Украина в 1649 г

IV

III

II

I

V

IV

III

II

I

Под еще свежими впечатлениями от московских волнений молодой царь Алексей и его советники решили составить новый свод законов. Новое законодательство было необходимо для того, чтобы удовлетворить, по крайней мере, частично, требования дворянства и горожан и попытаться предотвратить повторение бунтов. Но, безотносительно этой особой причины, необходимость нового свода законов чувствовалась как правительством, так и народом.

Самый ранний свод, судебник царя Ивана Грозного 1550 г., был, главным образом, посвящен придворной процедуре. Кроме того, ему было почти сто лет, а с тех пор было выпущено большое количество важных законов и указов. Их выпускала не только Боярская Дума, но также и некоторые административные и судебные органы, и они не были согласованы, становясь источником путаницы в часто противоречивых правилах и уложениях.

Решение выпустить новый свод законов было одобрено Земским Собором 16 июля 1648 г. В тот же день царь Алексей назначил комиссию, которой была доверена задача сведения законов. Ее возглавлял боярин князь Никита Иванович Одоевский, а в состав ее входили также боярин князь Семен Васильевич Прозоровский, окольничий князь Федор Федорович Волконский и дьяки Гавриил Леонтьев и Федор Грибоедов.

Князь Н.И. Одоевский (1602‑1689) был одним из выдающихся русских государственных деятелей XVII века. Его жена Евдокия была дочерью боярина Федора Ивановича Шереметева, и это обстоятельство обеспечило Одоевскому видное положение при дворе царя Михаила. В 1644 г. в период временного пребывания в Москве предполагаемого жениха царевны Ирины графа Вольдемара Одоевский принимал участие в религиозном диспуте. После восхождения на трон царя Алексея Одоевский, казалось бы, занял нейтральную позицию в зарождающемся конфликте между Морозовым и боярской группой Шереметева – Черкасского.[906]

Дьяки Леонтьев и Грибоедов (как и большинство дьяков в московской администрации) были не только предприимчивыми и опытными, но и талантливыми и умными. Федор Иванович Грибоедов (дальний предок драматурга Александра Грибоедова) был польского происхождения. Его отец Ян Гржибовский поселился в Москве в начале Смутного времени.[907]

Леонтьев и Грибоедов организовали сбор и согласование законов и уложений для нового свода; их можно считать главными редакторами.

Новое заседание Земского Собора собралось в день московского нового года, 1 сентября 1648 г. Одоевский должен был докладывать о ходе работы комиссии. Однако работа еще не была завершена, и только на заседании 3 октября начались чтения проекта статей, чтобы их утвердил Земский Собор. Но даже после этого редакторская работа не была завершена.

В донесении своему правительству от 18 октября шведский дипломат Поммеренг утверждал: «Они [комиссия Одоевского] все еще продолжают усердно работать для того, чтобы простые люди и все прочие были удовлетворены хорошими законами и свободой».[908]

В правительстве царя Алексея в это время произошли резкие перемены. Под влиянием друзей и сподвижников Морозова царь вернул ссылки. Он возвратился в столицу 26 октября.

В незавершенной работе над сводом законов Морозов намеревался уделить особое внимание законодательству, касающемуся городских общин. Он отстаивал восстановление своего прежнего плана реорганизации муниципалитетов, который воплотил в жизнь Траханиотов в городе Владимире в 1646 г.

Еще до возвращения Морозова его последователи вступили в контакт с делегатами Земского Собора от городов, и 30 октября последние представили на рассмотрение царю петицию, в которой они требовали устранения в городах всех «белых» и свободных от налогов усадеб и земель. В тот же день делегаты от дворянства представили свою петицию, поддерживавшую требования горожан.[909]

Инициатором обеих петиций, по всей вероятности, был Морозов и его последователи. В связи с этим, следующий день засвидетельствовал острую полемику в присутствии царя между князем Яковом Черкасским (официально все еще царским главным советником и Морозовым. Черкасский покинул дворец в большом возмущении. Он был освобожден от высоких постов, которые занимал, таких, как глава стрелецкого войска. Большой казны, Аптекарского приказа и других.[910]

Царь не осмелился официально сделать Морозова своим «премьер‑министром». Сам Морозов понимал, что с психологической точки зрения это было бы невозможно. Вместо того, Морозов вынужден был полагаться на своих друзей и последователей. 1 ноября Илья Данилович Милославский (тесть царя и Морозова) был назначен главой стрелецкого войска. Позднее он получил другие должности Черкасского, таким образом, став его официальным преемником в качестве «премьер‑министра».

Как государственному деятелю Милославскому не хватало инициативы и энергии. Совершенно другим характером обладал еще один из морозовских протеже – князь Юрий Алексеевич Долгоруков, родственник первой жены царя Михаила Марии Владимировны Долгоруковой. Долгоруков был решительным и энергичным человеком, обладавшим большим талантом администратора и военного лидера, умным и хитрым; безжалостным, если того требовала ситуация. Жена Долгорукова Елена Васильевна, урожденная Морозова, была тетей Б.И. Морозова.[911]

Благодаря влиянию Морозова, Долгоруков был назначен главой Приказа сыскных дел, которому было дано задание очистить городские общины от проникновения в них жителей, не платящих налоги. Одновременно царь сделал Долгорукова председателем «ответной палаты» депутатов Земского Собора для чтения и обсуждения статей Уложения для его окончательного утверждения.

Дворянство поддержало требования горожан, выраженные в их петиции от 30 октября. Интересы последних отстаивала партия Морозова. С другой стороны, устранение Черкасского от власти лишило дворян их главного покровителя. Они отреагировали тем, что направили царю на рассмотрение новую петицию 9 ноября. В ответ на поддержку со стороны дворян 30 октября, горожане подписались под дворянской петицией.[912]

В петиции от 9 ноября дворянство потребовало, чтобы все земельные угодья, приобретенные патриархом, епископами, монастырями и священниками после 1580 г. (начиная с этого времени, церквам и монастырям было запрещено приобретать новые земли), были конфискованы правительством и разделены между теми армейскими офицерами и военнослужащими из дворянского сословия, кто не владел поместьями, или чьи поместья были слишком маленькими и не соответствующими их жизненным потребностям и характеру исполнения воинской службы.

Во взаимодействии политических сил и борьбе между партиями Черкасского и Морозова действия дворянства были направлены против Морозова и Милославского. Последний находился в дружеских отношениях с патриархом и нуждался в его поддержке.

Радикальное требование дворян о конфискации церковных и монастырских земель вызвало резкое противодействие со стороны священнослужителей. Тем не менее, правительство посчитало необходимым отдать приказ о подготовке перечня всех земельных угодий, приобретенных церковью и монастырями между 1580 и 1648 гг.[913]

Сведения о подобных землях были затребованы у всех крупных монастырей, но сбор данных шел медленно. Можно подозревать, что это явилось результатом преднамеренных проволочек со стороны церковной верхушки, и что администрация Милославского не собиралась оказывать на них давления. Во всяком случае, материалы для соответствующего законодательства не были собраны к сроку выхода Уложения.[914]

Более ранние петиции горожан и дворянства, представленные на рассмотрение 30 октября, оказали воздействие на указ Боярской Думы от 13 ноября. В нем одобрялись требования горожан, но в такой видоизмененной форме, которая не могла удовлетворить их.[915]Затем он был направлен в приказ сыскных дел, возглавлявшийся князем Долгоруковым, который также являлся председателем собрания депутатов Земского Собора. После того, как депутаты ознакомились с содержанием указа, они обратились с петицией к князю Долгорукову, в которой настаивали на том, чтобы их требования от 9 ноября были утверждены. Это и было сделано царем 25 ноября.[916]

Редакторская работа комиссии князя Одоевского продолжалась на протяжение всего декабря. Не ранее 29 января 1649 г. экземпляр официальной рукописи свода законов был представлен для утверждения царю и Земскому Собору. Перед этим весь свод был еще раз прочитан членам Собора.

Этот документ стал официально известен как «Соборное Уложение». Под оригиналом рукописи поставлено 315 подписей. Первым из подписавшихся был патриарх Иосиф.[917]

Ни Никита Иванович Романов, ни князь Яков Черкасский не подписали «Уложение». Отсутствует также подпись князя Дмитрия Черкасского. И Шереметев не подписал этот документ. Это вряд ли могло оказаться случайным, поскольку все они были противниками программы Морозова.[918]

"Уложение сразу же было отпечатано (двенадцать сотен экземпляров). Его многократно переиздавали после 1649 г., и оно было включено в качестве исторического документа в Том I (No 1) Полного Собрания Законов Российской Империи 1832 г.[919]

Основными источниками свода законов 1649 г. являются следующие:[920]

1. «Кормчая Книга» (славянский перевод византийской «Nomocanon») – доступная в то время лишь в рукописных списках (первый раз напечатана в Москве на год позже, чем «Уложение»).

Из «Кормчей книга» были взяты в употребление отдельные библейские предписания, выдержки из законов Моисея и Второзакония, а также многие нормы византийского права, выбранные, главным образом, из учебников восьмого и девятого веков – «Есloga» и «Рrocherion».

2. «Судебник» 1550 г. и последующие московские законы, статуты и уложения вплоть до 1648 г.

3. Петиции дворянства, купечества и горожан 1648 г.

4. Западнорусский (так называемый Литовский) Статут в его третьей редакции (1588 г.).[921]

Между прочим, западнорусское право ведет свое происхождение от русского права Киевского периода, как и право новгородское, псковское и московское. Кроме того, влияние западнорусского законодательства на московское началось задолго до «Соборного Уложения» 1649 г. В этом смысле многие русские историки и юристы, такие, как Леонтович, Владимирский‑Буданов, Тарановский и Лаппо, делали заключение, что Литовский Статут следовало бы считать вполне органичным элементом в развитии русского права в целом, а не просто иностранным источником.[922]

Из Литовского Статута не просто были заимствованы (или адаптированы) отдельные статьи для «Уложения» – чувствуется значительно большее общее влияние Статута на план «Уложения». Нет сомнения в том, что Федор Грибоедов был знаком со статутом в подробностях, и представляется, что Одоевский и другие бояре знали его в общих чертах, а также те его нормы, которые утверждают статус и права аристократии.

В целом, мы можем согласиться с Владимирским‑Будановым, что «Уложение» – не компиляция иностранных источников, а действительно национальный свод законов, в котором смешались содержащиеся в нем иностранные элементы со старой московской законодательной основой.

Согласно предисловию, главной целью свода 1649 г. было «сделать отправление правосудия во всех тяжбах равным для людей всех чинов от высших до низших».

Свод состоял из двадцати пяти глав, каждая из которых была разделена на статьи, общим числом 967. В первых девяти главах велась речь о том, что можно назвать государственным правом царства московского; в главах с Х по XV – о судебной процедуре; в главах с XVI по XX – о земельной собственности, землевладении, крестьянах, горожанах и холопах. Главы XXI и XXII содержали уголовное уложение. В главах с XXIII по XXV речь велась о стрельцах, казаках и трактирах, и эти главы составляли своего рода приложение.

Глава I посвящалась защите святости православной веры и правильному проведению церковной службы; богохульство наказывалось смертной казнью; за дурное поведение в церкви полагалось избиение кнутом.

В главе II речь шла об охране царского здоровья, власти и: величия государя; в главе III – о предотвращении каких‑либо неверных действий при царском дворе. Наказанием за государственную измену и другие серьезные преступления была смерть; за меньшие преступления – тюрьма или избиение кнутом. Взятые вместе, главы II и III составляли основное право царства Московского.

«Уложение» 1649 г. было первым московским государственным сводом, содержащим законодательные нормы, касающиеся религии и церкви. В «Судебнике» 1550 г. речь о них не шла. Эта нормы вошли в особый свод церковного права – «Стоглав», выпущенный в 1551 г.

Следует вспомнить, что при рукоположении патриарха Филарета в 1619 г. патриарх Иерусалимский Феофан провозгласил византийскую заповедь «симфонии» церкви и государства и «диархии» патриарха и царя. В соответствии с этими идеями, Филарет получил тот же титул, что и царь – Великий Государь. Общему одобрению этого шага способствовало то, что он был отцом царя Михаила.

Если бы «Уложение» было выпущено во времена правления Филарета, вероятно, глава I утверждала бы святость патриаршего престола примерно в том же духе, что и глава II – величие царской верховной власти.

Однако после смерти патриарха Филарета бояре, уставшие от его диктаторства в государственных делах, действовали так, чтобы урезать власть патриарха и не допустить, чтобы новый патриарх вмешивался в государственную политику. И более того, некоторые из бояр склонялись к тому, чтобы установить государственный контроль над церковной администрацией, особенно в управлении населением на церковных и монастырских землях.

К этой боярской группе принадлежал, наряду с другими, и князь Никита Одоевский, председатель комиссии по составлению «Уложения». Такой образ мысля объясняется отсутствием общего определения власти патриарха (в главе I) в сравнении с властью царя (в главе II).

В главе X, которая касалась отправления правосудия, статьи, где речь шла о наказаниях за оскорбление чести (главным образом – словесные оскорбления), предопределяли личности патриарха достойное уважение, так как в списке лиц, оскорбление которых каралось особенно сурово, патриарх занимая верхнюю строчку. Честь царя ценилась выше, чем честь патриарха и всех прочих, и находилась под защитой специальных уложений в главе I. Если боярин или какой‑либо член Боярской Думы оскорблял патриарха, его следовало лично выдать последнему (глава X, статья 27). Такая «выдача головою» давала право оскорбленному наказывать оскорбившего па своему усмотрению. Психологически это было наиболее унизительно для последнего.

С другой стороны, если священнослужитель (патриарх в этой связи не упоминался), настоятель монастыря или черный монах оскорблял боярина или человека какого‑либо иного социального статуса, то он должен был заплатить штраф оскорбленному в соответствии с рангом последнего (статья 83). Если у архимандрита или черного монаха (митрополиты и епископы в этой связи не упоминались) не было денег, чтобы заплатить штраф, то он приговаривался к публичному телесному наказанию, производимому официально назначенными лицами каждый день, до тех вор, пока оскорбленный человек не согласится на какое‑либо примирение с оскорбителем и на его освобождение (статья 84).

Две эти статьи применялись не только по отношению к случайным оскорблениям, высказанным священнослужителем боярину ахи какому‑либо другому государственному служащему, но и к критике в адрес боярина (или другого чиновника) в проповеди ех саthedra во время церковной службы. Это было равнозначно установлению правительственного контроля над заявлениями священников в церквах и, таким образом, являлось нарушением свободы церковных проповеди.

Позднее патриарх Никон выражал яростный протест против этого нарушения, адресуя Одоевскому следующие высказывания: "Ты, князь Никита, написал это [те самые две статьи] по совету своего учителя, Антихриста. Неужто это не сатанинское изобретение – запретить свободно проповедовать слово Божье под угрозой сурового наказания?[923]

Тенденция к усилению правительственного контроля над церковной администрацией явственно проступает в главах XII и XIII «Уложения». Глава XII подтверждает исключительное право патриарха (либо непосредственно, либо через его представителей) вершить суд во всех тяжбах между людьми, живущими под его юрисдикцией б его владениях. Это право было установлено во время правления патриарха Филарета. Однако новый пункт (статья 2) добавлял, что в случае неправого суда со стороны доверенных лиц патриарха обвиненный мог обращаться к царю и боярам.

В главе XIII велась речь о подсудности церковных священников, епископов и настоятелей, а также крестьян, находящихся в подчинении церкви и монастырских владений, и всех, кто был под церковной юрисдикцией (за исключением тех, кто находился под непосредственной властью патриарха, о чем шла речь в главе XII).

Во время правления царя Михаила миряне могли возбуждать дело против служителей церкви и церковных людей в Приказе большого дворца. Главным назначением этого Приказа было содержание царского дворца. По всей видимости, его служащие не уделяли достаточно внимания претензиям против церковных чиновников и церковных людей.

Во всяком случае, дворяне, купцы и горожане писали в петициях во время составления «Уложения» о необходимости организации особого приказа для разбора претензий и тяжб с церковью и церковными людьми. Такой приказ был создан под названием Монастырский приказ. Через него светский правительственный контроль над церковной администрацией и населением церковных и монастырских владений стал значительно более эффективным. Вполне понятно, что большинство церковных и монастырских иерархов было против этой реформы.

Еще одной причиной их неудовлетворенности этим сводом было установление в главе XIX о том, что все поседения (слободы), основанные церковью и монастырями в самой Москве и вокруг нее, так же, как и в провинциальных городах, должны быть отданы государству, а их жители получат статус горожан, уплачивающих налога (посадских).

Несмотря на все это патриарх, два митрополита, три архиепископа, один епископ, пять архимандритов и один настоятель подписали оригинальный экземпляр «Уложения». Одним из архимандритов был Никон из Новоспасского монастыря в Москве, который через некоторое время, будучи патриархом, станет главным противником «Уложения».

Философские рассуждения о природе царской власти настоятеля Волоколамского монастыря Иосифа Санина (умер в 1515г.) гласят: «Хотя телесно царь подобен всем прочим людям, но, пребывая во власти, он подобен Богу».[924]

В «Уложении» речь о царе велась не как о человеке, а как о государе. Глава II, посвященная наказаниям за наиболее серьезные государственные преступления, носила название: «О государевой чести и как охранять государево здоровье [безопасность]».

Царь олицетворял собой государство. Он царствовал «Божьей милостью» (этими словами начинались царские грамоты); он защищал церковь (глава I «Уложения»). Для того, чтобы царствовать, ему нужно было Господнее благословение. Тем не менее, заповедь Иосифа Санина, что «пребывая во власти, он [царь] подобен Богу», не была включена в Свод.

Олицетворяя государство, царь обладал верховными правами, распространявшимися на все земли государства. Этот принцип в самой ясной форме применялся по отношению к Сибири. Все земельные богатства Сибири принадлежали государю. Юридически частные лица, имели право только пользоваться участками земли, которые они фактически обрабатывали (заимки, пользование которыми основано на праве труженика), или на которые они получали особые разрешения. В Сибири не существовало частной собственности на землю.[925]

На старых землях царства московского цари вынуждены были принимать и одобрять существование находящихся в частной собственности наследственных земельных угодий, или вотчин, принадлежавших боярам и прочим, но, начиная с Ивана Грозного, с них могли требовать исполнения воинской службы. С другой стороны, что касается поместий, то эти земли раздавались в пользование держателям только при условии обязательности воинской службы с их стороны и только на то время, в течение которого они несли эту службу. Такими землями владело государство.

Кроме боярских и иных вотчин, находящихся в частной собственности, а также церковных и монастырских земельных угодий, все остальные земли принадлежали государю, то есть – государству. Таковыми были земли, заселенные государственными крестьянами («черные» земли), так же как и земельные участки в городах и вокруг них.

Помимо этих государственных земель, существовала еще одна категория земель, принадлежавших государю – государевы земли, называющиеся еще дворцовыми землями. Они предназначались для содержания государева дворца. (Вдобавок, Каждый царь мог владеть (и владев) землей в частном порядке, не как государь, а как обычный человек).

Все эти категории земель упоминаются в «Уложении».

В то время, как царская власть была основой государственного права в «Уложении», объединенные социальные группы, или чины, чью волю выражал Земский Собор, составляли «каркас» нации. До определенной степени, московские чины играли социополитическую роль, подобную польским и западноевропейским сословиям.[926]

«Уложение» провозглашало принцип равенства в отправлении правосудия для людей из всех чинов «от высших да низших». В то же время, оно особым образом подтверждало определенные личные права и права собственности для представителей высших чинов.

Следует вспомнить, что в 1606 г. царь Василий Шуйский, взойдя на трон, поклялся не приговаривать к смерти аристократа или купца без разбирательства боярского суда; не отбирать землю и другие владения осужденного, а передавать их его родне, вдове и детям (в том случае, если они не виновны в таком же преступлении); и ее слушать обвинений, пока они не будут точно доказаны тщательным расследованием.[927]

Эти гарантии нашли свое отражение в главе II «Уложения», хотя и в менее определенной форме.[928]

Глава II свода назначает смертную казнь за определенные категории политических преступлений, такие, как намерение убить царя, вооруженное выступление, государственная измена к предательская сдача крепости врагу.

Во всех этих случаях свод требует, чтобы смертный приговор не выносился без предварительного расследования вины обвиняемого. Он мог быть казнен, а его собственность передана казне, только если несомненно установлено, что он виновен. Его жена и дети, родители и братья не приговаривались к наказанию, если они не принимали участия в совершении того же преступления. Они имели право получить часть его владений, чтобы иметь средства к существованию.

Некоторые статьи главы II допускают обличения и доносы в случаях подозрения в заговоре или других политических преступлениях. В каждом случае свод считает, что должно быть проведено тщательное расследование и выдвинуто обоснованное обвинение. Если оно оказывается ложным, то доносчик приговаривается к суровому наказанию.

Статья 22 главы II имела своей целью защитить дворянство и прочих людей от притеснений со стороны местных воевод или их помощников. Она защищала право военнослужащих или людей какого‑либо иного статуса на местах предоставлять на рассмотрение воеводам петицию, направленную против административных притеснений. Если такая петиция представляла дело в верном свете, а воевода после этого в своем донесении царю говорил о ней, как о мятеже, то воевода в таком случае должен был быть наказан.

Важное политическое значение имели те пункты «Уложения», которые обеспечивали права на землю боярам и дворянству.[929]

Московское законодательство XVI и XVII веков проводило различие между двумя основными формами земельных прав: вотчина – земельное угодье, находящееся в полной собственности, и поместье – земля, которой владеют на условиях государственной службы.

Один и тот же человек мог владеть обоими видами земель. Как правило, именно бояре владели большими вотчинами, хотя боярин мог обладать (а в XVII веке обычно обладал) и поместьем. Последняя форма была основой земельных владений дворян, хотя многие дворяне могли иметь в собственности (а часто и имели) вотчину (обычно небольшую).

Смутное время с его крестьянскими бунтами и войнами произвело беспорядок в земельных правах, и многое бояре и дворяне потеряли свои земельные угодья. Во время правления патриарха Филарета была сделана попытка возвратить владения их прежним хозяевам или восполнить потери новыми землями.

До свода 1649 г., однако, не было четкой координации разнообразных указов, выпущенных с периода Смутного времени и касающихся земельных прав бояр и дворян. Владельцы или держатели земельных угодий чувствовали себя ненадежно и обращались к правительству за гарантиями. Они были даны в главе XVIII «Уложения», которая называлась «О вотчинниках».[930]

В первой части главы (статьи от 1 до 15) речь велась о «старинных» боярских и дворянских угодьях, либо наследственных, либо дарованных царями. Оба эти типа были сделаны наследственными. Если владелец умирал, не оставив завещания, его угодье должно было перейти к ближайшему родственнику. Целью этого закона было сохранить за боярскими родами владение большими земельными угодьями и тем самым поддержать аристократию как высший класс в царстве.

Вторая часть главы XVII (статьи 16‑36) содержит подтверждение отдельных категорий земельных даров, сделанных в Смутное время. Во время этого периода цари и претенденты, бояре и казаки, иностранцы и русские сражались друг с другом и старались, по очереди или одновременно, сформировать правительство и наградить своих, последователей деньгами и земельными дарами, и каждый из них отменял дары, сделанные его соперником.

Первые два претендента, царь Василий Шуйский, избранный царь Владислав, его отец король Сигизмунд Польский – все они были щедры на обещания и милости своим настоящим и будущим последователям, некоторые из которых извлекали выгоду из ситуации, «выдаивая» сначала одного теневого правителя, потом – другого, или обоих одновременно, вроде тех, кто переходил то туда, то сюда – от царя Василия в Москве к царю Лжедмитрию II в районе Тушина.

Вполне естественно, что после победы национально‑освободительной армии и избрания царя Михаила, законность даров признавалась только если лица, пользовавшиеся этими дарами, поддерживали новое правительство. Окончательное подтверждение этих даров было сделано в «Уложении». Было признано три категории земельных даров: (1) дары, сделанные царем Василием Шуйским во время осады Москвы крестьянской армией Болотникова, а затем – во время блокады тушинской армией второго претендента; (2) дары, сделанные вторым претендентом тем из его тушинских последователей (тушинцам), которые позднее примкнули к национальной армии (1611‑1612 гг.); и (3) дары, сделанные разным лицам, получившим земли тех тушинцев, которые не поддержали национальную армию и новое царское правительство. Эти три категории даров были определены как недвижимые и неотъемлемые.

Третья часть главы XVII (статьи 37‑55) подтверждала законность приобретения владельцами вотчин новых земельных угодий, права собственности на которые полностью гарантировались.

Подтверждение владения и прав наследования наследственных угодий приносило пользу, главным образом, боярам. Дворянство, особенно мелкое, в большей мере было заинтересовано правами на поместья. Им посвящена глава XVI «Уложения».[931]

Первоначально, поместье даровалось лицу для пользования и не могло быть передано по наследству, продано или обменено на другой земельный участок. Но, что вполне типично для человеческой природы, держатель поместья, исполняя требуемую от него службу, обычно прилагал усилия к тому, чтобы добиться для себя и своей семьи права на землю и попытаться сделать их наследственными. Он нуждался в том, чтобы обеспечить себе старость, и поэтому хотел сохранить за собой землю вплоть до смерти. Статья 9 главы XVI давала ему право передавать управление землей, наряду с обязательной военной службой, своему сыну, младшему брату или племяннику.

Если после смерти помещика (владельца поместья) оставался несовершеннолетний сын (или сыновья), то над ним должна быть установлена опека до поры, когда он достигает пятнадцати лет и будет зачислен на военную службу и получит поместье на свое собственное имя.

Вдова и дочери почившего помещика должны были получить достаточно земли, чтобы жить вплоть до смерти или замужества. Каждая из них имела право отдавать эту землю в управление или пользование любому, кто хотел бы взять на себя обязательство кормить их и помочь с замужеством. В том случае, если получивший их землю не выполнил своих обязательств, соглашение должно быть расторгнуто, а земля возвращена женщине или девушке («Уложение», глава XVI, статья 10).

Хотя помещик не имел права продавать свое поместье, он мог по различным причинам поменять его на другое. Сначала подобные сделки допускались только в особых случаях. Позднее правительство, идя на уступки петициям, согласилось узаконить обмены. Для того, чтобы воспрепятствовать незаконной продаже поместья под видом обмена, было постановлено, что количество земли в каждом из обменивающихся поместий должно быть одинаковым. «Уложение» облегчило регулирование этого вопроса и даже позволило обмен поместья на вотчину и наоборот (глава XVI, статьи 3‑5).

Глава XVI «Уложения» оставляла надзор за национальным фондом поместных земель в руках правительства, что было важно для обеспечения соответствующей военной службы со стороны дворянства.

С другой стороны, уложения в этой главе гарантировали дворянству пути сохранения земельных владений в одной и той же семье или роду. Вдобавок, эти уложения давали дворянским семьям сбалансированную систему социальной защиты, включая заботу о престарелых и детях.

Эти гарантии прав землевладения для бояр и дворян были необходимы для того, чтобы обеспечить верность и поддержку трону со стороны этих двух социальных групп, которые традиционно играли ключевые роли в московской администрации и армии.

Более того, правительство вынуждено было гарантировать «служилым людям» не только землю, но и обеспечение работниками для обработки земли. То, чего хотел боярин или помещик, заключалось не просто в земельном угодье, но в угодье, населенном крестьянами.

Бояре и, в меньшей степени, дворяне владели холопами, некоторых из которых они могли использовать, и фактически использовали, как сельскохозяйственных рабочих (деловые люди). Но этого было недостаточно. При социальной и экономической организации Московии в XVII веке главным источником труда на земельных угодьях были крестьяне.

На протяжении более чем сорока лет после начала временных предписаний (во времени правления Ивана Грозного), обуздывающих свободу передвижения крестьянин в определенные «заповедные годы», бояре и особенно дворянство боролись за полную отмену крестьянского права переходить из одного земельного владения в другое. С появлением «Уложения» они достигли своей цели.

Глава XI отменяла установленный срок, на протяжении которого хозяин мог предъявлять претензии на своего беглого крестьянина и, таким образом, навсегда прикрепляла крестьянина к тому угодью, на котором он проживал. Начиная с этого времени, единственным законным для крестьянина путем покинуть земли помещика стадо получение специального документа («отпускная») от своего господина.[932]

Хотя рабство (в значении личной прикрепленности человека к земле) было узаконено сводом 1649 г., крестьянин все же не был рабом. О холопах речь шла в отдельной главе «Уложения» (глава XX).

Юридически, согласно своду, крестьянин признавался личностью (субъектом, а не объектом, права). Его достоинство гарантировалось законом. В случае оскорбления его чести обидчик должен был выплатить ему компенсацию, хотя и самую низкую (один рубль) из списка штрафов (глава Х статья 94).

Крестьянин имел право возбуждать дело в суде и принимать участие в законных сделках разного характера. Он владел движимым имуществом и собственностью. Урожай с участка земли, которую он обрабатывал для себя (собранный или несобранный) принадлежал ему.

В главе XIX «Уложения» речь велась о плативших налоги горожанах (посадских людях). Они были организованы в общины (часто называвшиеся сотнями) со статусом, подобным статусу государственных (черных) крестьян. Посадских можно было бы назвать государственными горожанами.

Статьи «Уложения», касающиеся горожан, основаны на петициях этой социальной группы, поданных на рассмотрение царю в октябре и ноябре 1648 г. Эти петиции были поддержаны Морозовым и соответствовали его первоначальной программе организации городских общин.

Главным желанием посадских было уравнять бремя налогов и потому запретить какому‑либо отдельному члену общины переходить с помощью тех или иных ухищрений из категории черных в категорию необлагаемых налогом белых, а также устранить из города все белые усадьбы.

В соответствии с этим принципом, статья 1 главы XIX требовала, чтобы все группы поселений (слободы) в самом городе Москве, принадлежащие церковным иерархам (патриарху и епископам), монастырям, боярам, окольничим и прочим, в которых живут купцы и ремесленники, не платящие государственных налогов и не исполняющие службу парю – все подобные поселения со всеми их жителями должны быть возвращены государству, будучи обязанными платить налоги и выполнять государственную службу (тягло). Другими словами, они должны были получить статус посадских.

То же самое правило распространялось на слободы в окрестностях Москвы (статья 5), так же как и на слободы в провинциальных городах (статья 7).

В качестве общего принципа было провозглашено, что с этого времени «больше не будет иных слобод ни в Москве, ни в провинциальных городах, кроме как государевых» (статья 1).

Еще одним важным пунктом в законодательстве «Уложения», касающемся горожан, было правило насильственного возвращения к тяглу тех прежних членов городских общин, которые незаконно вышли из общины, продав свои усадьбы не облагаемым налогом персонам и учреждениям или став их закладчиками. На будущее всем посадским было строго запрещено становиться закладником под патронажем какой‑либо белой персоны или учреждения. Виновные же будут приговорены к суровому наказанию – избиению кнутом и высылке в Сибирь (статья 13).

С другой стороны, тем посадским, которые до 1649 г. переехали из провинциальной городской общины в Москву, или наоборот, либо же из одного провинциального города в другой, было дозволено оставаться в их новых усадьбах, и властям было запрещено высылать их обратно в места их первоначального жительства (статья 19).

«Уложением» узаконивалась облагаемая налогом городская община, основанная на принципе уравнивания прав и обязанностей ее членов и совместной гарантии выплаты налогов с их стороны.

Это установление удовлетворяло финансовые и административные нужды Московского государства и, в то же время, желания большинства самих посадских. Однако несмотря на принцип уравнивания, на котором община основывалась, с экономической точки зрения в общине было три уровня членов: богатые, средние и бедные, и этот факт был узаконен в самом «Уложении», которое определяло три слоя (статьи) посадских: лучшая, средняя и меньшая статьи.

Согласно шкале возмещении за оскорбление чести, лучшие посадские должны были получать по семь рублей с обидчика, средние – по шесть, а меньшие – по пять (глава Х статья 94).

Богатейшие (главным образом, оптовые) купцы и промышленники стояли значительно выше городских общин. Большинство из них жило в Москве. Они не платили налогов, но должны были служить в царской финансовой администрации. Высокий уровень их социального и экономического положения ясно демонстрировался их местом на шкале возмещении за оскорбление чести по сравнению с посадскими.

Возмещение за оскорбление члена семьи Строгановых (у Строгановых был уникальный чин – «именитые люди») было установлено в размере ста рублей; за оскорбление «гостя» (богатейшего оптового купца) – пятьдесят рублей. На следующая уровне находилось объединение богатых купцов (гостинная сотня). Этот уровень подразделялся на три слоя. Возмещения для каждого из них соответственно равнялось двадцати, пятнадцати и десяти рублям.

Следующий уровень купеческого объединения – суконная сотня – подразделялся таким же образом. Суммы возмещения составляли 15, 10 и 5 рублей. С точки зрения экономической и социальной, это была промежуточная категория между гостинной сотней и посадскими.

Именно из высшей прослойки посадских правительство заполняло вакансии среди членов гостинной и суконной сотен. Будучи переведен в подобное объединение, посадский из провинциального города должен был продать свою усадьбу и дело и переехать в Москву (глава XIX статья 34).

Гости занимали влиятельную позицию в московском правительстве, и голос гостинной и суконной сотни должен был приниматься в расчет администрацией во многих случаях. Обычная городская община посадских, хотя и вела автономную внутреннюю жизнь и представительствовала на собраниях Земского Собора, не имела постоянного голоса ни в центральной, ни в провинциальной администрации. Конечно, общины могли воспользоваться своим правом обратиться с петицией в случае какого‑либо серьезного конфликта с администрацией. Однако на подобные петиции, если они не были поддержаны гостями и купеческими объединениями, правительство далеко не всегда обращало внимание. Тогда для посадских оставался единственный путь – открытый мятеж.

Шанс на успех подобных мятежей зависел от единства движения в городе, но различия в политических и экономических интересах между гостями и посадскими делали такое единство почти недостижимым.

Помимо того, всегда существовала возможность конфликта среди самих посадских, чей верхний слой часто поддерживал гостей и крупные купеческие объединения. Подобное отсутствие согласия между различными слоями купцов и посадских подорвало мощь волнений в Новгороде и Пскове в 1650 г.[933]

6. Религиозное возрождение (1634 – 1652 гг.)

Неудачный исход Смоленской войны (1632‑1634 гг.) серьезно нарушил московские военные и политические планы, но не прервал надолго процесса укрепления царского правительства и экономического подъема страны.

За этим стояло усиление крепостного права, фактически узаконенное в своде законов 1649 г. Последовавшие увеличение бремени налогов и дальнейшее подчинение крестьян землевладельцам явилось главной причиной народного недовольства и бунтов 1648‑1650 гг. Примерно в то же самое время царское правительство оказалось лицом к лицу с возможностью новой войны с Польшей из‑за того, что на Украине началась освободительная война против польского режима, и украинский народ обратился к царю за поддержкой.

Два последовавших за Смоленской войной десятилетия имели большое значение для интеллектуальной и духовной жизни русского народа. Это было время интенсивно возрастающего влияния западной технологии и искусства, а также западного образа жизни на русское общество, и это влияние сказывалось, в первую очередь, на высших классах. Эта тенденция была связана с подъемом светского духа в целом. Продолжая признавать религиозную и этическую ценность церкви многие русские люди стремились (сознательно или подсознательно) к тому, чтобы держаться независимо от сурового вмешательства церкви в такие вопросы, как образ жизни, развлечения, художественный и литературный вкус и жажда светских знаний.

Ценность этих знаний, по всей вероятности, понимали просвещенные члены московского правительства. Москве требовались не только технические и военные эксперты, но и люди с соответствующей подготовкой для ведения международных отношений. Московский Посольский приказ приглашал все большее количество лингвистов в качестве устных переводчиков и переводчиков иностранных документов. Так русские знакомились с некоторыми западными литературными и научно‑исследовательскими трудами.

Потребность в образовании ощущалась также и в сфере церкви. В этом случае, могучий источник западного типа учености существовал в Западной Руси в Киевской академии. Консервативные московские церковники, вроде патриарха Филарета, с подозрением относились к присутствию «латинских ересей» в киевских книгах, но, несмотря на это, московиты вынуждены были пользоваться киевской церковной литературой, поскольку ее научный уровень был выше, чем в их книгах. Просвещенные издатели Московского печатного двора прекрасно понимали ценность киевских методов в подготовке новых изданий церковных учебников и прочих религиозных книг. Ведущим московским издателем церковной литературы в 1630‑х и 1640‑х гг. был священник Иван Наседка, ученик Дионисия из Троицкого монастыря.

Исправление церковных книг было одним единственным проявлением духа возрождения русской церкви в тот период. Среди въедающихся фигур в этом движении были другие ученики Дионисия – священник Иван Неронов (родился в 1591) и исповедник царя Алексея архиерей Стефан Вонифатьев (дата рождения не установлена). К молодому поколению в этой группе относились будущий патриарх Никон (год рождения – 1605) и будущий предводитель старообрядцев протопоп Аввакум (родился в 1620 г.). На пике активности (конец 1640‑х и начало 1650‑х гг.) эту 1руппу иногда называли «Любящими Бога» или «Ревнителями благочестия».

Целью этих ревнителей было сделать Московию полностью христианским государством, как в отношении ее административной политики, так и будничной жизни народа. По существу, эта программа была такой же, как и очерченная митрополитом Макарием и священником Сильвестром в конце 1540‑х и начале 1550‑х гг. Реализация этой программы была разрушена сначала жестокими крайностями царя Ивана Грозного, а затем бедствиями Смутного времени.

Эта программа была величественной по духу, но довольно аскетичной и суровой. Она основывалась на византийском монашеском идеале в его самой суровой форме – правилах Св. Саввы.[934]Она требовала строжайшей самодисциплины со стороны верующих. В своем рвении ревнители стремились донести как до духовенства, так и до их прихожан христианские идеалы нравственности. Они стремились восстановить красоту церковной службы, реформировать образ будничной жизни людей и сохранить чистоту православной веры в противовес латинской (римско‑католической и протестантской «ересям»).

В начале 1636г. Иван Неронов и ряд других священнослужителей из Нижнего Новгорода направили петицию патриарху Иоасафу I (преемнику Филарета), в которой они детально описали печальную картину падения церковной дисциплины и роста моральной распущенности как у духовенства, так и у мирян.[935]

Они отметили, что многие священники были пьяницами и пренебрегали своими обязанностями пастыря; что такие священники часто сокращали церковные службы, не пели молитвы перед обедней и пытались проводить саму обедню быстро, благодаря тому, что молитвы читались или пелись одновременно пятью или шестью пономарями или другими помощниками. В результате службы оказывались совершенно невразумительными, и прихожане, не будучи в состоянии следить за словами службы, вступали в разговоры друг с другом и создавали такую атмосферу, в которой священники не могли поддерживать порядок.

Из‑за недостатка руководства со стороны пастыря народ стал пренебрегать церковными службами, уделять слишком мало внимания молитве и не собирался порывать с традиционными развлечениями языческого происхождения, которые представляли скоморохи и хозяева дрессированных медведей. Ревнители порицали также пережитки таких языческих обрядов, которые наблюдал народ во время христианских праздников: поклонение березе в Семик (седьмой Четверг после Пасхи), костры на закате дня Св. Иоанна (24 июня) и так далее.[936]

Чтобы избавиться от этих зол, ревнители рекомендовали архиереям вести более тщательный надсмотр за приходскими священниками в каждой епархии, и чтобы пьяницы среди священников наказывались, и чтобы одновременно чтение и пение во время церковной службы было заменено правильным пением в один голос (единогласием). Они предлагали также для укрепления нравственности народа скоморошьи представления и языческие празднества запретить.

Патриарх согласился с сутью петиции Неронова и 14 августа 1636 г. выпустил послание к духовенству города и уезда Москвы, в котором он повторил большую часть претензий и советов ревнителей из Нижнего Новгорода. Что касается единогласия, Иоасаф похвалил его в принципе, но, будучи более реалистичным, чем Неронов, он посоветовал, чтобы один поющий голос вводился постепенно. Он позволил для начала использование одновременно двух голосов (и даже трех, если это неизбежно).[937]

Реформаторскую инициативу нижегородского духовенства, усиленную посланием патриарха, поддержала большая часть представителей духовенства еще и в таких городах, как Калуга, Псков, Вологда и Суздаль.[938]

В некоторых местностях высший слой паствы в духе религиозного возрождения поклялся поддерживать благоговейное отношение к церковным службам. В 1641 г. несколько крестьянок с севера Руси, вдохновленные своими молитвами к Богоматери, попытались убедить верующих не входить в церковь пьяными, стоять в церкви со страхом Господним и жить согласно церковным канонам – не курить табак, не богохульствовать, не работать по воскресеньям и праздникам. Инициаторы этого движения убедили прочих переписать их рекомендации и разослать их по другим городам.[939]

С другой стороны, настроенные менее идеалистически прихожане возражали против удлинения церковных служб, которое стало неизбежным, когда рекомендации ревнителей по восстановлению всех частей службы и одноголосого пения были введены в церковную практику. Правительственные чиновники, как и крестьяне терпеть не могли стоять в церкви по три или четыре часа подряд.[940]

Более того, довольно много людей в каждом приходе возмущались постоянными увещеваниями священников‑ревнителей, направленными против таких грехов, как прелюбодеяние. Аристократы и правительственные чиновники также возмущались, когда священник‑ревнитель ходатайствовал перед ними от имени крестьянина или горожанина, который находился в конфликте со своим хозяином.

Как дворянство, так и простые люди возмущались священной войне, которую церковь объявила скоморохам и народным увеселениям. В Нижнем Новгороде Неронов предпринял активные действия против скоморохов и хозяев ручных медведей. Во время святок (вероятно в 1635 г.), когда народные гуляния шли вовсю, Неронов со своими учениками останавливал веселые процессии, проповедовал против подобных языческих обычаев, а если это не имело действия, нападал на музыкантов и ломал их «орудия дьявола» – скрипки и другие музыкальные инструменты. Скоморохи давали сдачи, и ревнители часто возвращались домой в крови и с синяками, но с чувством выполненного долга. Однако музыканты пожаловались наместнику Нижнего Новгорода боярину Василию Шереметеву, который признал Неронова виновным в нарушении общественного порядка, приказал его публично высечь, а затем посадил в тюрьму. Толпы его прихожан навещали его ежедневно, смотрели на него, как на мученика, и жадно внимали его молитвам, пению и духовным наставлениям. Неронов провел в тюрьме сорок дней, а затем был освобожден по приказу из Москвы.[941]

Суровое наказание Неронова Шереметевым отчасти мотивировалось возмущением бояр по поводу вмешательства священников‑ревнителей от лица их прихожан всякий раз, когда кто‑то из последних жаловался на притеснения со стороны администрации или (в случае с крестьянами) со стороны помещиков.

Немногие священники на Руси в то время имели смелость открыто протестовать против злоупотреблений чиновников. Большинство священников либо не могло, либо не хотело выполнять свои обязанности пастыря столь же совестливо, как это делали ревнители. В результате многие люди стали искать более подходящих лидеров, которые бы руководили ими и помогали бы им избежать жизненных тягот и притеснений со стороны правительственных чиновников к бремени налогов и крепостничества.

Лидерство нового характера начал осуществлять монах Капитон, который около 1630 г. основал небольшую пустынь на севере Руси близ Тотьмы, откуда он позднее переехал в Данилов в северной части Ярославских земель. Там, вдобавок к мужской пустыни, он основал женскую обитель. Капитон был аскетом и мистиком, и у него бывали пророческие видения. Он открыто не отрицал существующей церкви, но считал соблюдение ее обрядов менее важным, чем духовную медитацию во имя спасения человека.

В 1639 г. местные власти донесли на Капитона патриарху, обвинив его в «неистовстве» и «плутнях». После расследования деятельности Капитона патриарх и царь приказали отправить в Ярославский монастырь для покаяния. Пустынь и женская обитель, которые он основал, были отданы под начало настоятеля соседнего монастыря.

Прежде, чем это произошло, Капитон бежал и скрылся в лесах; его последователи – монахи и монахини – рассеялись. Для того, чтобы его не схватили, Калигой и его последователи постоянно находились в движении. Из Ярославских земель они бежали в Костромскую и Владимирскую земли. Они образовали нечто вроде тайной странствующей религиозной общины, у которой искали руководства довольно многие неудовлетворенные люди.[942]

Раздраженные преследованиями, Капитон и его последователя (названные в его честь Капитанами) стали проповедовать политический и социальный анархизм. Они решили, что государство, как институт, является злом. Когда царь Алексей взошел на трон в 1645 г., отшельник Михаил из Суздальской земли, чьи взгляды были близки идеям Капитона, объявил, что Алексей – не царь, а «рог Антихриста».[943]

К тому времени Капитон основал свою тайную ставку в костромских лесах. 31 октября 1651 г. царь Алексей приказал, чтобы Капитон и его ближайшие последователи были пойманы и заключены в костромские монастыри. Но Капитанам еще раз удалось бежать.[944]

Патриарх Иоасаф I умер 28 ноября 1640 г. Он в душе поддерживал план ревнителей реформировать церковную жизнь, но пытался избежать решительных мер. После его смерти Стефан Вонифатьев и члены его возрожденческого кружка стали править московской церковной политикой на протяжении шестнадцати месяцев. Среда важных моментов этой политики в 1640‑х и начале 1650‑х гг. было редактирование и публикация церковных учебников и других религиозных книг, окончательное введение единогласия в церковных службах; меры против скоморохов, традиционных народных развлечений и пьянства; и стратегия борьбы против религиозного влияния иностранцев и западного образа жизни на русский народ.

27 марта 1642 г. был избран новый патриарх – архимандрит Симонова монастыря Иосиф. Ко времени его избрания Иосиф был старым и больным; силы его были на исходе. Он примыкал к ревнителям.

Накануне великого поста 1646 г. патриарх, под влиянием идей Неронова, выпустил послание к духовенству и ко всем верующим, где убеждал их быть благочестивыми в отношении религии и церковных служб и воздерживаться от пьянства.[945]

На следующий год собрание высшего духовенства объявила строгие правила для соблюдения воскресного дня: с субботней ночи до воскресного вечера все кабаки, лавки и учреждения должны оставаться закрытыми; не дозволялась никакая работа. Народ должен был проводить воскресение в религиозном настроении.[946]

Непросто было ввести это правило в реальную жизнь московитов. Приходилось повторять приказание по несколько раз.

Что касается единогласного пения, патриарх Иосиф, как и его предшественник, сомневался в возможности введения его в церковные службы с помощью решительных мер. В 1649 г. царь Алексей, следуя совету Стефана Вонифатьева, предложил этот вопрос для рассмотрения церковным Собором. Стефан предлагал немедленное введение единогласия во всех монастырях и церквах. Патриарх согласился рекомендовать это монастырям, но возражал против обязательного введения единогласия в приходских церквах. Большинство членов Собора проголосовало в соответствии с его рекомендацией. Лидеры ревнителей – Стефан Вонифатьев, Неронов (который вскоре был назначен архиереем собора Казанской Богоматери в Москве) и Никон (в то время выбранный митрополитом Новгородским) – отказались подписать решения Собора.[947]

Царь, возможно, по совету патриарха Иерусалимского Паисия, которому случилось оказаться в Москве в то время, посоветовался с патриархом Константинопольским Парфением II по вопросу о единогласии и по некоторым другим вопросам церковного ритуала. Парфений одобрил единогласное пение. В Москве было созвано новое заседание Собора, и на сей раз Собор повелел ввести единогласие в монастырях, а также и в приходских церквах. Никон предписал это сразу же для своей епархии. Но прошло много времени, прежде чем реформа распространилась на всю Россию.

Дух религиозного возрождения, проводимого кругом Вонифатьева, отразился также в серии канонизации русских святых (1649‑1652 гг.). Среди них была княгиня Анна, вдова князя Михаила Тверского, которого пытали и казнили монголы в 1319 г. Анна умерла в Кашине двадцатью годами позже и была похоронена там же. Согласно легенде, которая возникла в период Смутного времени, она спасла город Кашин от набега поляков своими молитвами с небес. Еще одним новым святым стал Савва (умер в 1406 г.), ученик Св. Сергия, основавший монастырь близ Звенигорода.

Еще более знаменательными были канонизации некоторых иерархов русской церкви XVI и начала XVII веков: митрополита Филиппа, задушенного по прикачу Ивана Грозного; патриарха Иова, свергнутого и заключенного в тюрьму Лжедмитрием I; патриарха Гермогена, заморенного голодом до смерти поляками с молчаливого согласия пропольского боярского правительства в 1612 г.

Все эти трое были замучены царями – подлинным царем Иваном Грозным; лжецарем; и пособниками царя‑избранника Владислава. Канонизируя их, ревнители хотели продемонстрировать русскому народу святость церкви и греховность тех светских правителей – царей и бояр – которые осмелились святотатственно покуситься на церковных иерархов и тем самым нарушили Божьи законы.

Этот вопрос был важным не только в силу исторического сознания ревнителей, но также из‑за их концепции христианского государства, в котором светские правители должны были помогать церкви, а не владычествовать над ней.

С этой точки зрения, ревнители возражали против тех пунктов в своде законов 1649 г., которые ставили духовенство под юрисдикцию светских судов и управление церковными землями – под правительственный контроль. Свод законов был одобрен Земским Собором и обнародован по приказу царя Алексея. Несмотря на тот факт, что некоторые из них подписали свод, ревнители считали царя и бояр, особенно председателя комиссии по составлению свода, боярина князя Никиту Ивановича Одоевского, ответственными за нарушение прав церкви.

Они хотели преподать царю и боярам урок хорошего поведения. Канонизация священников‑мучеников представлялась подходящим случаем для этого. Никон, который был архимандритом Новоспасского монастыря во время обнародования «Уложения», а вскоре был рукоположен в митрополиты Новгородские, особенно настойчиво стремился к тому, чтобы вложить в царское сознание должное почитание святости церкви.

В январе 1652 г. именно он сопровождал царя и патриарха во время торжественной службы по поводу эксгумации мощей Святого Саввы Звенигородского.[948]

Затем Никон был послан по совместному приказу патриарха и шаря в Соловецкий монастырь. Ему было доверено перевезти мощи митрополита Филиппа назад в Москву. По этому случаю царь Алексей написал трогательное письмо, адресованное Филиппу, как если бы он был жив.[949]

«Я умоляю тебя вернуться сюда [в Москву], чтобы отпустить грехи моего великого деда, царя Ивана, которые он совершил, не будучи в уме, в припадке гнева и ярости... Я склоняю перед тобой мое царское величие от имени моего великого деда, который грешил против тебя, в надежде, что ты простишь ему его проступок... Да, это я, царь Алексей, который жаждет увидеть тебя и простереться перед твоими святыми мощами.»

Никон уехал из Москвы в Соловки в сопровождении впечатляющей свиты церковных иерархов, бояр, придворных, офицеров и стрельцов. Во время этого путешествия 15 апреля 1652 г. умер больной патриарх Иосиф. Когда Никон вернулся в Москву с мощами Филиппа, он 9 июля сам руководил торжественными церемониями, посвященными возвращению мощей.

В тот же самый период (1648‑1652 гг.) ревнители предприняли решительную действия против скоморошьих представлений и всех народных увеселений, имевших языческую традицию. Царь поддерживал рекомендации церкви, выпуская для провинциальных воевод указы в том же духе.[950]

Эти указания приказывали им запрещать «дьявольские» песни" обряды и шествия, особенно по воскресеньям и праздникам, а также во время бракосочетаний, и отправлять своих доверенных лиц, чтобы те ломали и сжигали все скоморошьи музыкальные инструменты, такие, как домра, зурна, скрипки, дудки и гусли. И действительно, множество таких инструментов была уничтожено во многих местностях. Группы музыкантов и актеров были разогнаны, и древнерусскому музыкальному и драматическому искусству был нанесен непоправимый урон. После этого сохранились лишь вырождающиеся остатки этой культуры среди крестьянского населения, главным образом на севере Руси.

Царь Алексей подал пример скромного христианского свадебного празднества. Когда он женился на Марии Милославской в 1648 г., не было никаких увеселений старинного характера, и единственной музыкой были религиозное пение.[951]

Наряду с уничтожением остатков языческих обрядов, ревнители организовали систему мероприятий, направленных на искоренение пьянства. Духовенство, склонное к употреблению спиртного, приговаривалось к суровому наказанию. Пьянство среди мирян также должно было быть наказуемым, но эти меры не могли быть эффективными, поскольку тогда действовала система кабаков, введенная во времена царствования Ивана Грозного.

Кабаками управляли либо непосредственно государственная монополия, либо частные лица, имеющие определенные привилегии. Держатель кабака, будь он государственным служащим или откупщик, о6язан был собрать для государственной по крайней мере такое же количество денег, как и в предыдущем году, даже если бы ему пришлось платить из своего кармана, иначе ему предстояло понести наказание в виде сурового штрафа, телесного наказания иди тюремного заключения. При таких обстоятельствах держатели кабаков делали все возможное, чтобы продать покупателям как можно больше водки. Продавая водку в кредит, они назначали большие проценты.

Стефан Вонифатьев и Никон (тогда еще митрополит Новгородский) решили вырубить это зло под корень, изменив всю систему. Согласно их плану, кабаки должно было закрыть и заменить государственными лавками (одной в каждой местности). Спиртные напитки не должны были продаваться в разлив. Держатели лавок не должны быть наказуемы за какое‑либо понижение доходов. Новая система была введена как эксперимент в 1651 г. в Москве и Новгороде.[952]

Характерным для программы ревнителей было их противостояние наплыву иностранцев в Московию, а также распространение западного религиозного влияния и западного образа жизни. Еще в годы, предшествовавшие Смоленской войне, Неронов возмущался появлению толп западных офицеров и солдат, нанятых правительством для усиления московской армии.

Большинство из них, включая полковника Лесли, уехали после войны. Однако довольно много западных инженеров разного рода оставалось в Московии, где они работали в оружейных мастерских, в царском дворце (врачи и ювелиры) и в посольском приказе (переводчики). Западные купцы также были деятельны в России. Этим иностранцам разрешалось покупать дома в Москве и ее окрестностях, а также и в провинциальных городах. Римским католикам запрещалось строить церкви, но в пригородах Москвы была лютеранская и две кальвинистские церкви.

Западное влияние пустило корни при дворе царя Михаила после смерти патриарха Филарета. Преемники Филарета, патриархи Иоасаф и Иосиф, с подозрением относились к Западу, как и Фяларет, но они не обладали таким влиянием и престижем, как у него. Тем не менее, Иосифу удалось помешать браку царевны Ирины Михайловны с датским герцогом Вольдемаром, когда тот отказался принять православие.

Тогда в конце 1640‑х гг. особенно после того, как вспыхнула украинская война против поляков в 1648 г., напряженность и возможность войны с Польшей стали угрозой для московского правительства. В результате этого потребовалось принять меры по усилению московской армии, включая и необходимость снова нанимать западных офицеров, солдат и оружейных мастеров. Новый наплыв иностранцев сильно расстраивал антизападников в Московии, а ревнителей в особенности.

У московских купцов были свои особые причины для возражений против ведения западными людьми розничной торговли. Затем английская революция 1649г. обострила и придала дополнительную убедительность требованиям московских купцов изгнать английских розничных торговцев из Московии. Будучи монархистами, царь Алексей и его правительство были шокированы казнью Карла I и порвали дипломатические отношения с Англией.

В 1649 г. английским купцам было запрещено вести розничную торговлю в Московии. Официальная причина заключалась в том, что они продавали табак вопреки московским законам. Ревнители считали курение табака смертным грехом.[953]

Для того, чтобы понять причину негодования московитов по отношению к жившим в России иностранцам, следует сказать, что последние были небезупречны в их надменном отношении к коренному населению, которое они полностью презирали.

Когда полковник Александр Лесли возвратился в Московию и снова был нанят правительством в 1647 г., он получил земельный надел в районе Волги. Вскоре русские крестьяне на землях Лесли и русские слуги, работавшие у него по дому, стали жаловаться местным властям на жестокость их нового господина, и в особенности – его жены, так же как и на их оскорбительное отношение к православной религии.

В одной из жалоб утверждалось, что госпожа Лесли заставляла своих слуг есть собачье мясо, и это – во время Великого поста. Сообщалось также, что она швырнула икону в огонь, и что полковник и его гость лейтенант Томсон развлекались стрельбой по кресту на куполе местной церкви. Супруги Лесли были посажены в острог.[954]

Будучи серьезно озабочено этим и подобными происшествиями, правительство выпустило указ, подкрепляющий старое правило, игнорировавшееся на протяжении долгого времени, которое запрещало некрещеным (неправославным) иностранцам нанимать русских слуг. Русским, в свою очередь, запрещалось поступать на службу к некрещеным хозяевам. Более того, некрещеных иностранцев должны были лишать их земельных угодий.[955]

Эти приказы напугали немцев – так в Московии называли людей с Запада вообще. Они упрекали Стефана Вонифатьева за введение этих ограничений. Вскоре он стал человеком, которого более всего ненавидели иностранцы. Такое затруднительное положение иностранцев в Москве ярко описано шведским торговым агентом в Москве Родосом в его донесениях королеве Кристине в марте 1652 г.[956]

При этих обстоятельствах многие иностранцы оставили царскую службу. Большинство, однако, приняло неизбежное и согласилось принять новое крещение, стать греко‑православными, а со временем – полноправными московскими гражданами. Среди них было двое французских деловых людей – братья Жан и Шарль де Грон. Для того, чтобы упростить обращение западных людей, де Гроны посоветовали московским властям не требовать, по крайней мере, от обращаемых осуждения их старой веры. Родес назвал этих двух французов «вероломными интриганами».[957]

Хотя московские ревнители отстаивали жесткие меры против западных людей, живших в Москве, если те противились обращению в греко‑православную веру, отношение первых к русскому западу – Киеву ‑смягчилось в сравнении с тем, что было у патриарха Филарета.

Постепенно ревнители убедились в ценности киевской науки и образования для издания и публикации церковных книг, а также и для снабжения московских ученых лучшими

Дата добавления: 2014-01-04