О фундаментальном свойстве невроза и психоза

Привлекающему внимание факту, что невротик так или ина­че оставляет нерешенными свои общественные, профессио­нальные и эротические вопросы, скорее отделываясь от нас своими симптомами и оправданиями, придается немаловажное значение. Однако проблема выявится только в том случае, если встать на позицию индивидуальной психологии: в вопросах об­щества, профессии и любви оправданий быть не может! Мы предъявляем непреклонное требование — облегчать и делать краше жизнь другим людям. В ответ же слышим о желании уст­раниться и соответствующие доводы. Мы солидарны с поэтом: «На страшном суде не спросят, какие у вас оправдания!»

Практическое значение индивидуальной психологии заклю­чается прежде всего в уверенности, что из отношения человека к жизни, обществу и общественно необходимым, свойственным всем людям проблемам, из его политики престижа и чувства об­щности можно вывести его жизненный план и жизненные ли­нии. В качестве побуждающего фактора в душевной жизни здо­ровых и нервных людей следует назвать фундаментальный факт «чувства неполноценности», равно как и внутреннюю потребность в постановке цели и в повышении чувства личности, «ком­пенсаторный» акт, а также навязанный индивиду «жизненный план», который должен обеспечить ему достижение целей с помощью разного рода «агрессий», «исключений» и «уклоне­ний», по линии «мужского протеста» или «боязни решений». Кроме того, я могу считать общеизвестным понимание невро­тической и психотической душевной жизни как застревание на «ведущей фикции», в отличие от душевной жизни здорового

* Впервые опубликовано в Zeitlschrill fur Individualpsycholoqie, Bd. 1, 1914, S. 8—16.

– 112 –

человека, который воспринимает свой «идеал» только как «при­близительно ориентирующий», как средство объективное, а не субъективное. То же самое относится к общему аспекту невро­за и психоза как «защите» чувства личности.

Чтобы сделать очевидным значение «финала» в душевной жизни и противопоставить его попыткам причинного объяс­нения, можно было бы показать, как непрерывное стремление человека «вверх» приводит к прогрессу культуры и вместе с тем создает метод и технику жизни, в которых находят применение (пусть даже неправильное) все имеющиеся возможности, вклю­чая органические реалии. Несостоятельность так называемой сексуальной психологии особенно отчетливо выявилась с тех пор, как самыми широкими кругами было подхвачено одно из основных положений индивидуальной психологии: половое поведение невротика следует понимать как «иносказательное» выражение его жизненного плана.

Благодаря этим исследованиям стремление к «получению удовольствия» стало известно нам в качестве одной из пере­менных, полностью соответствующих жизненному плану, а от­нюдь не в качестве ведущего фактора. И наоборот, вопреки общепринятым представлениям черты характера, чувства и аффекты оказались испытанными, а потому прочно закреп­ленными, сформировавшимися свойствами, способствующи­ми достижению фиктивной цели превосходства. Это открытие опровергает учение о «врожденных сексуальных компонентах, перверсиях и преступных наклонностях». Всю область психоневрозов мы можем понимать как домен всех тех индиви­дов, которые (либо вследствие органических неполноценно­стей, либо из-за неправильного воспитания или вредной се­мейной традиции) принесли в свою жизнь из детства чувство слабости, пессимистическую перспективу, и вместе с тем все­гда одни и те же или похожие уловки, предубеждения, трюки и экзальтации — такие же, как и при создании воображаемого субъективного превосходства. Каждая отдельная черта харак­тера и любой выразительный жест настолько направлены к цели, предвещающей успокоение и победу, что правомерно утверждать: предпосылками существования невротических яв -

– 113 –

лений можно считать возвышающееся над всем честолюбие и недостаток веры в собственные силы у лишенной мужества лич­ности. Данные невротические явления становятся понятными только с этих позиций. Самое лучшее определение невроза та­ково: «Да — но!».

Такие же душевные сверхусилия наша школа обнаружила в фантазиях, сновидениях и галлюцинациях пациентов. Их побуж­дающий мотив всегда состоял в том, чтобы с помощью подготовительных, пробных попыток, в виде «как если бы» в воображе­нии проложить путь тенденции к экспансии, стремлению до­биться личной власти над другими или защитить себя от опас­ностей. При этом всегда следует иметь в виду, что внешне он может принимать вид совершенно другого намерения. После­довательность поведения не обязательно определяется актом принятия решения, и стремление к признанию часто удовлет­воряется в собственном воображении (или же бывает достаточ­но социальных последствий предъявления доказательств болез­ни). Вместе с тем осуществление в одно и то же время внешне противоположных действий* (в диссоциации, в полярности, в амбивалентности), искажение внешнего мира, доходящее до отчуждения, произвольное, всякий раз тенденциозное форми­рование сферы чувств и ощущений с вытекающими отсюда вне­шними реакциями и планомерное сочетание воспоминания и амнезии, осознанных и бессознательных побуждений, знания и суеверий показывают, как часто все переживания становятся для невротика лишь средством или материалом, чтобы благодаря его перспективам получить новые импульсы в направлении своих невротических линий.

Если однажды твердо усвоено, что любое душевное прояв­ление невротика несет в себе две предпосылки — чувство не­зрелости, неполноценности и гипнотизирующее навязчивое стремление к цели богоподобия, то отмеченная еще Крафтом-Эббингом «неоднозначность» симптома никого уже не введет в заблуждение. Эта неоднозначность представляла собой суще­ственное препятствие в развитии психологии неврозов.

* Разве так трудно усмотреть «видимость» в так называемой интроверсии и ее противоположности, понять их как средство, а не как врожденную способность?

– 114 –

Школа индивидуальной психологии принципиально стре­мится к тому, чтобы исследовать систему душевного заболева­ния на тех путях, которые прошел сам больной. Наши работы показали, какое большое значение необходимо придавать ин­дивидуальному материалу, которым располагает пациент, и еще больше — его собственной оценке. Поэтому главным требова­нием для нас было понимание индивида и индивидуальный подход. Построение же жизненного плана и его жесткое требо­вание достижения всеобщего превосходства выражают проти­воречие с требованиями действительности, т. е. общества, ли­шают больного непосредственности в поведении и в пережи­вании и заставляют отвечать бунтом болезни на обычные для общества решения. Тем самым рассмотрение невроза приобрета­ет явный социально-психологический уклон: в жизненном плане невротика всегда присутствует его индивидуальное понимание общества, семьи и отношения полов, этот план дает возмож­ность увидеть некритическую позицию человека, живущего среди других людей. Тот факт, что здесь повторяются общече­ловеческие черты, хотя и внутренне неуравновешенные, уси­лившиеся, свидетельствует о том, что неврозу и психозу не чуж­до своеобразие человеческой душевной жизни, что их следует рассматривать в качестве одного из вариантов. Если бы кто-то захотел оспорить этот факт, то он должен был бы раз и навсегда отвергнуть возможность понимания психопатологических яв­лений, поскольку мы всегда будем располагать для исследова­ния лишь средствами нормальной душевной жизни.

Если же придерживаться линий невротика (которые наша школа считает определяющими), нацеленных «вверх» вслед­ствие чувства неполноценности, то из-за двойственности обо­их эмоциональных состояний мы получим постоянное «колеба­ние», «пятьдесят на пятьдесят», состояние бессильной экзальта­ции, в котором обычно более отчетливо проявляются либо черты бессилия, либо экзальтации *. При невротической мнительности, или неврозе навязчивых состояний, или фобии конечным эф­фектом также является «ничто» или почти ничто, в лучшем слу-

* Наиболее отчетливо такая последовательность проявляется при маниакально-деп­рессивном психозе.

– 115 –

чае подготовка к ситуации, которая представляется трудной, и констатация болезни, с которой иногда (в более благоприят­ных случаях), по-видимому, связано поведение пациента. В силу каких причин — мы увидим.

Этот необычный процесс, который всегда можно доказать во всех неврозах и психозах, при меланхолии, паранойе и сла­боумии, подробно описан мною в виде «нерешительного пове­дения». Пользуясь случаем, я позволю себе остановиться на этом несколько подробнее.

Если проследить жизненные линии пациента в указанном нами направлении и понять, как он характерным для себя об­разом (проще говоря, используя свой индивидуальный опыт и субъективные перспективы) усугубляет свое чувство неполно­ценности, но благодаря этому избавляется от ответственнос­ти, относя его к наследственности или взваливая вину на ро­дителей или на другие факторы, если затем увидеть в его мане­рах и уловках претензию на превосходство и безгрешность, то всегда поражает то расстояние, которое отделяет невротика в определенный момент его экспансии от ожидаемого направления в его поведении.

Чтобы показать это нагляднее, я хочу описать модус, состо­ящий из четырех частей, для которого всегда характерно то, что пациент с уверенностью берется за дело, чтобы установить «ди­станцию» между собой и ожидаемым поступком или решени­ем. Чаще всего здесь возникает общее расстройство, подобное стартовой лихорадке, внешне проявляющееся в виде симпто­ма или невротического заболевания. Наряду с этой тенденци­озной дистанцией, которая довольно часто заявляет о себе и в соматических проявлениях, больной, испытывая сильное напря­жение в связи с социальными проблемами, по-разному отго­раживается от мира и действительности. Любой невролог лег­ко может дополнить эту картину, опираясь на свой опыт, осо­бенно если он помнит о многочисленных оттенках.

1. Движение вспять. Самоубийство, попытки самоубийства; тяжелые случаи страха открытых пространств; обмороки; пси­хоэпилептические приступы; навязчивое покраснение и тяже-

– 116 –

лые неврозы навязчивых состоянии; невротическое удушье; мигрень и тяжелые истерические боли; истерические парали­чи; абулия; мутизм; сильные приступы разного рода страха; от­каз от пищи; амнезия; галлюцинации; психозы; алкоголизм; морфинизм и т. д.; бродяжничество и преступные наклоннос­ти, ночные кошмары. Часто встречаются также сны, связанные с падениями и преступлениями, в которых видна чрезмерная предосторожность (что, например, могло бы случиться). Поня­тие внешнего принуждения чрезвычайно расширяется, и лю­бое общественное и даже человеческое требование восприни­мается с непомерной чувствительностью и отвергается. В по­добных тяжелых случаях всякая полезная деятельность оказы­вается парализованной. Разумеется, признание болезни способствует также проведению собственной воли, негативис­тски противостоящей общим для всех социальным требовани­ям. Это относится также и к трем следующим категориям.

2. Состояние застоя. Больной как бы оказывается в закол­дованном круге, не позволяющем приблизиться к фактам жиз­ни, увидеть настоящее, приспособиться, испытать свои силы и ответить на вопрос, что он собой представляет. Как только в качестве жизненного вопроса появляются производственные задачи, экзамены, общественные, любовные и супружеские отношения, они тут же становятся актуальным поводом для раз­вития невроза. Страх, слабость памяти, боли, бессонница с пос­ледующей неспособностью трудиться, навязчивые явления, импотенция, ускоренная эякуляция, мастурбация и совершен­но ненормальные перверсии, истерические психозы и т. д. — все это защитные аранжировки, чтобы не дай бог выйти за рам­ки. Равно как и менее тяжелые случаи из первой категории. Часто встречаются сновидения, в которых человек чувствует себя скованным, не способным ничего добиться, он опаздыва­ет на поезд, сдает экзамены. Эти сновидения нередко наглядно представляют жизненную линию пациента и то, как он в опре­деленный момент ломается и конструирует «дистанцию». «Тщеславие нации, как и личное, стыдится неудачи, свидетель­ствующей об ограниченности силы, сильнее, чем самого боль­шого позора, который навлекает на себя бездействие, связан-

– 117 –

ное с ленью или малодушием: в первом случае высокомерные претензии исчезают, во втором — они продолжают существо­вать и дальше» (Нибур, Римская история, т. III, с. 248).

3. Сомнения и колебания в мыслях и действиях непременно приводят к установлению дистанции и появлению указанных выше заболеваний, часто сочетающейся с ними мнительности
или промедления. Явно выражено стремление к пустой трате времени. Плодородное поле для неврозов навязчивых состояний. Чаще всего можно обнаружить следующий механизм: сначала создается и канонизируется трудность, затем предпринимаются тщетные попытки ее преодолеть. Довольно часто встречаются навязчивое умывание, болезненный педантизм, страх прикосновения (тоже как пространственное выражение аранжировки дистанции), опоздания, возвращение к проделанному пути, уничтожение начатой работы (Пенелопа!) или дела постоянно не доводятся до конца и т. д. Столь же часто обнару­живается откладывание работы или решения при «непреодолимом» влечении к маловажной деятельности, к развлечениям, пока не станет слишком поздно. Или же непосредственно
перед решением возникает, как правило, сконструированное осложнение (например, «предстартовая лихорадка»). Такой об­раз действий обнаруживает явное родство с предыдущей категорией, с той лишь разницей, что в указанных случаях решение еще и предотвращается. Распространенный тип сновидений: какие-либо колебания или промедление как пробная попытка жизненного плана. Превосходство и самозащита пациента до­стигаются благодаря фикции, которая часто высказывается или остается не выраженной, однако никогда не осознается. Пациент «это говорит, но не знает этого». Высказывания начинаются с сослагательного предложения: «Если бы у меня не было... (этого недуга), я был бы первым». Понятно, что, следуя своему жизненному плану, он не расстается с этой жизненной ложью. Как правило, сослагательное предложение содержит в себе невыполнимое условие или аранжировку пациента, упразднить которые может только он сам.

4. Конструирование препятствий вместе с их преодолением как признак дистанции. Иногда выделяются более легкие слу-

– 118 –

чаи, которые тоже тем или иным образом сказываются на жиз­ни. Порой они возникают спонтанно или развиваются из бо­лее тяжелых в результате врачебного вмешательства. При этом и врачу и пациенту обычно кажется, что все еще имеется «оста­ток» болезни. Этот «остаток» — не что иное, как старая «дис­танция». Разве что теперь пациент использует ее иначе, испы­тывая на себе более сильное чувство общности. Если раньше он создавал дистанцию, чтобы отделиться, то теперь — чтобы ее преодолеть. О «смысле», цели такой позиции догадаться не­трудно: уважение к себе и престиж пациента надежно защище­ны от его собственных суждений и, как правило, также от оце­нок других людей. Если выводы не в его пользу, то он может сослаться на свои трудности и на (сконструированное им са­мим) доказательство своей болезни. Если же он оказывается наверху, то самооценка повышается еще больше: чего бы он только не достиг, будь он здоровым, ведь он так многого до­бился, так сказать, одной рукой — будучи больным! Аранжи­ровки этой категории следующие: легкие состояния страха и навязчивости, фобии, утомление (неврастения!), бессонница, запоры и болезни кишечника и желудка, большие затраты сил и времени, а также педантичное соблюдение нерационального режима, съедающего много времени, навязчиво-невротический педантизм, головные боли, слабость памяти, раздражитель­ность, перемены настроения, педантичные требования, чтобы окружающие подчинялись, и постоянная готовность вступать с ними в конфликты, мастурбация и поллюции с суеверными выводами и т. д. При этом пациент постоянно производит про­верку своей пригодности, однако осознанно или неосознанно приходит к выводу о болезненной неполноценности. Зачастую этот вывод никак не выражается, но его легко можно понять именно в той невротической аранжировке, которая протежи­руется жизненным планом пациента. Если дистанция уже со­здана, то пациент может позволить себе сослаться на свое «иное намерение» или вступить в борьбу со своей собственной пози­цией. В таком случае его линия складывается из бессознатель­ной аранжировки дистанции и тщетной борьбы с ней. Нельзя оставить без внимания и то, что борьба пациента со своим

– 119 –

недугом, а также его жалобы, сомнения и возможные чувства вины на стадии развитого невроза направлены прежде всего на то, чтобы усиленно подчеркивать для самого больного и его окру­жения значимость симптома.

В заключение следует отметить, что при таких невротичес­ких методах жизни как бы нивелируется всякая ответствен­ность за достижения личности. Какую большую роль этот фак­тор играет при психозах, я попытаюсь изложить в дальнейшем. Следует также отметить, что жизнь невротика, в соответствии с его задавленным чувством общности, развертывается главным образом в рамках его семьи. Если же пациент оказывается в большом круге общества, то у него всегда обнаруживается стремление вернуться обратно к семейному кругу.

Это удается выявить лишь с позиций индивидуально-пси­хологической школы, когда на передний план выступает ана­логия с поведением здорового человека. В любом случае пси­хическое поведение в конечном счете следует понимать как планомерный ответ на вопросы, поставленные общественной жизнью. Тогда в качестве имманентных условий и защит мы всегда обнаружим стремящийся к целостности жизненный план, учитывающий тенденциозную самооценку, цель превос­ходства и душевные уловки, которые сами по себе — опять-таки в едином контексте — возникли в перспективе детства.

Не менее убедительным является сходство наших типов с образами мифов и поэтического творчества. В этом нет ничего удивительного. Все они являются образованиями психической жизни человека, созданы с помощью тех же самых средств и имеют такие же формы. В жизненных линиях всех этих худо­жественных образов опять-таки обнаруживается признак «ди­станции», причем наиболее отчетливо — в фигуре трагическо­го героя, куда она вводится в виде перипетии, с которой соеди­няется «нерешительное поведение». Эта «техника» явно заим­ствована из жизни, и идея «трагической вины» с прозорливой интуицией указывает одновременно на активность и на пассив­ность, на «аранжировку» и на победу благодаря жизненному плану. В явлении героя перед нами предстает не просто судьба,

– 120 –

но прежде всего планомерные события, за которые он вроде бы не отвечает, но на самом деле несет ответственность, потому что он игнорирует всегда неотложный вопрос о своем проникно­вении в общественные требования, чтобы возвыситься над ос­тальными* как герой.

Таким образом, каждому, кто пытается найти новый, чуж­дый обществу путь, грозит серьезная опасность утратить кон­такт с действительностью. Противоречивое сочетание честолю­бия и неуверенности в себе, свойственное всем этим типам, вызывает в их жизни перипетию и в итоге загоняет их на инди­видуальную для каждого дистанцию.

* И наоборот, «толпа» представляет собой голос общества, который в последую­щем развитии драмы переносится в уста героя.

– 121 –

О МУЖСКОЙ УСТАНОВКЕ У ЖЕНЩИН-НЕВРОТИКОВ*

Властолюбие начинается со страха оказаться во влас­ти других людей и стремится к тому, чтобы заблаговре­менно захватить власть над другими в свою пользу.

Когда утонченная роскошь поднимается очень высоко, женщина бывает нравственной только по недоразумению и не делает тайны из того, что она больше хотела бы быть мужчиной: тогда она могла бы дать больше простора и сво­боды своим наклонностям; но ни один мужчина не пожела­ет быть женщиной.

Кант. Антропология

Опыт индивидуальной психологии свидетельствует: ни один человек не может спокойно переносить чувство реальной или мнимой неполноценности. Во всех случаях, когда мы можем констатировать наличие чувства неполноценности, мы обна­руживаем также чувство протеста, и наоборот. Более того, сама воля, поскольку она предшествует поступкам (в противном слу­чае это будет лишь видимость воли), всегда движется в направ­лении снизу вверх; правда, иногда это становится ясным толь­ко при рассмотрении контекста.

В ряде работ о механизме невроза я описал общее состоя­ние, которое следует рассматривать как основную движущую силу невротического заболевания, — мужской протест против женских или кажущихся женскими побуждений и ощущений. Ис­ходным пунктом невротической диспозиции является патоген­ная детская ситуация, в которой формирование этого состоя­ния происходит наиболее просто: с одной стороны, сомнение в своей будущей половой роли, с другой стороны, усилившая-

* Введение и случаи 1 и 2 впервые были опубликованы в Zentralblaff fur Psychoanalyse, Bd. 1, 191 I, S. 174-178; раздел 3 здесь (1920) новый.

– 122 –

ся тенденция играть мужскую (главенствующую, активную, ге­роическую) роль, используя имеющиеся средства.

Помимо неуверенности в себе, которой повсеместно мож­но объяснить это отступление в поступках, желаниях и грезах невротика от своих «женских» линий и усиление «мужских», фаза обретения пола у ребенка сопровождается большим на­пряжением, и в этом нет ничего удивительного. Многие паци­енты сообщают, что вплоть до старшего детского возраста у них на этот счет были большие сомнения. Другие же в течение всей своей жизни имеют настолько выраженные черты чрезмерного мужского протеста, что из-за них терпит крушение любая их попытка включиться в социальную сферу, будь то в работе, в семье, в любви или браке. Все определенно высказываются, что всегда стремились к тому, чтобы быть настоящим мужниной, и это желание проявлялось у них самыми разными способами, однако у невротиков-женщин эта черта выражена еще более отчетливо. Опираясь на собственные данные, я считаю совер­шенно обоснованным следующее утверждение: то, что в этих замечаниях наших невротиков попадает в поле их сознания и практически лишено энергии благодаря тому, что значительно большая энергия остается неосознанной, вызывает у них не­вротические симптомы, поступки и грезы.

Далее я хочу предложить несколько выдержек из проведен­ных мною анализов, которые позволят нам словно со стороже­вой башни взглянуть на мужскую установку у женщин-невро­тиков.

Дата добавления: 2014-01-04