К анализу, было, конечно, перенесено со старой возлюб-

* На малоценном объекте (лат.). - Прим. ред. перевода.

ленной на нее; эта последняя была той, от которой он хотел освободиться и не мог. Я не графолог и не высокого мнения об искусстве угадывать характер по почерку, еще меньше я верю в возможность предсказывать таким образом будущее писавшего. Но вы видите, как ни раздумывай о ценности графологии, несомненно, что эксперт, обещая, что написавший предложенную ему пробу в ближайшее время покончит с собой, выявляет опять-таки только сильное тайное желание обратившегося к нему лица. Нечто подобное произошло и при втором толковании, разве что здесь речь шла не о бессознательном желании, а о том, что зарождавшиеся сомнения и озабоченность спрашивающего нашли свое ясное выражение в устах графолога. Впрочем, моему пациенту удалось с помощью анализа сделать выбор возлюбленной за пределами заколдованного круга, в который он попал.

Дамы и господа! Вот вы выслушали, что толкование сновидений и психоанализ вообще сделали для оккультизма. На примерах вы видели, что благодаря их использованию оккультные факты, которые остались бы непроницаемыми, прояснились. На вопрос, который, несомненно, интересует вас больше всего,

- можно ли верить в объективную реальность этих фактов? - психоанализ не может ответить прямо, однако выявленный с его помощью материал производит по меньшей мере благоприятное впечатление для утвердительного ответа. На этом ваш интерес не исчерпывается. Вы захотите узнать, право на какие выводы дает тот несравненно более богатый материал, к которому психоанализ непричастен. Но в этом я не могу вам помочь, это уже не моя область. Единственное, что я могу еще сделать, это рассказать о наблюдениях, которые имеют к анализу хоть какое-то отношение, они были сделаны во время аналитического лече-

ния, может быть, даже стали возможны благодаря его влиянию. Я приведу вам один такой пример, тот, который произвел на меня самое сильное впечатление, сделаю это очень подробно, задержу ваше внимание на обилии частностей, и все-таки при этом придется опустить многое, что очень повысило бы убедительность наблюдения. Это пример, в котором факты ясно проступают и их не нужно распутывать при помощи анализа. Однако, обсуждая их, мы не сможем обойтись без него. Но я заранее предупреждаю вас, что даже этот пример кажущейся передачи мыслей на расстоянии в аналитической ситуации не застрахован от всяческих сомнений и не позволяет безусловно принять за реальность оккультный феномен.

Итак, послушайте. Однажды осенью 1919г. примерно без четверти 11 утра только что прибывший из Лондона д-р Дэвид Форсайт подал мне визитную карточку в то время, как я занимался одним пациентом. (Мой уважаемый коллега из Лондонского университета, конечно, не сочтет за бестактность, если я открою, что в течение нескольких месяцев вводил его в искусство психоаналитической техники.) У меня было время только поприветствовать его и пригласить на более поздний час. У меня д-р Форсайт вызывал особый интерес: он был первым иностранцем, который прибыл ко мне после изоляции военных лет, знаменуя своим появлением наступление лучших времен. Вскоре после этого, в 11 часов, пришел один из моих пациентов, господин П., остроумный и любезный человек в возрасте между 40 и 50, который в свое время обратился ко мне из-за трудностей с женщинами. Его случай не предвещал терапевтического успеха; я давно предлагал ему прекратить лечение, но он хотел его продолжения, очевидно потому, что приятно ощущал себя в [322]

на отца. Деньги в те времена не играли никакой роли, так как их было

слишком мало; часы, которые я проводил с ним, были и для меня приятным

возбуждением и отдыхом, и таким образом, вопреки строгим правилам

врачебной практики, аналитические занятия продолжались до намеченного

срока.

В этот день П. вернулся к своим попыткам установить с женщинами любовные отношения и опять упомянул о красивой пикантной бедной девушке, у которой он мог бы иметь успех, если бы от любого серьезного шага его не отпугнул факт ее девственности. Он и раньше часто говорил о ней, сегодня же в первый раз рассказал, что она, конечно, не имея ни малейшего представления о действительных причинах его затруднения, обычно называет его "господин Vorsicht" я показал ее ему.

Таковы факты. Предполагаю, что они показались вам скудными, но вы только послушайте дальше, за этим кроется большее.

Несколько лет своей юности П. прожил в Англии и с тех пор сохранил постоянный интерес к английской литературе. У него была богатая английская библиотека, он имел обыкновение приносить мне из нее книги, и ему я обязан знакомству с такими авторами, как Беннет и Голсуорси, которых я до этого мало читал. Однажды он дал мне почитать роман Голсуорси под названием Человек-собственник, который разыгрывается в придуманной писателем семье Форсайт (Forsyte). Очевидно, Голсуорси сам пленился этой выдумкой, потому что и в более поздних рассказах он неоднократно возвращается к персонажам этой семьи и наконец собирает все касающиеся их сочинения под названием Сага о Форсайтах. Всего лишь за несколь-

ко дней до описываемого случая П. принес мне новый том из этой серии.

Фамилия Форсайт и все типичное, что хотел воплотить в ней писатель, играла роль также и в моих беседах с П., став частью тайного языка, так часто возникающего между двумя лицами при постоянном общении. Правда, фамилия Форсайт (Forsyte) в тех романах немного отличается от фамилии моего посетителя Форсайта (Forsyth), для немецкого произношения это едва различимо, а смысловое английское слово, произносимое нами также foresight Не правда ли, это выглядит уже лучше. Но я полагаю, что мы получим более сильное впечатление от этого странного феномена и даже как бы проникнем в условия его возникновения, если аналитически осветим две другие ассоциации, которые привел П. именно в тот час.

Во-первых, в один из дней на прошлой неделе я напрасно прождал господина

П. в 11 часов и затем ушел навестить д-ра Антона фон Фрейнда в его пансионе. Я был поражен, узнав, что господин П. жил на другом этаже дома, где помещался пансион. В связи с этим я позднее рассказал П., что я его, можно сказать, посетил в его доме, но я наверняка знаю, что я не назвал фамилии лица, которого я посетил в пансионе. И вот вскоре после упоминания господина фон Форзихт (Vorsicht) он спрашивает меня: "Не является ли Фрейд-Отторего, которая читает в народном университете курс английского языка, вашей дочерью?" И впервые за долгое время общения он допускает искажение моей фамилии, к которому меня, правда,

приучили власти, чиновники и наборщики: он сказал вместо Фрейд - Фрейнд. Во-вторых, в конце того же часа он рассказал сон, от которого в страхе

проснулся, настоящий, по его словам, кошмар. Он добавил, что недавно

забыл, как это будет по-английски и сказал спрашивающему, что по-английски

кошмарный сон называется "a mare's nest". Это, конечно, бессмыслица, a

mare's nest означает невероятную историю, небылицу, кошмарный сон же

переводится как "night-mare". Этот случай, кажется, не имеет с предыдущим

ничего общего, кроме одного элемента - английского языка, но мне он

напомнил один маленький эпизод, происшедший примерно на месяц раньше. П.

сидел у меня в комнате, когда неожиданно после долгой разлуки ко мне вошел

другой приятный мне гость из Лондона, д-р Эрнест Джонс. Я подал ему знак

пройти в другую комнату, пока я договорюсь с П. Но тот сразу узнал его по

висящей в приемной фотографии и даже выразил желание быть ему

представленным. А Джонс является автором монографии о кошмарном сне -

night-mare (1912); я не знал, известна ли она была П. Тот избегал читать

аналитические книги.

Сначала я хотел бы показать вам, как можно аналитически понять связь фантазий П. и их мотивировки. В отношении фамилии Forsyte или Forsyth П. имел ту же установку, что и я, она означала для него то же самое, я вообще обязан ему знакомством с этой фамилией. Примечательным был факт, что он внес эту фамилию неожиданно в анализ вскоре после того, как в результате нового события, прибытия лондонского врача, она приобрела для меня значение в другом смысле. Но может быть, не менее интересным, чем сам факт, является способ появления фамилии в нашей аналитической беседе. Он даже не сказал: сейчас мне при-

шла в голову фамилия Forsyte из известных вам романов, но сумел вплести ее

в свои переживания безо всякого осознанного отношения к этому источнику и

извлек ее оттуда на свет божий, что могло бы произойти давно, но до сих

пор не происходило. А затем он сказал: я тоже Форсайт, ведь девушка меня

так называет. Трудно не распознать смешения ревнивого притязания и

горького самоуничижения, которые находят свое выражение в этом

высказывании. Мы не ошибемся, если дополним его примерно так: меня

обижает, что Ваши мысли целиком заняты прибывшим. Вернитесь все-таки ко

мне, я ведь тоже Форсайт (Forsyth) - правда, всего лишь господин фон

Форзихт [326]

Его ревнивые побуждения я не могу назвать ни неуместными, ни непонятными.

Он был подготовлен к тому, что его занятия анализом, а с ними и наше общение закончатся, как только в Вену прибудут иностранные ученики и пациенты, и так оно действительно вскоре и произошло. Но то, чего мы до сих пор достигли, было частью аналитической работы, объяснившей три фантазии, происшедшие в один и тот же час, продиктованные одним и тем же мотивом, а это имеет немного общего с другим вопросом: могут ли эти фантазии возникнуть без передачи мыслей или нет? Последнее имеет отношение к каждой из трех фантазий и, таким образом, распадается на три отдельных вопроса: мог ли П. знать, что д-р Форсайт только что нанес мне свой первый визит? Мог ли он знать фамилию лица, которое я посетил в его доме? Знал ли он, что д-р Джонс написал работу о кошмарном сне? Или это было только мое знание об этих вещах, которое проявилось в его фантазиях? От ответа на эти три вопроса будет зависеть, позволит ли мое наблюдение сделать вывод в пользу перенесения мыслей. Оставим на некоторое время первый вопрос, в двух других легче разобраться. Случай с визитом в пансион производит на первый взгляд особенно обнадеживающее впечатление. Я уверен, что в своем коротком шутливом упоминании о визите в его доме я не назвал никакой фамилии, и считаю весьма маловероятным, что П. справлялся в пансионе о фамилии лица, о котором идет речь, скорее я предположу, что о его существовании тому было совершенно неизвестно. Но доказательность этого случая подвергается основательному сомнению из-за одной случайности. Человек, которого я навестил в пансионе, не только носил фамилию Фрейнд (Freund), но он был для нас всех настоящим другом.*

- ---------------------------------------

* По-немецки Freund - друг. - Прим. пер.

Это был д-р Антон Фрейнд, благодаря пожертвованию которого было основано наше издательство. Его безвременная кончина, как и смерть нашего Карла Абрахама несколько лет спустя, были самыми тяжелыми утратами, постигшими психоанализ. Итак, я мог бы тогда сказать господину П.: "Я посетил в вашем доме одного друга", и с этой возможностью оккультный интерес к его второй ассоциации исчезает.

Впечатление от третьей фантазии тоже быстро рассеивается. Мог ли П. знать, что Джонс опубликовал работу о кошмарном сне, если он никогда не читал аналитической литературы? Да, он мог это знать. У него были книги нашего издательства, и он мог видеть аннотации новых публикаций на обложках. Это нельзя доказать, но нельзя и опровергнуть. Итак, этим путем мы не придем ни к какому решению. К сожалению, мое наблюдение страдает тем же недостатком, как и многие ему подобные. Оно было слишком поздно записано и обсуждалось в то время, когда я больше не виделся с господином П. и не мог расспросить его о подробностях.

Но вернемся к первому случаю, который, даже взятый в отдельности, как будто бы сохраняет видимость факта передачи мыслей. Мог П. знать, что доктор Форсайт был у меня за четверть часа до него? Мог ли он вообще знать о его существовании или о его приезде в Вену? Нельзя поддаваться искушению всецело отрицать оба предположения. Мне видится все же путь, который ведет к частичному утверждению. Я ведь мог бы сообщить господину П., что жду врача из Англии для обучения анализу, как первого голубя после всемирного потопа. Это могло быть летом 1919 г.; за несколько месяцев до своего прибытия д-р Форсайт договаривался со мной об этом в письмах. Я даже мог назвать его фамилию, хотя это кажется мне весьма маловероятным. Для выяснения другого значения этой

фамилии для нас обоих следовало бы вспомнить беседу с упоминанием этой

фамилии, от которой у меня должно было бы кое-что остаться в памяти. Все

же это могло быть, а я потом об этом мог основательно забыть, так что

"господин фон Форзихт" мог произвести на меня впечатление чуда во время

аналитической беседы. Если считать себя скептиком, то весьма

последовательно сомневаться время от времени и в своем скепсисе. Может

быть, и у меня есть тайная склонность к чудесному, которая так

способствует созданию оккультных фактов.

Если и этот чудесный случай убрать с пути, то нас ждет еще другой, самый трудный из всех. Предположим, что господин П. знал о существовании некоего д-ра Форсайта, которого ожидают в Вене осенью, тогда как объяснить, что он так восприимчив к нему как раз в день его прибытия и непосредственно после его первого визита? Можно сказать, что это случайность, т. е. оставить необъясненным, но я подробно обсудил те две фантазии П. именно для того, чтобы исключить случайность, чтобы показать вам, что он действительно был занят ревнивыми мыслями о людях, которые посещают меня и которых я посещаю; или можно попытаться предположить, чтобы не упустить самую крайнюю возможность, что П. заметил мое особое волнение, о котором я, правда, ничего не знал, сделав из него свое заключение. Или господин П., который пришел ведь всего лишь четверть часа спустя после англичанина, встретил его где-то на общем пути, узнал по типично английской внешности и, имея постоянно установку на свое ревнивое ожидание, подумал: "Вот это - д-р Форсайт, с прибытием которого моим занятиям анализом наступит конец. И вероятно, он сейчас как раз идет от профессора". Пойти дальше этих рационалистических предположений я не могу. Опять поп

liquet,* но я должен признать, что, по-моему, чаша весов и здесь

склоняется в пользу передачи мыслей. Впрочем, безусловно, я не

единственный, кому доводилось переживать такие "оккультные" случаи в

аналитической ситуации. Елена Дейч в 1926 г. опубликовала подобные

наблюдения и изучала их обусловленность отношениями перенесения между

пациентом и аналитиком.

Я убежден, что вы не особенно довольны моей установкой на эту проблему: убежден не до конца и все же к убеждению готов. Возможно, вы скажете себе: это опять тот случай, когда человек, всю свою жизнь честно проработавший в качестве естествоиспытателя, с возрастом становится слабоумным, набожным и легковерным. Я знаю несколько великих имен, принадлежащих к их числу, но меня не следует причислять к ним. Набожным я, по крайней мере, не стал, надеюсь, что и легковерным тоже. Только если человек всю свою жизнь сгибался для того, чтобы избегать болезненного столкновения с фактами, то и в старости его спина останется согнутой, сгибаясь под новыми фактами. Вам было бы, конечно, приятнее, если бы я придерживался умеренного теизма и показал себя непримиримым, отклоняя все оккультное. Но я не способен добиваться благосклонности, я предлагаю вам отнестись более дружелюбно к объективной возможности передачи мыслей, а вместе с тем и телепатии.

Не забывайте, что я обсуждал эти проблемы здесь лишь постольку, поскольку к ним можно приблизиться со стороны психоанализа. Когда более десяти лет тому назад они впервые вошли в поле моего зрения, я тоже испытал страх перед угрозой нашему научному мировоззрению, которое в случае подтверждения элементов оккультизма должно было бы уступить место спи-

- ---------------------------------------

* "Не ясно" - слова, с которыми древнеримский судья воздерживался от

суждения. - Прим. ред. перевода.

ритизму и мистике. Сегодня я думаю по-другому; я полагаю, что о большом доверии к науке отнюдь не свидетельствует неверие в то, что она может воспринять и переработать то, что окажется действительным в оккультных утверждениях. Что же касается, в частности, передачи мыслей, то она-то, кажется, как раз и благоприятствует распространению научного - противники скажут механистического - образа мышления на столь трудно постижимую духовную область. Ведь телепатический процесс, должно быть, в том и заключается, что какой-то психический акт одного лица возбуждает тождественный психический акт у другого лица. То, что лежит между обоими психическими актами, легко может быть физическим процессом, в который с одного конца переходит психическое и который на другом конце опять переводится в такое же психическое. Аналогия с другими переходами, как, например, при разговоре и слушании по телефону, была бы тогда несомненной. А представьте, если бы можно было овладеть этим физическим эквивалентом психического акта! Хочу сказать, что, включив бессознательное между физическим и тем, что до сих пор называлось "психическим", психоанализ подготовил почву для предположения таких процессов, как телепатия. Привыкни мы к представлению о телепатии, с ее помощью мы сможем сделать много, по крайней мере в воображении. Ведь, как известно, нет сведений о том, как осуществляется общая воля в больших колониях насекомых. Возможно, это происходит путем подобной прямой психической передачи. Возникает предположение, что это первоначальный, архаический путь коммуникации между отдельными существами, который в процессе филогенетического развития вытесняется лучшим средством сообщения при помощи знаков, воспринимаемых органами чувств. Но более

древнее средство может сохраниться, оставаясь на заднем плане, выступая на

первый план при определенных условиях, например в страстно возбужденных

массах. Все это еще неопределенно и полно нерешенных загадок, но пугаться

этого нет причин.

Если телепатия существует как реальный процесс, то, несмотря на ее трудную доказуемость, можно предположить, что она является довольно распространенным феноменом. Нашим ожиданиям соответствовало бы, если бы мы обнаружили ее непосредственно в душевной жизни ребенка. Тут-то и вспомнишь о часто встречающихся страхах детей, что родители знают все их мысли, хотя они их им и не сообщали, - полная аналогия и, быть может, источник веры взрослых во всеведение бога. Недавно одна внушающая доверие дама, Дороти Берлингем, сообщила в своей работе "Анализ ребенка и мать" (1932) о наблюдениях, которые, если они подтвердятся, должны положить конец остаткам сомнений в реальности передачи мыслей. Использовав нередкую теперь ситуацию, когда мать и ребенок одновременно проходят аналитические занятия, она рассказала об одном из странных случаев, происшедших с ней: однажды на аналитическом занятии мать рассказала о золотой вещице, игравшей определенную роль в одной из ее детских сцен. Сразу после этого, когда она вернулась домой, ее маленький (около 10 лет) мальчик пришел к ней в комнату и принес ее золотую вещицу, которую она хранила для него. Она спросила его удивленно, откуда он ее взял. Он получил ее в подарок ко дню рождения, но день рождения был несколько месяцев тому назад, и не было никаких причин того, чтобы именно сейчас ребенок вспомнил об этой золотой вещице. Мать рассказала о случившемся женщине-аналитику и попросила ее узнать о причине его действия. Но анализ, прове-

денный с ребенком, не дал никакого разъяснения, в тот день действие

ворвалось в жизнь ребенка как инородное тело. Несколько недель спустя мать

сидела за письменным столом, записывая рассказанное переживание, о чем ее

попросили. Тут появился мальчик и попросил золотую вещицу обратно, чтобы

взять ее с собой на аналитическую беседу и показать там. Анализ опять не

дал никакого объяснения этому желанию.

Вот мы и вернулись снова к психоанализу, с которого начали.

ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ ЛЕКЦИЯ

Разделение психической личности

Уважаемые дамы и господа! Я знаю, что в своих взаимоотношениях с лицами или вещами вы сами определяете, что является исходным пунктом. Так было и с психоанализом: для развития, которое он получил, для отклика, который он нашел, было небезразлично, что начал он с работы над симптомом, самым чуждым для Я элементом, который имеется в душе. Симптом происходит от вытесненного, являясь одновременно его представителем перед Я, но вытесненное для Я - это чужая страна, внутренняя заграница, так же как реальность - разрешите такое необычное выражение - заграница внешняя. От симптома путь лежал к бессознательному, к жизни влечений, к сексуальности, и это было время, когда против психоанализа выдвигались глубокомысленные возражения, что человек - существо не только сексуальное, он знаком и с более благородными и более высокими порывами. Можно было бы добавить, что, вдохновленный сознанием этих высоких порывов, он нередко позволяет себе несуразные мысли и игнорирование фактов.

Вам лучше знать, что с самого начала у нас считалось: человек страдает от конфликта между требованиями жизни влечений и сопротивлением, которое поднимается в нем против них, и мы ни на миг не забывали об этой сопротивляющейся, отклоняющей, вытесняющей инстанции, которая, как мы полагали, обладает своими особыми силами, стремлениями Я, и которая совпадает с Я популярной психологии. Только ведь при всех трудных успехах научной работы и психоанализу не под силу было одновременно изучать все области и высказывать суждение сразу по всем проблемам. Наконец, дело дошло до того, что мы смогли направить свое внимание с вытесненного на вытесняющее и встали перед этим Я, казавшимся таким само собой разумеющимся, в твердой уверенности и здесь встретить вещи, к которым мы могли быть не подготовлены; однако было нелегко найти первый подход. Вот об этом-то я и хочу с вами сегодня побеседовать!

Предполагаю, однако, что это мое изложение психологии Я подействует на вас иначе, чем введение в психическую преисподнюю, которое ему предшествовало. Почему это так, с точностью сказать не могу. Как казалось мне сначала, вы подумаете, что ранее я сообщал вам факты, пусть даже непривычные и своеобразные, тогда как теперь вы услышите преимущественно мнения, т. е. умозрительные рассуждения. Но это не так; получше все взвесив, я должен сказать, что удельный вес мыслительной обработки фактического материала в нашей психологии Я ненамного больше, чем в психологии неврозов. Другие обоснования своего предположения я тоже вынужден был отбросить; теперь я считаю, что каким-то образом это кроется в характере самого материала и в непривычности нашего обращения с ним. Все же я не удивлюсь, если в своем суждении вы проявите еще больше сдержанности и осторожности, чем до сих пор.

Ситуация, в которой мы находимся в начале нашего исследования, сама должна указать нам путь.

Мы хотим сделать предметом этого исследования Я, наше наисобственнейшее Я. Но возможно ли это? Ведь Я является самым подлинным субъектом, как же оно может стать объектом? И все-таки, несомненно, это возможно. Я может взять себя в качество объекта, обращаться с собой, как с прочими объектами, наблюдать себя, критиковать и бог знает что еще с самим собой делать. При этом одна часть Я противопоставляет себя остальному Я. Итак, Я расчленимо, оно расчленяется в некоторых своих функциях, по крайней мере, на время. Части могут затем снова объединиться. Само по себе это не ново, возможно, непривычный взгляд на общеизвестные вещи. С другой стороны, нам знакома точка зрения, что патология своими преувеличениями и огрублениями может обратить наше внимание на нормальные отношения, которые без этого ускользнули бы от нас. Там, где она обнаруживает слом и срыв, в нормальном состоянии может иметь место расчленение. Если мы бросим кристалл на землю, он разобьется, но не произвольно, а распадется по направлениям своих трещин на куски, грани которых, хотя и невидимо, все-таки предопределены структурой кристалла. Такими растрескавшимися и расколовшимися структурами являются душевнобольные. И мы не можем им отказать в чем-то вроде почтительного страха, который испытывали древние народы перед сумасшедшими. Они отвернулись от внешней реальности, но именно поэтому они больше знают о внутренней, психической реальности и могут нам кое-что выдать, что было бы нам иначе недоступно. Об одной группе таких больных мы говорим, что они страдают бредом наблюдения (Beobachtungswahn).* Они жалуются нам,

- ---------------------------------------

* В советской психиатрической литературе рассматривается как один из

вариантов бреда преследования. - Прим.. ред. перев.

что постоянно и вплоть до самых интимных отправлений находятся под удручающим наблюдением неизвестных сил, вероятно, все-таки лиц, и в галлюцинациях слышат, как эти лица объявляют о результатах своих наблюдений: "Сейчас он хочет сказать это, вот он одевается, чтобы выйти, и т. д.". Это наблюдение - еще не то же самое, что преследование, но близко к нему, оно предполагает, что больному не доверяют, ждут, как бы застать его за запретными действиями, за которые его должны наказать. Что было бы, если бы эти сумасшедшие были правы, если бы у нас у всех была такая наблюдающая и угрожающая наказанием инстанция в Я, которая у них лишь резко отделена от Я и по ошибке смещена во внешнюю реальность?

Не знаю, произойдет ли с вами то же, что и со мной. Но с тех пор, как под сильным впечатлением этой картины болезни мною овладела идея, что отделение наблюдающей инстанции от остального Я может быть в структуре Я закономерной чертой, она меня не оставляет, и я вынужден был заняться изучением и других характерных особенностей и отношений этой отделенной таким образом инстанции. Вскоре был сделан следующий шаг. Уже содержание бреда наблюдения намекает на то, что наблюдение является лишь подготовкой к суду и наказанию, и, таким образом, мы узнаем, что у этой инстанции есть другая функция, которую мы называем своей совестью. Вряд ли в нас найдется что-либо другое, что мы бы так постоянно отделяли от своего Я и так легко противопоставляли ему, как совесть. Я чувствую склонность что-то сделать, что обещает мне наслаждение, но отказываюсь от этого на основании того, что совесть мне этого не позволяет. Или, поддавшись чрезмерному желанию наслаждения, я делаю что-то, против чего поднимается голос совести, и после проступка моя совесть нака-

зывает меня упреками стыда, заставляет раскаиваться за него. Я мог бы

сказать просто, что особая инстанция, которую я начинаю различать в Я,

является совестью, но более осторожным было бы считать эту инстанцию

самостоятельной и предположить, что совесть является одной из ее функций,

а самонаблюдение, необходимое как предпосылка судебной деятельности

совести, является другой ее функцией. А так как, признавая самостоятельное

существование какой-либо вещи, нужно дать ей имя, я буду отныне называть

эту инстанцию в Я "Сверх-Я".

А теперь жду от вас иронического вопроса: не сводится ли эта ваша психология Я вообще к тому, чтобы буквально понимать общеупотребительные абстракции, превращая их из понятий в предметы, многого не выигрывая этим? Отвечу: в психологии Я трудно будет избежать общеизвестного, здесь речь будет идти скорее о новых точках зрения и систематизациях, чем о новых открытиях. Так что оставайтесь пока при своем уничтожающем критическом мнении и подождите дальнейших рассуждений. Факты патологии дают нашим исследованиям фон, который вы напрасно искали бы в популярной психологии. Далее. Едва мы примирились с идеей такого Сверх-Я, которое пользуется известной самостоятельностью, преследует собственные намерения и в своем обладании энергией независимо от Я, как перед нами неизбежно встает картина болезни, в которой со всей ясностью обнаруживается строгость, даже жестокость этой инстанции и изменения ее отношения Я. Я имею в виду состояние меланхолии, вернее, приступа меланхолии, о котором и вы тоже достаточно много слышали, даже если вы не психиатры. При этом недуге, о причинах и механизмах которого мы слишком мало знаем, наиболее яркой чертой является способ обращения Сверх-Я - про себя

вы можете сказать: совести - с Я. В то время как меланхолик в здоровом

состоянии может быть более или менее строг к себе, как любой другой, в

приступе меланхолии Сверх-Я становится сверхстрогим, ругает, унижает,

истязает бедное Я, заставляет его ожидать самых строгих наказаний,

упрекает его за давно содеянное, которое в свое время воспринималось

легко, как будто оно все это время собирало обвинения и только выжидало

своего теперешнего прилива сил, чтобы выступить с ними и вынести приговор

на основании этих обвинений. Сверх-Я предъявляет самые строгие моральные

требования к отданному в его распоряжение беспомощному Я, оно вообще

представляет собой требования морали, и мы сразу понимаем, что наше

моральное чувство вины есть выражение напряжения между Я и Сверх-Я. Это

весьма примечательный результат наблюдения: мораль, данная нам якобы от

бога и пустившая столь глубокие корни, выступает Вы ждете, конечно,

больше, чем простой иллюстрации, услышав от меня, что мы кое-что знаем об

образовании Сверх-Я, т. е. о возникновении совести. Основываясь на

известном высказывании Канта, срав-

нившего нашу совесть со звездным небом, набожный человек мог бы, пожалуй,

почувствовать искушение почесть оба их за прекрасные создания творца.

Небесные тела, конечно, великолепны, но что касается совести, то здесь бог поработал не столь много и небрежно, потому что подавляющее большинство людей получило ее лишь в скромных размерах или в столь малой степени, что об этом не стоит и говорить. Мы ни в коей мере не отрицаем ту часть психологической истины, которая содержится в утверждении, что совесть - божественного происхождения, но это положение требует разъяснения. Если совесть тоже является чем-то "в нас", то это ведь не изначально. Это - полная противоположность сексуальной жизни, которая действительно была с самого начала жизни, а не добавилась лишь впоследствии. Но маленький ребенок, как известно, аморален, у него нет внутренних тормозов против стремлений к удовольствию. Роль, которую позднее берет на себя Сверх-Я, исполняется сначала внешней силой, родительским авторитетом. Родительское влияние на ребенка основано на проявлениях знаков любви и угрозах наказаниями, которые доказывают ребенку утрату любви и сами по себе должны вызывать страх. Этот реальный страх является предшественником более позднего страха совести: пока он царит, нет нужды говорить о Сверх-Я и о совести. Только впоследствии образуется вторичная ситуация, которую мы слишком охотно принимаем за нормальную, когда внешнее сдерживание уходит вовнутрь, когда на место родительской инстанции появляется Сверх-Я, которое точно так же наблюдает за Я, руководит им и угрожает ему, как раньше это делали родители в отношении ребенка.

Сверх-Я, которое, таким образом, берет на себя власть, работу и даже методы родительской инстан-

ции, является не только ее преемником, но и действительно законным прямым

наследником. Оно и выходит прямо из нее, и мы скоро узнаем, каким путем.

Но сначала остановимся на рассогласовании между ними. Кажется, что Сверх-Я односторонне перенимает лишь твердость и строгость родителей, их запрещающую и наказывающую функцию, в то время как их исполненная любви забота не находит места и продолжения. Если родители действительно придерживались строгого воспитания, то кажется вполне понятным, если и у ребенка развивается строгое Сверх-Я, однако против ожидания опыт показывает, что Сверх-Я может быть таким же неумолимо строгим, даже если воспитание было мягким и добрым, если угроз и наказаний по возможности избегали. Позднее мы вернемся к этому противоречию, когда будем говорить о превращениях влечений при образовании Сверх-Я.

О превращении родительского отношения в Сверх-Я я не могу сказать вам так, как хотелось бы, отчасти потому, что этот процесс так запутан, что его изложение не уместится в рамки введения, которое я хочу вам дать, а с другой стороны, потому, что мы сами не уверены, что полностью его поняли. Поэтому довольствуйтесь следующими разъяснениями. Основой этого процесса является так называемая идентификация (Identifizierung), т. е. уподобление Я чужому Я, вследствие чего первое Я в определенных отношениях ведет себя как другое, подражает ему, принимает его в известной степени в себя. Идентификацию не без успеха можно сравнить с оральным, каннибалистическим поглощением чужой личности. Идентификация - очень важная форма связи с другим лицом, вероятно, самая первоначальная, но не то же самое, что выбор объекта. Различие можно выразить примерно так: если мальчик идентифицирует себя с отцом, то он хочет

быть, как отец; если он делает его объектом своего выбора, то он хочет

обладать, владеть им; в первом случае его Я меняется по образу отца, во

втором это не необходимо. Идентификация и выбор объекта в широком смысле

независимы друг от друга; но можно идентифицировать себя именно с этим

лицом, изменять Я в соответствии с ним, выбрав его, например, в качестве

сексуального объекта. Говорят, что влияние сексуального объекта на Я

особенно часто происходит у женщин и характерно для женственности. О

наиболее поучительном отношении между идентификацией и выбором объекта я

уже как-то говорил вам в предыдущих лекциях. Его легко наблюдать как у

детей, так и у взрослых, как у нормальных, так и у больных людей. Если

объект утрачен или от него вынуждены отказаться, то достаточно часто

потерю возмещают тем, что идентифицируют себя с ним, восстанавливая в

своем Я, так что здесь выбор объекта как бы регрессирует к идентификации.

Этими рассуждениями об идентификации я сам не вполне удовлетворен, но мне будет достаточно, если вы сможете признать, что введение в действие Сверх-Я может быть описано как удачный случай идентификации с родительской инстанцией. Решающим фактом для этой точки зрения является то, что это новообразование превосходящей инстанции в Я теснейшим образом связано с судьбой Эдипова комплекса, так что Сверх-Я является наследием этой столь значимой для детства эмоциональной связи. Мы понимаем, что с устранением Эдипова комплекса ребенок должен отказаться от интенсивной привязанности к объектам, которыми были его родители, а для компенсации этой утраты объектов в его Я очень усиливаются, вероятно, давно имевшиеся идентификации с родителями. Такие идентификации, как следствия отказа от привя-

занности к объектам, позднее достаточно часто повторяются в жизни ребенка,

но эмоциональной ценности этого первого случая такой замены вполне

соответствует то, что в результате этого в Я создается особое положение.

Тщательное исследование показывает нам также, что Сверх-Я теряет в силе и завершенности развития, если преодоление Эдипова комплекса удается лишь отчасти. В процессе развития на Сверх-Я влияют также те лица, которые заместили родителей, т. е. воспитатели, учителя, идеальные примеры. Обычно оно все больше отдаляется от первоначальных индивидуальностей родителей, становясь, так сказать, все более безличностным. Но нельзя также забывать, что ребенок по-разному оценивает своих родителей на разных этапах жизни. К тому времени, когда Эдипов комплекс уступает место Сверх-Я, они являют собой нечто совершенно замечательное, утрачивая очень многое впоследствии. И тогда тоже происходят идентификации с этими более поздними родителями, они даже обычно способствуют формированию характера, но это касается только Я, на Сверх-Я, которое было сформировано более ранним образом родителей, они уже не влияют.

Надеюсь, у вас уже сложилось впечатление, что понятие Сверх-Я описывает действительно структурное соотношение, а не просто персонифицирует абстракцию наподобие совести. Мы должны упомянуть еще одну важную функцию, которой мы наделяем это Сверх-Я. Оно является также носителем.Я-идеала, с которым Я соизмеряет себя, к которому оно стремится, чье требование постоянного совершенствования оно старается выполнить. Несомненно, этот Я-идеал является отражением старого представления о родителях, выражением восхищения их совершенством, которое ребенок им тогда приписывал.

Знаю, что вы много слышали о чувстве неполноценности, которое характеризует как раз невроти-

ков(1). Оно проявляется, в частности, в так называемой художественной

литературе. Писатель, употребивший словосочетание "комплекс

неполноценности", считает, что этим он удовлетворяет всем требованиям

психоанализа и поднимает свое творение на более высокий психологический

уровень. В действительности искусственное словосочетание "комплекс

неполноценности" в психоанализе почти не употребляется. Он не является для

нас чем-то простым, тем более элементарным. Сводить его к самовосприятию

возможного недоразвития органов, как это любят делать представители школы

так называемой индивидуальной психологии, кажется нам недальновидным

заблуждением. Чувство неполноценности имеет глубоко эротические корни.

Ребенок чувствует себя неполноценным, если замечает, что он нелюбим, и точно так же взрослый. Единственный орган, который может рассматриваться как неполноценный, это рудиментарный пенис, клитор девочки. Но по большей части чувство неполноценности происходит из отношения Я к своему Сверх-Я, являясь, так же как чувство вины, выражением напряжения между ними.

Чувство неполноценности и чувство вины вообще трудно отделить друг от друга. Возможно, было бы правильно видеть в первом эротическое дополнение к чувству моральной неполноценности. Этому вопросу разграничения понятий мы в психоанализе уделяли мало внимания.

Именно потому что комплекс неполноценности стал так популярен, я позволю себе сделать здесь небольшое отступление. У одного исторического деятеля нашего времени, который здравствует и поныне, но отошел от дел, вследствие родовой травмы имело

- ---------------------------------------

(1) Имеются в виду взгляды Адлера, считавшего комплекс неполноценности

главной движущей силой развития личности.

место некоторое недоразвитие одного члена. Очень известный писатель наших дней, охотнее всего пишущий биографии замечательных людей, занялся жизнью этого упомянутого мной человека. Но ведь трудно подавить в себе потребность углубления в психологию, когда пишешь биографию. Поэтому наш автор отважился на попытку построить все развитие характера своего героя на чувстве неполноценности, вызванном этим физическим дефектом. Но при этом он упустил один маленький, но немаловажный факт. Обычно матери, которым судьба дала больного или неполноценного ребенка, пытаются восполнить эту несправедливость чрезмерной любовью. В нашем случае гордая мать повела себя по-другому, она отказала ребенку в любви из-за его недостатка. Когда он стал могущественным человеком, то всеми своими действиями доказал, что так никогда и не простил свою мать. Если вы представите себе значение материнской любви для детской душевной жизни, вы, видимо, мысленно внесете поправки в теорию неполноценности биографа.

Но вернемся к Сверх-Я. Мы наделили его самонаблюдением, совестью и функцией идеала. Из наших рассуждений о его возникновении получается, что оно обусловлено чрезвычайно важным биологическим, а также определяющим судьбу психологическим фактом, а именно длительной зависимостью ребенка от своих родителей и Эдиповым комплексом, которые опять-таки внутренне связаны между собой. Сверх-Я является для нас представителем всех моральных ограничений, поборником стремления к совершенствованию, короче, тем, что нам стало психологически доступно из так называемого более возвышенного в человеческой жизни. Поскольку оно само восходит к влиянию родителей, воспитателей и им подобных, мы узнаем еще больше о его значении, если обратимся к

этим его источникам. Как правило, родители и аналогичные им авторитеты в

воспитании ребенка следуют предписаниям собственного Сверх-Я. Как бы ни

расходилось их Я со Сверх-Я, в воспитании ребенка они строги и

взыскательны. Они забыли трудности своего собственного детства, довольны,

что могут наконец полностью идентифицировать себя со своими родителями,

которые в свое время налагали на них тяжелые ограничения. Таким образом,

Сверх-Я ребенка строится собственно не по примеру родителей, а по родительскому Сверх-Я; оно наполняется тем же содержанием, становится носителем традиции, всех тех сохранившихся во времени ценностей, которые продолжают существовать на этом пути через поколения. Вы легко угадаете, какую важную помощь для понимания социального поведения человека, например, для понимания беспризорности, или даже практические советы по воспитанию можно извлечь из представления о Сверх-Я. Видимо, так называемые материалистические воззрения на историю грешат недооценкой этого фактора. Они отделываются от него замечанием, что "идеологии" людей суть не что иное, как результат и надстройка действующих экономических отношений. Это правда, но очень вероятно - не вся правда. Человечество никогда не живет полностью в настоящем, в идеологиях Сверх-Я продолжает жить прошлое, традиция расы и народа, которые лишь медленно поддаются влияниям современности, новым изменениям, и, пока оно действует через Сверх-Я, оно играет значительную, независимую от экономических отношений роль в человеческой жизни.

В 1921 г. при изучении психологии масс я попытался использовать дифференциацию Я и Сверх-Я. Я пришел к формуле: "Психологическая масса является объединением отдельных личностей, которые ввели в свое Сверх-Я одно и то же лицо и на основе этой общ-

ности идентифицировались друг с другом в своем Я". Она относится, конечно,

только к тем массам, которые имеют одного вождя(1). Если бы у нас было

больше примеров такого рода, то предположение Сверх-Я перестало бы быть

совершенно чуждым для нас и мы совсем освободились бы от той робости,

которая все еще охватывает нас, привыкших к атмосфере преисподней, при

продвижении на более поверхностные, более высокие слои психического

аппарата. Разумеется, мы не думаем, что, выделяя Сверх-Я, мы говорим

последнее слово в психологии Я. Это скорее начало, с той лишь разницей,

что тут не только начало трудно.

Ну а теперь нас ждет другая задача, так сказать, с другой стороны Я. Она возникла благодаря наблюдению во время аналитической работы, наблюдению, собственно говоря, очень старому. Как уже не раз бывало, им давно пользовались, прежде чем решились признать. Как вы знаете, вся психоаналитическая теория, собственно, построена на признании сопротивления, которое оказывает нам пациент при попытке сделать сознательным его бессознательное. Объективным признаком сопротивления является то, что его ассоциативные мысли остаются необъяснимыми или далеко уклоняются от обсуждаемой темы. Субъективно он может и признавать сопротивление, потому что испытывает ощущение стыда, приближаясь к теме. Но этот последний признак может и отсутствовать. Тогда мы говорим пациенту, что из его отношения мы заключаем, что он находится сейчас в состоянии со-

- ---------------------------------------

(1) Попытка Фрейда распространить его представления о структуре личности

на психологию масс привела его к ложной интерпретации общественных

явлений, обусловленность которых классово-историческими условиями как

первичными по отношению к проявлениям общественной психологии им

отрицалась.

противления, а он отвечает, что ничего об этом не знает и замечает только затруднения ----------------------------------------

(1) Это положение говорит о новом подходе Фрейда к проблеме неосознаваемой

психики. Ее область, согласно излагаемому взгляду, охватывала, наряду со

сферой бессознательных влечений, также (в известных масштабах) и другие

компоненты личности, в том числе ее ядро - Я.

Уважаемые дамы и господа! Видимо, надо сделать передышку, против чего и вы тоже не будете возражать, но, прежде чем я продолжу, выслушайте мои извинения. Хочу сделать дополнения к введению в психоанализ, которое я начал пятнадцать лет тому назад, и вынужден вести себя так, будто и вы в этот промежуток времени не занимались ничем иным, кроме психоанализа. Я знаю, что это невероятное предположение, но я беспомощен, я не могу поступить иначе. И связано это с тем, что вообще очень трудно познакомить с психоанализом того, кто сам не является психоаналитиком. Поверьте, мы не хотим произвести впечатление, будто мы члены тайного общества и занимаемся какой-то тайной наукой. И все же мы должны признать и объявить своим убеждением, что никто не имеет права вмешиваться в разговор о психоанализе, не овладев определенным опытом, который можно получить только при анализе своей собственной личности. Когда я читал вам лекции пятнадцать лет тому назад, я пытался не обременять вас некоторыми умозрительными моментами нашей теории, но именно с ними связаны новые данные, о которых я хочу сказать сегодня.

Возвращаюсь к теме. Свое сомнение, могут ли Я или даже Сверх-Я быть бессознательными или они только способны осуществлять бессознательные действия, мы с полным основанием решаем в пользу первой возможности. Да, значительные части Я и Сверх-Я могут оставаться бессознательными, обычно являются бессознательными. Это значит, что личность ничего не знает об их содержании и ей требуется усилие, чтобы сделать их для себя сознательными. Бывает, что Я и со-

знательное, вытесненное и бессознательное не совпадают. Мы испытываем

потребность основательно пересмотреть свой подход к проблеме сознательное

- бессознательное. Сначала мы были склонны значительно снизить значимость критерия сознательности, поскольку он оказался столь ненадежным. Но мы поступили бы несправедливо. Здесь дело обстоит так же, как с нашей жизнью: она не многого стоит, но это все, что у нас есть. Без света этого качества сознания мы бы затерялись в потемках глубинной психологии; но мы имеем право попытаться сориентировать себя по-новому.

То, что должно называться сознательным, не нуждается в обсуждении, здесь нет никаких сомнений. Самое старое и самое лучшее значение слова "бессознательный" - описательное: бессознательным мы называем психический процесс, существование которого мы должны предположить, поскольку мы выводим его из его воздействий, ничего не зная о нем. Далее, мы имеем к нему такое же отношение, как и к психическому процессу другого человека, только он-то является нашим собственным. Если выразиться еще конкретнее, то следует изменить предложение следующим образом: мы называем процесс бессознательным, когда мы предполагаем, что он активизировался сейчас, хотя сейчас мы ничего о нем не знаем. Это ограничение заставляет задуматься о том, что большинство сознательных процессов сознательны только короткое время; очень скоро они становятся латентными, но легко могут вновь стать сознательными. Мы могли бы также сказать, что они стали бессознательными, если бы вообще были уверены, что в состоянии латентности они являются еще чем-то психическим. Таким образом мы не узнали бы ничего нового и даже не получили бы права ввести понятие бессознательного в психологию. Но вот появляется новый опыт, который мы уже можем продемонстрировать на [350]

ных действий. Например, для объяснения какой-то оговорки мы вынуждены

предположить, что у допустившего ее образовалось определенное речевое

намерение. По происшедшей ошибке в речи мы со всей определенностью

догадываемся о нем, но оно не осуществилось, т. е. оно было

бессознательным. Если мы по прошествии какого-то времени приводим его

говорившему и тот сможет признать его знакомым, то, значит, оно было

бессознательным лишь какое-то время, если же он будет отрицать его как

чуждое ему, то, значит, оно длительное время было бессознательным.

Возвращаясь к сказанному, из этого опыта мы получаем право объявить бессознательным и то, что называется латентным. Учитывая эти динамические отношения, мы можем теперь выделить два вида бессознательного: одно, которое при часто повторяющихся условиях легко превращается в сознательное, и другое, при котором это превращение происходит с трудом и лишь со значительными усилиями, а может и никогда не произойти. Чтобы избежать двусмысленности, имеем ли мы в виду одно или другое бессознательное, употребляем ли слово в описательном или в динамическом смысле, договоримся применять дозволенный, простой паллиатив. То бессознательное, которое является только латентным и легко становится сознательным, мы назовем предсознательным, другому же оставим название "бессознательный". Итак, у нас три термина: сознательный, предсознательный и бессознательный, которых достаточно для описания психических феноменов. Еще раз: чисто описательно и предсознательное бессознательно, но мы так его не называем, разве что в свободном изложении, если нам нужно защитить существование бессознательных процессов вообще в душевной жизни.

Надеюсь, вы признаете, что это пока не так уж сложно и вполне пригодно для употребления. Да, но,

к сожалению, психоаналитическая работа настойчиво требует употребления

слова "бессознательный" еще и в другом, третьем смысле, и это, возможно, и

вносит путаницу. Под новым и сильным влиянием того, что обширная и важная

область душевной жизни обычно скрыта от знания Я, так что протекающие в

ней процессы следует признать бессознательными в правильном динамическом

смысле, мы понимаем термин "бессознательный" также и в топическом или

систематическом смысле, говоря о системе предсознательного и

бессознательного, о конфликте Я с системой бессознательного (ubw), все

больше придавая слову скорее смысл области души, чем качества психики.

Явно неудобное открытие, согласно которому даже части Я и Сверх-Я в динамическом отношении бессознательны, мы воспринимаем здесь как облегчение, ибо оно позволяет нам устранить осложнение: Мы видим, что не имеем права называть чуждую Я область души системой ubw, так как неосознанность не является исключительно ее характеристикой. Хорошо, не будем больше употреблять слово "бессознательный" в систематическом смысле, дав прежнему обозначению лучшее, не допускающее неправильного толкования название. Вслед за Ницше и по примеру Г. Гроддека (1923) мы будем называть его в дальнейшем Оно (Es). Это безличное местоимение кажется особенно подходящим для выражения основного характера этой области души, ее чуждости Я. Сверх-Я, Я и Оно - вот три царства, сферы, области, на которые мы разложим психический аппарат личности, взаимодействиями которых мы займемся в дальнейшем.

Но прежде только одна короткая вставка. Догадываюсь, что вы недовольны тем, что три качества сознательного и три сферы психического аппарата не сочетаются в три мирно согласующиеся пары, видя в этом нечто омрачающее наши результаты. Однако, по-

моему, сожалеть об этом не стоит, и мы должны сказать себе, что не имеем

права ожидать такого приглаженного упорядочивания. Позвольте привести

сравнение, правда, сравнения ничего не решают, но они могут способствовать

наглядности. Представьте себе страну с разнообразным рельефом - холмами,

равниной и цепями озер, со смешанным населением - в ней живут немцы,

мадьяры и словаки, которые занимаются различной деятельностью. И вот

распределение могло бы быть таким: на холмах живут немцы, они скотоводы,

на равнине - мадьяры, которые выращивают хлеб и виноград, на озерах -

словаки, они ловят рыбу и плетут тростник. Если бы это распределение было

безукоризненным и четким, то Вильсон мог бы ему порадоваться, это было бы

также удобно для сообщения на уроке географии. Однако очевидно, что,

путешествуя по этой стране, вы найдете здесь меньше порядка и больше

пестроты. Немцы, мадьяры и словаки всюду живут вперемежку, на холмах тоже

есть пашни, на равнине также держат скот. Кое-что, естественно, совпадет с

вашими ожиданиями, т. е. в горах не занимаются рыболовством, а виноград не

растет в воде. Да, картина местности, которую вы представили себе, в общем

и целом будет соответствовать действительности, в частностях же вы

допустите отклонения (1).

Не ждите, что об Оно, кроме нового названия, я сообщу вам много нового. Это темная, недоступная часть нашей личности; то немногое, что вам о ней известно, мы узнали, изучая работу сновидения и образование невротических симптомов, и большинство этих сведений носят негативный характер, допуская описание только в качестве противоположности Я. Мы

- ---------------------------------------

(1) Приведенное сравнение носит сугубо внешний по отношению к

рассматриваемой проблеме характер и потому ничего не разъясняет в

структуре личности.

приближаемся к [354]

У меня все время создается впечатление, что из этого не подлежащего сомнению факта неизменности вытесненного во времени мы мало что дали для нашей теории. А ведь здесь, кажется, открывается подход к самому глубокому пониманию. К сожалению, и я не продвинулся здесь дальше.

Само собой разумеется, Оно не знакомы никакие оценки, никакое добро и зло, никакая мораль. Экономический или, если хотите, количественный момент, тесно связанный с принципом удовольствия, управляет всеми процессами. Все эти инстинкты, требующие выхода, полагаем мы, находятся в Оно. Кажется даже, что энергия этих инстинктивных импульсов находится в другом состоянии, чем в иных душевных областях, она более подвижна и способна к разрядке, потому что иначе не могли бы происходить те смещения и сгущения, которые характерны для Оно и совершенно не зависят от качества заряженного (Besetzte) - в Я мы назвали бы это представлением. Чего бы мы только ни дали, чтобы побольше знать об этих вещах! Между прочим, вы видите, что мы в состоянии назвать еще и другие свойства Оно, кроме того, что оно бессознательно, а также признаете возможность того, что части Я и Сверх-Я являются бессознательными, не имея таких же примитивных и иррациональных черт. К характеристике собственно Я, насколько оно допускает обособление от Оно, и Сверх-Я мы, скорее всего, приблизимся, если примем во внимание его отношение к самой внешней поверхностной части психического аппарата, которую мы обозначим как систему W-Bw. Эта система обращена к внешнему миру, она опосредует его восприятия, во время ее функционирования в ней возникает феномен сознания. Это орган чувств всего аппарата, восприимчивый, между прочим, к возбуждениям, идущим не только извне, но и из недр душевной жизни. Вряд ли нуждается в пояснении точ-

ка зрения, согласно которой Я является той частью Оно, которая

модифицировалась благодаря близости и влиянию внешнего мира, приспособлена

к восприятию раздражений и защите от них, может быть сравнима с корковым

слоем, которым окружен комочек живой субстанции. Отношение к внешнему миру

для Я стало решающим, оно взяло на себя задачу представлять его перед Оно

для блага Оно, которое в слепом стремлении к удовлетворению влечений, не

считаясь с этой сверхсильной внешней властью, не смогло бы избежать

уничтожения. Выполняя эту функцию, Я должно наблюдать за внешним миром,

откладывать в следах своих восприятий правильный его образ, путем проверки

реальностью удалять из этой картины внешнего мира все добавления, идущие

от внутренних источников возбуждения. По поручению Оно Я владеет подходами

к моторике, но между потребностью и действием оно делает отсрочку для

мыслительной работы, во время которой использует остатки воспоминаний из

опыта. Таким образом, принцип удовольствия, который неограниченно правит

ходом процессов в Оно, оказывается низвергнутым с трона и заменяется

принципом реальности, который обещает больше надежности и успеха.

Очень сложное для описания отношение ко времени также сообщается Я системой восприятия; едва ли можно сомневаться в том, что способ работы этой системы дает начало представлению о времени. Чем особенно отличается Я от Оно, так это стремлением к синтезу своих содержаний, к обобщению и унификации своих психических процессов, которое совершенно отсутствует у Оно. Когда мы в будущем поведем разговор о влечениях в душевной жизни, нам, вероятно, удастся найти источник этой существенной характерной черты

Я. Она единственная дает ту высокую степень организации, которой Я обязано лучшими своими достижениями. Развитие идет от восприятия влече­ний к овладению ими, но последнее достигается только тем, что психическое выражение влечений включается в более широкую систему, входит в какую-то взаимосвязь. Пользуясь популярными выражениями, можно сказать, что Я в душевной жизни представляет здравый смысл и благоразумие, а Оно - неукротимые страсти(1).

До сих пор нам импонировало перечисление преимуществ и способностей Я, теперь настало время вспомнить и об оборотной стороне. Я является лишь частью Оно, частью, целесообразно измененной близостью к грозящему опасностями внешнему миру. В динамическом отношении оно слабо, свою энергию оно заимствовало у Оно, и мы имеем некоторое представление относительно методов, можно даже сказать, лазеек, благодаря которым оно продолжает отнимать энергию у Оно. Таким путем осуществляется, например, также идентификация с сохранившимися или оставленными объектами. Привязанность к объектам исходит из инстинктивных притязаний Око. Я сначала их регистрирует. Но, идентифицируясь с объектом, оно предлагает себя Оно вместо объекта, желая направить либидо Оно на себя. Мы уже знаем, что в процессе жизни Я принимает в себя большое число остатков бывшей привязанности к объектам. В общем, Я должно проводить в жизнь намерения Оно, оно выполняет свою задачу, изыскивая обстоятельства, при которых эти намерения могут быть осуществлены наилучшим образом. Отношение Я к Оно можно сравнить с отношением наездника к своей лошади. Лошадь дает энергию для движения, наездник обладает преимуществом определять цель и направление движения сильного животного. Но между Я и Оно слишком часто имеет место далеко не идеальное взаимоотношение,

- ---------------------------------------

(1) В данном случае взгляд Фрейда на познавательные функции Я близок к

материалистическому.

когда наездник вынужден направлять скакуна туда, куда тому вздумается.

От одной части Оно Я отделилось благодаря сопротивлениям вытеснения. Но вытеснение не продолжается в Оно. Вытесненное сливается с остальным Оно.

Поговорка предостерегает от служения двум господам. Бедному Я еще тяжелее, оно служит трем строгим властелинам, стараясь привести их притязания и требования в согласие между собой. Эти притязания все время расходятся, часто кажутся несовместимыми: неудивительно, что Я часто не справляется со своей задачей. Тремя тиранами являются: внешний мир, Сверх-Я и Оно. Если понаблюдать за усилиями Я, направленными на то, чтобы служить им одновременно, а точнее, подчиняться им одновременно, вряд ли мы станем сожалеть о том, что представили это Я в персонифицированном виде как некое существо. Оно чувствует себя стесненным с трех сторон, ему грозят три опасности, на которые оно, будучи в стесненном положении, реагирует появлением страха. Благодаря своему происхождению из опыта системы восприятия, оно призвано представлять требования внешнего мира, но оно хочет быть и верным слугой Око, пребывать с ним в согласии, предлагая ему себя в качестве объекта, привлекать его либидо на себя. В своем стремлении посредничать между Око и реальностью оно часто вынуждено одевать бессознательные (ubw) требования Око в свои предсознательные (vbw) рационализации, затушевывать конфликты Око с реальностью, с дипломатической неискренностью разыгрывать оглядку на реальность, даже если Око упорствует и не сдается. С другой стороны, за ним на каждом шагу наблюдает строгое Сверх-Я, которое предписывает ему определенные нормы поведения, невзирая на трудности со стороны Око и внешнего мира, и наказывает его в случае непослушания напряженным чувством неполноценности и сознания вины. Так Я, движимое Око, стесненное Сверх-Я, отталкиваемое реальностью, прилагает все усилия для выполнения своей экономической задачи установления гармонии между силами и влияниями, которые действуют в нем и на него, и мы понимаем, почему так часто не можем подавить восклицания: жизнь нелегка! Если Я вынуждено признать свою слабость, в нем возникает страх, реальный страх перед внешним миром, страх совести перед Сверх-Я, невротический страх перед силой страстей в Оно.

Структурные соотношения психической личности, изложенные мною, я хотел бы представить в непритязательном рисунке, который я здесь прилагаю.

Здесь вы видите, что Сверх-Я погружается в Оно, как наследник Эдипова комплекса оно имеет с ним интимные связи; оно дальше от системы восприятия, чем Я. Оно сообщается с внешним миром только через Я, по крайней мере на этой схеме. Сегодня, конечно, трудно сказать, насколько рисунок правилен: по крайней мере, в одном отношении это определенно не так. Пространство, которое занимает бессознательное Оно, должно быть несравненно больше, чем пространство Я или пред-сознательного. Прошу вас, сделайте мысленно поправку.

А теперь в заключение этих безусловно утомительных и, возможно, не совсем ясных рассуждений еще одно предостережение! Разделяя личность на Я, Сверх-Я и Оно, вы, разумеется, не имеете в виду строгие границы наподобие тех, которые искусственно проведены в политической географии. Своеобразие психического мы изобразим не линейными контурами, как на рисунке или в примитивной живописи, а скорее расплывчатыми цветовыми пятнами, как у современных художников. После того как мы произвели разграничение, мы должны выделенное опять слить вместе. Не судите слишком строго о первой попытке сделать наглядным психическое, с таким трудом поддающееся пониманию. Весьма вероятно, что образование этих отдельных областей у различных лиц весьма вариабельно, возможно, что при функционировании они сами изменяются и временно регрессируют. Это, в частности, касается филогенетически последнего и самого интимного - дифференциации Я и Сверх-Я. Несомненно, что нечто подобное вызывается психическим заболеванием. Можно хорошо представить себе также, что каким-то мистическим практикам иногда удается опрокинуть нормальные отношения между этими отдельными областями, так что, например, восприятие может уловить соотношения Я и Оно, которые в иных случаях были ему недоступны. Можно спокойно усомниться в том, что на этом пути мы достигнем последней истины, от которой ждут всеобщего спасения, но мы все-таки признаем, что терапевтические усилия психоанализа избрали себе аналогичную точку приложения. Ведь их цель - укрепить Я, сделать его более независимым от Сверх-Я, расширить поле восприятия и перестроить его организацию так, чтобы оно могло освоить новые части Оно. Там, где было Оно, должно стать Я.

Это примерно такая же культурная работа, как осушение Зёйдер-Зе.

ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ ЛЕКЦИЯ

Страх и жизнь влечений

Уважаемые дамы и господа! Вы не удивитесь, услышав, что я намерен сообщить вам о том новом, что появилось в нашем понимании страха и основных влечений душевной жизни, не удивитесь также и тому, что ничего из этого нового не претендует на окончательное решение стоящих перед нами проблем. Я намеренно говорю здесь о понимании. Задачи, с которыми мы столкнулись, чрезвычайно трудны, но трудность состоит не в недостатке наблюдений; как раз наиболее часто встречающиеся и хорошо знакомые феномены и задают нам эти загадки; дело также не в умозрительных построениях, к которым они побуждают; умозрительная обработка в этой области мало принимается во внимание. Речь идет действительно о понимании, т. е. о том, чтобы ввести правильные абстрактные представления, применив которые к сырому материалу наблюдений, можно доб

Дата добавления: 2014-01-04