да и в

бедности и в прочих несчастьях только друзья кажутся прибежищем. Друзья

нужны молодым, чтобы избегать ошибок, и старикам, чтобы ухаживали за ними и

при недостатках от немощи помогали им поступать [хорошо]; а в расцвете лет

они нужны для прекрасных поступков "двум совокупно идущим" [2], ибо вместе

люди способнее и к пониманию и к действию.

Пo-видимому, в родителе дружественность к порожденному заложена от

природы, так же как в порожденном -- к родителю, причем не только у людей,

но и у птиц, и у большинства животных, и у существ одного происхождения --

друг к другу, а особенно у людей, недаром мы хвалим человеколюбивых

(philanthropoi). Как близок и дружествен (hos oikeiou kai philon) человеку

всякий человек, можно увидеть во время скитаний[3]. Дружественность,

по-видимому, скрепляет и государства[4], и законодатели усердней заботятся о

дружественности, чем о правосудности, ибо единомыслие -- это, кажется, нечто

подобное дружественности, к единомыслию же и стремятся больше всего

законодатели и от разногласий (stasis), как от вражды, охраняют

[государство]. И когда [граждане] дружественны, они не нуждаются в

правосудности, в то" время как, будучи правосудными, они все же нуждаются

еще и в дружественности; из правосудных же [отношений] наиболее правосудное

считается дружеским (philikon).

[Дружба -- это] не только нечто необходимое, но и нечто нравственно

прекрасное, мы ведь воздаем хвалу дружелюбным, а иметь много друзей

почитается чем-то прекрасным. К тому же [некоторые] считают, что

добродетельные мужи и дружественные -- это одно и то же [5].

2.

О дружбе немало бывает споров. Одни полагают ее каким-то сходством и

похожих людей -- друзьями, и отсюда поговорки: "Рыбак рыбака..." и "Ворон к

ворону..." и тому подобные. Другие утверждают противоположное: "Все гончары"

-- [соперники друг lругу][6] Для этого же самого подыскивают [объяснения]

более высокого порядка и более естественнонаучные, так Еврипид говорит:

"Земля иссохшая вожделеет к дождю, и величественное небо, полное дождя,

вожделеет пасть па землю"; и Гераклит: "Супротивное сходится", и "Из

различий прекраснейшая гармония", и "Все рождается от раздора"; этому

[мнению] среди прочих противостоит и Эмпедоклово, а именно: "Подобное

стремится к подобному"[7].

Итак, мы оставим в стороне те затруднительные вопросы, которые

относятся к природоведению (это ведь не подходит для настоящего

исследования), а все то, что касается человека и затрагивает нравы и

страсти, это мы внимательно исследуем, например: у всех ли бывает дружба,

или испорченным невозможно быть друзьями, а также один ли существует вид

дружбы или больше. Те, кто думают, что один, по той причине, что дружба

допускает большую и меньшую степень, уверились в этом без достаточного

основания, ибо большую и меньшую степень имеет и различное по виду. Об этом

и прежде было сказано[8].

(II).

Когда мы будем знать, что вызывает дружескую приязнь (phileton),

вероятно, прояснятся и эти [вопросы]. Ведь считается, что не все вызывает

дружбу (phileisthai), но только ее собственный предмет (to phileton), а это

благо, или то, что доставляет удовольствие, или полезное (agathon e hedy e

khresimon). Правда, может показаться, что полезно то, благодаря чему

возникает известное благо или удовольствие, так что предметами дружеской

приязни окажутся лишь благо вообще (tagathon) и удовольствие -- в качестве

целей. А в таком случае, к чему питают дружбу (philoysi): к благу вообще или

к благу для самих себя (to haytois agathon)? Ведь иногда эти вещи не

согласуются. Соответственно и с удовольствием. Принято считать, что всякий

питает дружбу к благу для самого себя, и, хотя благо есть предмет дружеской

приязни в безотносительном смысле, для каждого [благом является] благо для

него, а дружбу каждый питает не к сущему для него благом, но к кажущемуся.

Разницы тут никакой нет: предметом дружеской приязни будет то, что кажется

[приятным] [8].

Есть три [основания], по которым питают дружескую приязнь, но о

дружеском чувстве (philesis) к неодушевленным предметам не говорят как о

"дружбе", потому что здесь невозможно ни ответное дружеское чувство, ни

желание блага для другого (наверное, смешно желать блага вину, но если и

[говорить о таком пожелании], то это желание быть ему в сохранности, чтобы

иметь его самому); между тем говорят: другу надо желать благ вообще ради

него самого. Желающих вообще благ именно таким образом называют

расположенными (eynoi), если то же самое желание не возникает и у другой

стороны, потому что при взаимном расположении (eynoia) возникает дружба.

Может быть, уточнить: "при не тайном [расположении]"? Многие ведь бывают

расположены к тем, кого не видели, полагая, что те добрые люди или полезные

[для других]; и то же самое может испытать один из таких людей к данному

человеку. Тогда эти люди кажутся расположенными друг к другу, но как назвать

их друзьями, если для них тайна, как к ним самим относятся? Следовательно,

[чтобы быть друзьями], нужно иметь расположение друг к другу и желать друг

другу благ вообще, причем так, чтобы это не оставалось в тайне, и по

какому-то одному из названных выше [оснований].

3(111).

Эти [основания для возникновения дружбы] отличны друг от друга по роду,

а значит, отличаются и дружеские чувства и сами дружбы.

Существуют, стало быть, три вида дружбы -- по числу предметов дружеской

приязни; в каждом случае имеется ответное дружеское чувство (antiphilesis),

ne тайное; а люди, питающие друг к другу дружбу, желают друг другу благ

вообще постольку, поскольку питают дружбу. Поэтому, кто питают друг к другу

дружбу за полезность, питают ее не к самим по себе друзьям, а постольку,

поскольку получают друг от друга известное благо. Так и те, кто питают

дружбу за удовольствие; например, они восхищаются остроумными не как

таковыми, а потому, что они доставляют друзьям удовольствие.

Итак, кто питает дружбу за полезность, те любят за блага для них самих,

и кто за удовольствие -- за удовольствие, доставляемое им самим, и не за то,

что собой представляет человек, к которому питают дружбу, а за то, что он

полезный или доставляет удовольствие. Таким образом, это дружба постольку

поскольку, ибо не тем, что он именно таков, каков есть, вызывает дружбу к

себе тот, к кому ее питают, по в одном случае тем, что он доставляет

какое-нибудь благо, и в другом -- из-за удовольствия.

Конечно, такие дружбы легко расторгаются, так как стороны не постоянны

[в расположении друг к другу]. Действительно, когда они больше не находят

друг в друге ни удовольствия, ни пользы, они перестают и питать дружбу.

Между том полезность не является постоянной, но всякий раз состоит в другом.

Дата добавления: 2017-01-14