Тема 5

НАУКА.

ТЕМА 4.

ОБЩИЕ ПРИНЦИПЫ. Современный термин наука, под которым подразумевается система знаний о природе, обществе и человеке, едва ли приложим к занятиям средневековых книжников, которых интересовали только общие, отвлеченные проблемы мироздания. Как и ученых в древности, им была присуща созерцательность. Стремления что-либо изменить не было. Такие воззрения, кстати, легли и в основу христианской догматики.

Господствовавшее в средние века религиозное миропонимание концентрировало внимание интеллектуалов на стремление разобраться в Божьих помыслах, определявших место и судьбы людей в Божьем мире. Бог – начало, вносящий порядок, согласие и закон в мир, а человек – ничтожен. Поскольку всё, окружавшее человека, определялось Богом, изучать земной мир считалось излишним. Поэтому основное внимание уделялось изучению христианской, богословской литературы, извлечению из нее истин, необходимых для понимания Божественной премудрости. Изучение эмпирических фактов, постановка опытов не поощрялись. К такой деятельности относились с подозрением, ибо это считалось вторжением в Божий порядок.

Таким образом, средневековая наука была ограничена областью абстракций, была наукой лишь о наиболее общих явлениях, то есть философией. А, учитывая цель познания, философия эта была богословской. Отсюда известное выражение, что тогдашняя наука – служанка богословия. Эта ее роль не только не считалась унизительной, а напротив, возвышала науку, ибо, во-первых, в добровольном служении средневековый человек вообще не видел ничего принижающего, a во-вторых, служение богословию могло, с его точки зрения, только приблизить философию к божественной истине. Такая направленность, и такие рамки средневековой науки естественны, если вспомнить, откуда выходило и в какой среде пребывало большинство образованных людей той эпохи.

Иными словами, средневековую науку организовала церковь, ученый был клириком, чаще – монахом. Наука, будучи книжным делом, опиравшаяся исключительно на абстрактное мышление, прямо не откликалась на технические проблемы и не влияла на их развитие. Ибо задача науки – наблюдать мир, не вмешиваться в ход событий и не руководствоваться практической пользой. Лишь в ХVI-ХVII вв. горожане осознали необходимость соединения науки с техникой, что привело буквально к взрыву научно-технической активности и, в результате – к промышленной революции.

Но развитие светского образования в развитом средневековье раздвинуло рамки образованности и переместило большинство книжников в университеты, хотя до поры практически не изменило направленность научных поисков: и в университетах преобладала богословская тематика. Однако, в отличие от ученого монаха, университетский интеллектуал был и педагогом, преподавателем. Отсюда в университетах возникло стремление не только познавать высшую премудрость, но и разъяснять ее. Так возник интерес к методике познания. Такая наука, сформировавшаяся в университетах, получила соответствующее название – схоластика [79].

СХОЛАСТИКА. Базируясь на богословском постулате о неизменности Божьего мира, схоластика изучала не конкретные явления, а мнения, брала готовые понятия из высказываний авторитетов. Авторитетами для схоластов были некоторые античные авторы и, естественно, отцы церкви. В области общих понятий непререкаемым авторитетом был Аристотель. Когда около 1200 г. из Испании были привезены неизвестные до тех пор латинскому миру аристотелевы "Физика" и "Метафизика", увлечение ими оказалось столь велико, что в 1210 и 1215 гг. папская курия их запретила. Ведь знаменитый автор все-таки был язычником. Но запреты игнорировались и в 1231 г. папа Григорий IХ их отменил, предварительно поручив трем парижским профессорам их просмотреть и, по необходимости, очистить. Но те отказались от такой сомнительной чести.

Используя "Логику" Аристотеля, схоласты достигли высокого искусства в логических упражнениях. Но, отвлекаясь от опыта, практики, схоласты пытались объяснять все явления умозрительно, отвлеченно. Они чрезвычайно развили умение делать силлогизмы (умозаключения) и, с их помощью, приводить очень тонкие доказательства. Но изощренной мысли порой не хватало тем. Так появлялись вопросы о количестве ангелов (или чертей) на острие иглы, что, кстати, отразило присущее и ученым восприятие потустороннего мира как реально существующего. Хотя известный вопрос из той же серии: сколько зерен составляет кучу действительно интересен для теоретика. Но если у ученых схоластов все же были важные находки и мысли, то школьная схоластика превратилась в застывшую схему, зубрежку готовых ответов.

Средневековые схоластические представления об истине исходили из убеждения в несомненной правоте канонизированных текстов некоторых античных и всех церковных авторитетов. Разум схоласта был ограничен этими текстами, их толкованием. Сомнений в их правильности, непогрешимости не было. Даже проявление свободомыслия в средние века возникало не из противопоставления священных книг жизни, а из стремления более точного их прочтения, углубленного изучения для лучшего проставления божественной премудрости.

Главной задачей схоластов, как отмечалось, были логические конструкции, а не поиск физических реальностей. Поэтому возникавшие у них идеи о суточном вращении Земли вокруг своей оси, обсуждение проблем бесконечности пространства и множественности миров, появившиеся в ХII-ХIV вв., то есть задолго до Н.Коперника и Дж.Бруно, не вели к изменению концепции мироздания[80].

Поскольку главным в схоластике было выяснение уже существующих истин, авторство не имело значения. Поэтому многие средневековые научные трактаты были анонимными. Поэтому же и плагиат не считался преступлением, как теперь, а уважением к мнению других. Даже выдающиеся ученые того времени подчеркивали свое ничтожество, жертвенно отрицали свои достижения и считали себя значимыми только примыкая к какому-либо учению или мнению. В этом отразился средневековый жизненный уклад – традиция и привычка принадлежать к определенной корпорации (цеху, гильдии, ордену, университету).

Но, благодаря схоластике, возродился интерес к античным наукам. Произведения Аристотеля и других стали известны в Европе (особенно с ХII в., когда их начали изучать подлинниках). Схоластический метод приучил делать ссылки на источники и цитаты.

"Отцом схоластики" считался крупный мыслитель раннего средневековья Боэций (480-524/525) – потомок древних римских родов, блестяще образованный аристократ, первый министр при дворе короля Теодориха Остготского, казненный им. Свой последний трактат "Утешение философией" Боэций написал в заключении, ожидая казни. Философия в образе женщины как бы утешала Боэция в тюрьме. Попал он в немилость короля, в общем-то покровительствовавшего римским интеллектуалам, из-за того, что заступился за нескольких сенаторов, переписывавшихся с константинопольским императором.

Главную цель своей жизни Боэций видел в том, чтобы сделать доступным варварскому миру достижения античной культуры. Он создал философский язык средневековья: дал латинские эквиваленты многим средневековым понятиям, выработал терминологию. Его называли "латинским Аристотелем". Ему, в первую очередь, принадлежит заслуга сохранения богатейшего античного наследия: музыки Пифагора, астрономии Птолемея, геометрии Евклида, механики Архимеда. Наряду с сочинениями уже упоминавшегося философа Марциана Капеллы, трактаты Боэция по арифметике, музыке, геометрии и астрономии были самыми популярными учебниками до конца ХV в. Он окончательно разделил 7 свободных искусств на тривиум и квадривиум. В комментариях к Аристотелю, Цицерону и другим Боэций выступил как основатель средневековой логики. Он сформулировал круг проблем, которые затем дебатировались в школах и университетах Западной Европы и первым выработал основы того метода, который позже и стал называться схоластическим. К произведениям Боэция обращался учитель детей Карла Великого Алкуин, известный философ-теолог средневековья Фома Аквинский, великий Данте и английский поэт ХlV в. Чосер, король англосаксов Альфред и английская королева Елизавета. По числу средневековых переводов и комментариев Боэций уступал лишь Аристотелю.

Большое внимание Боэций уделил теории музыки. Пожалуй, он один из первых отметил, так как музыка способна успокаивать и возбуждать, она может быть использована при врачевании, во врачебных целях. Интересны эстетические высказывания Боэция, в частности, о красоте, суть которой – в соразмерности, в гармонии, ею любуются. Высшая красота – красота человеческого тела. Но она преходяща. Поэтому не следует желать красоты лица и тела. Для познания истинной, вечной, идеальной красоты нужно обратиться к иному, божественному миру. Это, в общем-то, идеи Платона (поиски идеального, а не реального). В таких воззрениях Боэция можно видеть переход от античного преклонения перед совершенством человеческого тела к средневековому религиозному аскетизму. То есть, можно сделать вывод, что Боэций стоял как бы одной ногой в античности, другой – в средневековье. Кстати, само имя Христа в "Утешении…" Боэций не упоминал ни разу; утешение он искал в философии, то есть в мыслительном процессе.

Но, в целом, культура Европы не только во времена Боэция, но и позднее стояла ниже культуры Византии, стран Ближнего и Среднего Востока, Индии и Китая. Арабские университеты в Испании в ХII в. привлекали учеников со всех стран. Там преподавали лучшие ученые того времени: в Кордове – один из виднейших философов средневековья – араб Ибн-Рошд (Рушд) (1126-1198), известный в Европе под именем Аверроэс. Его философская система отступала от ортодоксальной религиозности. Основа аверроизма – требование рациональных доказательств, что выводило его учение за рамки средневековых представлений. Характерный пример рассуждений философа: жизнь – логична, государство появилось из стремления человека к упорядоченной жизни. Отсюда – суверенен в государстве не правитель, а народ; он создает законодательство. Законы же в государстве могут быть и несправедливы, ибо создаются людьми, а они несовершенны.

Такой рационализм был более свойственен античности и новому времени, чем средневековью. Но Аверроэс имел последователей, среди которых выделялся Сигер Брабантский, преподававший в ХIII в. на артистическом факультете Сорбонны. Он разработал учение о двойственной истине: истина рациональных знаний масс противоречит истине религиозного откровения, но остается при этом непоколебимой. Сигер утверждал: выводы разума могут противоречить божественным откровениям и это надо принимать как реальность. Ибн-Рушд исходил из того же: главное – доводы разума, науки, они важнее.

Коллега Сигера по Сорбонне, Жан де Мён, знаменитый средневековый писатель, также придерживался аверроистских взглядов. Он считал, что хотя Бог - первопричина мира, но он очень давно передал управление мира природе, обладавшей, следовательно, относительной самостоятельностью в своем существовании и развивавшейся естественным путем, лишь в рамках, установленных Богом. То есть, Бог выводился "за скобки" реальной жизни. Отсюда исходит важный для средневековой философии вопрос о свободе воли – признается право и возможность человека вести активную жизнь, добиваться собственных целей.

В целом, в схоластике сложилось два основных направления: реализм и номинализм. Они возникли из спора об универсалиях – общих понятиях. Реалисты считали, что общие понятия, например: род, вид, идея, система, жизнь, народ и т.п. реально и объективно существуют сами по себе и предшествовали появлению конкретных вещей[81]. Реалисты были убеждены, что понятие разума существует в самóм бытии, в вещах. Но если понятия существовали раньше вещей, то реалисты логически приходили к выводам древнегреческого философа Платона, утверждавшего наличие потустороннего мира. Такие рассуждения приводили к мысли о божественном начале, что вполне согласовывалось с господствовавшей религиозной картиной мира.

Виднейшим представителем реализма в средние века был Ансельм Кентерберийский (рубеж ХII/ХIII вв.). Сохраняя верность всем каноническим принципам, он был, однако, одним из зачинателей так называемого "диалектического богословия". Оно противопоставлялось "авторитарному богословию", развивавшемуся еще от Тертуллиана[82]. Ансельм, в противоположность тертуллиановой догме заявлял: "верую, чтобы понимать". В этом уже – призыв к мысли, но только основанной на богословии. То есть у Ансельма ощущается элемент рационализма, но не столь определенный, как у аверроистов.

Противники реалистов – номиналисты[83] утверждали, что реально существуют только вещи с их индивидуальными качествами, а общие понятия создаются благодаря вещам, которые отображаются в нашем сознании посредством мышления. Номиналисты заявляли, что вещи существуют раньше общих понятий, что общие понятия порождаются вещами; они – как бы только имена вещей или их свойства. В этом номиналисты шли от индивидуального опыта.

Такие мысли и выводы номиналистов означали отход от схоластики с ее общими рассуждениями к подлинной науке. Но средневековый номинализм еще не становился наукой, он не столько обращался к вещам, сколько отрицал реальность универсалий, общих понятий. Сильная сторона номинализма заключалась в признании первичности предмета и вторичности понятий. Поэтому К.Маркс и Ф.Энгельс называли номинализм первым проявлением материализма в средние века. Впрочем, Л.Н.Толстой писал: "Материализм – самое мистическое из всех учений; он в основу всего кладет веру в мистическую материю, всё создающую, всё творящую из себя. Это еще глупее Троицы"[84].

Активным сторонником номинализма был Пьер (Петр) Абеляр (1079-1142). Выходец из рыцарской семьи, он рано покинул отчий дом, достиг степени магистра. Выступая против реализма, Абеляр стремился научить своих многочисленных учеников умению мыслить самостоятельно. По образу жизни он, в отличие от большинства тогдашних ученых, был светским человеком, противником аскетизма, жил, по возможности, широко. Потому не смог усидеть ни в одном монастыре. Для него, по мнению Ф.Энгельса, главной была не сама теория, а сопротивление авторитету церкви. Не "верить, чтобы понимать", как у Ансельма, а "понимать, чтобы верить". Отсюда и его скептическое отношение к христианской догматике: "от философии великих язычников короче путь к Евангелию, чем от Ветхого Завета". "Надо терпимо относиться к чужой вере, если она не противоречит естественным законам и нравственности" – говорил Абеляр. Реальность универсалий он отрицал. Но его радикализм не выходил за рамки схоластики. Абеляр не восставал против решающей роли авторитетов для мышления, и сам опирался на апостолов, отцов церкви, желая избавить тех, кто к ним обращается, от сомнений, невежества и разброда[85].

Об Абеляре как человеке лучше всего свидетельствует его любовная связь с Элоизой. К ней, 17-летней племяннице парижского каноника, способной к наукам, 38-летнего Абеляра пригласили в качестве домашнего учителя. Потом он писал: "Под предлогом учения мы весело предавались любви... Больше было поцелуев, чем мудрых речей,...Руки охотнее тянулись к груди, чем к книгам. Охваченные страстью, мы не упустили ни одной из любовных ласк с добавлением и всего того необычного, что могла придумать любовь". Этот бурный двухлетний роман (1117-1119) завершился, естественно, беременностью Элоизы, благополучно, но тайно родившей сына. Благородный Абеляр тайно же обвенчался со своей возлюбленной. Но, - о нравы! Узнав о случившемся, родственники Элоизы сочли свое семейство оскорбленным и ночью оскопили новоиспеченного мужа. Абеляр после этой трагедии удалился в монастырь. В монахини постриглась и Элоиза. Но она, сохранив свежесть чувств, писала своему любимому страстные письма. Тот же, судя по ответным посланиям, потерял к своей подруге прежний интерес: "Железо ранит тело, но спасает душу". Любовь он стал называть вожделением. "Не меня люби, а Бога" – призывал он Элоизу, которая, как писала, продолжала грешить, но уже в мыслях[86]. Возможно, сказалась и разница в мировоззрении. Для юной, необременной схоластическими премудростями, с радостью воспринимавшей мир Элоизы, знакомой с античной классикой, римляне были живыми людьми. И она убедила возлюбленного в том, что античность – это не только тексты, но и образ жизни. Чувство же Абеляра было чрезвычайно противоречивым: поначалу он вел себя с Элоизой как "магистр", а после трагического разрыва осудил свою любовь и попытался вновь стать добросовестным монахом[87].

Крупнейшим номиналистом, оставившим большой след в истории культуры, был и англичанин Роджер Бэкон (1214-1294). Он вышел из среды францисканцев, учился в Париже, затем преподавал в Оксфорде, был знатоком арабских и античных трактатов. Но более текстов ценил опыт. Он впервые применил термин "экспериментальные знания". Ему принадлежат многие изобретения и открытия: описание рецептуры пороха и его роли в военном деле, объяснение причин появления радуги, способы получения фосфора, магния и других элементов. Он предсказал возможность создания летательных аппаратов, самодвижущихся повозок и кораблей, догадывался о существовании молекул. Он шлифовал линзы для микро- и телескопа, чем вызвал раздражение университетских властей, запретивших ему преподавать и публиковаться в Оксфорде.

Основываясь на опыте, Роджер Бэкон отвергал авторитеты и схоластические методы познания. Он писал: "Математику ошибочно считают наукой трудной, иногда даже и подозрительной только потому, что она имела несчастье быть неизвестной отцам церкви". За смелость суждений церковь его жестоко наказала. Он просидел в монастырском заточении 14 лет и умер спустя 2 года после освобождения.

Схоластика и свободомыслие, развивавшиеся в нецерковных школах и университетах, являлись формой тогдашней интеллектуальной действительности. Первая отражала средневековое религиозное миропонимание, второе – нарождавшиеся представления нового, городского сословия. Причем новые идеи, проникая в ученую среду, поначалу существовали как бы в схоластической оболочке, постепенно изнутри подтачивая ее принципы. Таковыми были воззрения номиналистов. К ним примыкали сторонники направления, получившего название рационализм. Одним из его видных представителей был уже упоминавшийся Иоганн Дунс Скотт (1266-1308), родом из Шотландии, францисканец, учился в Париже, преподавал в Оксфорде, Париже, умер в Кельне. Такая подвижность, кстати, становится важным элементом городской интеллектуальной элиты, и университетских преподавателей, и школьных учителей, и ученых монахов. Они переезжают с места на место в поисках редких книг, новых знаний, учеников и коллег. В основе учения Скотта – вера – продолжение разума. "Разум бесполезен для веры, но – инструмент познания мира".

Эту мысль Скотта развивал Вильгельм Оккам (ок.1300 - ок.1350), из Англии, тоже францисканец, учился в Оксфорде, преподавал там же, затем в Париже, был обвинен в ереси, умер в Мюнхене, куда бежал от инквизиции. Для него главный объект философии – сам человек. Он указывал, что пределы разума подчинены рассудку и доказательствам, тогда как вера – бездоказательна и потому поддается разным толкованиям. От него пошло понятие "бритва Оккама" – все лишнее при объяснении мира (веру и все божественное) надо отсекать.

Рационалистом был и Николай Кузанский (в миру Кребс или Крипс, 1401-1464), из Германии, впоследствии крупный богослов, кардинал в Риме. На Базельском соборе он выступал за верховенство собора над папой. В Константинополе изучал тексты. Один из первых начал учить древнееврейский язык. Изучал астрономию и математику. Вера у него была всецело подчинена логике и дополняла собой знание. По своим взглядам он был близок гуманистам.

Постепенно жизненные реалии изменили и схоластически-религиозный взгляд на мир и даже на божественное. Если раньше: "Мы не знаем, почему это так, но знаем, что Бог может сделать это". То в ХII в.: "Бог может сделать корову из бревна, но сделал ли он это когда-либо? Поэтому или приведите причину, почему это так, или перестаньте считать, что это так", - читаем у Гильома Канисского. Ученые начинают обращаться к практике. С ХIV в., например, появляются записи высоты приливов у Лондонского моста, ведутся помесячные погодные записи.

Помимо схоластики, существовало еще одно философское направление – мистика. Ее сторонники отвергали опыт, практику. Они считали, что религиозные положения усваиваются исключительно путем "созерцания", то есть молитв. И нет надобности прибегать к каким-либо посредникам и дополнительным доказательствам. Учитель – только Бог. Близкие к ним каббалисты говорили, что определить Бога – значит убить его. Поэтому мистики были противниками схоластики как таковой. Но они – также выступали против роскоши церкви и ее сложной иерархической организации. По сути, мистики исходили из того, что наука служит только господам, а низам может помочь только чудо. Поэтому они отвергали науку как ненужную простым людям.

Видным представителем мистиков был цистерцианский монах Бернард Клервосский (1091-1153), аскет, требовавший ликвидации церковной роскоши. Он писал: "Всякое знание хорошо, если основано на истине. Но время, данное человеку, кратко, и потому он больше должен заботиться о том знании, которое ближе к спасению". Он, кстати, обвинял Абеляра в самонадеянных и непозволительных умствованиях, "в претензиях познать Бога посредством жалкого человечьего разума". И вообще, надо заметить, клирики не любили университетских профессоров, мудрствующих с диалектикой, сравнивали их с "говорящими лягушками".

КАТОЛИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ. В развитии городской культуры, возникновении светских учебных заведений, в которых изучались античные науки, церковь увидела для себя угрозу, ибо подрывалась ее монополия на руководство духовной жизнью общества. Для сохранения своего положения она преследовала номиналистов (Абеляра, Бэкона и др.), сжигала их творения, организовывала нищенствующие ордена, вводила инквизицию. Но, помимо репрессий, церковь стремилась взять под свой контроль и нецерковное образование. Клирики старались занимать университетские кафедры, усиливали роль богословских факультетов.

Большую услугу церкви оказал богослов, доминиканец, Фома Аквинский (1225-1274), оставивший много трудов, восхвалявших богословие. Он заявлял, что всякое познание – греховно, если оно не имеет своей целью познание Бога. По происхождению он – итальянец, сын графа Ландольфа из Аквино (вблизи Неаполя), родственника Штауфенов, приближенного Фридриха II. В детстве Фома был воспитанником францисканцев, подростком – послушником доминиканского монастыря в Неаполе. Перед совершеннолетием семья решила вернуть его в светскую жизнь. Но по дороге в Париж Фома бежал, вернулся в Неаполь и постригся у доминиканцев в монахи. Затем, после короткого пребывания в Кельне, в 1245 г. он вместе со своим учителем – епископом Альбертом Великим (тоже аристократом, из знатного швабского рода) прибывает в Париж, где спустя 12 лет получает степень доктора Сорбонны. Потом Фома преподавал в Кельне, снова в Париже, затем – в Болонье и Неаполе. В 1323 г. церковь канонизировала его как святого за заслуги перед католичеством. Хотя нельзя не отметить и то, что поначалу взгляды Фомы многими церковниками были встречены враждебно и его обвиняли чуть ли не в ереси.

Дело в том, что Фома Аквинский систематизировал и завершил создание богословской схоластической системы в условиях начавшегося расцвета городов, когда усилилась тяга к научным знаниям, к познанию мира не только с позиций религии. Это было время создания всевозможных экциклопедических трудов, в которых авторы стремились рассматривать все – от Бога до зверей и растений, и создать с позиций схоластики законченную картину мира[88]. Фома и попытался придать вере наукообразный характер путем введения в свое богословское учение некоторых элементов рационального объяснения отдельных религиозных положений. В этом, с точки зрения некоторых религиозных ортодоксов, проявилась ересь Фомы, который ощущал сложность, неоднозначность мира. Но вера у него всегда находилась над разумом: если наш ум, наша практика свидетельствовала об одном, а вера, христианские каноны – о другом, надо отказаться от знаний и довериться вере, религии. Это, хотя и не сразу, в католицизме оценили. Пытаясь соединить религию с рационализмом, Фома выступил против аверроистов. Принимая довод о существовании рациональных, научных знаний, он на первое место ставил именно божественное откровение, веру, а философию, науку помещал в подчиненное положение, превращал в служанку богословия. То есть при несовпадении божественных и рационально, логически выверенных истин предпочтение должно было отдаваться священным текстам, а не науке.

Стремясь, как отмечалось, выработать универсальное учение, Фома обращался и к более приземленным проблемам. Он во многом обобщил и сформулировал богословские концепции семьи. Он считал, что страсть – это проявление себялюбия, для преодоления которого существует целибат. Для размножения при сохранении высокой нравственности, необходим брак. Но и в нем естественное влечение дóлжно подавлять до такой степени, чтобы любовь супругов друг к другу не была большей, чем любовь к Богу. В этом Фома следовал Августину.

Касался он и других, актуальных и теперь проблем. Так, он считал, что после грехопадения Адама и Евы частная собственность стала среди людей необходима как наименьшее зло. Ибо греховный человек более прилежен, когда работает на себя, а не на общину. Этот тезис позднее признавали и другие средневековые мыслители, тем самым соглашаясь, что с естеством человека бороться бессмысленно. Не отсюда ли умение христианства, особенно католичества, сохранять паству уже почти 2 тысячи лет. И не отсюда ли успехи западноевропейской цивилизации, ее умения сочетать идеальное и реальное, в противовес Востоку с приоритетом идеального, то есть утопичного? Тот же Фома утверждал, что собственность – результат права народов. Но он же был носителем традиционной средневековой дворянской ментальности: "Торговля всегда имеет нечто постыдное". В торговле греха не избежать.

Учение Фомы – томизм [89] - оказало громадное влияние на всё дальнейшее развитие схоластики и католицизма.

***

Такой была тогдашняя наука. Как уже отмечалось, это была не наука в нашем понимании, не сбор и анализ реальных фактов и явлений, а всякое знание, полученное любым путем, в том числе из мифологии. При этом все искали абсолютную истину, обычно божественную. Поэтому не было стремления к какому-либо многоголосию, разнообразию мнению. Наоборот, стремились к единогласию, единодушию. Даже прикладные исследования, если они и проводились (различные опыты) были подчинены одной, глобальной, всеохватной цели, как, например, в алхимии – поискам философского камня. Если при этом совершались какие-то открытия, то случайно, на них как бы натыкались. Хотя и накапливался при этом экспериментальный опыт.

Но, кстати, не надо думать, что люди той эпохи были глупее нас. Дело в том, что они знали меньше, их органы чувств не дополнялись более точными приборами. Переход к науке, основанной на эксперименте и строго логических процессах – дело нового времени. Понятие ученый (scientist) – вообще не для средних веков. Оно – отражение процессов последующей эпохи. Ибо основная задача средневекового книжника (человека книжной культуры), как отмечалось, уловить тайный смысл мира, распознать, с санкции Бога и его помощью некую истину. Ученость ассоциировалась с грамотностью. Средневековый писатель Гартман фон Ауэ: "Жил однажды рыцарь, такой ученый, что умел читать книги". Цель учения – познать слово Божие. Основная задача ученого – комментировать, толковать. Первоначально этим занимались монахи. Но постепенно это становилось как бы профессией – появились люди интеллектуального труда. С ХIV в. в Италии уже есть частные кабинеты. Но это – в рамках возникшей там культуры Возрождения, в условиях секуляризации духовной жизни.

Однако не везде в Европе общее развитие подготавливало основу для будущего научного прогресса. Для этого, очевидно, требовались специфические экономические и социальные условия – развитие рыночного хозяйства и городских свобод. Обратный пример – Византия. В отличие от соседней Италии, где увлечение античностью породило феномен Возрождения, создания новой, гуманистической культуры, в Византии, хотя и появлялись отдельные представители сугубо светской, утонченной культуры с соответствующими философскими воззрениями, гуманизма не возникло. Консервативность хозяйства, общества в целом породили застой и в науке, как и в культуре вообще. Она была обращена в прошлое. Греческий писатель ХV в. Георгий Охоларий сокрушался, что греки (древние) все сформулировали, не оставив возможности потомкам двигаться вперед[90].

Дата добавления: 2014-01-04