Человек и власть 14 страница

7 сентября 1937 г. допрос по «делу» обвиняемого Амосова был продолжен. По тексту протокола, отредактированному, перепе­чатанному и подписанному подследственным, хорошо видно, где человек говорил правду, а где то, чего от него требовали. О чем бы ни говорил Амосов, отвечая на вопросы, его всегда, как бы слу­чайно, возвращали к разговору о бывшем главе профсоюзов СССР М.П.Томскому.

Амосов рассказывал, что с конца 1928 г. Томский развернул ак­тивную работу по сколачиванию контрреволюционной организа­ции правых в профсоюзах. Во время встречи с Амосовым в 1929 г. в служебном кабинете здания ВЦСПС Томский заявил о своих пла­нах борьбы с ЦК ВКП(б). Он в самых резких выражениях харак­теризовал политику ЦК и Сталина по вопросу о кулаке и развер­

нутом социалистическом наступлении как политику, гибельную для страны. Во время беседы Томский сказал, что такую политику можно и нужно было изменить путем насильственного отстране­ния Сталина от руководства партией^[50].

Что же являлось правдой, а что вымыслом в «признаниях» Амосова? Правдой, на наш взгляд, было то, что Томский, как и мно­гие члены ЦК ВКП(б), не разделял позицию Сталина, Молотова и др. на ликвидацию так называемого кулака в деревне и курс на ускоренную и насильственную коллективизацию сельского хо­зяйства. Ложью, добытой от Амосова угрозами и насилием, было то, что Томский заявил ему о необходимости насильственного от­странения Сталина от руководства ЦК ВКП(б). Как искушенный политик, такого сказать он не мог. В своем собственном кабинете председателя советских профсоюзов Томский едва ли решился бы говорить о необходимости смещения Сталина с поста секретаря ЦК партии, хотя в неформальной обстановке в 1929 г. и позднее такие разговоры были возможны среди единомышленников.

7 сентября 1937 г. подследственный Амосов «признался» следо­вателям, что Томский в 1929 г. сообщил ему, что они — правые — от дискуссий и общих разговоров переходят к организованной борь­бе против ЦК ВКП(б) в нелегальных условиях, что для органи­зации и руководства этой борьбой был образован Всесоюзный руководящий центр. Он назвал в качестве его членов Бухарина, Рыкова и Угланова. По словам Томского, указанный центр правых поддерживали и другие члены ЦК ВКП(б), которые из тактичес­ких соображений открыто не выступали за платформу правых, но в нужный момент они были готовы выступить на их стороне. Назвал сторонников правых — Рудзутака и Ягоду.

На предложение Томского принять участие в борьбе правых против политики ЦК ВКП(б) и Сталина Амосов будто бы ответил, что полностью разделял их позицию и готов был принять активное участие в борьбе за изменение политики партии путем отстранения Сталина и его окружения от руководства партией и государством и захвата власти правыми. (Весь абзац был подчеркнут синим каранда­шом, а редактирование текста в виде зачеркивания отдельных слов делалось красным карандашом, возможно, рукой самого Ежова или Сталина, который правил бумаги, как правило, синим карандашом.)

Очередной вопрос следователя был таким: «Вы уже упомянули Рудзутака, как причастного к активной деятельности Всесоюзного центра правых, что вам по этому вопросу известно?»

Амосов подтвердил, что в 1929 г. Томский сообщил ему о свя­зях члена Политбюро ЦК ВКП(б) с 1926 г. по 1932 г. Я.Э.Рудзутака с антисоветским центром правых. Далее сказал, что, со слов Томского, ему было известно, что Рудзутак, будучи наркомом пу­тей сообщения СССР, сколотил в аппарате управления комисса­риата крепкую группу правых, которая вела борьбу против ли­нии ЦК партии и Сталина путем саботажа в железнодорожном хозяйстве страны. В связи с этим сюжетом появились имена ру­ководителей железнодорожного транспорта, якобы входивших в состав вредительской группы правых, созданной и возглавляв­шейся самим наркомом Рудзутаком: Сулимов, Правдин, Халатов, Полюдов, Рудой, Миронов, Полуян, Постников, Черный. По словам допрашиваемого, все эти люди были враждебно на­строены к политике партии в вопросах коллективизации и яв­лялись активными сторонниками платформы Бухарина, Рыкова, Томского¹.

Поскольку в ходе допроса у Амосова прозвучало имя бывшего наркома НКВД СССР Г.Ягоды, то следующий вопрос касался не­посредственно связей последнего с контрреволюционной неле­гальной организацией правых и его антисоветской деятельности. У следователей не возникло вопроса, откуда Амосов, бывший ру­ководитель Калининской железной дороги, мог знать о подрыв­ной антисоветской работе наркома союзного сверхсекретного си­лового ведомства, подотчетного только Политбюро ЦК ВКП(б) во главе со Сталиным.

Амосов стал сочинять на заданную тему. О Ягоде как о сторонни­ке правых ему «говорил Томский». В начале 1929 г. Амосов увидел заместителя председателя ОГПУ Ягоду на пленуме Московского комитета ВКП(б), где при обсуждении вопроса о сельском хозяйс­тве тот вместе со всеми голосовал за резолюцию, предложенную секретарем МК П.Л.Углановым, которая отражала политику пра­вых в противовес установкам Политбюро ЦК партии. Такое обсто­ятельство давало Амосову повод начать с Г.Ягодой «откровенный» разговор о его отношениях с правыми. Ягода заявил ему, что он сторонник правых и противник отстранения Рыкова, Бухарина и Томского от руководства партией. При последующих разговорах Ягода, по словам Амосова, в очень резкой форме с позиций пра­вых осуждал политику ЦК ВКП(б) и Сталина. Следователи соч­ли высказывания Амосова о Ягоде не очень правдоподобными и больше не стали развивать эту тему.

Вопросы свои следователи формулировали так, чтобы выяс­нить, какие указания Томского о создании антисоветской органи­зации правых выполнял Амосов в профсоюзе железнодорожни­ков. Амосов рассказывал, что до 1931 г. он работал председателем ЦК профсоюзов железнодорожников, в котором, по указанию Томского, создал нелегальную организацию правых. Когда его попросили назвать всех участников организации, он назвал 33 че­ловека и по желанию следователей на каждого дал подробную характеристику, а также когда и при каких обстоятельствах они были вовлечены в организацию¹.

Наконец допрос был подведен под «конкретное дело» — под­готовку террористического акта против Л.М.Кагановича и И.В.Сталина. Амосов «сознался», что в декабре 1934 г. его группа хотела совершить покушение на Кагановича во время его воз­вращения из Сибири. Перед его поездом лопнул рельс, поэтому Амосов со своими сообщниками (Москалевым и Жариковым) по­пытались использовать этот случай для организации задуманно­го. Но дорожный мастер заметил неполадку и предупредил НКВД. Поезд был остановлен, а рельс заменен другим.

После того Амосов, если верить протоколу допроса, специально перевелся на Курскую железную дорогу, по которой Сталин ездил отдыхать на юг. Судя по признанию подследственного Амосова, в октябре 1936 г. он получил сведения, что поезд, в котором ехал Сталин, приближался к Курску. По распоряжению Амосова на пути следования поезда с правительственным вагоном было ор­ганизовано крушение товарного поезда с бензином и керосином. Но об этом тоже стало известно, и поезд с правительственным ва­гоном задержали на соседней станции до очистки пути.

Амосов, ссылаясь на плохое самочувствуие, попросил следова­телей прервать допрос, обещая в следующий раз рассказать о под­робностях покушения на жизнь Сталина и Кагановича. Допрос был прерван с условием, что на очередном допросе Амосов расска­жет обо всех известных ему фактах диверсионно-вредительской и шпионской деятельности антисоветской организации правых².

На последующих допросах следователи, как могли, расширяли круг новых лиц, работавших рядом с Амосовым на железной до­роге, в профсоюзной организации или просто знакомых с ним по каким-то случайным встречам. Например, 11 сентября 1937 г. он назвал дополнительно имена восьми человек, с которыми встре­

чался в Наркомате путей сообщения. Отвечал на вопросы по каж­дому из них: где и когда видел, о чем говорил, вовлек ли в антисо­ветскую деятельность, какие факты вредительства они совершали и т.д.

13 сентября того же года Амосову предложили рассказать, как в начале 1933 г. он присутствовал на вечеринке у литера­тора И.М.Гронского, по мнению чекистов близкого человека Н.И.Бухарина. Подследственный вспомнил, что среди других там был известный писатель Борис Пильняк, который, рассказывая о своей повести «Непогашенная луна», утверждал, что повесть отражала историческую правду, при том бросил реплику о том, что лучше бы убить Сталина, чем лишиться Фрунзе. В присутс­твии Амосова там же писатель Б.Пильняк, известный поэт Павел Васильев и другие совершенно откровенно вели антисоветские разговоры, злобно осуждали политику ЦК ВКП(б) и высказывали явно террористические намерения по адресу Сталина. Заметим, что в начале 1933 г. в узком кругу такие разговоры могли иметь место. На другом допросе Амосов «вспоминал», что зимой 1935 г. Тройский говорил ему, что он имел разговор с Бухариным, кото­рый сказал, что единственно реальным средством изменить по­литику ВКП(б) и внутрипартийный режим являлось совершение террористического акта против Сталина. Такого рода заявления могли быть чисто провокационными и направленными против са­мого Бухарина. Амосов признавался, что беседа носила больше ха­рактер демонстрирования личных антисталинских настроений, чем выработки конкретного плана теракта. При том, по словам Амосова, особую озлобленность проявлял поэт Павел Васильев, который неоднократно повторял, что якобы готов собственно­ручно убить Сталина¹. П.Васильев по доносу был арестован 6 фев­раля 1937 г. и расстрелян еще до ареста Амосова.

«Саморазоблачения» Амосова произвели «впечатление» на следователей. 2 октября 1937 г. капитан Овчинников и старший майор Андреев возбудили ходатайство перед Президиумом ЦИК СССР о продлении срока ведения следствия и содержания под стражей Амосова на 2 месяца, до 10 ноября того же года. Они мо­тивировали это тем, что в процессе следствия было установлено, что Амосов входил в состав руководящего центра контрреволю­ционной антисоветской организации правых на железнодорож­ном транспорте, осуществлял руководство подготовкой и про­ведением террористических диверсионных и подрывных актов

на Северной, Дзержинской и Калининской железных дорогах. В связи с тем, что в состав вышеназванных организаций входили работники железной дороги, которые подлежали аресту с возбуж­дением против них уголовного преследования, Амосова предпо­лагали привлечь в разоблачении очередных «врагов» Советской власти. Ведомство Ежова продолжало настойчиво «раскрывать» и уничтожать «массовые контрреволюционные, шпионские и тер­рористические организации» внутри страны.

Не вдаваясь в дальнейшие подробности типичной для 1937 г. истории обманутого, униженного и сломленного ком­муниста Амосова, попавшего под тяжелое и слепое колесо по­литического террора, расскажем о его последних днях жизни. Обвинительное заключение по следственному делу № 13186 по обвинению А.М.Амосова в преступлениях, предусмотренных статьей 58 пунктами 1а, 7, 8, 9, 11 УК РСФСР, было утверждено 21 ноября 1937 г. начальником 6-го отдела ГУГБ НКВД старшим майором госбезопасности Волковым и заместителем Прокурора СССР Г.Рогинским. Он был обвинен во враждебной деятельнос­ти против Советской власти и большевистской партии и раз­ведывательной деятельности в пользу капиталистических госу­дарств. Все содержание и концовка обвинительного заключения фактически не оставляли Амосову никакой надежды на помило­вание. 23 ноября 1937 г. состоялось подготовительное заседание Военной коллегии Верховного суда, а 25 ноября было закрытое судебное заседание Военной коллегии Верховного суда, которое началось в 20 часов 30 мин и через 20 минут, после оглашения приговора, закончилось. По закону того времени на судебном заседании не было адвоката и свидетелей. Подсудимый никаких ходатайств, а также отвода составу суда не заявил, признал себя виновным. Когда ему предоставили последнее слово, он просил суд дать ему возможность искупить свою вину Амосова приго­ворили к расстрелу с конфискацией всего ему принадлежаще­го имущества. В приговоре, подписанном Ульрихом и членами суда, было сказано, что такое решение окончательное и на осно­вании закона от 1 декабря 1934 г. будет приведено в исполнение немедленно. О том, что именно так и было, свидетельствовала секретная справка, которая хранилась в конце тома, в конверте, приклеенном к обложке. В ней имелась запись о том, что приго­вор о расстреле А.М.Амосова приведен в исполнение в г. Москве 26 ноября 1937 г. В примечании упоминалось, что акт о приве­дении приговора в исполнение хранился в Особом архиве 1-го Спецотдела НКВД СССР. Справку подписал начальник 12-го от­

деления 1-го спецотдела НКВД СССР лейтенант госбезопаснос­ти Шевелев^[51].

В деле Амосова имелись материалы о его реабилитации в 1956 г. Все они с грифом секретности, а по содержанию носят ха­рактер незавершенности. Неполноценная реабилитация необос­нованно репрессированных произошла потому, что ее проводи­ли люди, воспитанные и выдвинутые сталинским режимом. Как писал известный историк А.М.Некрич, «они делали это скрепя сердце, часто саботируя или интерпретируя по-своему решения, принятые Центральным комитетом, указания Хрущева, стараясь их скомпрометировать»^[52]. Тем не менее важно было уже то, что через 19 лет дело расстрелянного Амосова было поднято из архи­ва и изучалось военным прокурором подполковником юстиции В.Лазуренко на предмет проверки объективности. Лазуренко в письменном заключении в Военную коллегию Верховного суда СССР сообщил, что в обоснование вины А.М.Амосова были по­ложены его показания, а также показания арестованных по дру­гим делам А.И.Емшакова, И.М.Миронова, П.Б.Билика, А.М.Пост­никова, Г.Д.Уланова-Зиновьева, Н.М.Дворжецкого-Богдановича, Е.М.Фомиченко и др., которые знали его по совместной работе на железной дороге. Выяснилось, что они под давлением следс­твия оговаривали себя и друг друга. В результате проверки дела Амосова, проведенной в порядке статей 373-377 УПК РСФСР, было установлено, что он был осужден необоснованно. Учитывая, что при проверке данного дела были установлены новые обсто­ятельства (применение незаконных методов допроса), свиде­тельствовавшие о том, что Амосов был осужден необоснованно; руководствуясь статьей 378 УПК РСФСР, военный прокурор Лазуренко 6 сентября 1956 г. дело по обвинению Амосова и мате­риалы проверки, утвержденные заместителем главного военно­го прокурора, полковником юстиции Д.Тереховым, направил в Военную коллегию Верховного суда СССР. Заключение Главной военной прокуратуры содержало предложение: «Приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 25 ноября 1937 г. в отношении А.М.Амосова отменить и его дело по статье 4, пункт 5 УПК РСФСР производством прекратить»^[53].

10 ноября 1956 г. на заседании Военной коллегии Верховного суда Союза ССР было рассмотрено заключение Главного во-

енного прокурора по делу А.М.Амосова. Приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 25 ноября 1937 г. в отноше­нии А.М.Амосова был отменен, а дело о нем было прекращено. Секретное определение № 4н-015985/56 было направлено на­чальнику учетно-архивного отдела КГБ при Совете Министров СССР с просьбой установить ближайших родственников Амосова, и, не объявляя полностью содержания определения, сообщить им лишь результат рассмотрения дела, а дату исполнения сообщить в Военную коллегию и Главную военную прокуратуру.

Ниже по тексту упоминалась фамилия сослуживца А.М.Амосова, его бывшего помощника Николаева Василия Николаевича, по до­носу которого Амосов был арестован, а затем расстрелян. В 1956 г. В.Н.Николаев проживал в Москве, на Берсеневской набережной, дом 22, кв. 6. На вызов Военной коллегии Верховного суда СССР он не явился. Не располагая адресом родственников Амосова, что также очень странно, Военная коллегия просила начальника учет­но-архивного отдела КГБ разыскать последних для исполнения определения в части возвращения конфискованного имущества Амосова или его стоимости. Ответ из КГБ на имя председательству­ющего судебной коллегии Верховного суда СССР Лихачева гласил, что родственники А.М.Амосова не установлены¹.

2. Продолжение расправы с инакомыслием

Осенью 1937 г. конвейер пыток и убийств, действовавший по всей территории СССР, начал давать «технические» сбои. Тюрьмы были переполнены людьми, следователи сбились с ног, требуя от арестованных показаний и придумывая протоколы допросов фальсифицированных дел. Палачи не успевали расстреливать приговоренных к высшей мере наказания людей, а похоронные ко­манды — заметать следы кровавых преступлений властей. Тайное становилось явным. Слухи о страшных следственных изоляторах, пытках и расстрелах в подвалах НКВД подтверждались. Казалось, что ночным арестам родных, знакомых и соседей не будет конца.

НКВД не справлялось с потоком новых предписаний на арес­ты, о чем свидетельствует совершенно секретное распоряжение № С-1450, подписанное заместителем Ежова комкором Фриновским и оперативным секретарем Главного управления государственной безопасности комбригом Ульмером 22 ноября 1937 г.

В нем говорилось: «Телеграмма № 928 и пункт 12-й приве­денного нами выше по тексту приказа № 00593 отменяются. Действие приказа № 00486 распространить только на семьи осуж­денных Военной коллегией Верховного суда по I и II категори­ям». Распоряжение содержало указание прекратить аресты жен репрессированных по польской, харбинской и румынской опера­циям. Фриновский доводил до сведения местных руководителей госбезопасности, что осужденные по названным операциям жены должны быть расселены в определенных местах. Он требовал представить в центр данные о количестве жен и детей, подлежав­ших выселению, а также число арестованных жен, содержавших­ся в следственных тюрьмах в момент получения распоряжения. Кроме того, центр хотел знать примерное число детей, отобран­ных у арестованных родителей, для определения их дальнейшей судьбы^[54].

Репрессии давали в руки властей тысячи детей-сирот, из кото­рых Советская власть рассчитывала воспитать преданных борцов за свои цели. Данная ответственная задача возлагалась на плечи Народного комиссариата просвещения СССР.

В фонде Управления делами Совета министров СССР хра­нятся оригиналы постановлений СНК СССР за 1937 г. В так на­зываемой «особой папке», под грифом «совершенно секретно», имеется постановление за № 2148-466сс от 15 декабря 1937 г., подписанное председателем СНК СССР В.Молотовым и управ­делами Н.Петруничевым «Об отпуске средств на содержание де­тей репрессированных родителей». Согласно постановлению из резервного фонда Совнаркома на дополнительное содержание и перевозку 10 тыс. детей репрессированных родителей, размещен­ных в детских домах Народного комиссариата просвещения, до конца 1937 г. предполагалось отпускать 4 млн руб. Из общей сум­мы 2,5 млн руб. были переведены в распоряжение наркомпросов РСФСР, УССР, Казахской и Белорусской ССР соответственно чис­лу предоставляемых ими мест в детских домах, а 1,5 млн руб. выде­лялось НКВД на расходы по перевозке детей^[55].

В дальнейшем за выполнение основных пунктов постанов­ления отвечал заместитель председателя СНК СССР В.Чубарь^[56]. 19 декабря 1937 г. он, исполняя обязанности заместителя Моло­

това, подписал распоряжение, в котором обязывал наркомов про­свещения РСФСР, УССР, БССР и Казахской ССР в декадный срок выделить в распоряжение НКВД для размещения детей репресси­рованных родителей следующее количество мест в детских домах: РСФСР - 5000, УССР - 3500, Казахской ССР - 1200, БССР - 800 мест. Наркому внутренней торговли предлагалось полностью обеспечить заявку наркомпросов союзных республик на промто­вары, необходимые для оборудования детских домов и одежду принимаемых в них детей. Копия была направлена Ежову^[57].

Сталинское руководство проявляло особую «заботу» о детях репрессированных подросткового возраста. Его беспокоило то, насколько сильно дети 14-15 лет и старше разделяли враждеб­ные взгляды родителей, а также возможность их перевоспитания. Главная задача, поставленная партией перед органами госбезопас­ности, состояла в выявлении среди таких детей явных и скрытых врагов Советской власти.

В детских домах, где размещались дети репрессированных «вра­гов народа», имели место грубейшие нарушения порядка содер­жания: детей репрессированных называли троцкистами, их вся­чески преследовали, воспитатели избивали неугодных детей, спо­собствовали созданию враждебного отношения между воспитан­никами. Вследствие издевательства имели место массовые побеги из детдомов. Так, «в Федоровском детдоме Кустанайской области дети не могли заниматься урокам, так как их избивали школьники-хулиганы. Дети репрессированных Кучина и Степанова были из­насилованы взрослыми воспитанниками. В столовой детдома на 212 детей имелось всего 12 ложек и 20 тарелок. В спальне — один матрац на 3 человека. Дети спали в одежде и обуви»^[58].

Детей репрессированных, пытавшихся оказывать сопротив­ление произволу и насилию, доводили до гибели. Один из них — 15-летний Владимир Мороз— сын «врага народа» ГС.Мороза, бывшего председателя ЦК профсоюза работников торговли, чле­на ВКП(б) с 1917 г., необоснованно осужденного и расстрелянно­го 2 ноября 1937 г. После ареста отца и матери Владимир вместе с 9-летним братом был выслан органами НКВД из Москвы в детдом в Анненково Кузнецкого района Куйбышевской области. Школа в детдоме оставляла желать лучшего, а Володя хотел учиться. Об этом и о многом другом он написал Сталину: «...Вы, наверное, слыхали о «золотой молодежи» царского периода....Такая «золо­

тая молодежь» существует и сейчас....В состав ее входят... дети ответственных, всеми уважаемых людей. Эти дети не признают ничего: пьют, развратничают, грубят... В большинстве случаев учатся они отвратительно, хотя им предоставлены все условия для учебы... Помогите мне!»¹

Володя Мороз не дождался ответа от Сталина. Писал Ежову — и тот же результат. 25 апреля 1938 г. юноша был арестован за контр­революционную агитацию среди воспитанников детдома и по­мещен в Кузнецкую тюрьму. После следствия, по постановлению Особого совещания при НКВД СССР от 25 октября того же года, его заключили в исправительно-трудовой лагерь сроком на 3 года, где он умер при невыясненных обстоятельствах. В следственном деле Мороза сохранились, как вещественные доказательства, его дневниковые записи. Приведем отрывок из них: «...Подхалимство, ложь, клевета, склоки, сплетни и прочие дрязги процветают. А почему? Потому что народ — низок? — Нет. Потому, что низка кучка негодяев, держащая власть в своих руках...»²

Власти опасались нежелательного идеологического влияния детей репрессированных на их одноклассников, находившихся в детских домах в те годы. 20 мая 1938 г. заместитель наркома внут­ренних дел М.Фриновский подписал секретный циркуляр № 106 «О порядке устройства детей репрессированных родителей в воз­расте свыше 15 лет». Циркуляр был дополнением к приказу НКВД за № 00486 от 15 августа 1937 г. и касался детей от 15 до 17 лет включительно, родители которых были осуждены Военной колле­гией и Военным трибуналом по I и II категориям. Если подростки своим поведением не внушали социальной опасности, не прояв­ляли антисоветских реваншистских настроений и действий, то в соответствии с циркуляром НКВД за № 4 от 7 января 1938 г. их предлагалось передавать нерепрессированным родственникам, на полное иждивение.

При отсутствии родственников, изъявлявших желание взять та­ких детей на воспитание, предлагалось их помещать в детские дома в пределах области, края, республики (за исключением мест, где были репрессированы их родители), дав им возможность окончить среднюю школу. После школы они должны были трудоустроиться на предприятия и учреждения необоронного значения. За ними устанавливалось агентурное наблюдение с целью своевременного вскрытия и пресечения антисоветских настроений и действий.

Социально опасные юноши и девушки от 15 до 17 лет, роди­тели которых были репрессированы, проявлявшие опасные для власти настроения и действия, предавались суду на общих основа­ниях и направлялись в лагеря по персональным нарядам НКВД. Начальник ГУЛАГа, дивизионный интендант И.Плинер получил соответствующие указания о порядке содержания в лагерях детей репрессированных родителей^[59].

В 1938 г. исполнение репрессивных оперативных приказов, распо­ряжений и инструкций руководства НКВД продолжалось. Аресты, до­просы, расстрелы людей, приговоренных к ВМН, не прекращались. Многие арестованные получали от 10 до 25 лет тюремного или лагер­ного заключения и справедливо считали, что им повезло. Семьи реп­рессированных «врагов народа» отправляли в ссылку в отдаленные местности. 13 апреля 1938 г. нарком НКВД Н.Ежов и прокурор СССР АВышинский подписали совместный циркуляр № 80 в дополнение инструкции НКВД от 15 июня 1937 г. о порядке выселения из Москвы, Ленинграда, Киева, Ростова-на-Дону, Таганрога, Сочи и прилегающих к Сочи районов.

Все выселенные по прибытии к месту ссылки были взяты на персональный учет и находились под постоянным гласным надзо­ром органов госбезопасности и завербованных ими осведомите­лей из числа местных жителей. У ссыльных поселенцев отбира­лись паспорта, которые гасились специальным штампом и приоб­щались к личному делу. На руки они получали удостоверение на право проживания в ссылке. Фактически они становились спец­переселенцами, так как не имели права покидать, даже временно, места проживания без разрешения начальника НКВД и обязаны были в срок, установленный районным отделом (или отделением) НКВД, являться на регистрацию^[60].

Осенью 1938 г. ЦК ВКП(б) решил привлечь к репрессиям руководителей местных партийных органов областного, крае­вого и республиканского масштаба. То была попытка предста­вить необоснованные репрессии как «справедливые», идущие из «глубинки», чтобы переложить ответственность за них на местный партийный актив. 17 сентября 1938 г. Ежов подписал приказ за № 00606 «Об образовании Особых троек для рассмот­рения дел на арестованных в порядке приказов НКВД СССР № 00485 и др.». В нем говорилось, что в целях быстрейшего рассмотрения следственных материалов на лиц, арестованных

в порядке приказов НКВД СССР за №№ 00485, 00439 и 00593 от 1937 г. и №№ 202 и 326 от 1938 г., создать при управлениях НКВД краев и областей Особые тройки, на которые необходи­мо возложить всю ответственность за рассмотрение дел. Так на­зываемые Особые тройки образовывались в составе: секретаря обкома, крайкома ВКП(б) или ЦК нацкомпартий, начальника соответствующего управления НКВД и прокуратуры области, края или республики.

В Украинской, Казахской ССР и Дальне-Восточном крае особые тройки рассматривали дела в отношении лиц, арестованных толь­ко до 1 августа 1938 г., и должны были закончить эту неотложную работу в двухмесячный срок. После отведенного времени дела на всех остальных арестованных предполагалось направлять для рас­смотрения в соответствующие судебные инстанции по подсудности: Военные трибуналы, линейные и областные суды, Военную коллегию Верховного суда, а также на Особое совещание НКВД СССР. Таким образом, создавалась видимость законности. В действительности все шло по-прежнему, только намного быстрее.

Особые тройки не рассматривали дел на иностранных поддан­ных. Такие дела брал на себя 3-й отдел 1-го управления НКВД для рассмотрения в центре. Обновленные тройки выносили приго­воры только по 1 и 2-й категориям, т.е. ВМН или 25 лет тюрем и лагерей. Некоторым ослаблением свирепости приказа следовало считать право троек возвращать дела на доследование и вынесе­ние решений об освобождении обвиняемых из-под стражи при отсутствии достаточных улик.

Решения особых троек по 1-й категории, т.е. расстрелы, прика­зывалось приводить в исполнение НЕМЕДЛЕННО. Это зловещее слово по-прежнему печаталось заглавными буквами.

Приказ добавлял в процедуру делопроизводства некоторые формальности: особые тройки должны были вести протоколы своих заседаний, в которые записывались вынесенные ими реше­ния в отношении каждого осужденного; по каждой национальной линии (польской, немецкой, латышской и т.п.) следовало вести отдельные протоколы; протоколы подписывались всем составом тройки в двух экземплярах; один из которых направлялся в 1-й спецотдел НКВД; к следственным делам приобщались выписки из протокола в отношении каждого осужденного в отдельности; по исполнении приговоров как по I, так и по II категориям дела не­медленно направлялись в 1-й спецотдел НКВД СССР¹.

В октябре 1938 г. Сталин возложил всю ответственность за разгул репрессий на Ежова и НКВД. Он приставил к нему своего доверенного Л.Берия, который возглавил Главное управление го­сударственной безопасности и одновременно стал первым замес­тителем Ежова. Вскоре Берия получил звание комиссара госбезо­пасности 1 ранга, но формально еще подчинялся Генеральному комиссару госбезопасности Ежову. 17 октября того же года Ежов и Берия вместе подписали приказ за № 00689 «Об изменении опе­ративного приказа НКВД СССР 1937 г. № 00486 о порядке ареста жен изменников родины, правотроцкистских шпионов». В нем предлагалось подвергать репрессиям не всех жен «врагов наро­да», а только тех из них, которые, по имевшимся материалам, со­действовали контрреволюционной работе своих мужей. Органы НКВД должны были располагать данными об антисоветских на­строениях с тем, чтобы рассматривать жен репрессированных как политически сомнительных и социально опасных.

Приказ требовал от чекистов не только прямой реакции на лю­бой донос или анонимку, но и дополнительной агентурной слеж­ки за поведением жен и других членов семей «врагов народа», для чего предлагалось наметить и провести вербовку среди жен реп­рессированных и осужденных, подбирая из них подходящих для этой цели и тех, кто имел широкое знакомство с другими женами таких же арестованных. Кроме того, вербовались осведомители из числа родственников, знакомых, сослуживцев, соседей по мес­ту работы, квартиры и т.д. Насаждавшаяся сеть осведомительства должна была выявлять наиболее активных антисоветчиков.

Дата добавления: 2015-07-13