Лекция 10. Юридическая психология в конце XIX и начале XX столетия в России

Чем же интересен этот период в истории юридической психологии. Конец XIX в. и начало XX в. связаны с интенсивным развитием психологии, психиатрии и в то же время активно начали развиваться юридические дисциплины, в первую очередь серьезное развитие получило уголовное право. Представляли эту науку такие прогрессивные ученые как И.М.Сеченов, В.М.Бехтерев, В.Л.Сербский, А.Ф.Кони и др.

Мы уже знаем, что в это время в область юридической психологии начинают активно внедряться социологи, вспомним Дюркгейма, Леви Брюля, Роберта Мертона.

Представители социологической школы использовали идеи утопического социализма, и решающее значение в объяснении причин преступности придавали социальным фактам. Для этого времени некоторые идеи социологической школы имели прогрессивные элементы.

Примерно в этот же период развернулась борьба между антропологической и социологической школами уголовного права. Вспомним, что родоначальником антропологической школы был Чезаре Ломброзо, который создал и обосновал теорию «врожденного преступника». Согласно его теории преступник в силу своих атавистических черт не может быть исправлен.

Психологи тоже активно обсуждают различные вопросы.

В 1898 году Ганс Гросс выпустил обстоятельную работу по судебной психологии, которая называлась «Руководство для судебных следователей, чинов жандармерии и полиции». «Руководство» Гросса было сразу переведено на многие европейские языки, в том числе и на русский. Гросс обобщил полицейский опыт собирания доказательств, описал быт и жаргон профессиональных преступников, применение в следственной деятельности последних научных открытий, а также привёл описание многих уголовных дел. Появляются работы Леонида Евстафьевича Владимирова, Григория Самуиловича Фельдштейна, Михаила Николаевича Гернета и некоторых других, в которых исследуется психология личности преступника

Значительное количество работ этого периода посвящено психологии свидетельских показаний.

Появление исследований в этой области, пожалуй, относится к первой половине XVIII в. Так еще Т. И. Посошков в «Книге о скудости и богатстве» сформулировал ряд положений, которые касались психологических приемов допроса свидетелей и практических рекомендаций относительно способов изобличения лжесвидетельства.

Повышенный интерес к данной проблеме возник в конце ХIХ – начале ХХ в. с появлением новой для того времени науки экспериментальной психологии.

Ученым, занимающимся исследованиями в области судопроизводства, представлялось, что знание психологии свидетеля позволит на научной основе выработать практические меры, направленные на усовершенствование деятельности суда.

Необходимо вспомнить работы И.Н.Холчева «Мечтательная ложь», Гр.Портуталова «О свидетельских показаниях. В 1904 году Евгений Михайлович Кулишер издал работу «Психология свидетельских показаний и судебное следствие». В том же году в Петербурге 0нисим Борисович Гольдовский выпустил свой труд «Психология свидетельских показаний».

Мы с Вами подробно остановимся на сообщение Юридическому Обществу при Императорском Казанском университете, которое сделали приват-доценты Казанского университета 30 марта 1903 года Александр Владимирович Завадский и А.И.Елистратов. Доклад назывался «К вопросу о достоверности свидетельских показаний».

Задачей этого доклада было ознакомить слушателей с опытами Штерна и Бине.

Авторы начинают свой доклад с утверждения, что все факты мы познаем или путем личного восприятия или из передачи нам другими о их чувственных восприятиях. Вера наша в показания других покоится на том суждении, что все люди приблизительно одинаково воспринимают и передают свои восприятия. Для того, что поверить факту, который передает нам свидетель мы должны ответить для себя на три вопроса: первый – способен ли он был к передаваемому восприятию (мог ли он это воспринять?); второй – способен ли он точно его передать и третий – хочет ли он его правильно передать. Отвечая для себя на эти вопросы мы должны исходить из того, что всякий говорит то, что считает правдой, если только у него нет причин не говорит ее, так как говорить правду легче, чем выдумывать ложь.

Затем в своем докладе они рассуждают о роли судьи в судебном процессе. Для полноты рассуждений они проводят ретроспективный анализ деятельности судей. Авторы предполагают, что на первых ступенях государственности не было такой сложной логической операции, как исторический метод доказывания. Только со значительным экономическим развитием и развитием индивидуальности в процесс проникает новая стадия и занимает принадлежащее ей по праву центральное в нем место. Роль судьи резко изменилась. Новое положение судьи облегчалось тем, что любой его шаг был закован в правовые грани. Деятельность судьи начинает строиться на основе римского права и следовательно пышно начала развиваться формальная теория доказательств. Суть ее в том, что опытное положение проверки доказательств облекается в форму легальных презумпций, причем не забывается и классовый момент. Например, если показания свидетелей противоречат друг другу, то судья должен верить более взрослому, чем молодому, благородному чем неблагородному, богатому чем бедному, мужчине чем женщине. К 1903 году времена формальной теории доказательств были уже давно ушедшими в вечность. Сейчас уже в ходе судебного процесса авторитет судьи непререкаем, в свидетелях уже не видят пособника той или другой стороны. Сейчас судья свободно оценивает доказательства, но свободно не означает, что по своему усмотрению, судья верит свидетелю не по своему доброму удовольствию, не потому, что ему так хочется, а потому, что он логически вынужден ему верить. Судья в своей работе пользуется индуктивными опытными положениями, куда входят и житейские обобщения, но, к сожалению, судья очень редко пользуется научными обобщениями. Винить судей не приходится, научная разработка не их дело, их дело быть знакомыми с ее выводами, но до сих пор этой разработки почти нет. Между тем из рядов уголовной школы, наиболее резко отразившей на себе влияние точных наук выставляются за последнее время обвинения в технической неподготовленности современного судьи к делу оценки доказательств. Первые удары нанесены в этом направлении житейской оценке детских показаний. Дети – голос невинности, трудно предположить, что ребенок защищает интересу одной из сторон судебного разбирательства, поэтому вроде бы он надежный свидетель. Но это мнение довольно жестко расшатали, когда психиатры доказали ту легкость, с какой дети поддаются самовнушению и внушению. Также научно было доказано, что опасно доверять показаниям душевнобольных. Несомненно, что момент недоверия к показанию свидетеля может покоиться не в одной только умышленной неправильной передаче воспринятого, но и в психологических особенностях восприятия и воспоминания. К сожалению, до сих пор научно эти вопросы почти не разработаны. Из юристов, только профессор Гросс попытался собрать и научно обработать довольно большой запас наблюдений и дал весьма ценный материал не только для практика-юриста, но и для психолога. Он особенно выдвигает момент восприятия и обращает особое внимание на то обстоятельство, что люди как общее правило передают воспринятое по его только общему смыслу, так как они воспринимают не факты, а картины, которые они себе составили о воспринятом происшествии, например воспринимается не само бранное слово, а его смысл, поэтому при допросе один свидетель говорит, что это бранное слово было «осел», другой «баранья голова», но они не скажут, что это бранное слово было «мошенник» или «жулик», т.к. в данном бранном слове порицались умственные способности. Составление же этой картины будет зависеть в значительной мере не от воспринятых фактов, а от субъективных моментов воспринимающего: это и умственное развитие, и характер, и настроение – все это окрасит известным образом составленную им картину. Помощи юристам следует ждать от психологов, среди которых к началу 20 века активно начинает развиваться применение точных экспериментальных исследований.

Затем в своем докладе Елистратов и Завадский непосредственно переходят к анализу опытов Штерна и Бине.

Хотя хронологически опыты Бине предшествовали экспериментальным исследованиям Вильяма Штерна авторы в интересах систематического изложения сначала остановились на опытах Штерна. Мы помним, что Штерн – это приват-доцент философии в Бреславльском университете. О своих опытах он сделал доклад берлинскому психологическому обществу в 1902 году. Цель его опытов заключалась в следующем – необходимо было проверить достоверность показаний нормального, непредубежденного лица в смысле соответствия этих показаний объективной действительности. Штерн устраивал для этой цели очную ставку между показаниями восприятия и воспоминания и самой действительностью. Для того, чтобы иметь возможность устроить такую очную ставку, он обращался к восприятиям и воспоминаниям о фактах, которые настолько закреплены в действительности, что могут быть вызваны в интересах сверки с ними показаний в любой момент по желанию исследователя. Оперируя первоначально только с одними зрительными восприятиями, он предлагал лицам, над которыми проводились опыты, картины, при этом именно такие, какие иначе, как только во время опыта, не могли попасться на глаза испытуемым. Для восприятия зрительных впечатлений картина показывалась испытуемым в течении строго 45 секунд. При этом до начала опыта испытуемым давалась инструкция, что они должны внимательно рассмотреть и после того дать подробный отчет о содержании картины, и сверх того, одним из условий было чтобы они ни с остальными испытуемыми и ни с кем другим не говорили о содержании картины после. Сразу же после рассмотрения картины, каждый испытуемый давал письменное показание о ее содержании. Таким образом, фиксировались результаты собственно восприятия. Вторичные показания брались через неделю. Проверка первоначальных и повторных показаний с действительным содержанием самой картины давала возможность экспериментатору более или менее точно выяснить ошибки и восприятия, и воспоминания, и таким образом наметить путь опытному исследованию вопросов о достоверности свидетельских показаний.

Завадский и Елистратов тоже повторили опыт Штерна и из трех картин, которыми пользовался Штерн выбрали рисунок, который назывался «Переезд художника». Картина показывалась также 45 секунд, но если у Штерна в опыте участвовало 30 человек, то у этих ученых испытуемых было лишь 15 человек.

Штерн попытался выразить количество ошибок в показаниях цифрами. Он выявил, что среди первоначальных показаний (по восприятию) ошибочных показаний оказалось 84%, а среди повторных (по воспоминанию) 99%. Авторы доклада же отнесли к безошибочным 1-2 показания по восприятию и не одного показания по воспоминанию.

Так как в опытах Штерна, в качестве испытуемых участвовали и женщины, то имеется возможность сравнить характер и степень ошибочности показаний по полу: женщины забывают меньше, но больше искажают, мужчины же наоборот больше забывают, но меньше искажают. Следовательно, забывчивость женщин относится к забывчивости мужчин как 2 к 3, а недостоверность их показаний, как 4 к 3.

Кроме обычных повторных показаний, Штерн по прошествии нескольких недель после восприятия, проделал над 17 мужчинами и 6 дамами особый опыт с присягой. Испытуемым было предложено дать письменное показание о картине, подчеркнуть в нем все то, в достоверности чего испытуемый субъективно мог бы поклясться, если бы как дело шло о судебном показании. Любопытен этот опыт если его рассматривать с точки зрения гендерных различий. У женщин субъективная уверенность проявляется гораздо шире, чем у мужчин: женщины подчеркивают 85% обозначений, мужчины только 71%. При этом, у женщин и в подтвержденной и в неподтвержденной присягою частях показаний число ошибок приблизительно равно. Мужчины более осторожны, они больше сомневаются.

Для того, чтобы разобраться в ошибках в показаниях, Штерн делает попытку их классификации по объективным логическим свойствам, деля их на пропуски, прибавления и изменения. При этом он делает оговорку, что пропуски, каких бы характерных частей картины они не касались, при подсчете ошибок не совсем уж принимались во внимание.

Прибавления часто смущают Штерна своим полным несоответствием действительности. Например, испытуемые после просмотра картины «Переезд художника» на которой вовсе не было собаки, писали, что на картине изображена собака, пудель, которая лает и прыгает.

Что касается изменений действительности, то здесь более всего поражает превращение предметов из одних в другие: например, у испытуемых из чучела птицы получался попугай, мяч превращался в заходящее солнце, семья зайцев в семью кошек (причем это в первоначальных показаниях), кошка в голубя, лошадь в осла, медвежья шкура в ползающего ребенка.

Также Штерн отмечал ошибки в количестве предметов. На этой же картине сзади воза прикреплены метла и горшок, у испытуемых они превращались в метла и щетки, а у одного испытуемого лошадь превратилась в две лошади.

Наконец очень многочисленны изменения в самом расположении предметов: перемещаются вещи, находящиеся в правой и левой руке художницы. Клетка, по показаниям собранным Штерном висит то справа, то слева от художницы, или предметы, находящиеся в разных местах объединялись в одно место. К такому же типу ошибок Штерн отнес показание, где чучело птицы и клетка превратились в клетку с попугаем.

Если рассматривать эти опыты, то одним из неблагоприятных условий для полноты и точности восприятия является отсутствие иных впечатлений, кроме оптических. Может также встать вопрос, не влияет ли на ошибочность восприятия и отсутствие движений, имеющего место в других фактах действительности. Здесь докладчики упоминают об опыте, произведенном Листом на Берлинском семинаре криминалистов 1901 года.

Два лица по заранее условленному плану разыграли на семинаре неожиданно для прочих сцену ссоры, причем они поднимали револьверы, целились друг в друга и спускали курок. Посетители семинара, опрошенные о происшествии дали целый ряд сбивчивых и даже в существенных пунктах ошибочных показаний.

Другой неблагоприятный момент – отсутствие заинтересованности испытуемых к точному и полному восприятию и запоминанию, что является характерным для опыта.

К выгодным сторонам опыта можно отнести условия правильного восприятия. При опытном восприятии, в виду предварительного указания, что о показанном предмете придется дать отчет достигается максимальное внимание. Испытуемым на время восприятия обеспечивается неизменное спокойствие и известная степень удобства, которая требуется для подробного рассмотрения предмета. Исключается влияние аффекта. Впечатление фиксируется немедленно после восприятия первоначальным показанием и при всем том, испытуемые почти сплошь состоят из образованных людей, в возрасте весьма благоприятном для правильного восприятия.

Переходя к объективным причинам ошибочности восприятия, помимо плохой наблюдательности и недостаточной внимательности следует указать на психологический момент ожидания или предвосхищения образа. По обычной ассоциации людей кто-нибудь управляет запряженной в экипаж лошадью, – и хотя испытуемый ничуть не воспринял соответствующего действия, однако он уверенно вкладывает вожжи в руки художника или его спутницы.

Далее, что касается субъективных условий ошибочности воспоминаний, то из них Штерн придает особенное значение наблюдающемуся в психике стремлению к пояснению и усилению впечатлений. Штерн исходит из той мысли, что большинство людей и причем значительное в области зрительных впечатлений неспособны к настоящей визуализации, т. е. к воспроизведению форм и красок, света и тени; при воспоминании они руководствуются лишь более или менее скудными суррогатами воспринятого образа, – обрывками оптических и иных впечатлений, словами и абстрактными суждениями. При сравнении следующих одно за другим описаний одной и той же картины поражает взаимное сходство этих описаний по конструкциям фраз, по бросающимся в глаза выражениям: очевидно, при повторных показаниях испытуемый в известной степени вспоминает не содержание самого восприятия, а слова показаний, и связанные с ними обрывки зрительных и иных впечатлений.

Такое же значение, как и слова, при воспоминании имеют и абстрактные суждения. Удерживается в памяти сказуемое: человек, идущий впереди воза что-то несет в руках, – что именно, восполняется уже по обычной ассоциации идей. Если это художник, то в его руки вставляется и кисть, и ящик с красками и альбом.

Цвет предмета также усиливает впечатление.

Отдельно от указанных объективных и субъективных причин авторы отмечают влияние на ошибочность показаний внушения, которое может проявляется и объективной причиной ошибочности показаний и причиной субъективной, когда она действует в форме самовнушения. Этот вывод докладчики делают опираясь на опыты Бине.

Еще за год до Штерна известный французский ученый Бине, который был директором лаборатории физиологической психологии в Сорбонне, подошел к свидетельским показаниям со стороны зависимости содержания ответа от формы предлагаемого вопроса. Бине коснулся вопроса о свидетельских показаниях в принципе случайно, разрабатывая другой специальный вопрос, а именно вопрос о внушаемости. Для этих целей он произвел длинный ряд разнообразных опытов, преимущественно на учениках городских начальных Парижских школ. Многие из этих опытов, а также выводы Бине являются чрезвычайно ценными для юриста, изучающего достоверность свидетельских показаний.

Первая часть опытов Бине состояла в изучении влияния на лицо, получающее какое0либо восприятие, имеющейся у этого лица руководящей идеи. Эта идея при опыте воспринимается лицом без какого бы то ни было воздействия на ней личности экспериментатора, а появляется у него как логический результат совершаемой им работы. Речь идет здесь о самовнушении. Вот один из наиболее доказательных и блестящих по простоте и остроумию опытов Бине. Он показывает мальчику по одной одну за другой черные линии на белом фоне. Линии эти параллельны, но начинаются не на одинаковом расстоянии от края бумаги, на которой они начерчены. Мальчик на разграфленном клеточками листке бумаги должен отмечать точную длину этих линий. Для облегчения работы мальчика и для большего успеха опыта за начало линий принимается левый край листа бумаги и вся работа испытуемого сводится к постановке точки, отмечающей длину показанной линии. Линии показываются в таком порядке, первая в 12 мм, вторая в 24, третья в 36, четвертая в 48 и пятая в 60 мм. Таким образом, вторая больше первой вдвое, третья втрое, четвертая в четыре, ну и пятая в пять раз. Увеличение линий достаточно велико и замечается всеми. Таким образом, у испытуемого возникает мысль, что ему показывают все большие и большие линии, поэтому каждую новую линию он встречает с невольным ожиданием найти в ней большую, чем предыдущую. Между тем, начиная с шестой линии, Бине начинает показывать еще целый ряд линий (31 линию), но все эти линии совершенно равны пятой, т.е. они все равны 6 см. Для того, чтобы правильно определить длину этих линий, ребенку приходилось перебороть ожидание видеть линии все увеличивающиеся и увеличивающиеся, и следовательно надо было ждать многочисленных ошибок в определении длины воспринимаемых линий, начиная с шестой. Результаты опытов над 42 учениками начальной школы в возрасте от 7 до 14 лет превзошли ожидания экспериментатора. Среди испытуемых оказалось 8 лиц, которые упорно, как автоматы всякую новую линию помечали как большую, чем предыдущая. Шестеро остановились в увеличении линии не ранее, как на 20 линии и только 11 спохватились ранее десятой. При этом, если испытуемый прерывал увеличение линий и отмечал наконец какую-нибудь линию более правильно не как большую предыдущей, а как меньшую, иногда близко подходя к настоящей ее величине, то это совсем не значило еще, что он освобождался от руководящей идеи: иногда сразу после поправки опять начиналось увеличение линий. Всего один ученик мог быть признанным не поддающимся внушению.

Опыт этот чрезвычайно любопытен, так как в самой простой форме дает нам наглядное доказательство, как сильно отражается на нашем восприятии мысль, с которой мы к нему приступаем. Аналогичные опыты были проделаны над восприятием различных тяжестей. Результат был таким же.

Следующий опыт Бине был еще более интересным. Заключался он в следующем. Испытуемым предлагалось 12 секунд рассматривать картон 22 см в длину и 15 в высоту. На этот картон было наклеено 6 предметов: в левом углу сверху марка в один су, под ним этикетка из магазина, под ней, но правее пуговица, справа от этикетки портрет какого-то господина, еще правее и выше марка в 2 сантима, а в правом углу внизу вырезанная из газеты гравюра, изображавшая почтальонов-стачечников перед открытыми воротами. Бине предупреждал ребенка о необходимости внимательно использовать очень короткий предоставленный ему промежуток времени. Затем картон убирали и Бине обращался к испытуемому с просьбой перечислить виденные им предметы. Из 24 испытуемых 10 забыли про почтовую марку, 9 про этикетку, трое про су, двое забыли о портрете, и ни один не забыл о гравюре. Далеко не одинаковое забывание отдельных предметов Бине остроумно объясняет тем, что гравюра и портрет показались ученикам наиболее интересными по сравнению с прочими весьма обыденными предметами.

За перечислением предметов испытуемому предлагался устно целый ряд вопросов (всего 41) о подробностях виденных предметов, причем напоминалось о существовании пропущенных предметов. Вот например какие были вопросы: как прикреплена пуговица к картону? Марка новая или уже бывшая в употреблении? Какова форма портрета? Виден ли господин во весь рост? Какого цвета его пиджак?

Ошибочных ответов оказалось довольно много и они были довольно разнообразными.

Бине отказался от классификации этих ошибок и ограничился делением на ошибки логические и на ошибки воображения.

Зато для юристов из подробностей этих опытов вытекают весьма интересные положения: во-первых, из того, что ребенок описывает что-либо очень ясно и точно еще далеко не следует, что он описывает верно; во-вторых, люди обладают свойством, воспринимая совершенно точно какую-нибудь сторону предмета, например сюжет гравюры, а ее цвет воспринимает совершенно неверно. Отсюда практический вывод – не верить еще свидетелю во всех подробностях его показаний о предмете, если даже его часть была безусловно правильной. Замечания эти Бине высказывает только попутно, подчеркивая, что вопрос о показаниях свидетелей настолько нов, что здесь могут иметь место самые неожиданные выводы, и высказывал уверенность, что когда-нибудь возникнет практическая наука о свидетельских показаниях.

Затем Бине переходит к дальнейшему развитию своего опыта.

Он повторил этот опыт уже на других учениках, но после просмотра картона, он потребовал от испытуемых письменных показании, состоящих не в ответах на предложенный вопрос, а в свободном изложении того, что они видели. И получил весьма поучительные результаты.

Бине писал, что если мы хотим получить от ребенка максимум истины, то не нужно ему ставить никаких вопросов, избегать даже таких, которые свободны от всякого внушения. Причину этого Бине усматривает в том, что предлагая вопросы мы напрягаем память испытуемого и влияем на его воспоминания и уже самим фактом предлагания вопросов мы невольно внушаем ошибки ребенку. Бине было интересно проверить это наблюдение. И он решил вопросы умышленно облечь в такую форму, которая бы заставила испытуемого делать ошибки и притом в желательном для ученого направлении.

Бине придумал различные формы в выражении вопросов и составил три вопросника по поводу показанного картона. Давайте рассмотрим вопросы, которые были составлены для портрета. В первом вопроснике были такие вопросы: Видны или нет ноги господина, изображенного на портере? В шляпе он или нет? Держит ли он какой-нибудь предмет в правой руке?

Во втором вопроснике вопросы были построены следующим образом: Не положил ли одну ногу на другую господин, изображенный на портрете? Не надета ли на его голову шляпа, нарисуйте ее? Нет ли у него какого-либо предмета в правой руке?

И в третьем вопроснике вопросы звучали следующим образом: правую ногу на левую или левую на правую заложил господин на портрете? Нарисуйте, какой формы у него на голове шляпа? Что он держит в правой руке

Первый вопросник ничего не предрешает, здесь речь идет только о напряжении памяти: необходимо припомнить известную подробность о предмете и только. Второй предназначен для полувнушения, для внушения очень умеренного, спрашивая, не в шляпе ли господин, мы положительно этим ничего не утверждаем, но считаем это вполне вероятным.

При третьем, мы встречаемся уже с сильным внушением. Спрашивающий категорически утверждает существование известной подробности и требует еще больших, шляпа уже признана, надо только определить ее форму

Результаты опыта на 27 учениках народной школы превзошли ожидания: пять человек, допрошенные по первому вопроснику дали в среднем 3 ошибочных и 8 верных ответов; 11 человек по второму в среднем ошиблись 4 раза и верных ответов было 8, а те испытуемые которые тестировались по третьему вопроснику в 7 случаях дали ошибочные ответы и только в пяти верные.

Излагая опыты Штерна и Бине докладчики хотели дать возможность воочию убедиться в ошибочности и разноречивости показаний свидетелей, нисколько не зависящих от того, что свидетель пристрастен к той или другой стороне.

Для того, чтобы дать первоначальное понятие о характере и пределах несоответствия показаний с действительностью они предварительно представлили собранию сводку отклонений восприятия и воспоминания

.

Развитие наук, в том числе наук о социальных общественных явлениях, порождает стремление разобраться в причинах преступности, дать научное обоснование деятельности социальных институтов, занимающихся ее предупреждением. Таким образом, уже в XIX веке начинает складываться новый подход к решению данной проблемы, основной сутью которого является стремление вскрыть причины преступного поведения и на их основе составить программу практической деятельности по борьбе с преступлениями и преступностью.

В середине XIX века Чезаре Ломброзо один из первых попытался научно объяснить природу преступного поведения с позиции антропологии. Теория Ломброзо находит последователей до настоящего времени. Отголоски ее можно найти и в современных теориях, таких, как теория хромосомных аномалий Клайнфельтера, во фрейдистских и неофрейдистских учениях о врожденной агрессии и разрушительных влечениях, генной инженерии.

Очевидно, если до конца следовать логике антропологической теории Ч.Ломброзо, то борьба с преступностью должна осуществляться путем физического уничтожения либо пожизненной изоляции "врожденных" преступников. Биологизаторский подход в объяснении природы преступного поведения был подвергнут серьезной, справедливой критике уже со стороны буржуазных социологов, современников Ломброзо, когда преступность начала изучаться как социальное явление.

Конец XIX — начало XX века характеризуется социологизацией криминологического знания, когда причины преступности как социального явления начали изучать буржуазные социологи Ж.Кетле, Э.Дюркгейм, П.Дюпати, М.Вебер, Л.Леви-Брюль и другие, которые, применив метод социальной статистики, преодолели антропологический подход в объяснении природы преступного поведения, показав зависимость отклоняющегося поведения от социальных условий существования общества. Эти работы были безусловно прогрессивным явлением своего времени.

Солидный статистический анализ различных аномальных проявлений (преступности, самоубийств, проституции), проведенный, в частности, Жаном Кегле, Эмилем Дюркгеймом за определенный исторический отрезок времени, показал, что число аномалий в поведении людей всякий раз неизбежно возрастало в период войн, экономических кризисов, социальных потрясений, что убедительно опровергало теорию "врожденного" преступника, указывая на социальные корни этого явления.

Эти факты нашли свое отражение, в частности, в ряде социально-психологических теорий преступности американских социальных психологов этого периода — Р.Мертона, Э.Сатерленда, Д.Матса, Т.Сайкса, Э.Глюка и др. В работах этих авторов представлены многообразные подходы к объяснению природы делинквентного поведения за счет различных социально-психологических механизмов и феноменов, регулирующих взаимодействие и поведение людей в группе. Характерная черта различных буржуазных социально-психологических теорий преступности — отсутствие единой методологической платформы, игнорирование социально-экономической детерминированности преступности и других негативных социальных явлений.

Отличительная особенность современного криминологического знания — это системный подход к рассмотрению и изучению причин и факторов отклоняющегося поведения, разработка проблемы одновременно представителями различных отраслей науки: юристами, социологами, психологами, медиками.

Это позволяет, в свою очередь, комплексно подходить к практике предупреждения преступлений. Немалую роль при этом играет психолого-педагогическое оснащение тех социальных институтов, которые на практике осуществляют правоохранительную, превентивную, пенитенциарную деятельность.

Современные биологизаторские криминологические теории далеко не так наивно, как Ломброзо, объясняют природу преступного поведения. Они строят свои аргументы на достижениях современных наук, генетики, психологии, психоанализа. Так, в частности, одной из сенсаций 70-х годов было открытие так называемого синдрома Клайнфельтера: хромосомные нарушения типа 74ХУУ при нормальном наборе хромосом у мужчин 46ХУ среди преступников встречаются в 36 раз чаще.

Была проведена также проверка гипотезы, согласно которой хромосомные аномалии чаще встречаются не вообще у всех преступников, а прежде всего среди лиц высокого роста. Американский национальный центр психического здоровья в 1970 году опубликовал доклад, включающий обзор 45 исследований относительно предполагаемой связи хромосомных аномалий с преступностью. Всего было исследовано 5342 преступника, при этом специально была подобрана группа лиц высокого роста, что якобы чаще всего связано с агрессивным поведением при хромосомных нарушениях. Среди этих лиц лишь у 2% были обнаружены -хромосомные нарушения, среди преступников любого роста — 0,7%, среди контрольной группы законопослушных граждан, которая составляла 327 человек, — 0,1% ¹⁰.

По существу, это исследование установило некоторую минимальную связь хромосомных аномалий не столько с преступностью, сколько с душевными заболеваниями.

На международной конференции во Франции в 1972 году исследователи разных стран высказали единодушное мнение, что зависимость между генными нарушениями и преступностью не подтверждается статистически.

Таким образом, теория хромосомных аномалий, как и когда-то антропологическая теория преступности, при более тщательном изучении не нашла своего подтверждения и была подвергнута серьезной обоснованной критике.

Особое внимание последователи биологизаторского подхода, и в частности представители фрейдистской и неофрейдистской школы, уделяют объяснению природы такого свойства, как агрессивность, которая якобы служит первопричиной насильственных преступлений. Агрессия — поведение, целью которого является нанесение вреда некоторому объекту или человеку. Она возникает, по мнению фрейдистов и неофрейдистов, в результате того, что по различным причинам не получают реализацию отдельные неосознаваемые врожденные влечения, что и вызывает в жизни агрессивную энергию, энергию разрушения. В качестве таких неосознаваемых врожденных влечений Э.Фрейд рассматривал либидо, А.Адлер — стремление к власти, к превосходству над другими, Э.Фром — влечение к разрушению.

Очевидно, что при таком объяснении агрессивность неизбежно должна возникнуть у любого человека с изначальными врожденными, сильно выраженными неосознаваемыми влечениями, которые далеко не всегда способны реализоваться в жизни и потому находят свой выход в деструктивном, разрушительном поведении.

Однако последующие исследователи агрессивности и ее природы как за рубежом, так и у нас в стране (А-Бандуры, Д.Бергковец, А.Басс, Э.Квятковская-Тохович, С.Н.Ениколопов и др.) существенно изменили точку зрения на природу агрессии и на ее выражение.

Все большая роль в природе агрессии отводится социальным прижизненно действующим факторам. Так, А.Бандуры считает, что агрессия — результат искаженного процесса социализации, в частности результат злоупотребления родителей наказаниями, жестоким отношением к детям. А.Берговец указывает, что между объективной ситуацией и агрессивным поведением человека всегда выступают две опосредующие причины: готовность к агрессии (злость) и интерпретация, толкование для себя данной ситуации.

Индивидуальные психосоматические и половозрастные особенности, связанные с ними отклонения (отставание в умственном развитии, нервно-психические и соматические патологии, кризисные возрастные периоды развития и т.д.) рассматриваются как психобиологические предпосылки асоциального поведения, которые способны затруднять социальную адаптацию индивида, отнюдь не являясь при этом фатальной предопределяющей причиной преступного поведения.

В настоящее время в буржуазной криминологии наибольший удельный вес занимают социально-психологические теории преступности, объясняющие социально-психологические механизмы усвоения так называемой делинквентной морали, механизма нейтрализации морального контроля, защитные механизмы. В этом направлении в социальной психологии США существует целый ряд довольно оригинальных попыток объяснить способы формирования делинквентной субкультуры у несовершеннолетних.

Сюда можно отнести теорию "социальной аномалии" РМертона, которая построена на гипотезе об отмирании, отпадении норм морали при делинквентном поведении (социология преступности); теорию "нейтрализации" ДМатса, Т.Сайкса, считающих, что преступник в целом разделяет общепринятые нормы морали, но оправдывает свое преступное поведение.

Дата добавления: 2014-01-04