Представители оригенизма 6 страница

Данные каппадокийцами разъяснения и именно введенное ими во всеобщее употребление различие терминов ουσία и ύπόστασις в приложении к учению о триедином Боге сохранили полное значение на Востоке для последующего времени. Характерно, что смешение указанных терминов в области христологии в монофизитстве отразилось появлением своеобразных доктрин в среде монофизитов и о Троице. Понимание термина ουσία = ύπόστασις в смысле индивидуального существа (под влиянием Аристотелевой философии) привело некоторых монофизитов в VI в. (Иоанн Филопон) к тритеизму (признание τρεις μερικαι ούσίαι как реальностей, и ουσία κοινή как существующей лишь в представлении). Утверждение реальности единой ουσία = ύπόστασις, наоборот, приводило их противников (Дамиан Александрийский) на почве той же терминологии к савеллианству, или, насколько они не хотели все – таки отрицать и реальность отдельных υποστάσεις = ούσίαι (хотя на деле сводили их к ιδιότητες, к «тетрадитству»). Преп. Иоанн Дамаскин, воспроизводя в «Точном изложении православной веры» учение о Троице каппадокийцев, с особой силой настаивает на единстве Божества по существу, ввиду именно тритеистов (loan. Dam. Expos, fid. 8: κατά πάντα εν είσιν… έπινοία δέ τό διηρημένον. ένα γάρ Θεόν γινώσκομεν, έν μόναις δέ ταΐς ιδιότησι της τε πατρότητος και της υίότητος και της έκπορεύσεως).

Каппадокийцы не только выполнили задачу научного разъяснения Никейской догмы в области теории, не только вели учено – литературную полемику с евномианами и духоборами, но принимали ближайшее участие в церковной жизни своего времени, содействуя торжеству Никейской веры. Весьма большое значение имело то обстоятельство, что эти классически образованные защитники православия были воодушевлены поборниками аскетического идеала. Уже Афанасий Великий опирался в своей борьбе с арианством на монашество. Василий Великий был сам одним из организаторов монашеской жизни в Малой Азии. Аскетическая настроенность вообще была свойственна омиусианской среде: ею отличались, как замечено выше, и представители духоборчества. В союзе с православием она явилась важным фактором, обусловливающим духовную победу новоникейцев над бездушной схоластикой евномиан и над светски настроенными омиями, разделявшими враждебное отношение к монашеству своего покровителя Валента. Но при своих аскетических стремлениях каппадокийцы не были отрешенными от жизни отшельниками. Они выступают на сцену истории в качестве пастырей и церковно – политических деятелей. Собственно, церковным политиком по призванию был лишь Василий Великий, отсюда особое значение его как исторического деятеля, в эпоху арианских смут проводившего в жизнь православное учение. Значение Григория Богослова – в точном изложении им православного учения; значение Григория Нисского – в спекулятивном обосновании и разъяснении его, хотя они оба являются не только богословами и аскетами, но, по требованию обстоятельств, и практическими деятелями.

Для св. Василия Великого (330–379) занятия наукой в период образования и сменившее затем эти занятия увлечение подвигами аскетизма были лишь подготовительными стадиями его пастырской и церковно – политической деятельности. Происходя из богатой аристократической семьи, он учился сначала на своей родине в Кесарии, потом в Константинополе и, наконец, в Афинах (351–356) вместе с Григорием Богословом. Наука не составляла, однако, призвания Василия, несмотря на его блестящие успехи, и он уже тогда без особой скорби расстался с Афинами. Впоследствии он сожалел даже, что потратил почти всю свою юность на суетный труд изучения той мудрости, которая Богом обращена в безумие (Bas. Ер. 223, 2: 375 г.). Возвратившись на родину, он оставил вскоре принятое было им звание учителя риторики и всецело предался исполнению евангельских наставлений о совершенной жизни; тем более что мать и сестра его, по смерти отца, еще ранее удалились в уединение. Для ознакомления с монашеской жизнью он посетил Египет и Палестину с Сирией и Месопотамией и на родине вступил в общение с известным Евстафием, не обращая даже внимания на его сомнительное догматическое прошлое и ценя в нем лишь аскета. Поселившись в Понте, на берегу Ириса, он настолько содействовал распространению здесь монашества, что в скором времени, по гиперболическому выражению Руфина, весь Понт принял другой вид (Ruf. Η. Ε. II, 9) от множества появившихся монастырей. Принимал он в это время участие и в церковных делах. В 364 г. (?) он был посвящен Евсевием Кесарийским в пресвитера и фактически уже тогда вступил в управление Каппадокийской церковью. В 370 г., по смерти Евсевия, он был избран ему в преемники и сделался, таким образом, Каппадокийским митрополитом и вместе патриархом Понтийского диоцеза.

Вступление Василия Великого на кафедру выпадает на последние годы жизни борца за православие Афанасия Великого († 373 г.). Василий являлся продолжателем того же дела, которому посвятил свою жизнь Афанасий. Но задача была теперь для Василия совершенно иная, нежели какая была раньше для Афанасия; сами они по своим характерам также значительно различаются. Афанасию приходилось отстаивать Никейскую веру против коалиции ариан и оригенистов, и он отстаивал ее личным подвигом, как герой веры, прямо идя навстречу всяким опасностям. Василию предстояло теперь объединить в одно целое под знаменем Никейского исповедания таких лиц, которые его раньше не принимали и были даже союзниками ариан. И он обладал для выполнения этой задачи в высокой степени организаторским талантом, с твердой решительной волей соединяя величайшую осторожность и тактичность.

Аристократ по происхождению и воспитанию, находившийся в сношениях с самыми высокопоставленными лицами в государстве, Василий является на кафедре настоящим «князем Церкви». Он держал себя с таким достоинством, что некоторые его почитатели даже пытались подражать его внешним манерам, его речи и походке. На императора Валента, прибывшего в Кесарию с намерением подвергнуть его ссылке, подобно другим епископам, он произвел настолько импонирующее впечатление, что тот оставил его в покое, хотя для омиев он был неприятен более всех других представителей православия. Поставив для себя целью объединить восточных и добиться признания их с Мелетием во главе православными, он неуклонно к ней стремился, несмотря на окружавшие его со всех сторон препятствия, несмотря на постоянно угрожавшую опасность со стороны омиев и правительства, на подозрения и недовольство против него разнородных элементов в среде самих восточных, на холодное отношение к делу тех, которые могли бы оказать существенную помощь, несмотря, наконец, на природную слабость своего организма, до последней степени истощенного подвигами и тяжкой болезнью, заставлявшей его иногда ожидать близкой смерти (ср.: Bas. Ер. 198, 2). Василию не пришлось самому видеть плодов своей деятельности; Антиохийский собор 379 г., на котором объединились восточные епископы под председательством Мелетия, был уже после его смерти. Он скончался 1 января этого года, оплаканный всем населением Кесарии без различия религий, не только христианами, но и язычниками и иудеями, так как он расположил к себе сердца всех своей широкой благотворительностью. Григорий Богослов почтил своего друга красноречивым словом (Gr. Naz. Or. 43). Известна также большая речь Григория Нисского, в которой автор проводит параллель между Василием и Моисеем.

Деловой характер св. Василия отразился и в его произведениях, в чуждом искусственных украшений, простом и ясном, строго классическом их стиле. Специальные догматические трактаты написаны им против Евномия (364 г.) и «О Св. Духе» (375 г.). Из аскетических произведений особенно известны его правила монашеской жизни (όροι κατά πλάτος, 1–55, и όροι κατά έπιτομήν, 1–313). Памятником его широкой церковной деятельности остались его многочисленные письма, имеющие весьма важное значение в качестве церковно – исторического источника (305 писем; подлинность переписки с Ливанием, Юлианом Отступником и Аполлинарием обычно отвергается).

От св. Василия Великого, с практическим направлением его деятельности, отличался своей созерцательной натурой и стремлением к уединению его друг, св. Григорий Назианзин (329–390). Василий – человек дела, от занятий наукой с решительностью, не задумываясь, переходит к подвигам аскетизма и затем, с такой же решительностью, всецело посвящает себя церковной деятельности. Для Григория, человека мысли и чувства, характерно прежде всего столкновение в нем самом интереса к науке со стремлением к аскетизму. Внешние же обстоятельства влекут его на такое поприще и ставят в такие положения, которые не соответствуют ни той, ни другой из его собственных склонностей. Этим внутренним конфликтом и несоответствием внешней судьбы Григория интересам его самого обусловливалось, между прочим, при повышенной его чувствительности, то меланхолическое настроение, которое сказывается в некоторых произведениях Григория.

Сын епископа города Назианза (Диокесария, ныне Неназа) Григория, Григорий шел в своем образовании тем же путем, как и Василий. С последним он познакомился еще в Кесарии, но отсюда он отправился не в Константинополь, а в Палестину и Александрию. В Афины он прибыл раньше Василия и находился там дольше. В отличие от Василия, «золотые» Афины в нем и впоследствии вызывали приятные воспоминания (Gr. Naz. Or. 43,14,1: τό των λόγων έδαφος, Αθήναι αί χρυσαΐ). Идеалы Оригена о необходимости для богослова классического образования имели для него гораздо большее значение, нежели для Василия. Но он с самого начала поставил для себя задачей заимствовать у представителей античной культуры лишь формы для выражения чисто христианского содержания (Gr. Naz. De vita. 113–114). По удалении из Афин (357 г.) он впал в колебание – какой род жизни ему избрать. Его увлекал, как он говорит, пример Илии Фесфитянина и Иоанна Предтечи, но не менее сильно было влечение и к научно – богословским занятиям, для которых пустыня не представляла удобств (Gr. Naz. De vita. 298); его выдающийся ораторский талант также не имел бы там вовсе никакого приложения. Он не имел, однако же, возможности так же свободно располагать своей судьбой, как Василий, так как должен был помогать своему престарелому отцу – епископу, по – видимому, и в хозяйственных делах, и в управлении паствой. Вынужденное отцом рукоположение его в пресвитеры около 360 г. заставило Григория даже бежать сначала в Понт, хотя он скоро и возвратился. В 372 г. Василий поставил его епископом в Сасимы для доказательства своих иерархических прав против притязаний Анфима Тианского: но тот крайне был недоволен поступком друга и совсем не появлялся в Сасимах. Когда жители Назианза хотели затем видеть его преемникам отца на кафедре (375 г.), он удалился из Назианза в Селевкию. В 379 г., по смерти Василия, он счел себя обязанным выступить на борьбу с арианами в Константинополе и как блестящий оратор – богослов имел полный успех. Но когда затем ему пришлось действовать на Константинопольском соборе среди разных партий в качестве председателя собора, он оказался одиноким со своим мнением и оставил собор и кафедру, недовольный ходом дел на соборе и оскорбленный отношением к нему епископов. Последние годы жизни он провел, вероятно, в месте своего рождения, Арианзе – недалеко от Назианза, занимаясь литературным трудом.

Оратор по природным дарованиям и риторическому образованию, Григорий оставил после себя наследство, главным образом, в виде речей (45), записанных, вероятно, большей частью тахиграфами и потом исправленных им. Некоторые из написанных им слов не были, однако, произнесены совсем (против Юлиана), или, по крайней мере, в целом виде (о своем бегстве). Наиболее известны его пять слов о богословии, сказанные в Константинополе (Λόγοι θεολογικοί 27–31). С высоким совершенством внешней формы, которую могли оценить лишь риторические вкусы его современников и которые много теряют при переводе его речей с оригинального языка, Григорий соединял совершенное знание Св. Писания и точность в изложении учения Церкви, за что удостоен наименования «богослова» по преимуществу. Его «слова» не имеют вида гомилий, посвященных прямо объяснению текста Св. Писания (кроме разве Or. 37), но он постоянно вводил в свою речь и выражения из Писания. И он с самого начала, даже раньше и яснее, чем Василий на первых порах, выражал Никейское учение (Or. 6,13: ταύτότης της ουσίας). Обладая в совершенстве формой литературного изложения, Григорий известен и как христианский поэт. Для истории особенно важна его стихотворная автобиография – Είς τον εαυτού βίον (De vita sua). Его письма, относящееся преимущественно к последним годам его жизни, также отличаются тщательной литературной отделкой.

Интересы третьего из великих каппадокийцев, св. Григория Нисского, лежат также в области теоретической разработки богословия, а не практической деятельности. Но от Григория Богослова, оратора и поэта, хотевшего быть строго положительным богословом, он отличается тем, что обнаруживает большую свободу умозрения и выступает в качестве спекулятивного мыслителя.

Биографические сведения о нем вообще являются неполными. Он был на несколько лет моложе своего брата Василия, но год рождения его точно не известен. Образование, по – видимому, он завершил дома, после посещения лишь в детстве (языческой) риторической школы; сам он называет своим «отцом и учителем» Василия Великого. Может быть, такое внешкольное образование и содействовало развитию в нем свободы мышления и спекулятивных интересов. Подобно Василию Великому и Григорию Назианзину и под их влиянием, он выступил потом убежденным проповедником аскетического идеала. Но в юности мирская жизнь и деятельность казались ему настолько привлекательными, что, будучи поставлен чтецом, он оставил эту должность и сделался учителем риторики, за что подвергся суровому внушению со стороны Григория. Тогда же, вероятно, вступил он, как обычно думают, в брак. Около 372 г., еще до поставления Григория в Сасимы, он подчинился, хотя и не без протеста, воле Василия, назначившего его епископом в незначительный городок Ниссу – между Кесарией и Анкирой. Евсевию Самосатскому Василий при этом писал, что он и сам желал бы, чтобы Григорию досталась в управление соответствующая его достоинствам Церковь, но так как это невозможно, то пусть уж сам Григорий прославит место служения; истинному величию свойственно и малое превращать в великое (Bas. Ер. 98, 2).

Но еще в 375 г. Василий признавал брата «неопытным в церковных делах» (εντελώς άπειρον) и непригодным при его простом характере к такой миссии, как личное объяснение с надменным римским первосвященником (Bas. Ер. 215). В этом же году Григорий подвергся гонению со стороны ариан и смог возвратиться на кафедру лишь по смерти Валента. Он начинает после этого принимать близкое участие в церковных делах, присутствует на Антиохийском соборе 379 г., на Константинопольском 381 и 385 гг., предпринимает поездку в Палестину и Аравию для умиротворения Церквей. В последний раз он выступает в истории на Константинопольском соборе 394 г.

Будучи мыслителем, св. Григорий Нисский с большим интересом, нежели оба другие каппадокийца, относился к спекулятивному элементу в воззрениях Оригена и в связи с этим к его аллегорическому экзегезису. В собственных же экзегетических трудах он дает вообще (исключение составляют написанные в дополнение к «Шестодневу» Василия 'Απολογητικός περί της εξαημέρου и Περι κατασκευής άνθρωπου) самое широкое место аллегории («О жизни Моисея», «О псалмах», «Толкование на Песнь песней»). В спекулятивно – догматических произведениях, разъясняя и обосновывая христианские истины не только с библейско – богословской, но и с философской точки зрения (Λόγος κατηχητικός ό μέγας, Περι ψυχής και αναστάσεως), он склоняется даже к оригеновскому мнению об апокатастасисе. Но если в указанных отношениях он является «оригенистом» в гораздо большей степени, нежели Василий Великий и Григорий Богослов, то в учении о Троице он примыкает к ним почти в неразличности. Он стоял в этом случае под несомненным влиянием Василия Великого. Что касается философской аргументации его по вопросу о триединстве Божества, то она исходит из реалистических предположений платонизма. И человечество по нему, или человеческая природа, реально так же едино во всех отдельных субъектах человеческого рода, как едино Божество в трех божественных Ипостасях. Нельзя говорить о трех ипостасях Божества как о трех богах, потому что и о многих «человеках», которые суть лишь участники тождественной во всех человеческой природы, говорится, собственно, не точно (Ad. Gr. ex comm. notion.: κατά τό αυτό άρα, τουτέστι κατά τό άνθρωπος, πόλοι ού δύνανται είναι, λέγονται δέ πόλοι άνθρωποι καταχρηστικώς δηλονότι και ού κυρίως).

Из малоазийских богословов и церковных деятелей конца IV в. после знаменитых каппадокийцев заслуживает упоминания еще Амфилохий Иконийский, также каппадокиец по происхождению, двоюродный брат Григория Назианзина. Он был сначала адвокатом в Константинополе, но попал в какие – то денежные затруднения, из которых и выручил его Григорий (369 г.). Вероятно, после этого он оставил Константинополь и жил близ Назианза. Василий Великий, умевший привлекать на служение Церкви нужных людей, пригласил его в Кесарию и в 374 г. посвятил его на Иконийскую кафедру. С Василием Амфилохий находился в постоянных сношениях и был одним из ближайших к нему доверенных лиц. По его просьбе в 375 г. Василий написал книгу о Св. Духе. В 80–х гг. он участвует в разных соборах; в последний раз является, подобно Григорию Нисскому, на Константинопольском соборе 394 г.

Амфилохий считался одним из самых авторитетных богословов в свое время и впоследствии. Иероним поставляет его как писателя наравне с Василием Великим и Григорием Богословом и замечает, что не знает, чему нужно более удивляться в них: светской ли учености или знанию Писания (Hier. Ер. 70, 4). Отцы и соборы последующего времени нередко с уважением ссылаются на него. Но из произведений, известных с его именем и дошедших до нас в цельном виде, на несомненную подлинность может претендовать лишь небольшое послание о Св. Духе, написанное от имени ликаонских епископов епископам соседней провинции, вероятно Ликии (377 г.).

Если каппадокийцы соединяли в себе оригенистические влияния в том или ином виде и степени с исповеданием Никейской веры, то пример подобного соединения, еще более характерный и более ранний, представил в самой Александрии, родине и Оригена, и Афанасия, известный слепец Дидим (310–395). Потеряв с четырех лет зрение, он приобрел благодаря своему трудолюбию и необычайному развитию памяти самые широкие познания в области светских наук и богословия и более 50–ти лет стоял во главе Александрийского огласительного училища, оставаясь при этом мирянином и семейным человеком. В богословии он был самым решительным последователем Оригена. В экзегетике он всецело руководился принципами последнего (сохранился в целом виде латинский перевод его комментария на соборные послания ап. Павла). Но он принимает и всю систему Оригена. В недошедшем сочинении «Разъяснения к "Началам" Оригена» (`Υπομνήματα εις τά περι άρχων Ώριγένους) он пытался открыто защищать ее православный характер. Следствием этого было потом в VI в. осуждение его самого за оригенизм (учение о предсуществовании душ и апокатастасисе), вместе с другим оригенистом, его почитателем, Евагрием Понтийским († 399 г.), находившимся в свое время в близких отношениях к Василию Великому и Григорию Богослову. Но как и Григорий Нисский, в учении о Троице Дидим настолько православен, что Иероним, хорошо знавший о его оригенизме, когда папа Дамас пожелал иметь изложение учения о Св. Духе, признал за самое лучшее перевести на латинский язык его трактат об этом предмете.

Сохранилось в подлиннике и обширное сочинение его Περι Τριάδος. Две книги сочинения против ариан долгое время известны были даже под именем Василия Великого (ср.: Спасский, Funk). Полагают, что именно в Александрии и получило начало введенная каппадокийцами терминология, представляющая соединение оригеновского смысла слова ύπόστασις с никейско – афанасьевым словом ουσία. Влияние Дидима возможно допустить в виду, например, посещения Александрии Григорием Назианзином. С другой стороны, для Афанасия и для западных Дидим является наглядным доказательством возможности совмещения даже крайнего оригенизма с православным учением о Троице, и его пример должен был немало содействовать устранению предубеждений «староникейцев» против вообще восточных оригенистов – в триадологическом споре.

3) «Старшие никейцы», со своей стороны, вообще обнаруживали мало склонности к оставлению прежней триадологии, какой они держались со времени Никейского собора. Эта терминология объединяла теперь, как и прежде, а) антиохийских евстафиан, во главе которых с 362 г. стоял Павлин, б) малоазийских маркеллиан, помимо которых, впрочем, были в Малой Азии и другие до фанатизма упорные сторонники выражения μία ύπόστασις, вроде митрополита Неокесарийского Атарвия (Атаврия), в) александрийских и вообще египетских епископов и монахов и, наконец, г) представителей западной ортодоксии. Между ними продолжало существовать более или менее близкое общение (Bas. Ер. 263). Непрекращавшиеся связи староникейцев с маркеллианами, в которых восточные видели явных савеллиан, и теперь немало смущали восточных. Между тем не только Павлин сочувствовал им и принял в общение, но и Афанасий прислал им общительную грамоту (Epiph. Рапаг. 72, 11). Правда, Афанасий, признавая законным Антиохийским епископом Павлина, ничего не имел и против Мелетия, православие же Василия Великого он засвидетельствовал со всей ясностью и даже у себя в Александрии имел такого «новоникейца», как Дидим. Но для него самого ύπόστασις было тождественно с ουσία до конца жизни. Преемник его Петр (373–381) принял даже прямо резкий тон против мелетиан под влиянием Рима, где он жил до 378 г., будучи изгнан из Александрии арианами. Брат Петра Тимофей (381–385) на Втором Вселенском соборе также стал против восточных и против Григория Богослова.

К староникейцам примыкает по своей общей противооригенистической точке зрения и своим личным отношением св. Епифаний Кипрский (367–403), ревностный поборник монашеской жизни и чистоты православной веры. В сочинении Άγκυρωτός (374 г.) он хотел дать твердую опору верующим среди современных ему догматических волнений, изложив учение о Св. Троице и других предметах веры. В «Панарии» (Πανάριον, «Ящик с хлебом», 374–377) он предлагает врачебные средства против 80–ти ересей, описывая и опровергая их; в ряд их вводятся у него (в числе 20) и дохристианские религиозные заблуждения, философские школы языческого мира и иудейские секты. Епифаний принимает выражение τρεις υποστάσεις. Но считая оригенизм одной из худших ересей, требующей неустанной борьбы, давшей начало и арианской ереси, он, понятно, не мог благосклонно отнестись к омиусианам. Последние для него только «ήμιάρειοι», к ним же причислен у него и Мелетий, хотя лично о Мелетий Епифаний мог отзываться, на основании имевшихся у него сведений, лишь с самым высоким уважением. В сношениях Епифаний находился не с Мелетием, а с Павлином. Характерно для него и недоумение относительно сущности воззрений Маркелла и обращение с этим вопросом к Афанасию Великому. В 382 г. Епифаний отправился даже в Рим в обществе Павлина и Иеронима для участия в Римском соборе по вопросу об антиохийской схизме. Известно, какое неудобное положение занял Епифаний в деле св. Иоанна Златоуста, благодаря своей неумеренной ревности против оригенизма, которую поощряли Иероним и Феофан Александрийский.

* * *

Восточные «староникейцы» поддержку для себя находили на Западе именно в тех лицах, которых можно считать выразителями специально западного воззрения. Обладая формулой Тертуллиана: «una substantia, tres personae», в которой одинаково отличалось и единство, и троичность Божества, западные обнаруживали, однако, особую склонность к утверждению не столько троичности, сколько единства.

Греческое ύπόστασις – substantia совпадало для западных с ουσία, и еще на Сердикском соборе, как известно, представители Запада предприняли попытку сделать обязательным и для греков выражение μία ύπόστασις. В то время как на Востоке в конце концов всеми была принята терминология каппадокийцев (τρεις υποστάσεις), для латинского Запада она вообще осталась чуждой. Но и на Западе находились лица, стоявшие под влиянием восточного новоникейского богословия и сближавшие более или менее Восток и Запад в области догматики. Принять живое участие в догматических спорах о Троице Запад вынужден был с перенесением арианства на его собственную почву с середины IV в. Константием. Таким образом, в целом на Западе, как и на Востоке, имеются и ариане, и направление, соответствующее «новоникейскому», и «староникейская» по своей терминологии и общим тенденциям ортодоксия.

1) Арианство на Западе распространялось преимущественно в форме омийства. Из западных аномиев известен лишь Кандий, живший, однако, на Востоке и рукоположенный в 379 г. евномианами во епископа в Лидию, и Максим Тенский (Thenitanus) в Африке, обращенный блаж. Августином в православие в 414 г. Омийство утвердилось, главным образом, в Иллирике, где еще сам Арий во время ссылки приобрел себе таких учеников, как известные Урсакий и Валент. Видным представителем омийства был здесь Герминий, поставленный в 351 г. в Сирмии вместо Фотина; в 366 г. он, однако, исповедал Сына «подобным Отцу» по Божеству во всех отношениях, к неудовольствию ариан († 380 г.). В числе недовольных был и Палладий Ратиорский (с 346 г.), осужденный потом, после «рассуждения» со св. Амвросием Медиоланским на Аквилейском соборе 381 г. Можно назвать еще Авксентия Фросторского (374 г.), ученика и биографа Ульфилы. Арианство Ульфилы и готов было также омийством. В Италии занимал Миланскую кафедру омий Авксентий (355–374), в Галлии – Арльскую Сатурнин (353–362). Из Иллирика омийство перешло потом в Африку (Коминн Пасуептий, Елпидай, еп. Максимин, с которым имел дело в начале V в. блаж. Августин).

2) Представителями восточного влияния на Западе, имевшими важное значение в истории арианских споров, были св. Иларий Пиктавийский и св. Амвросий Медиоланский. Первый выступает в самом начале появления арианства на Западе и известен как наиболее глубокий западный богослов IV в. до блаж. Августина. Второй был по преимуществу практическим деятелем и при нем борьба с арианством заканчивается.

Дата добавления: 2014-01-04