III. Стилистическое использование слов иноязычного происхождения

Вопрос об иноязычном заимствовании связан с общей проблемой исторического формирования лексики современного русского литературного языка. В плане стилистическом представляет интерес выяснение условий и целесообразности использования иноязычных слов в различных стилях речи.

Принципиальное отношение к употреблению слов иноязычного происхождения находим у В.И. Ленина. В заметке «Об очистке русского языка» он писал: «Русский язык мы портим. Иностранные слова употребляем без надобности. Употребляем их неправильно. К чему говорить «дефекты», когда можно сказать недочеты или недостатки или пробелы? Не пора ли объявить войну употреблению иностранных слов без надобности?» Но это отнюдь не обозначает требования избегать иноязычных слов вообще. Еще Ф. Энгельс убедительно показал необходимость пополнения словарного состава одного языка словами из другого языка: «Ведь необходимые иностранные слова, в большинстве случаев представляющие общепринятые научно-технические термины, не были бы необходимыми, если бы они поддавались переводу. Значит, перевод только искажает смысл: вместо того, чтобы разъяснить, он вносит путаницу».

Применительно к русскому языку подобную мысль высказал В.Г. Белинский: «В русский язык по необходимости вошло множество иностранных слов, потому что в русскую жизнь вошло множество иностранных понятий и идей. Подобное явление не ново. Изобретать свои термины для выражения чужих понятий очень трудно, и вообще этот труд редко удается. Поэтому с новым понятием, которое один берет у другого, он берет и самое слово, выражающее это понятие». Он считал также, что «неудобно придуманное русское слово для выражения чуждого понятия не только не лучше, но решительно хуже иностранного слова». С другой стороны, Белинский считал, что «употреблять иностранное слово, когда есть равносильное ему русское слово, значит оскорблять и здравый смысл, и здравый вкус. Так, например, ничего не может быть нелепее и диче, как употребление слова утрировать вместо преувеличивать».

В «Кратком словаре иностранных слов», изданном в 1955 году, разъясняется значение новых на то время иноязычных заимствований (автобан, хайвэй, шоссе), используемых некоторыми автомобилистами. Те, кто побывал в Германии, говорят «автобан», что означает: «широкая магистраль для скоростного движения автомобилей». А люди, приехавшие из Америки, употребляют слово «хайвэй», имея в виду «скоростную автостраду с двусторонним движением, соединяющую города». Нетрудно догадаться, что русский водитель, не бывавший за границей, скажет просто: шоссе, бетонка, не задумываясь о том, что первое слово иноязычное, а второе – свое, родное. Впрочем, в упомянутом словаре вы не найдете шоссе, это существительное как бы уравнялось в правах с русским синонимом и употребляется без каких бы то ни было ограничений, хотя его «иностранный» облик очевиден, ведь оно не склоняется.

Нерусское слово шоссе прижилось у нас, потому что его значение точнее, чем у слова дорога. Мы называем шоссе дорогу с твердым покрытием. А.С. Пушкин, сетовавший на бездорожье, мечтал о том времени, когда в России появятся шоссе. Он иронически в романе «Евгений Онегин» заметил:

… (по расчисленью

Философических таблиц,

Лет чрез пятьсот) дороги верно

У нас изменятся безмерно:

Шоссе Россию здесь и тут,

Соединив, пересекут.

Итак, употребляя иноязычные слова в своей речи, следует помнить высказывание А.С. Пушкина, который считал, что «истинный вкус состоит … в чувстве соразмерности и сообразности». В стремлении использовать в своей речи иностранные слова важно соблюдать меру. Многие русские писатели и публицисты боролись за чистоту русского языка, против его засоренности иностранными словами, бездумного употребления модных иностранных слов. Преклонение перед всем иностранным, желание щегольнуть знанием «модных» нерусских слов всегда свидетельствовало о дурном вкусе или недалеком уме человека. Не случайно в русской классической литературе речь многих отрицательных персонажей отличает пристрастие к иностранным словам. Так, например, дамы города N “украшали» свою болтовню французскими словами: Юбка собирается вокруг, даже сзади немножко подкладывается ваты, чтобы была совершенная бельфам (т.е. прекрасная женщина); Скандальёзу наделал ужасного, вся деревня сбежалась, ребенки плачут; все кричат, никто ничего не понимает, ну просто оррёр, оррёр, оррёр! (ужас). Ведь это же «смесь нижегородского с французским», которую осмеивал ещё Чацкий. Такую речь на «французский манер» пародируют шуткой: Алёна лён прэдэ, Жак тэля пасэ, Пит сол трэ, а мы лэжэмо.

В наше время главное зло – это неоправданная замена понятных русских слов заимствованными, слишком наукообразными и порой не совсем ясными. Представьте такую картину. Вы школьники и вам предлагают написать в школьную газету заметку об успеваемости. Чтобы облегчить вам задачу, член редколлегии задает ряд вопросов, на которые нужно ответить:

– Какие оценки доминируют в классном журнале?

– Функционирует ли система дополнительных занятий с отстающими?

– Удается ли двоечникам реабилитировать себя в процессе фронтального опроса?

– Как эволюционирует борьба за успеваемость в классе?

Вряд ли такой «вопросник» вдохновил бы вас и вы потянулись к перу… Скорее всего вас бы напугали книжные иностранные слова, и вы не стали бы писать заметку, признав свою «серость». Ведь не каждый владеет столь богатым набором умных слов!

А вот другая зарисовка из школьной жизни. Учитель вызывает Петрова, но тот не готов отвечать и пытается найти себе оправдание:

– Я не выучил урока, но у меня есть алиби.

Все смеются, а учитель, в тон ему, интересуется:

– Что же тебя отвлекло на этот раз: флора или фауна? (Учитель уже привык, что Петров любит сочинять, как помогал родителям на ферме (в этом случае ему помешала фауна – животный мир) или в огороде – копал картошку (и тогда причиной всему флора – мир растений). Класс отвечает новым взрывом хохота.

И все же, осуждая неуместное и неправильное употребление заимствованных слов, давайте будем справедливы: выяснив, «что такое плохо», попробуем определить и «что такое хорошо». Ведь неслучайно в языке закрепились слова-иностранцы. Если бы они были нам совсем не нужны, язык сам бы отверг их, как сотни других случайных заимствований, которые мелькали на нашем горизонте и быстро исчезали. Во времена Петра I, когда приток иностранных слов в наш язык достиг крайнего предела, говорили не победа, а виктория, не удовольствие, а плезир, не путешествие, а вояж, не вежливость, а политес … такие слова не выдержали испытания временем. А слова из наших примеров, что были даны выше, удерживаются в языке. Значит, они нужны?

Вопрос этот не простой. Книжные заимствованные слова усвоены нашим языком потому, что они стали достоянием научного стиля, в котором вовсе не кажутся неуместными такие, например, глаголы как имитировать, функционировать, реабилитировать, или существительные флора, фауна, эволюция и подобные. Иные же заимствования употребляются как термины, например алиби – очень нужное слово в языке юриста. В любой науке можно найти иноязычные термины, без которых обойтись просто невозможно; у нас с вами это – суффикс, абзац, синоним, антоним, каламбур, диалектизм … Да мало ли их? Все дело в том, что, используя эти термины, мы не нарушаем стилистических норм научной речи.

В то же время в русском языке есть и множество таких заимствованных слов, которые используются в быту и без которых мы тоже не можем прожить. Как по-другому назвать кино, такси, одеколон, люстру; наконец, бифштекс, майонез, апельсин? Еще А.С. Пушкин когда-то предвидя упреки в увлечении иностранными словами, писал: Но панталоны, фрак, жилет, всех этих слов на русском нет… Впрочем, такие заимствования очень быстро врастают в язык, и мы настолько привыкаем к ним, что забываем об их нерусском происхождении. Кто теперь поверит, что когда-то были «иностранцами» такие, например, слова, как вишня, огурец, кукла, лента, или суп, котлета, чай, фартук, галстук, каблук, сапог?

В пушкинскую эпоху много спорили о возможности использовать заимствованные слова, и поэт не был в стороне от этой полемики. Его не могло не волновать то, что некоторые иностранные слова были запрещены цензурой, и он понимал, что гонения на них вызваны не их происхождением, а заложенным в них «крамольным» содержанием: ведь под запретом были, например, слова прогресс, революция, с ними в Россию проникали идеи французского просвещения, подрывавшие устои царского самодержавия.

Поэтому неудивительно, что против притока иностранных слов тогда выступали консерваторы. Первым среди них был адмирал А.С. Шишков, маститый литератор, член Российской императорской Академии, одно время он был даже министром просвещения. Это его упомянул А.С. Пушкин в «Евгении Онегине»: Шишков, прости… не знаю, как перевести …

Посылая издателю рукопись своей поэмы «Бахчисарайский фонтан», поэт шутя высказал опасение, не захочет ли Шишков заменить слово фонтан придуманным им неуклюжим синонимом – водомет. Действительно, адмирал упражнялся в словотворчестве, изобретая замены для заимствованных слов. Так, он предлагал говорить вместо аллеи – просад, вместо бильярд – шарокат, кий заменял шаротыком, а библиотеку предлагал называть книжницей. Для замены не понравившегося слова калоши он придумал другое – мокроступы. Рвение Шишкова избавить русский язык от заимствований раздражало молодежь, и он был зло осмеян в популярной тогда эпиграмме: Хорошилище грядет по гульбищу в мокроступах на позорище, что следовало понимать как «Франт идет по тротуару в галошах на спектакль (или в театр)».

Стремление оградить язык от всяческих заимствований и новых веяний называют пуризмом, а сторонники его – пуристами. В России пуристы, как правило, были люди консервативные, как и вдохновитель их Шишков (правда, он не признавал и слова пурист, предлагал вместо него свое – чистяк).

Конечно, и А.С. Пушкин (как и передовая русская интеллигенция, в первую очередь литературная молодежь) не разделял пуристических взглядов поборников царской цензуры и отстаивал право поэта употреблять те заимствованные слова, которые необходимы для точного выражения мысли. Поэт искусно вводил новые слова в текст «Евгения Онегина». Они понадобились для описания привычек и внешности героя, который в своей одежде был педант и то, что мы назвали франт. Вспомним строки: покамест в утреннем уборе, надев широкий боливар, Онегин едет на бульвар; Тупым кием вооруженный, он на бильярде в два шара играет с самого утра …

А как было обойтись без французских заимствований, описывая жизнь матушки Лариной, которая, покинув столицу, оказалась в своем поместье? Корсет, альбом, княжну Алину, стишков чувствительных тетрадь она забыла… И обновила наконец на вате шлафор и чапец…

А.С. Пушкин отдал дань употреблению заимствованной лексики, отразившей культурную жизнь тогдашней России и сферу духовных запросов передовой части общества. Его герой был глубокий эконом; Он знал немного по-латыни, чтоб эпиграфы разбирать. А вот о Ленском читаем: Садился он за клавикорды и брал на них одни аккорды. И как тут не вспомнить описание: Театр уж полон; ложи блещут: партер и кресла – все кишит…

Некоторые заимствования в пушкинскую эпоху только «стучались» в русский язык, и для поэта они были ещё настолько «иностранными», что он и не рисковал писать их по-русски. Но он уже не хотел от них отказываться при описании Онегина, который был как dandy лондонский одет, и при характеристике Татьяны, ставшей светской дамой:

Никто б не мог ее прекрасной

Назвать; но с головы до ног

Никто бы в ней найти не мог

Того, что модой самовластной

В высоком лондонском кругу

Зовется vulgar.

А.С. Пушкин был истинным патриотом, мысли о развитии, обогащении русского языка вдохновляли его в литературном труде. Он хотел повлиять на лингвистические вкусы соотечественников своим творчеством. С иронией отмечая привычку светских дам изливать чувства по-французски, поэт переводит письмо Татьяны, показывая современникам, как можно писать на чистом русском языке. И действительно, стиль А.С. Пушкина стал образцом русского литературного языка.

Номинативную и стилистическую функцию выполняет экзотическая лексика. Экзотизмы – это слова, пришедшие к нам из других языков, которые не приспособились к лексической системе русского языка и воспринимаются как иноязычные (например, лорд, полисмен). Двоякую функцию выполняют варваризмы, т.е. иностранные (непереведенные) слова, не фиксируемые толковыми словарями русского языка (например, тайм, лайф). С одной стороны, они вводятся в русский текст (в иноязычном написании) для передачи соответствующих понятий и создания местного колорита (например, в «Евгении Онегине»: «блистательная дама мне свой in quarto подает”; «он прерывает сей неприятный tete-a-tete». А также у Маяковского: На север с юга идут авеню, на запад с востока – стриты; Хочешь под землю – бери собвей, на небо – элевейтер»).

Другая функция варваризмов – служить средством сатиры для высмеивания людей, раболепствующих перед иностранщиной. Насыщенная варваризмами, такая речь называется макаронической (по названию итальянской комической поэмы «Maccaronea”, написанной в 1490 г.); чаще всего она принимает стихотворную форму (макаронические стихи). Такими стихами написана комическая поэма И.П. Мятлева «Сенсации и замечания г-жи Курдюковой» (1840):

Адью, адью, я удаляюсь (прощайте)

Люан де ву я буду жить, (вдали от вас)

Мэ сепандан я постараюсь (однако же)

Эн сувенир де ву хранить… (воспоминания о вас)

Макароническим стихом пользовались Демьян Бедный, В.В. Маяковский.

Дата добавления: 2014-01-04