Разночинная интеллигенция и идеологизация политической экономии

Резко очерченный профиль русской разночинной интеллигенции выступил на исторической арене в динамичную (и динамитную) эпоху раскрепостительных реформ, грюндерства, естественнонаучной популяризации и революционного нетерпения. Выходцы из народных низов, пробившиеся в университеты и журналистику, исполненные сострадания к обездоленной «серой массе» и веры в «зиждительные идеи», разночинцы напряженно вдыхали веявший с Запада преобразовательный дух наук о природе и человеке[339] и чаяли направить его на дело «осуществления на земле блага трудящихся классов».

Новое слово «интеллигенция» - в значении слоя работников умственного труда, быт и убеждения которых окрашены идеей «служения народу», - стало общераспространенным после появления романа писателя П.Д. Боборыкина «Солидные добродетели» (1870). Однако еще ранее о «социально-экономической интеллигенции» как о Представительнице «разума, творящего открытия в сфере умственной и материальной цивилизации», писал в статье «Реализм в применении к народной экономии» (1866) выдающийся историк-разночинец Афанасий Щапов. Идеолог «земского народосоветия», Щапов призывал к «естественнонаучной народной экономии» - «основывать по провинциям особы)3 экономические ассоциации», чтобы вносить научные знания в сельский общинный Mip, рационализировать земледелие и кустарные промыслы, вводить технику и новые отрасли промышленности.

Идейным самовыражением и самоопределением разночинной интеллигенции стало народничество. Народник был типом интеллигента-идеолога, распространявшего сферу идеологических исканий на «все, что выплывало на поверхность умственной жизни в Западной Европе»[340]. Это касалось и политической экономии. Крупнейший идеолог-разночинец Чернышевский пытался на основе изучения Смита, Рикардо, Дж. Ст. Милля и социалистов сформулировать «экономическую теорию трудящихся». Щапов работал над созданием «Истории цивилизации в России», аналогичной знаменитой «Истории цивилизации в Англии» Т. Бокля. И Чернышевский, и Щапов в 1860-е годы были сосланы в Сибирь, однако самым влиятельным печатным органом пореформенной России стал культивировавший народническую идеологию «толстый» петербургский журнал «Отечественные записки». Его редакторы - поэт Н.А. Некрасов, публицист Г.Е. Елисеев, сатирик М.Е. Салтыков-Щедрин, социолог Н.К. Михайловский - в самой яркой форме выразили антикапиталистические «умоначертания» разночинной интеллигенции: обличение «дельцов биржевых» Некрасовым и «плутократии» Елисеевым, гротескные образы «чумазых» наживал - деруновых, колупаевых, разуваевых - у Салтыкова-Щедрина, программная формула Михайловского, что задача интеллигенции «именно в том и состоит, чтобы бороться с развитием буржуазии на русской почве». Вокруг «Отечественных записок» сплотился круг журналистов-экономистов, виднейшими из которых были В.П. Воронцов иН.Ф. Даниельсон, связанные на протяжении многих десятилетий личной дружбой.

Земский врач Василий Павлович Воронцов (1847-1918), писавший под псевдонимом «В. В.», сделал общеупотребительным в русском языке - на 20 лет раньше, чем Зомбарт на Западе, - слово «капитализм», вводя его в название ряда своих статей и главной работы «Судьбы капитализма в России» (1882). Бухгалтер (с 1877 г. - главный контролер) Петербургского Общества взаимного кредита Николай Францевич Даниельсон (1848-1918), писавший под псевдонимом «Николай-он», вместе с выдающимся революционером, личным другом Маркса и Энгельса Германом Лопатиным осуществил перевод I тома «Капитала» К. Маркса (1872). Русский язык стал первым, на который был переведен «Капитал» с языка оригинала, причем перевод вскоре дошел до восточносибирской тайги, где отбывали ссылку А.П. Щапов и его ученик Н.М. Ядринцев[341], и куда ездил Лопатин в попытке освободить Чернышевского. Вскоре после смерти Маркса, в 1884 г., Лопатин был арестован и более 20 лет провел в Петропавловской крепости, в то время как Даниельсон продолжал оставаться корреспондентом Энгельса, и осуществил перевод и издание II (1885) и III (1896) томов «Капитала».

Марксова теория трудовой стоимости и накопления капитала была интегрирована в политическую экономию народничества и придала ей цельность идеологической системы, построенной на следующих основаниях:

1) сугубо отрицательное отношение к капитализму в его как западных, так и в доморощенных российских проявлениях;

2) признание ценности русской общины как зачатка отличных от капитализма форм промышленного и сельскохозяйственного прогресса;

3) миссионерство интеллигенции как «представительницы науки» в поиске и организации этих форм;

4) опора на массив статистических данных, собранных в пореформенной России земскими статистиками.

«Зиждительная идея» народников - русская община как основа некапиталистического экономического строя - сходилась со славянофильством. Но славянофильский национальный провиденциализм народничество заменило рационалистической предпосылкой возможности выбора пути промышленного прогресса и организаций научных исследований в иных формах экономических отношений, чем западный капитализм с его теневыми сторонами. «Наша интеллигенция, - отмечал Воронцов, - не останавливаясь долго на конкретных формах западного либерализма, не имевших для России I практического значения и потому не особенно обаятельных, могли принимать с Запада прогрессивные идеи в их общечеловеческой чистоте»[342]. Отсюда делался вывод, что «для России необязательно повторение форм, пройденных Европой, коль скоро в понятиях интеллигенции сложилось определенное представление о формах, болей идеальных»[343].

Политическая экономия разночинной интеллигенции не исчерпывалась рамками народнической журналистики: в основание большинства русских университетских курсов политэкономии легло сочетание трудовой теории Маркса с влиянием идей Чернышевского. Самым значительным был курс профессора Московского университета А.И. Чупрова (1842-1908), тяготевшего к историко-этической школе и катедер-социализму. Один из наиболее ярких политэкономов-разночинцев, Чупров стал основателем новой специализированной области - экономики транспорта - и признанным наставником русских земских статистиков, один из которых - Степан Блеклов (1860-1913) - дал очень емкую и точную формулу самосознания народнической интеллигенции - идейно-рабочая сила [344].

3. Трудовая теория стоимости и «капиталистический пессимизм»

Одну из своих статей В.П. Воронцов озаглавил «В защиту капиталистического пессимизма» (1881). Под «капиталистическим пессимизмом» Воронцов подразумевал «невозможность капитализму на русской почве сыграть ту роль организатора труда, которая выпала на его долю на Западе». Используя гротескные образы Салтыкова-Щедрина и исторический материал об искусственном насаждении царским правительством крупного промышленного производства - с субсидиями или гарантиями сбыта от казны, Воронцов отмечал, что от русской буржуазии нельзя ждать исполнения миссии европейского третьего сословия - привнесения в общество просветительных и либеральных идей, отстаивания политических свобод. Но этими социально-этическими аргументами не ограничился «капиталистический пессимизм» Воронцова. Опираясь на трудовую теорию стоимости Маркса, он настаивал на экономической бесперспективности капитализма в России ввиду своеобразия внутренних и внешних условий ее экономического развития:

1) «климат в союзе с огромными пространствами нашего отечества»: суровые природные условия России, ее чрезмерные расстояния и бездорожье;

2) столкновение отсталой страны с конкуренцией гораздо более передовых, захвативших рынки для своей развитой промышленности.

В книге «Судьбы капитализма в России» (1882) Воронцов подчеркнул, что удобства путей сообщения составляют главное условие существования крупной капиталистической промышленности, ибо она требует большого сбыта, возможности постоянного скорого и дешевого перемещения огромных масс продуктов и рабочих с одного конца в другой. «Промышленно-капиталистический гений наций на организацию перевозки обращает преимущественное свое внимание»[345]. Но в России из-за больших расстояний и плохих дорог транспортные издержки гораздо выше, чем в западных странах, и одновременно много труднее добиться дешевизны продуктов, так как выше стоимость рабочей силы - требуются дополнительные расходы на теплую зимнюю одежду, обогрев жилья и т.д. В итоге сильно повышается величина общественно необходимых затрат и, таким образом, соответственно, снижается конкурентоспособность. Российские товары, если их продавать по ценам соответственно их стоимости, не смогут быть реализованы на внешних рынках.

С другой стороны, крупная промышленность в России, не имея доступа на внешние рынки, имеет возможность пользоваться технико-организационными усовершенствованиями, выработанными на Западе, и тем самым наращивать производство. Но этому производству остается рассчитывать на внутренний сбыт, который явно недостаточен из-за бедности основной массы населения, усугубляемой последствиями «водворения» крупной промышленности - разорением мелких производителей и большими размерами вытесненной рабочей силы. «Капиталистическая организация, попытавшись утвердиться в России, вступила в своего рода заколдованный круг: для ее процветания необходимо богатое население, но каждый ее шаг на пути развития сопровождается обеднением последнего; развитие капиталистического производства ведет к обеднению народа, а это обеднение подрывает существование указанной формы промышленности»[346],

Делая вывод, что «свободному полету капитализма положены у нас довольно тесные пределы», Воронцов показывал на фактическое материале, что капитализм проявил себя в России либо «гостем, привлеченным почти насильно»[347] в форме крупной промышленности» спорадически возбуждаемой правительством для очередного этапа перевооружения армии или железнодорожного строительства, либо в облике «кулака» - сельского спекулянта-перекупщика и ростовщика, эксплуатирующего мелких сельских производителей-кустарей за счет монополизации сбыта их продукции. Эту тему продолжил Даниельсон в «Очерках нашего пореформенного хозяйства» (1893).

Обозревая экономическое развитие России после отмены крепостного права, Даниельсон сделал вывод о борьбе двух форм хозяйства: капиталистической и общинной, с использованием первой против второй таких средств, как кредитная система, железнодорожное строительство и международная торговля. На Западе, подчеркивал Даниельсон железные дороги и акционерные банки выросли из потребностей высокоразвитого товарного производства и, в свою очередь, стимулировали его дальнейшее развитие. В России же товарное производство не проникло в глубь общественного организма, основа экономики - сельское хозяйство - осталось законсервированным на низком уровне, но высшие слои в стремлении подключиться к мировому рынку тратили силы и средства на развитие банков и железных дорог, наращивая экспорт, но экспорт сырья - зерновых, причем по заниженным ценам, что вело к упадку русского сельского хозяйства. Не происходило капиталистической рационализации земледелия, поскольку из-за дешевых мировых цен на зерно (сбиваемых конкуренцией американского хлеба) и низкой производительности труда русским кулакам было выгоднее эксплуатировать крестьян не в форме найма, а в форме скупки и ростовщичества. Сосредоточение капитала шло через кредитный механизм за счет сокращения народного потребления - следовательно, и внутреннего рынка, - застоя земледельческой производительности, увеличения числа «упалых хозяев».

Рассматривая капиталистическое развитие России в контексте мирового рынка и указывая вслед за Марксом на проблему реализации общественного продукта, Воронцов и Даниельсон отмечали, что несоразмерность наращиваемого в погоне за прибылью объема производства и суженной базы потребления порождает в капиталистическом обществе накопление избыточных продуктов и недоиспользованных производительных сил. Узость внутреннего рынка сбыта (ограниченность покупательной способности массы рабочего населения) толкает предпринимателей к необходимости выхода на внешний рынок, чтобы реализовать всю массу прибавочной стоимости. Внешний рынок позволяет «освобождать» внутренний рынок от излишних товаров либо прямо (обмен на экзотические продукты, на золото или денежные векселя), либо косвенно (вывоз капиталов и эмиграция рабочей силы - относительное повышение заработной платы - сокращение числа непотребленных продуктов). Поэтому с развитием капитализма все более обостряется борьба за внешние рынки.

Но странам, опоздавшим с выходом на капиталистический путь развития, в международной торговле приходится сталкиваться с нациями, ушедшими вперед и захватившими рынки. Предприниматели передовых стран с более высокой производительностью труда навязывают свои условия - неэквивалентный обмен, получая возможность продавать свои продукты выше индивидуальной стоимости, в то время как отсталые страны наталкиваются на препятствия для роста производительности труда в ограниченности сбыта, делающей невыгодным применение дорогих машин.

Воронцов обращал внимание на сопротивляемость крестьянства законам рынка, готовность «на материальные потери лишь бы сохранить нравственные выгоды, связанные с положением самостоятельного хозяина», упорно удерживаться на грани, отделяющей от положения наемного работника[348]. Даниельсон признавал, что наступление капитализма отслаивает от общины крестьян, вынужденных прекратить обработку своей земли, выталкивает их в ряды батраков и промышленных пролетариев. Однако он оспорил суждение профессора Киевского университета Николая Зибера, что экономический прогресс России наступит после того, как «каждый мужик выварится в фабричном котле»: «Даже в странах, далеко нас опередивших, число рабочих, требуемых капитализмом, довольно ограничено». Свой анализ русской действительности Даниельсон завершал выводами аналогичными Марксову «всеобщему закону капиталистического накопления», - пределы развития капитализма ставятся возрастающей бедностью, порожденной его же собственным развитием, ростом числа безработных, которые не могут удовлетворить самые насущные свои потребности[349].

Из «капиталистического пессимизма» экономисты-народники делали вывод о необходимости для России использовать шанс миновать «извращенного направления» крупного промышленного производства. Капитал на Западе «организовал труд, но в форму, непригодную для рабочего». Для России народники считали возможным преобразование материальных условий производства на основе общинного землевладения и объединения сельского хозяйства и промышленности в руках непосредственных производителей - если интеллигенция сумеет «привить» технические достижения к общинно-артельным формам земледельческого труда и кустарных промыслов.

4. Концепция «народного производства»

При разработке концепции «народного производства» Воронцов и Даниельсон обращались не только к русскому, но и к западному опыту, рассматривая межстрановой анализ как своего рода лабораторию для рационального выбора форм «здания будущего общественного хозяйства». Предтечей народников и источником важного аналитического материала для них был А. К. Корсак, которого можно считать первым русским экономистом-компаративистом.

Александр Казимирович Корсак (1832-1874), сын польского ссыльнопоселенца, своей магистерской диссертацией «О формах промышленности вообще и о значении домашнего производства (кустарной и домашней промышленности) в Западной Европе и в России» (1861) опередил на 30 лет исследование К. Бюхера о формах хозяйства в их историческом развитии. Сопоставление Корсака с Бюхером особенно интересно ввиду утверждения последнего, что «народы, которые, подобно русским, не создали настоящей городской жизни, не имеют также и национального ремесла»[350], поскольку ремесло - специфически городское явление. Начиная свое сравнение истории промышленных форм на Западе и в России с характера городов, Корсак отметил, что западноевропейские города, завоевав в борьбе с феодалами политические права и вольности, развились в экономически значимые и самостоятельные в своих внутренних делах общины, соединившие ремесло и собственность. Городские общины имели большие привилегии сравнительно с сельским населением и превратились в центры местных рынков и промышленного мастерства, росту которого способствовали цехи, контролировавшие качество изделий. Обращение торгово-промышленной деятельности в монополию городских корпораций содействовало образованию на Западе богатого «среднего сословия». В России же города возникали из военно-административных соображений и представляли собой не что иное, как огороженные села; цехов не было; слаборазвитая промышленность надолго сохранила характер побочной деятельности земледельцев, а с XVIII в. приняла форму оптовых ремесел: целые деревни, особенно подмосковные, лежащие на больших дорогах, занялись производством какого-либо одного ремесла; жители одних сделались кожевниками, других - ткачами, третьих - красильщиками, тележниками, кузнецами и т.п. Преобладание этой домашней сельской промышленности, ориентированной не столько на качество, сколько на дешевизну изделий, сохранилось и после «несчастных мер Петра» по искусственному насаждению цехов и крепостных мануфактур и фабрик.

Живучесть мелкой домашней промышленности в России Корсак объяснял как природными условиями и общей отсталостью страны (климат, обусловливающий в северных губерниях малопроизводительность земледельческого труда и излишек свободного времен» крестьян; недостаток путей сообщения при многочисленности населения; слабое развитие разделения труда; отсутствие фабричного производства многих дешевых изделий первой необходимости), так и наличием у большинства населения, хотя и на невыгодных условиях, подспорья в клочке земли. Высмеивая барона Гакстгаузена, вообразившего сходство российского кустарничества с ассоциациями сенсимонистов, Корсак, однако, не отрицал за русским сельским укладом, где земледелие не дифференцировано от ремесла, перспектив к развитию в новую форму производства - противоположную фабрике, чьи темные стороны очевидны, а всепоглощающее могущество опасно. Это развитие возможно при условии, если организовать ассоциации сельских производителей с системой мелкого кредита, оптовой закупкой материалов и налаженным сбытом изделий, распространением усовершенствованных орудий, общественными мастерскими, выставками и т.д. Даже на Западе, где экономическое превосходство крупных фабрик поглотило мелкую промышленность, Корсак находил примеры того, как возможно простым работникам пользоваться всеми выгодами фабричного производства на правах самостоятельных хозяев, оставаясь сельскими жителями, - в Швейцара и Швеции[351].

Воронцов и Даниельсон подхватили эти идеи, предлагая формы «иного пути промышленного прогресса» в виде артельной организации мелкого кустарного производства при помощи интеллигенции и правительственной организации крупного «механического дела» до тех пор, пока не удастся «видоизменить общину» в новую «производственную единицу, сходную с той, которая имеется, например, в швейцарском часовом производстве». То, что крупная фабричная промышленность не является универсальной и всепоглощающей формой, народники доказывали ссылками на примеры западных стран, в частности на развитие во Франции «мелкой самостоятельной промышленности высшего порядка», основанной на искусной ручной работе, и на переходность положения фабричного рабочего в США, где рабочие-иммигранты, скопив за несколько лет деньги из зарплаты, покупают участки земли и становятся фермерами[352].

Неотделейность ремесла от сельского хозяйства в русской деревне, распространенность кустарных промыслов создавали, по мнению народников, предпосылки для развития «народного производства», если интеллигенция при поддержке государства организует для крестьянства систему мелкого кредита и сбыта, а также найдет формы сознательного применения науки к вооружению мелкого производства для борьбы с крупным. Тогда возможно обеспечить вытеснение капитала семейными и артельными мастерскими, создать такие формы организации промышленности, где «работники суть в то же время и хозяева предприятия».

«Капиталистический пессимизм» Воронцова-Даниельсона и утопические конструкции «народного производства» были подвергнуты критике в конце 1890-х годов новым поколением русских экономистов, выступавших от имени К. Маркса, теоретический авторитет которого во многом благодаря народникам был велик в России, как ни в какой другой стране. Молодые неофиты Маркса, чтобы размежеваться с народниками, подвели их под определение экономического романтизма. Автор понятия Владимир Ульянов характеризовал народничество как систему воззрений, заключающую в себе следующие три черты:

«1) Признание капитализма в России упадком, регрессом...

2) Признание самобытности русского экономического строя вообще и крестьянина с его общиной, артелью в частности...

3) Игнорирование связи «интеллигенции» и юридико-политических учреждений страны с материальными интересами классов»[353].

Видимое поражение в спорах конца XIX в., последующее торжество ленинизма и теперешнее – ура-капитализма «списали» народничество в каталог идеологических заблуждений. На исходе XX в. оценку народнического и более раннего славянофильского «общиноверия» как экономического романтизма вполне можно оставить - и даже оттенить ею своеобразие русской экономической мысли. Однако необходимо сделать поправки на то, что в народничестве содержится не только во многом актуальный опыт осмысления ломки вековых общественных форм в России, но и предвосхищение направлений современной мысли в изучении «третьего мира» - теорий «периферийного капитализма», «моральной экономики крестьянства» и др.[354]

Рекомендуемая литература

Народническая экономическая литература. М., 1958.

Образ будущего в русской социально-экономической мысли конца XIX - началаXX в. М., 1994. Раздел первый.

Пантин И.К., Плимак Е.Б., Хорос В.Г. Революционная традиция России. М., 1986. Гл. 5-7.

Рачков М.П. Политико-экономические прогнозы в истории России Иркутск, 1993. Гл. I.

Рязанов В.Т Экономическое развитие России. СПб., 1998. Гл. III.

Туган-Барановский М.И. Экономическая наука // Россия. Энциклопедический словарь. СПб., 1991.

Глава 22

Дата добавления: 2014-01-04