В научной литературе. Оценка первых славянских переводов Кирилла и Мефодия

VI) Осмысление переводческой деятельности Кирилла и Мефодия

Если обратиться к попыткам осмысления самих механизмов или процедуры перевода, то здесь в литературе вопроса мы практически ничего, кроме оценочных суждений, не обнаруживаем.

Качество переводов славянских первоучителей было достаточно высоким. Это выражает себя в том, что иногда вместо термина "переводческая техника", введенного немецкой Филологической школой конца прошлого и начала нашего веков, применяют термин "переводческое искусство".

Поскольку известно, что при переводе могут нарушаться нормы переводящего языка, признание высокого качества первых славянских переводов является логически необходимым.

Встречаются и негативные оценки. В хронологическом плане эти оценки предшествуют позитивным: отрицательное суждение о качестве переводов Кирилла и Мефодия было свойственно Б.Копитару и Ф.Миклошичу, с которыми длительно полемизировал И.В.Ягич. А.Брюкнер писал о переводах Константина: "его язык кажется нам бесцветным, он производит впечатление выученного, а не родного". Из русских ученых подобной точки зрения придерживался Н.К.Грунский: "Сличение древних церковно-славянских переводов с греческими оригиналами показывает их полную зависимость от этих последних, рабскую во многих случаях подражательность".

Общий обзор мнений о качестве первых славянских переводов противоречив. Если обратиться к истокам возникновения противоречащих друг другу оценок, то легко заметить, что все они возникли на основе сравнения славянских переводов с некоторыми другими. На самом деле: суждение о высоком качестве работы Кирилла и Мефодия возникло в результате изучения готской Библии. Поскольку переводческая техника Вульфилы действительно ниже таковой славянских первоучителей, легко было сделать вывод о больших достоинствах Библии славянской. С другой стороны, если исследовать переводческую технику Иеронима, Лютера или новейших переводов, то она по крайней вере равна принципам работы солуньских братьев или, может быть, их превосходит. Отсюда сдержанность в оценках первых славянских переводов и негативное к ним отношение.

Критерий сравнения остается в силе и тогда, когда исследователи сопоставляют славянские переводы кирилло-мефодиевской эпохи между собой. Например, К.Мирчев, как и многие другие авторы, все без исключения

переводы этой эпохи считает высококачественными; К.Горалек, высокую переводческую технику обнаруживает лишь в текстах.

Наблюдающуюся разноголосицу нельзя преодолеть, потому что она возникла в результате сравнений и, следовательно, суждения меняются в зависимости от того, что принято за эталон. Таким образом, оценочные суждения о качестве переводческой техники, имеющиеся в литературе, относительны и по этой причине ненадежны.

Таким образом, можно сделать вывод, что оценить переводческую деятельность Кирилла и Мефодия достаточно сложно. Существуют различные и противоречивые мнения на этот счет, которые в той или иной мере оправдывают себя.

Московский период.

В XIV-XVII вв., в московский период, по­степенно начинает ощущаться сдвиг в восприятии текста как связу­ющего звена между человеком и Творцом. На смену теории послов­ного перевода приходит грамматическая теория. И если раньше акцент приходился на идеальные связи плана выражения и плана содержания, то теперь он переносится на структурное своеобразие языка оригинала.

Поначалу перемены едва заметны. Переводов по-прежнему мно­го, и среди них, как и раньше, преобладает христианская литерату­ра. Важным событием явился, например, перевод в XIV в. сочине­ний Псевдо-Дионисия Ареопагита, а также перевод поэмы «Диоптра» Филиппа Монотропа (Пустынника), где при пословной основе была предпринята попытка частичного сохранения ритма подлинника. Однако и в усвоении христианского текстового наследия появляют­ся новации. К ним можно отнести первый полный перевод Библии с латыни (а не с греческого!) на старославянский. Его выполнил в XV в. с латинской Вульгаты новгородский толмач Дмитрий Герасимов, ко­торый служил при Новгородском архиепископе Геннадии.

Вместе с тем к XV в. уже отчетлива тенденция к нарастанию свет­ских компонентов в культуре. Наиболее популярные сочинения свет­ского характера не только тиражируются в новых списках; делаются и новые переводы. Так, старый перевод «Александрии» вытесняется в XV в. новым, сербским. Все больше становится переводов разно­образных книг светского содержания — по географии, алхимии; по­пулярны переложения рыцарских романов.

Однако в наибольшей мере перемены дают о себе знать в следую­щем, XVI в. Именно в это время происходит утверждение граммати­ческой концепции перевода, и связано оно с деятельностью Макси­ма Грека, ученого монаха, который прибыл в Москву из Греции, с Афона, в 1518 г. по приглашению Василия III и стал крупнейшим деятелем книжного просвещения на Руси.

Максим Грек мыслил себя просветителем, толкователем и ком­ментатором. Видимо, именно эти его убеждения послужили основой для той школы перевода, которую он основал в Москве и в которой культивировалось тщательное, всестороннее изучение подлинника. Уже в первом переводе Максима Грека — «Толковой псалтыри», ко­торый, как и большинство последующих, он выполнил с греческого языка, наметились те принципы, которые Максим Грек и впослед­ствии всячески пропагандировал. Он считал, что переводчик должен обладать высокой образованностью, досконально знать грамматику и риторику, уметь анализировать подлинник и, следуя пословному принципу, учитывать при выборе слова в некоторых случаях кон­кретный контекст и общий стиль произведения.

В школе Максима Грека практиковался также и устно-письменный способ перевода, с которым мы сталкивались уже ранее в некоторых древних восточ­ных культурах: Максим устно переводил с греческого письменного оригинала на латынь, а его помощники переводили этот вариант «с голоса» на церковно-славянский, диктуя окончательный вариант писцам. Этот окончательный вариант тут же подвергался обсужде­нию и правке.

Известна борьба Максима Грека за употребление тех или иных конкретных грамматических форм — фактически он предлагал обо­гатить пословный принцип установлением закономерных граммати­ческих соответствий. Такой подход прослеживается в переведенном им совместно с Нилом Курлятевым с латыни известном произведе­нии итальянского гуманиста Энея Сильвия «Взятие Константинопо­ля турками». И собственное, и переводческое творчество Максима Грека обладало воистину энциклопедическим размахом⁴³. Его перу принадлежали переводы произведений Григория Богослова, Васи­лия Великого, Иоанна Златоуста, Иосифа Флавия и многих других. И выбор книг для перевода, и собственное творчество Максима свидетельствовали о его горячей заинтересованности в насущных воп­росах русской жизни, стремлении участвовать в их обсуждении. Его серьезное отношение к качеству переводов не случайно: в деле куль­турного просвещения Руси роль перевода представлялась ему нео­бычайно важной. Из его сочинений и переводов русские люди чер­пали сведения об античных авторах, о выдающихся представителях итальянского Возрождения, об открытии Америки и т. п. Именно про­светительская активность, сопровождавшаяся пламенной публицис­тичностью, эмоциональностью, привела Максима Грека к печально­му концу: на церковных соборах 1525 и 1531 гт. он был осужден как еретик и заточен сначала в Иосифо-Волоколамский, а затем в Твер­ской Отроч монастырь. Ученики и последователи Максима Грека: Нил Курлятев, Дмитрий Герасимов, Власий, старец Сипуан, князь А. М. Курбский — продолжили его дело. Кстати, Нил Курлятев од­ним из первых стал отмечать важность хорошего знания русского языка для переводчика.

Диапазон языков, с которых выполняются переводы, в XVI в. на­чинает расширяться. Появляются переводы с польского, немецкого, латинского языков. Это в основном сочинения светского характера: по географии (например, сочинение Максимилиана Трансильвана, где, в частности, рассказывается о плавании Магеллана, — с латы­ни), по истории («Всемирная хроника» Мартина Вельского — с поль­ского).

ЛЕКЦИЯ 3

ПЛАН

1. Перевод 17 в.

2. Светская лит-ра в17 в.

3. 4 группы переводчиков в 17 в.

4. Деятельность Епифяния Славинецкого и Симеона Полоцкого

АЛЕКСЕЕВА (СТР. 80-87)

В XVII в. светская литература по количеству переводимых про­изведений начинает конкурировать с христианской. Публикуются первые переводы с французского. Тематическая палитра чрезвы­чайно широка: география, история, экономика, военное дело, ариф­метика, геометрия, медицина, анатомия, астрология, риторика... Заявляет о себе и бытовая литература — спросом пользуются кни­ги об охоте, о лошадях, поваренные книги. Наконец, популярность приобретает и беллетристика. Однако по количеству наименова­ний религиозно-нравоучительная литература пока превосходит остальные жанры.

Стихийно происходит дифференциация языка перевода. Лите­ратура всех жанров переводится на церковно-славянский язык с примесью русизмов. Беллетристику же, наоборот, переводят на русский язык с примесью церковнославянизмов. В ходу разнооб­разные словари: латинско-греко-славянский, русско-латинско-шведский и др.

Исследуя литературу Московской Руси, А. И. Соболевский выде­ляет четыре группы переводчиков, занимавшихся переводческой де­ятельностью в XVII в.⁴⁴:

1) «приказные переводчики»;

2) переводчики-монахи: Епифаний Славинецкий, Арсений Грек, Дионисий Грек;

3) случайные, разовые переводчики;

4) переводчики «по желанию», в основном приближенные царя: Андрей Матвеев, Богданов, князь Кропоткин.

Самую любопытную группу, пожалуй, составляли «приказные», т. е. переводчики московского Посольского приказа. Среди них пре­обладали выходцы из южной и западной Руси — они хорошо знали латынь и греческий и плохо знали русский язык. Помимо них, среди «приказных» было много поляков, немцев, голландцев и других ино­странцев, которые русского почти не знали, да вдобавок были ма­лообразованными людьми. Зато именно они, толмачи Посольского приказа, начинают выполнять перевод на заказ, за деньги. Теперь московские бояре получали возможность заказать перевод тех книг, которые их интересовали, не довольствуясь тем, что им предлагали. Так, они заказывают перевод стихов известного поэта немецкого ба­рокко Пауля Флеминга, который в 1634 г. в составе Голштинского посольства посетил Москву. Известно, что именно в Посольском приказе переводилась с польского языка популярная в то время «По­весть о Петре Златых Ключей», имевшая французский источник, — одна из первых книг в русской истории перевода, где развлекатель­ность не отягощена дидактикой.

Следует отметить, что толмачи Посольского приказа брались фактически за каверзную задачу, которую и сейчас редко ставят в практике письменного перевода: они переводили тексты, часто художественные (и даже, как мы знаем, поэтические) с родного языка на иностранный им русский; при этом они переносили свой опыт устного перевода на гораздо более сложный с точки зрения переводческой техники письменный текст. В результате переводы пестрели ошибками, часто были либо неоправданно дословными, либо неполными, оказывались далеки от русских литературных норм, но часть содержательной информации исходного текста все же передавали, что и считалось главным

Обращаясь к так называемым «переводчикам-монахам», восполь­зуемся уточнением, которое сделал Д. М. Буланин⁴⁶. Все они в той или иной мере были преемниками традиций XVI в., все пренебрега­ли беллетристикой и отвергали средневековую славянскую письмен­ность; однако среди них прослеживалось явственное размежевание на грекофилов и латинофилов. Среди переводчиков-грекофилов сле­дует прежде всего упомянуть Епифяния Славинецкого, трудивше­гося на ниве перевода сначала в Киево-Печерской лавре, а затем в Москве. Епифаний переводил с греческого, латыни, польского, при­чем как христианскую, так и научную литературу. В частности, он перевел «Космографию» И. Блеу, где сообщаются сведения о систе­мах Птолемея и Коперника; правда, книга широкой известности не получила и осталась в рукописи. В 1674 г. по инициативе царя Алек­сея Михайловича он вместе с учениками приступает к новому пере­воду Библии. К сожалению, Епифанию удалось перевести только часть Нового Завета — смерть прервала его труды; рукопись же впос­ледствии затерялась. К греческой партии относились также иероди­акон Дамаскин, Евфимий Чудовский и братья Лихуды. Во всей московской интеллигенции конца XVII в. эти переводчики были са­мыми плодовитыми, но их переводы оказывались слишком сложны для чтения. Принцип максимального соответствия оригиналу пре­вращал их переводы в полные подстрочники. Но философская осно­ва их взглядов была уже иной, чем в русском Средневековье, так как они не стремились через оригинал максимально приблизиться к Богу, а имели скорее филологические соображения точного следования гре­ческой грамматике.

Наиболее яркой фигурой среди переводчиков-латинофилов был, пожалуй, Симеон Полоцкий (1629-1680). Перевел он, правда, не так много: «Книгу пастырского попечения» Григория Великого и от­дельные фрагменты из сочинений Петра Альфонса и Винцента де Бове. Но именно Симеон Полоцкий окончательно провозгласил грам­матический принцип перевода, представляя в Москве культуру за­падноевропейского типа. В его трактовке языка оригинала подчер­кивается важность понимания его грамматической структуры и никакого значения не придается связи между языковым знаком (сло­вом) и божественным прообразом. Представление об иконическом характере знака теряет свою актуальность для перевода. Все решает взаимоотношение двух систем условных знаков — греческой и сла­вянский, а регулирует эти взаимоотношения грамматика.

Как мы видим, эта ревизия пословного принципа существенно отличается от западноевропейской, где в то же время (XVI-XVII вв.) концепция пословного перевода сменилась лютеровской концепци­ей нормативно-содержательного соответствия, ориентированной на норму языка перевода, а в оригинале признававшей лишь содержа­ние. Но самое главное отличие заключается в том, что Лютеру уда­лось добиться смены подхода к переводу главной книги того време­ни — Библии; в России же позиции переводчиков, традиционно подходивших к переводу Писания, не пошатнулись. Отдельные по­пытки по-новому подойти к переводу духовной литературы все же встречаются. Так, Авраам Фирсов осуществляет перевод Псалтири, используя разговорный русский язык; однако перевод этот был за­прещен церковью.

Итак, процессы, происходившие в культурной жизни России в XVII в., подготовили плодотворную почву для тех изменений, кото­рые происходят в следующем, XVIII в. При этом ресурсы наиболее решительного преодоления старого сосредоточились в основном в палатах Посольского приказа, работа которого не была ограничена рамками «партийной» монашеской узости и в значительной мере регулировалась уже насущными нуждами правительства и граждан.

ЛЕКЦИЯ 4

1. Перевод в 18 в.

· Петровская эпоха (18 век)

· Екатерининская эпоха (18 век)

2. 19 век в России (Жуковский, Лермонтов, Тургенев, Толстой, Достоевский, Фет)

· Переводческие труды Карамзина.

· Вклад Пушкина и Лермонтова в совершенствование искусства перевода в России.

· Вклад В. А. Жуковского и Г. Р. Державина

· Вклад других выдающихся переводчиков (Гнедич Н. А. Полевой, А. И. Кронеберг, П. И. Вейнберг, Н. А. Холодковский, А. Л. Соколовский)

· ВКЛАД И. С. Тургенева, Л. Н. Толсто­го, Ф. М. Достоевского в переводческую культуру

· Иринарха Введенского

· Апологет буквального перевода А. А. Фет

Перевод в России XVIII в.

АЛЕКСЕЕВА (СТР. 87-90)

Петровская эпоха

Если для всей Европы XVIII в. был веком клас­сицизма и Просвещения, то для России он в первую очередь начался как эпоха Петра! Петровская эпоха была переломным временем, когда прерывались многие прежние традиции и вводилось много нового. Россия в XVIII в. сделала огромный рывок в развитии всех областей перевода, решительно отходя от православной традиции и примыкая к западноевропейской.

Перемены в сфере перевода соответствовали переменам в жизни российского общества. «Прорубив окно в Европу» и получив возмож­ность прямого контакта через Балтийское море с передовыми запад­ноевропейскими странами, Россия быстро начала реорганизовывать­ся по европейскому образцу. Усилилась и обросла многоступенчатой системой административных иерархий царская власть. И если рань­ше руководство процессом перевода шло в основном из монастырей, то теперь появился сильный конкурент — государство. Государствен­ное неодобрение засилью среди переводов текстов «божественного» содержания явственно звучит в указах Петра I. Полезными и важны­ми объявляются переводы, несущие в Россию новые знания. Диапа­зон переводов светских нехудожественных текстов из различных об­ластей знаний резко расширяется: военное дело, юриспруденция, инженерное дело, кораблестроение, фортификация, архитектура, ма­тематика, астрономия, география. Переводы в начале XVIII в. в России составляют до 90% всех текстов на русском языке. Потребность в усвоении с максимальной полнотой познавательной информации текста и сам характер текстов (отсутствие вымысла, фигур стиля, индивидуальных авторских особенностей стиля) стихийно порож­дает новые принципы перевода, близкие к тем, которые двумя века­ми раньше провозгласил в Западной Европе Мартин Лютер.

Сам Петр I формулирует основы этого подхода: «...И не надлежит речь от речи хранить в переводе, но точию, сенс смысл выразумев, на своем языке уже так писат, как внятнее может быть...»⁴⁷. Петр считал высокое качество переводов делом государственной важно­сти и старался бдительно за ним следить. Контроль касался в осо­бенности специальных текстов, где он рекомендовал устранять лиш­ние красоты и передавать только самое главное, «...дабы посему книги переложены были без лишних рассказов, которые время только тра­тят и у чтущих охоту отъемлют...»⁴⁸. Стремясь подчеркнуть государ­ственную важность переводов, Петр I переводил и сам: в 1707-1708 гг. он перевел «Архитектуру» Бароцци да Виньолы.

Особая забота о переводах специальных текстов отразилась и в указе Петра от января 1724 г., который фактически устанавливал стро­гие рамки специализации переводов и переводческого труда: «...Ни­какой переводчик, не имея того художества, о коем переводит, пере­весть то не сможет». Под «художеством» в данном случае следует понимать знание предмета — научного или технического⁴⁹.

Петр полагал, что стиль переводов должен быть близок к стилю посольского приказа. С этим связана его критика присланного ему в 1717 г. перевода «Географии генеральской» Б. Варения, выпол­ненного Ф. Поликарповым. Суть критических замечаний Петра сво­дится к тому, что, с одной стороны, переводить надо не подстрочно, а сообразно содержанию, а с другой стороны, не пользоваться в це­лях украшения русского текста высоким слогом, а следовать приня­тым канцелярским нормам: «не высоких слов словенских», а «по­сольского приказу употреблять слова»⁵⁰.

Но мода на все иностранное, которая сопровождала массирован­ное усвоение новых знаний, приводила к обилию лексических заим­ствований из живых европейских языков (прежде всего — из фран­цузского), в основном путем транскрипции или транслитерации. Часто это были слова, уже существующие в русском языке, такие как «сенс» в процитированном петровском указе. Избыток иностранных слов в угоду моде на иностранное звучание затруднял по­нимание содержания переводного текста.

Следил Петр и за переводами художественной литературы, в ос­новном не вникая в качество перевода, а стараясь способствовать их изданию в России. В 1709 г. он велел И. А. Мусину-Пушкину испра­вить и издать текст переводов басен Эзопа, выполненный в конце XVII в. Ильей Копиевским.

Стремление обеспечить регулярность культурных контактов че­рез перевод проявилось и в указе о создании Академии в России, который Петр I издает за год до своей смерти, в 1724 г.: «Учинить Академию, в которой бы учились языкам, также прочим наукам и знатным художествам, и переводили бы книги»⁵¹.

В 1735 г. при Академии создается «Российское собрание»—фак­тически первая профессиональная организация переводчиков в Рос­сии, которая просуществовала до 1743 г. В Указе президента Акаде­мии говорилось: «Переводчикам сходиться в Академию дважды в неделю... снося и прочитывая все, кто что перевел, и иметь тщание в исправлении русского языка случающихся переводов». Члены «Со­брания» действительно не только переводили, но и обсуждали и ре­цензировали переводы. Один из них, А. Адодуров, выдвигал следу­ющие критерии оценки переводов: перевод должен

1) полностью совпадать с оригиналом;

2) быть изложен четко и без грамматических ошибок;

3) не нарушать языковых норм.

Велась и индивидуальная работа по подготовке переводчиков: известно, например, что в 1750-е гг. М. В. Ломоносов индивидуаль­но занимался переводом с Н. Поповским.

Постепенно меняется и порядок оплаты за переводческий труд: если первоначально преобладали разовые вознаграждения, то со вре­менем их сменяет договорная оплата за печатный лист.

Перед русскими переводчиками XVIII в. встала задача создания терминологии самых разных областей знаний, и вместе с тем — за­дача донести до читателя содержание специального текста в доступ­ной форме. Осознавая свою миссию, переводчики того времени ви­дели в ней «служение истине»⁵² и «служение отечеству»".

Постепенно формируется и осознание переводчиками этики сво­ей профессии; оно звучит, например, в начале XVIII в. в высказывании Феофана Прокоповича: «Не было бы то переводити, но свое не­что писати», где отражена мысль об ответственности переводчика за сохранение исходного текста⁵⁴.

Говоря о диапазоне переводимых в это время текстов, нельзя обой­ти Библию — текст, сыгравший, как известно, ключевую роль в ев­ропейской Реформации и переходе от пословного перевода к норма­тивно-содержательному. Однако в России, несмотря на указ Петра I, изданный в 1712 г., о необходимости создания нового перевода, Биб­лия на протяжении XVIII в. переводилась лишь однажды (!). Попыт­ка была сделана в 1718 г., когда пастор Эрнест Глюк перевел Свя­щенное Писание на русский язык; однако перевод был утрачен во время русско-шведской войны. По поручению Петра I Глюк в Мос­кве заново начал работу над переводом, но, не завершив ее, умер в 1765 г. Больше переводов на русский язык не делалось. Правда, в 1751 г. было выпушено новое, исправленное издание Библии на церковно-славянском. Среди причин столь незначительного интере­са к писанию Семенец и Панасьев⁵⁵ называют отсутствие специали­стов и боязнь церкви потерять монополию на интерпретацию Писа­ния. Но сам факт отхода на периферию общественных интересов этого некогда столь важного для Руси текста вполне согласовывался с «секулярным сдвигом», который несла с собой Петровская эпоха. Светские ценности и светские интересы впервые в российском об­ществе выдвинулись на передний план.

Екатерининская эпоха.

АЛЕКСЕЕВА (СТР. 90)

В первые три десятилетия XVIII в. пере­водов художественных текстов очень мало (около 4% всей перевод­ной литературы). Но затем их объем резко возрастает, потому что эпоха Просвещения, пришедшая на русскую почву, объявляет куль­турные интересы интернациональными. Русские просветители ста­вят перед собой задачу ознакомления общества с иностранными про­изведениями, стремятся усвоить чужой литературный опыт и обогатить тем самым родную литературу. Однако связь между тек­стами оригинала и перевода в XVIII в. довольно сложна. Во-первых, трудно провести границу между переводными и оригинальными про­изведениями. И каноны классицизма, и представления эпохи Про­свещения рассматривают оригинал лишь как подспорье для созда­ния совершенного текста. В первом случае — для достижения эстетического идеала, во втором — для просвещения общества. Во-вторых, между оригиналом и переводом часто существует язык-по­средник, как правило французский. В этом двойном отражении текст перевода неизбежно многое терял. Анонимность публикаций, с ко­торой мы часто сталкиваемся в XVIII в., — еще одно свидетельство того, что в это время не существенна была установка на идентич­ность текстов. Перевод был подчинен общественно-культурным за­дачам. Вот почему каждый переводчик того времени снабжал свой перевод пространным предисловием; не случайно XVIII в. считает­ся веком переводческих предисловий⁵⁶.

Отсутствие ощущения национальных границ текста, националь­ной специфики давало переводчикам возможность применять при­емы адаптации. Так, переводчик Е. И. Костров, переводя в 1781— 1788 гг. «Илиаду» Гомера, вводит такие культурные замены, как «сапоги», «сталь», «пуговицы»; переводчик Глебов русифицирует личные имена у Вольтера: Перро, Колен и Пиретга превращаются в Сидора, Карпа и Агафью. Сглаживаются также чересчур новатор­ские, непривычные тенденции стиля: в переводе известного романа И.-В. Гёте⁵⁷ стилистика Бури и Натиска заменена на более традици­онную, привычную. Нередки и сюжетные замены, вполне в духе клас­сицистического перевода: например, в финале трагедии Шекспира «Ромео и Юлия» у переводчика Вас. Померанцева (перевод 1790 г.) враждующие семьи Монтекки и Капулетти примиряются.

Специфика переводческих задач отодвигает на задний план про­блемы сохранения формы не только в сфере индивидуального стиля и литературного направления, но и в сфере жанра. Стихи переводят­ся зачастую прозой, проза — иногда стихами.

К середине XVIII в. количество переводов художественных про­изведений резко возрастает, и в общей массе текстов художествен­ной литературы на русском языке переводы составляют сначала 98-99%, затем к 60-м гг. этот процент несколько снижается, но на протяжении всего XVIII в. переводов постоянно больше, чем ориги­нальной литературы.

В 1758 г. при Академии открывается 2-я типография, задача кото­рой —печатание переводной беллетристики. Именно на беллетристику приходится основной читательский успех. Издатель Новиков сетует, что хотя «наилучшие книги» напечатаны, «но их и десятую долю про­тив романов не покупают»⁵⁸. В 50-70-х гг. появляются переводы на русский язык произведений Лессажа, Прево, Филдинга, Сервантеса, Мариво и др., что явилось катализатором зарождения русского рома­на, первыми авторами которого были Эмин, Чулков, Херасков. Пере­водная литература формирует литературные вкусы, обогащает язык русской прозы, развивает технику сюжетного построения. Особенно важно то, что наряду с традиционными произведениями античности все чаще и чаще переводятся современные, написанные в XVIII в.

Особенно важен в то время был вклад, который внесли в развитие перевода крупные деятели русской культуры: Тредиаковский, Ломо­носов, Кантемир. Переводы Василия Тредиаковского образовали сво­его рода рубеж, знаменующий переход к специфике XVIII в. в обла­сти перевода. Переведя в 1730 г. «Езду в остров любви» П. Тальмана, он обозначил и характерную тематику XVIII в., и новые средства: впервые для перевода художественного произведения применялся русский язык, а не старославянский. Это вполне сочеталось с укоре­нившимися уже к тому времени идеями Петра I: пользоваться при переводе научных и технических книг языком посольского приказа. Таким образом, в XVIII в. происходит решительная смена средств ПЯ (переводящего языка) в российской истории перевода. Перево­дить стали на формирующийся общегосударственный литературный русский язык.

Тредиаковский явился и зачинателем силлабо-тонической систе­мы стихосложения на русской почве, и создателем русского гекза­метра (по его стопам пойдет впоследствии Гнедич).

Заменяя старославянизмы русскими словами, Тредиаковский со­здал лексику, которая прочно вошла в русский язык: «бесполезность», «непорочность», «цельность», «лиховидность» и др.

Следуя в целом поэтике классицизма, Тредиаковский-переводчик не ограничивался ее рамками, доказывая необходимость стилисти­ческой дифференциации, если язык автора обладает индивидуаль­ным своеобразием⁵⁹.

Переводческое творчество А. Д. Кантемира развивалось в том же русле. Языком перевода он также избрал русский, а не старославян­ский, вводя неологизмы («вещество», «любомудрие» и др.) и снаб­жая переводы обширнейшими комментариями. Просветительскую миссию перевода в России в это время иллюстрирует тот факт, что именно благодаря переводу Кантемиром в 1740 г. трактата Б. Фонтенеля «Разговор о множестве миров» россияне познакомились с сис­темой Коперника.

С латыни, греческого, немецкого, французского, итальянского переводил М. В. Ломоносов. Между прочим, ему принадлежит одна из попыток перевода «Илиады» Гомера (песни 8, 9, 13 — александ­рийским стихом). Просветительство Ломоносова не ограничивалось, однако, обогащением русской литературы «полезными» книгами. Много времени он уделял также рецензированию чужих переводов.

Вплоть до 60-х гг. XVIII в. переводятся в основном произведения классицистических жанров (ода, трагедия), а также философские сочинения. Екатерининская эпоха, отмеченная переходом к просве­тительству, переносит акцент на художественную прозу. Екатерина II активно поддерживала переводческую деятельность и даже вместе со своей свитой перевела в 1767 г. роман Мармонтеля «Велизарий». Переводческая деятельность становится модным и престижным де­лом, хотя и побочным, так как обеспечить свое существование пере­водом было сложно.

В 1768 г. Екатерина II учредила «Собрание старающихся о перево­де иностранных книг на российский язык» и назначила 5 тысяч руб­лей на ежегодную оплату переводчиков. В репертуар переводов «Со­брания» входили книги по точным и естественным наукам, философии, и в меньшей мере — художественная литература. «Кандид» Вольтера и «Путешествие Гулливера в страну лилипутов» Свифта были переве­дены переводчиками «Собрания» и пользовались большим спросом. «Собрание» просуществовало до 1783 г., и за это время им было изда­но 112 переводных сочинений в 173 томах. В целом во второй полови­не XVIII в. среди переводов художественных произведений на первом месте французская литература (она выходит в абсолютные лидеры еще в 30-е гг.), на втором — английская, затем — немецкая.

Завершая описание процессов, происходивших в российской ис­тории перевода на протяжении XVIII в. и кардинально изменивших не только технику перевода и его статус в обществе, но и облик рос­сийской словесности, следует напомнить, что культурное развитие непрерывно, и поэтому любое подразделение его на исторические периоды весьма условно.

Переводческие труды Карамзина и Жуковского (конец 18 века– переходная эпоха)

Переход к новым тенденциям XIX в. со­вершается постепенно, и, очевидно, можно выделить несколько слав­ных имен переводчиков переходной поры, краткого времени русского преромантизма, когда оттачивается сформировавшийся в предшеству­ющие годы русский литературный язык, но изменения, вносимые в перевод, объясняются уже не только интенцией просветительской адаптации, а еще и уточнением синтаксических и лексических пара­метров нормы, в том числе — концептуализацией вводимых путем заимствования иноязычной лексики новых понятий. Наиболее харак­терная фигура среди переводчиков этой поры — Н. М. Карамзин⁶⁰.

Отличительной чертой его переводческого стиля был прежде всего «не склонение на наши нравы» произведений иноязычных писателей, а воспроизведение их авторского стиля. Таким образом, уже намечался отход от исправительных переводов его предшест­венников. Кроме того, Карамзин необычайно расширяет сферу переводческих интересов русской литературы: «Творческий дух оби­тает не в одной Европе; он есть гражданин вселенной». Или: «Я так работаю, то есть перевожу лучшие места из лучших иностранных ав­торов, древних и новых... Греки, римляне, французы, немцы, англичане, итальянцы... Даже и восточная литература входит в план*.

Среди славных имен переводчиков конца XVIII в. помимо Н. М. Ка­рамзина (ввел в русский обиход 72 автора), также и Г. Р. Державин (переводил Горация, Пиндара, Анакреона, Сапфо и т. п.), и И. А. Кры­лов, и А. Н. Радищев. Их переводы, а также собственное творчество, неразрывно связанное с переводами, привели к формированию на ру­беже XVIII-XIX вв. самостоятельной русской литературы и созданию так называемого «среднего слога» русской художественной прозы.

К концу XVIII в. занятия переводами входят в быт образованных дворянских семей. В это время в отношении к переводимому тексту назревает решительный перелом.

XIX в. в России.

АЛЕКСЕЕВА (СТР. 94- 101)

XIX в. называют порой «золотым веком рус­ской литературы». С не меньшим основанием его можно назвать и золотым веком художественного перевода в России. Но если в на­чале этого века еще шло бурное формирование жанров, стиля, язы­ка художественной литературы и перевод был необходим для обо­гащения фонда образцов для подражания, — то далее, на всем протяжении XIX в., обилие переводов связано было скорее с удов­летворением запросов российского читателя, уже обладавшего раз­витым литературным вкусом, привыкшего к шедеврам своей лите­ратуры и желавшего познакомиться и с шедеврами чужих литератур и народов. Этим новым запросам вполне соответствовали и новый взгляд на перевод, и новая техника перевода, которые утвердились в русле романтического направления; начиная с этого времени рос­сийская теория и практика перевода полностью интегрируется в европейский культурный процесс, и различия могут усматриваться разве что в пропорциях вводимых в русский культурный обиход имен. Но это различия количественные, а не качественные. В Рос­сии, как и в других странах Европы, переводят много, переводы разнообразны, а принципы перевода весьма схожи. Имена перевод­чиков, внесших значительный вклад в русскую культуру в XIX в., бесчисленны.

Труд некоторых из них подробно описан в двух авто­ритетных монографиях (Эткинд Е. Г. Русские поэты-переводчики от Тредиаковского до Пушкина.—Л., 1973; Левин Ю. Д. Русские переводчики XIX в. — Л., 1985

Здесь же мы попытаемся кратко описать основные тенденции развития перевода в России на протяжении XIX столетия — на не­большом числе характерных примеров.

Вклад Пушкина в совершенствование искусства перевода в России.

Итак, на рубеже XVIII-XIX вв. в Россию, как и в западноевро­пейские страны, пришел романтизм. Романтизм заставил и русских переводчиков заботиться прежде всего о передаче национального колорита подлинника. Как отмечал А. С. Пушкин, ко­торый, пожалуй, точнее всех выразил специфику нового подхода, и его собственные переводы — из Мицкевича, Катулла и др. могут служить лучшей иллюстрацией романтического перевода. Причем речь шла вовсе не о внешней экзотике. Очень показательны в этом плане переводы «Песен западных славян», выполненные Пушкиным с французского. Это одиннадцать песен из книги Проспера Мериме «Гузла, или Сборник иллирийских стихотворений, записанных в Дал­мации, Боснии, Хорватии и Герцеговине» (1827). Проблема подлин­ности этих песен (уже современниками, которые упрекали Мериме в мистификации) Пушкина совершенно не волновала. Как отмечал Е. Эткинд, «его привлекали не „нравы", не экзотика... но историче­ское своеобразие минувших эпох, национальные особенности разных народов, — словом, специфический строй сознания людей раз­ных времен и наций»⁶¹. Однако Пушкин как художник пошел значи­тельно дальше чисто романтического восприятия текстов чужих куль­тур через перевод — это было, помимо передачи национальной специфики, творческое восприятие литературно-исторических и ин­дивидуально-авторских стилей, о чем точно сказал В. В. Виногра­дов: «Пушкин доказал способность русского языка творчески осво­ить и самостоятельно, оригинально отразить всю накопленную многими веками словесно-художественную культуру Запада и Вос­тока»⁶². В этом он намного опередил свое время.

Вклад В. А. Жуковского и Г. Р. Державина в совершенствование искусства перевода в России.

Большинство же русских переводчиков начала XIX в. решали бо­лее скромные задачи, среди которых передача национальной специ­фики хотя и доминировала, но редко выходила за рамки передачи внеш­ней экзотики. Порой такая передача сопровождалась интеграцией экзотических компонентов в собственный стиль автора перевода. Преж­де всего, это касалось переводчиков, создававших и собственные яр­кие произведения. Среди таких переводчиков безусловно выделяется В. А. Жуковский. По существу, он первым познакомил русского чи­тателя с поэтическим творчеством Гёте, Шиллера, Уланда, Клопштока, Гебеля, Бюргера⁶³. Переводы занимали значительное место в его творчестве на протяжении всей жизни, и смена принципов, усвоен­ных от прежней, классицистической традиции, хорошо заметна.

Начинал Жуковский с переделок в русском духе, которые встре­чаются часто в эпоху классицизма, и в этом прежде всего был на­следником Державина. Г. Р. Державин и не скрывал вольного обра­щения с подлинником, более того, он, по традиции XVIII в., не считал свои русифицирующие переводы переводами и редко указывал имя автора оригинала. Произведения Горация, Анакреона, Пиндара, Сап­фо в переводах Державина обрастают русскими реалиями. Эрот за­меняется Лелем, появляются русские персонажи: Суворов, Румян­цев, Екатерина II. Появляются терема, блюда русской и французской кухни: щи, фрикасе, рагу, устрицы.

У Жуковского русификация не ограничивается отдельными компо­нентами и перерастает в полную замену национальной картины. Та­ков первый его перевод баллады Г. Бюргера «Ленора», который под названием «Людмила» был опубликован в 1808 г.; здесь исторический фон подлинника — австро-прусская война 1741-1748 гг. — заменен Ливонскими войнами XVI-XVII вв., а грубоватый народный язык — фразеологией поэзии русского сентиментализма. Во второй, наиболее любимой читателями версии этой баллады, которую Жуковский опубликовал в 1813 г., — «Светлане» — действие и вовсе переносится в ска­зочную, языческую русскую старину; сказочный колорит приобретают и языковые средства. Таким образом, Жуковский предлагает комплек­сное переосмысление в национальном духе: со сменой исторической дистанции, характера действующих лиц, их имен и антуража. Сохра­няется лишь романтическая коллизия жениха-призрака. К сохранению чужого национального колорита Жуковский переходит постепенно; последний его перевод «Леноры» (1831) передает национальный ко­лорит подлинника во всей его полноте.

Подобный путь представляется вполне закономерным. Ведь наци­ональную специфику значительно проще осознать на родном матери­але, почувствовать изнутри ее стержень, который в ту пору чаще всего. именовался «народным духом», а затем уже перенести этот опыт на материал чужих национальных культур. Только тогда их внешние, «экзотические» приметы найдут свое объяснение и сложатся в еди­ную систему.

В переводах Жуковского проявляется и другая характерная для романтического перевода черта— осознание собственной творческой индивидуальности, своего авторского «я» при переводе. Как под­линный романтик, Жуковский в переводе всегда субъективен, он не стремится и не считает нужным скрывать свое видение мира, и оно обязательно проявляется в переводе. Субъективность переводчика оказывается необходимым компонентом перевода. Впервые перевод­чик осознает творческую, миросозерцательную основу своего труда, именно в романтическую эпоху. Для Жуковского это — трепетное отношение к вере, во имя которого он сглаживает богоборческие интонации в монологах Леноры даже в версии 1831 г.; словарь его излюбленных, «чувствительных» слов: «мука», «томление», «тихий», «милый» и т. п.; стыдливость при описании чувственных подробно­стей земной страсти.

Вклад М.Ю. Лермонтовав совершенствование искусства перевода в России.

Аналогичный подход мы находим и в немногочисленных перево­дах М. Ю. Лермонтова. И перевод из Байрона («Душа моя мрач­на...»), и перевод из Гейне («На севере диком...») полностью подчине­ны не только стилистике оригинального творчества Лермонтова, но и специфике его художественного миросозерцания. Объяснимым с этой точки зрения является отказ от передачи романической кол­лизии в стихотворении Гейне, которая оформлена в подлиннике с помощью метафоры «der Fichtenbaum» — «die Palme». Поэт не со­храняет противопоставление мужского и женского рода (в его пе­реводе это «сосна» и «пальма»), наполняя перевод образами не­разделенной тоски и одиночества, свойственных его собственному мировосприятию.

Вклад других выдающихся переводчиков

Романтическим принципам подчиняется и подход Н. И. Гнедича к знаменитому переводу «Илиады» Гомера, хотя отпечаток «вы­сокого» стиля классицизма здесь заметен. И эпитеты: «розоперстая Эос», «лилейнораменная Гера», построенные по правилам древнегрече­ской стилистики, и греческие экзотизмы: «карияне», «ликийцы» (на­звания племен), «мирика» (вид дерева), «понт» (море), и тот аналог греческого метрического гекзаметра, который предложил Гнедич, говорят о единой системе передачи национального колорита, пред­ложенной переводчиком.

В дальнейшем развитии переводческого мастерства в России укрепляются и развиваются разнообразные приемы, позволяющие передать национальное своеобразие подлинников, которое пони­мается предельно широко: оно включает и отличительные черты литературного направления, и жанровую специфику, и особенно­сти индивидуального стиля автора. Набор языковых средств, офор­мляющих все эти черты, представляется переводчикам как некая сумма значимых признаков, не передать которые нельзя — на язы­ке современной теории перевода мы назвали бы их инвариантны­ми. Стремление передать непременно всю эту сумму нередко при­водит к расширению текста, которое пороком не считается. Однако в разряд значимых попадают далеко не все известные нам фигуры стиля: переводчики XIX в., как правило, не передают игру слов, ритм прозы, не находят средств для передачи диалектальной ок­раски подлинника.

На протяжении XIX в. в поле зрения русских переводчиков попа­дают все значительные произведения европейской литературы — как предшествующих веков, так и современные. Особенно популярны Шекспир, Гете, Шиллер, Гейне. Шекспира, например, переводят та­кие крупные переводчики, как Н. А. Полевой, А. И. Кронеберг, П. И. Вейнберг, Н. А. Холодковский, А. Л. Соколовский и многие другие. Появляется несколько поэтических версий «Фауста» Гёте — среди них выделяются ранний перевод М. Вронченко (1844) и бо­лее поздний — Н. А. Холодковского, который не утратил популяр­ности у читателя до сих пор.

Переводчики этой поры — в основном переводчики-профессио­налы, которые переводили много, часто — с нескольких европейских языков и имели плановые издательские заказы. Кроме уже назван­ных переводчиков, миссию обогащения российской словесной куль­туры успешно исполняли также: Н. В, Гербель, переводчик произ­ведений Шекспира и Шиллера, редактор и организатор изданий собраний сочинений этих авторов; Д. Е. Мин, всю жизнь посвятив­ший переводу «Божественной комедии» Данте Алигьери; В. С. Ли­хачев, переводчик комедий Мольера, «Сида» Корнеля, «Марии Стю­арт» Шиллера, «Натана Мудрого» Лессинга.

Творчество крупных французских, английских, немецких (в мень­шей мере) прозаиков становилось известно русским читателям вско­ре после выхода в свет оригиналов. Это были Гюго, Дюма, Бальзак, Доде, Мопассан, Золя, Флобер, Диккенс, Теккерей, Гофман, Жюль Верн и многие другие авторы. Выборочно переводились также про­изведения польских, чешских и болгарских писателей.

Новые требования, которые предъявлял к качеству переводов XIX в., привели к возникновению новых переводов уже популярных и переведенных прежде произведений. Среди таких неоспоримых лидеров помимо Шекспира, следует назвать «Дон Кихота» Серван­теса, «Робинзона Крузо» Дефо, «Путешествие Гулливера» Свифта, философские повести Вольтера.

О важном месте, которое занимали переводы художественных произведений, свидетельствовало и активное участие литературной критики в обсуждении качества переводов⁶⁴.

Среди критериев каче­ства перевода, выдвигаемых русской литературной критикой, — пол­ноценное понимание языка и художественного замысла подлинни­ка,

соблюдение норм литературного русского языка,

сохранение национальной специфики и, наконец,

передача «впечатления» от под­линника,

которое многие критики толкуют весьма субъективно и которое дает почву для «вкусовых» и идеологизированных оценок. Именно они дают себя знать в критических статьях Белинского, Чер­нышевского, Добролюбова, Писарева. Явно идеологический заряд имели и упреки по поводу произведений, выбираемых переводчика­ми, отчетливо звучащие в известной статье Д. И. Писарева «Воль­ные русские переводчики» (1862).

Напротив, мало места в критиче­ских работах уделялось технике художественного перевода, передаче конкретных языковых средств стиля, отражающих индивидуальный стиль автора и историческую дистанцию. И это вполне согласовыва­лось с уровнем лингвистических знаний: лексикология, история язы­ков, стилистика находились еще в стадии формирования и не предоставляли объективной опоры для оценки переводного текста во всех этих аспектах.

ВКЛАД И. С. Тургенева, Л. Н. Толсто­го, Ф. М. Достоевского в переводческую культуру

Особое место в переводческой культуре XIX в. занимают перево­ды известных русских писателей — И. С. Тургенева, Л. Н. Толсто­го, Ф. М. Достоевского. Пожалуй, обо всех этих опытах можно го­ворить лишь как о части собственного творчества этих авторов. Но если Тургенев, переводя повести Флобера, выбрал автора, близ­кого по духу и системе художественных средств, и поэтому Флобер в его передаче похож на Флобера, то другие два автора — Толстой и Достоевский — всецело подчинили переводимый материал собственным художественным принципам. Переводя роман Бальзака «Евге­ния Гранде», Достоевский наделил речь героев интонациями и лек­сикой своих собственных героев; Толстой же, переводя «Порт» Мопассана, даже изменил название новеллы, назвав ее «Франсуаза», и не стремился вообще точно сохранить текст.

Во второй половине XIX в. у русских переводчиков появляется интерес к решению новых задач, которые раньше часто отходили на второй план. Речь идет о попытках освоения формального бо­гатства подлинника. Наибольших успехов в этом достигли поэты — сторонники направления «искусство для искусства»: А. К. Толстой, Каролина Павлова, Мей, Майков, Фет. В подлиннике их интересова­ла прежде всего изощренность ритма, причудливость чередования рифм, контраст длины стихотворных строк, редкие размеры. Их опыт обогатил русскую поэзию, а большинство переводов прочно вошло в русскую культуру (хорошим примером могут служить переводы бал­лад Гёте «Коринфская невеста», «Бог и баядера», выполненные А. К. Толстым).

На противоположном полюсе находились поэты-разночинцы: Плещеев, Курочкин, Минаев, Михайлов. Они видели в поэзии, а зна­чит — ив переводе средство просвещения народа и, исходя из этой сверхзадачи, допускали разнообразные изменения при переводе. Одним из методов было «склонение на свои нравы», русификация реалий подлинника — ведь она позволяла приблизить содержание подлинника к читателю— метод давно испытанный. В результате своеобразие подлинника не сохранялось, но иногда возникали тек­сты, которые очень нравились людям, потому что были стилизованы в духе родной им фольклорной основы.

Такая счастливая судьба постигла поэзию Беранже в переводах Курочкина, где Жан и Жанна заменены на Ваню и Маню, monsieur le comissair — на околоточ­ного, но усиление простонародного колорита сделало эти тексты очень популярными, и они быстро стали достоянием русской куль­туры. Менее удачны были переводы разночинцев, которые ориенти­ровались только на передачу социального акцента в содержании, а форму передавали механически, без учета отечественной тради­ции.(Таков Гейне в переводах М. Л. Михайлова, который попытался искусственно «насадить» в русской поэзии дольник. Успеха его опыты не имели, а дольник пришел в русскую стиховую культуру позже, с поэзией Блока).

Говоря об искусстве передачи формальных особенностей ориги­нала, или, на современном языке — формальных доминант его сти­ля, стоит отметить переводчика Диккенса и Теккерея — Иринарха Введенского, который стал известен еще в середине 50-х гг. В XIX в. он был очень популярен, а затем осмеян и забыт. Осмеян он был из-за неуклюжих оборотов речи («облокотился головою», «жестоко­сердные сердца»), из-за комической смеси канцеляризмов и высоко­го стиля («за неимением красной розы жизнь моя будет разбита... и я добуду себе таковую»). Не устраивала критиков XX в., среди ко­торых наиболее всесторонний анализ представил К. И. Чуковский⁶⁵, и неумеренная вольность перевода, многочисленные добавления от себя. Но ради справедливости стоит отметить, что в истории пере­вода той поры это был, пожалуй, самый яркий опыт передачи инди­видуального стиля писателя. И читатели высоко оценили это: Дик­кенса в переводах Введенского полюбили как яркого автора, стиль которого не спутать со стилем других английских писателей. А со­хранять стиль писателя и в то же время полноту текста в тот период еще не умели; попытки сохранять эту зыбкую гармонию стали зада­чей следующего, XX в. Но Введенский и без того намного опередил своих современников-переводчиков. Ему интуитивно удавалось то, что было осознано и описано только в середине XX в.: передать ритм прозы и «чувствительную» окраску речи персонажей. И по­скольку «чувствительной» лексики он добавил, в переводе получи­лась так называемая усиленная стилизация, которая способствовала сохранению мягкой юмористической окраски диккенсовского повествования.

Таким образом, российское искусство перевода на протяжении XIX в. обогатилось в основном представлениями и техническими приемами, позволявшими во все большей мере передавать богатство художественных произведений. Среди них: необходимость сохране­ния национального, жанрового и индивидуального своеобразия под­линника. Стало окончательно ясно, что в рамках пословного, «бук­вального» перевода решать такие задачи невозможно; напротив — вольный перевод приветствовался, если он способствовал сохране­нию «впечатления».

Единственным стойким апологетом буквального перевода высту­пал известный русский поэт А. А. Фет. Фет считал подлинник непо­стижимым в его красоте и призывал переводчика к максимальной бук­вальности перевода, за которой «читатель с чутьем всегда угадает силу оригинала»⁶⁶. Однако на деле такой подход приводил к внеконтекстуальному восприятию слова и многочисленным ошибкам.

Так, переводя Шекспира, Фет неверно прочитал английское слово «wit» (остро­умие) как «writ» (написанное), и возник загадочный текст перевода:

Ведь у меня ни письменного нет,

Ни слов, ни сильной речи, ни движений,

Чтоб волновать людскую кровь⁶⁷.

Итак, на протяжении XIX в. российские переводчики накаплива­ли солидный опыт перевода художественных произведений, вскры­вая в тексте оригинала все новые слои его особенностей и пытаясь их передавать. Это были прежде всего национальное, жанровое и индивидуальное своеобразие подлинников в их конкретных языко­вых проявлениях: эмоциональной окраске, ритме и т. п.

Лекция 5

20 век. ЧАСТЬ 1

ПЛАН

1. перевод в начале 20 века

· Рубеж XIX-XX вв.

· «Мы свой, мы новый мир построим

· Культуру — в массы!

· Языки — в массы!

· Лозунг интернационализма.

2. Многочисленные переводы с языков народов Советского Союза.

· Подстрочник

3. Перевод эпохи нэпа

4. Ортодоксальный перевод 30-40-х гг

5. Выдающиеся советские переводчики.

1. Перевод в начале 20 века

АЛЕКСЕЕВА СТР. 101

Рубеж XIX-XX вв. Процессы, происходившие на рубеже веков в России и в других европейских странах, в целом схожи. Уже к кон­цу XIX в. появляются симптомы, знаменующие новый период в раз­витии теории и практики перевода. Расширяются знания человека о мире, развитие техники приобретает лавинообразный характер, ис­кусство во многом освобождается от ритуальных функций, и самым важным для человека становится прикладное его использование, что ярче всего проявилось в искусстве модерна. Все это порождало по­вышенную потребность в обмене информацией, который обеспечи­вался в первую очередь переводом. Как в России, так и в других ев­ропейских странах потребность в переводе в этот период чрезвычайно велика.

Одновременно во всех европейских языках (исключение состав­ляет, пожалуй, только норвежский) установилась и официально за­крепилась к началу XX в. литературная письменная норма языка. Она способствовала окончательному формированию тех типов тек­ста, которые основываются на норме, в первую очередь — научных и научно-технических текстов. Появление литературной нормы и ее высокий общественный статус изменили представление о том, ка­ким должен быть перевод. Это изменение часто трактуют, как незна­чительное, упоминая о нем вскользь и с негативной оценкой. Речь идет о так называемой «технике сглаживания» (нем. «mapigende Technik» —- термин Г. Рааба), которая якобы была связана с низким уровнем переводческого искусства в то время. На деле же произо­шел незаметный, но качественно важный скачок в практике перево­да, отражающий новое представление о его эквивалентности. Толь­ко что утвердившаяся литературная норма языка была авторитетна. Она постепенно сводила воедино устные и письменные языки официального общения, стала показателем уровня образованности че­ловека, поставила на единую основу языки науки. Авторитет нормы подействовал и на перевод художественных текстов. Многие из пе­реводов художественных произведений той поры выглядят сглажен­ными, однообразными лишь по той причине, что переводчики осоз­нанно стремились использовать авторитетную норму языка. Это безусловно уменьшало возможности передачи индивидуального сти­ля автора и отчасти — национального своеобразия произведений. В результате зачастую Шиллер оказывался похож в переводе на Гёте, Гейне — на Шекспира. Но это происходило скорей всего вовсе не из-за небрежности переводчиков, невнимания их к оригиналу и упад­ка уровня культуры. Просто — на некоторое время — литературная норма стала эстетическим идеалом.

Вместе с тем интерес к художественной литературе на рубеже веков был высок, причем намечалась явная тенденция к системно­сти чтения. Читатель желал иметь в своей библиотеке не отдельные произведения, а собрания сочинений любимых авторов. Расширяет­ся и географический диапазон переводимых авторов: например, в Рос­сии к традиционным странам — Франции, Англии, Германии — до­бавляются Скандинавские страны, Испания, Италия, США.

Расцвет издательского дела на рубеже XIX-XX вв. обеспечивает рост читательских потребностей. Книги перестают быть предметом роскоши, повсюду, где есть крупные издательства, выпускаются, на­ряду с дорогими изданиями для богатых, книги в твердом переплете для публики среднего достатка, а также дешевые издания в мягкой обложке. Важный вклад в формирование книжного дизайна внесла эпоха модерна, превратившая книгу в произведение прикладного искусства.

Издательствам требуется много переводчиков, количество зака­зов на переводы растет. Письменный перевод окончательно стано­вится профессиональным делом. Повышается общественный вес профессиональной переводческой деятельности. Однако основной принцип перевода рубежа веков — приведение к норме — открыва­ет возможность переводить для любого образованного человека, по­этому перевод текста как средство дополнительного заработка рас­сматривают многие.

Расширение и усложнение представлений о сущности языка, на­копление исторического и диалектального материала разных языков, а также развитие психологического направления в языкознании вновь порождают сомнения в возможности перевода. Это сомнение обосновывают многие филологи того времени, в частности известный русский лингвист А. А. Потебня. Однако сомнение не означало от­каза. Ярче всего этот парадокс выразил В. Брюсов в статье «Фиалки в тигеле»: «Передать создание поэта с одного языка на другой — не­возможно, но невозможно и отказаться от этой мечты»⁶⁸. Для прак­тиков это сомнение означало скорее постановку более сложных пе­реводческих задач и готовность к попытке их решения.

Ведущие тенденции в переводе начала XX в. удобнее всего про­иллюстрировать на примерах из российской истории. К этому вре­мени помимо доминирующего принципа ориентации на литератур­ную норму обнаруживаются, пожалуй, еще два.

Первый опирается на традиции XIX в. и представляет собой ус­пешный опыт передачи национального своеобразия и формальных особенностей оригинала. К числу таких переводов можно отнести переводы А. Блока из Гейне, Байрона, финских поэтов, а также пере­воды трагедий Еврипида, выполненные И. Анненским.

Другим путем, который можно охарактеризовать как неороман­тический, шли русские поэты-символисты, приспосабливая про­изведение в переводе к своему стилю. Характерным примером такого пути является переводческое творчество К. Бальмонта.

Ин­дивидуальный стиль Бальмонта сквозит в любом его переводе. На­пример, строгая, но причудливая стилистика английского роман­тика Шелли, со сложным синтаксисом и вселенскими возвышенными образами, обрастает изысканной пышной образностью, присущей Бальмонту:

Шелли (подстрочник): Бальмонт:

1) лютня рокот лютни-чаровницы

2) сон роскошная нега

3) ты так добра Ты мне близка, как ночь сиянью дня,

как родина в последний миг изгнанья.

К. И. Чуковский не случайно прозвал Бальмонта — переводчика Шелли «Шельмонтом»: за этой образной характеристикой стоит на­ряду с публицистически заостренной негативной оценкой призна­ние того факта, что переводческий метод Бальмонта сродни методу переводчиков-романтиков XIX в., стремившихся отразить в перево­де собственный художественный стиль.

Итак, начало XX в. оказалось временем переводческого бума. Открывались новые горизонты, традиции переплетались с новыми взглядами на перевод, накапливался богатейший практический опыт, и одновременно формировались новые представления о языке и тек­сте. Все это нашло свое продолжение в XX в. и привело затем к фор­мированию теории перевода.

«Мы свой, мы новый мир построим...».

История перевода в России в минувшем XX в. — явление сложное и неоднозначное. Существенную роль в его специ­фике сыграли социальные и общественные перемены, произошед­шие после революции 1917г. Однако объяснять все перемены только социальными причинами было бы необоснованной вульгаризацией. Перевод как неотъемлемая часть культуры человечества развивался по своим самостоятельным законам, часто противоречащим соци­ально-общественному контексту своего развития. Особенности пе­ревода как практической деятельности и особенности взглядов на перевод, как и в прежние столетия, зависели от уровня филологиче­ских знаний и — шире — от меры и характера представлений чело­века о самом себе и об окружающем мире. И какие бы препоны ни ставили этому процессу социальные катаклизмы, он в конечном сче­те оказывался поступательным.

Разумеется, 1917 г. внес в развитие перевода в России грандиоз­ные коррективы. Попробуем разобраться в основных тенденциях этого развития и обозначить его ключевые этапы.

Первые годы после рево­люции были отмечены колоссальной агрессией по отношению к ста­рому, которое надлежало разрушить, — и эйфорией созидания: бу­дет построен свой, новый мир! Энергия ниспровержения и энергия созидания сталкивались, приводя к причудливым результатам.

К старому миру относилась и христианская вера. Освобожден­ный от веры человек решил, что он все может и что ему все позволе­но, моральные границы исчезли. В области перевода это обернулось, во-первых, уверенностью, что все переводимо, которая быстро пере­растала в догму, и, во-вторых, возможностью и допустимостью лю­бой переделки оригинала. Оба представления сопровождают совет­ский период истории письменного перевода вплоть до 60-х годов, а устного — до начала 90-х (см. разд «Этика переводчика»).

Культуру — в массы!

Новому миру нужна была новая культура, что являлось парадоксальным представлением, так как культу­ра вся строится на преемственности традиций. При новом строе, ко­торый быстро устремился к консолидации власти в одних руках, к военизированному диктаторскому режиму, все его потребности, на­целенные на эту консолидацию, формулировались в упрощенных ло­зунгах — для масс. Лозунг «Культуру в массы!» был очень важным, потому что культуру можно было идеологизировать и она станови­лась мощным оружием в руках власти.

Для ознакомления масс с мировой литературой в 1919 г. были со­зданы план серии книг «Всемирная литература» и государственное издательство «Всемирная литература». Инициативу, которую офици­ально выдвинул М. Горький, активно поддерживал В. И. Ленин. Так появился первый план изданий художественной литературы, нахо­дящийся под полным контролем государства. Понятие «всемирная литература» также контролировалось. Народ следовало знакомить только с произведениями, написанными после Великой французской революции 1789 г., так как книги, написанные до нее, были объяв­лены идеологически незрелыми. Предполагалось выпустить 1500 то­мов по 20 печатных листов каждый в основной серии и 2500 книг по 2-4 печатных листа в серии «Народной библиотеки». К работе были привлечены крупнейшие научные и переводческие силы: поэ­ты А. Блок и В. Брюсов, начинающий переводчик М. Лозинский, известные переводчики А. В. Гашен, В. А. Зоргенфрей и многие дру­гие. Издательство просуществовало до 1927 г. и затем было закрыто. За это время было выпущено 120 книг. В список разрешенных и из­данных книг вошли произведения Гюго, Бальзака, Беранже, Флобе­ра, Доде, Мопассана, Гейне, Шиллера, Шамиссо, Клейста, Диккен­са, Марка Твена, Бернарда Шоу, Джека Лондона и др.

Инициативное ядро серии составили Н. С. Гумилев и К. И. Чуков­ский. Они вдвоем и выпустили в 1919 г. книгу «Принципы перево­да», которая должна была обозначить принципы работы переводчи­ков серии и фактически указывала на зависимость выбора средств от их функции в художественном тексте. Именно эта зависимость легла в основу разработанной А. В. Федоровым концепции полно­ценности перевода.

Несколько иных принципов придерживалось издательство «ACADEMIA», возникшее в 20-е гг. и разгромленное в 30-е за «ака­демический формализм». Видные филологи, собравшиеся в редак­ции «ACADEMIA» под руководством академика Веселовского, так­же поставили перед собой задачу познакомить народ с мировыми литературными шедеврами, но они не ограничивали список, исходя из идейных соображений, как это сделала «Всемирная литература». Они начали действительно с европейских истоков — с эпохи антич­ности. Трагедии Эсхила и Софокла, комедии Аристофана, «Золотой осел» Апулея, «Декамерон» Боккаччо, «Песнь о Роланде» и много других книг было выпушено издательством «ACADEMIA», кстати, в лучших традициях издательского оформления эпохи русского модерна начала века. Что касается особенностей перевода, то «ACADEMIA» придерживалась собственных принципов. Во-первых, переводу предшествовал детальный, научный филологический ана­лиз подлинника со стороны его формы, содержания, исторических особенностей языка и стиля, жанровой специфики, национального своеобразия. В этом «ACADEMIA» была наследницей и продолжа­тельницей традиций переводческой школы Максима Грека. Во-вторых, свой отпечаток на принципы перевода наложила бурно разви­вавшаяся и популярная в 20-е гг. школа русского формализма в язы­кознании и литературоведении, в духе которой были выработаны два критерия верности перевода: эквивалентность — точность в пере­даче лексического и семантического содержания подлинника и эквилинеарность — полнота передачи характера синтаксических струк­тур. Таким образом, перевод был несколько перегружен экзотизмами и необычными для русского языка особенностями синтаксиса. Од­нако соблюдение литературной нормы русского языка оставалось в силе, только само понимание нормы расширялось за счет ориен­тации на специфику подлинника. Принципы эквивалентности и эквилинеарности и послужили поводом для издевательской критики и уничтожения издательства. Государство в 30-е гг. уничтожает изда­тельские альтернативы и всю издательскую деятельность сосредо­точивает под эгидой «Гослитиздата».

Языки — в массы!

Как ни парадоксально, этот лозунг, выдвину­тый в 20-е гг. и воплощенный в жизнь, необычайно повысил роль перевода в жизни советского человека. Внешняя сторона этого ло­зунга была чрезвычайно привлекательной: превратить иностранный язык из элитарного средства коммуникации, доступного лишь избран­ным, в средство, доступное всем и каждому. Если раньше языку обу­чали гувернантки и приходящие учителя-иностранцы в богатых се­мьях, да и учить язык в гимназиях и реальных училищах было доступно далеко не всем, то теперь каждый должен был получить такую возможность. Поэтому обучение иностранному языку стало обязательным для всех. Но только методика и задачи обучения резко изменились. Постепенно исчезли живые носители языков — ведь СССР стал закрытой страной. Задача обучить говорить не ставилась. Главной была задача научить читать. Причем чаще всего — в рамках идеологически нацеленных элементарных текстов о классовых про­тиворечиях, о бедных и богатых, и затем, на этапе обучения в вузе — только на материале текстов по своей узкой специальности. Была введена система сдачи так называемых «тысяч» (имелось в виду оп­ределенное количество знаков специального текста). В результате знание языков действительно распространилось широко, но стало ущербным, неживым. В основу методики обучения был положен грамматико-переводной метод, основанный на сопоставлении сис­тем двух языков: родного и иностранного. Полученные знания ока­зывались прочными и основательными, но страдали неполнотой и были оторваны от живой устной речи. Советский человек не мог общаться на иностранных языках и был лишен возможности сво­бодно читать любые книги на иностранных языках — ему доступны были только книги по своей специальности. Следовательно, без пе­реводных текстов ему было не обойтись. Но прочитать в переводе он мог только те книги, которые допустило к переводу государство. А то, насколько текст, предлагаемый в изданном переводе, соответствовал подлиннику, было зачастую неизвестно —различия, обусловленные идеологически, скрывал подстрочник. Так, благодаря лозунгу «Языки— в массы!» настоящему знанию иностранных языков была поставлена преграда, а перевод стал мощ­ным средством контроля над тем, что люди читают.

Лозунг интернационализма.

Единственным языком, которым насе­ление СССР должно было овладеть по-настоящему, был русский. Ло­зунг интернационализма провозгласил братство всех народов, вошедших в разрастающуюся империю СССР, но русский народ был «старшим братом», и его язык насаждался повсюду. Народы нужда­лись в руководстве старшего брата, конституции Республик СССР со­здавались по образцу Конституции Российской Республики, средства массовой информации — радио, печать — подчинялись единому цен­тру — Москве, указы и инструкции единственной в стране партии — КПСС — шли также из Москвы и распространялись по СССР.

2. Многочисленные переводы с языков народов Советского Союза.

Все это открыло переводчикам широчайшее поле деятельности. Колоссальный объем должностных, деловых, юридических, информа­ционных текстов переводился с русского языка на языки народов СССР. Значителен был и поток переводов со всех этих языков на русский язык. Содержательная точность здесь была основным принципом, поэтому метод ориентации стиля перевода на литературную норму был основным, благодаря чему создавались вполне эквивалентные тексты, несмотря на то что переводчиков-профессионалов явно не хватало.

Многое было сделано в области перевода художественных тек­стов с языков народов СССР, и это было, пожалуй, самым позитив­ным результатом воплощения лозунга интернационализма в жизнь — результатом в области перевода. В 20-30-е гг. многие произведения грузинской, армянской, туркменской, таджикской, киргизской, казах­ской литературы получили русские текстовые воплощения и вошли в русскую культуру. Вновь вспыхивает интерес к народному творчеству — как на родном язы­ке, так и на языке других народов, которое активно усваивается че­рез перевод. В России появляются переводы произведений народов Российской империи: К. Бальмонт переводит с грузинского поэму Шота Руставели «Носящий барсову шкуру». Под редакцией В. Брюсова выходит антология армянской поэзии.

Правда, на некоторые из переводов накладывала свой отпечаток догматическая концепция перевода 30-40-х гт. (см. раздел 6.7.2.7), но в целом все они отмечены стремлением сохранить национальное свое­образие, специфику формы — и довольно однородный лексический состав, соответствующий русской книжной литературной норме.

Подстрочник.

Советский период истории перевода обнаружива­ет много парадоксов. Один из них: призывы стремиться к максималь­ной точности при переводе (эквивалентность и эквилинеарность) — с одной стороны, и возможность идеологической обработки текста — с другой. Тексты часто переделывались в духе господствующей иде­ологии.

{Так, при переводе в 1924 г. романа начала века немецкого писателя Вальдемара Бонзельса «Пчелка Майя и ее приключения» переводчик превращает сцену разделения улья, которую Бонзельс изображает как естественный природный процесс в жизни пчелино­го сообщества, — в социальную метафору: рабочие пчелы страдали под жестоким гнетом Царицы пчел (в нем. Bienenkonigin — вовсе не «царица», а попросту «пчелиная матка»), подняли восстание, разру­шили старый мир и решили строить новый.}

Особую роль в советское время стал играть подстрочник, т. е. бук­вальный, близкий к подлиннику рабочий переводной текст. Подстроч­ник как подручное средство в филологическом исследовании текста известен был давно, но в советской практике перевода он стал играть совершенно особую роль. Издаваемые книги часто проходили два эта­па: подстрочный перевод и обработку. Такой подстрочный перевод вовсе не был пословным; он был вполне добротен и близок к подлин­нику, но в нем могли обнаруживаться «вредные» высказывания. Зато при обработке подстрочника тексту придавались те акценты содержа­ния, которые были идеологически «полезны». При этом автор под­строчника не указывался, и поэтому ответственность за опубликован­ный текст дробилась, и неизвестно было — кто виновник допущенных искажений. Да и сравнить перевод с подлинником мало кто мог. Нрав­ственная сторона такого нарушения авторского права исполнителей не беспокоила. Надо сказать, что и приобретение прав на перевод ста­ло считаться буржуазным предрассудком: вплоть до середины 90-х гг. в специальных каталогах ЮНЕСКО Россия была зарегистрирована как страна, где переводится незаконно самое большое число книг.

{Хорошим примером известной, популярной книги, переведенной с применением подстрочника, может служить роман для детей «Бэм­би» австрийского писателя Феликса Зальтена. Перевод был выпол­нен в конце 40-х гг. При сличении оригинала с переводом обнару­живается основной текст перевода, сделанный явно опытным «подстрочникистом» старшего поколения. Он вполне добротен, и назвать его подстрочником можно только с той точки зрения, что он от начала до конца соответствует тексту оригинала. На этот текст в некоторых местах накладывается стиль писателя Юрия Нагибина, который осуществлял «литературную обработку». Что же измени­лось при обработке? На нескольких страницах текста Нагибин заме­няет эпитеты и другие фигуры стиля на те, которые более свойствен­ны стилю его собственного творчества; что ж, с таким методом перевода мы уже встречались. Из текста исчезают некоторые дета­ли, например упоминание о подробностях родов олененка Бэмби на первой странице. И это объяснимо приемами адаптации текста для маленьких детей. Но вот в сцене разговора старого оленя с Бэмби, где Зальтен формулирует основную гуманистическую идею, прохо­дящую через все его книги: ты — живое существо, но жизнь тебе дал некто, кто выше всех нас; этот мир создал не ты и поэтому ты не имеешь права наносить вред ни одному живому существу, — здесь обработчик вкладывает в уста старого оленя совсем другое поуче­ние. Основа его: закон жизни— это борьба.}

Искажения, подобные этому, в советский период истории перевода встречаются часто.

Перевод эпохи нэпа.

Особым экзотическим эпизодом в советские годы в России явился перевод эпохи нэпа (первая половина 20-х гг.).

Сама издательская деятельность в это время была организована по другому принципу, нежели в предшествующие и последующие годы. Быстро появилось большое количество негосударственных, в основ­ном кооперативных издательств. Только в Москве и Петербурге их насчитывались десятки: в Москве — «Книга и революция», «Моло­дая гвардия», «Новая Москва», «Зиф», «Красная Новь», «Задруга», «Всероссийский Пролеткульт», «Космос», «Леф», «Изд-во М. и С. Са­башниковых», «Труд и книга», «Современные проблемы», «Межраб-пром», «Мосполиграф» и др.; в Петербурге — «Новелла», «Мысль», «Алконост», «Петрополис», «Петроград», «Атеней», «Парус», «Книж­ный угол», «Кольцо поэтов», «А. Ф. Маркс», «Образование», «Кубуч», «Жизнь искусства», «Островитяне», «Эпоха», «Полярная звезда», «Прибои», «Время», «Аквилон», «Сеятель», «ACADEMIA», «Начат­ки знания», «Время Л» и др.⁷⁰ Эти издательства выпускали книги небольшими тиражами, стараясь улавливать интересы публики. В жанрах литературы, переведенной и изданной в годы нэпа, как в зеркале, отразились читательские интересы и запросы людей того времени, выходящие за пределы «вечных» произведений, потреб­ность в которых и без того была удовлетворена. Эти жанры, на кото­рые впоследствии было поставлено несмываемое клеймо «бульвар­ные», очень напоминают наше современное сиюминутное «чтиво». В диапазон жанров, которые были тогда популярны, входили готи­ческий роман (аналогичный современному роману ужасов), физио­логический роман (подобный нашему эротическому), женский роман, роман-идиллия из жизни богатых, технократический роман-утопия (предтеча современной научной фантастики; примером может по­служить «Туннель» Б. Келлермана, изданный в 1923 г.), приключен­ческий роман (очень популярен был «Тарзан» Э. Берроуза, вышед­ший в 1922 г.). Собственно, кое-что в этих жанрах писали тогда и русские писатели, но к концу 20-х гт. жанровое разнообразие рус­ской беллетристики оказалось в жестких тисках социалистического реализма.

Переводы этой литературы делались, по-видимому, часто наспех, да и оригиналы порой не отличались единством и изощренностью сти­ля. Стандартизованная манера изложения, рассчитанная на массового потребителя, имела глубокие корни в истории литературы. Вряд ли имеет смысл осуждать уровень переводов времен нэпа (да и совре­менных «бульварных» тоже); но немаловажно и отметить эту связь: сиюминутная литература — плохие переводы. При этом названные жанры имели свои особые функции; они были необходимы человеку для разных повседневных нужд: для снятия стресса, для преодоления комплексов, исполняли они и роль своеобразного наркотика, свойствен­ную отчасти художественному тексту любого уровня и любого жанра.

Но уже во второй половине 20-х гг. маленькие частные издатель­ства одно за другим закрылись, а «бульварная» переводная литерату­ра была подвергнута в журнальной и газетной публицистике унич­тожающей критике.

Ортодоксальный перевод 30-40-х гг.

В 30-е гг. государство пол­ностью взяло в свои руки руководство издательской деятельностью. Плановость изданий, жесткие идеологические критерии отбора про­изведений характеризуют перевод этой поры. Многие западные ав­торы, в особенности современные, неизвестны советскому читате­лю даже по имени. Другие, известные своим ранним творчеством, внезапно исчезают с читательского горизонта. Так Э. М. Ремарк вплоть до конца 50-х гг. так и остается автором одного-единственного романа «На западном фронте без перемен», изданного после Пер­вой мировой войны. Остальные его книги не переводятся.

Принципы эквивалентности и эквилинеарности, выдвинутые из­дательством «ACADEMIA», становятся неоспоримыми и ревизии не подлежат. Непререкаемой догмой становится и принцип переводимости. При этом объективные особенности текста и особенности языков оригинала и перевода во внимание не принимаются.

Подчиняясь догматическим принципам, переводы теряли главную особенность, ради которой, собственно, и создается художественный текст, эстетическую ценность. Так, проза Диккенса в переводах А. Кривцовой и Е. Ланна теряет одно из главных своих качеств — ритмичность синтаксиса. В тяжеловесных репликах прямой речи в пе­реводе полностью утрачивается мягкий юмор и «чувствительность» речи персонажей. Не менее громоздкой становится и речь автора:

«В верхней комнате одного из домов, в большом доме, не сооб­щавшемся с другими, но с крепкими дверьми и окнами, задняя стена которого обращена была, как описано выше, ко рву, собралось трое мужчин, которые, то и дело бросая друг на друга взгляды, выражав­шие замешательство и ожидание, сидели некоторое время в глубо­ком и мрачном молчании» (пер. А. Кривцовой)⁷¹.

Но особенно пагубными эквивалентность и эквилинеарность ока­зывались для стихотворного перевода. Проиллюстрировать это можно на примере переводов Анны Радловой, которые до конца 30-х гг. вос­хвалялись; Шекспир в ее переводах ставился на советской сцене. Поскольку специфика стихотворной формы требует сохранения раз­мера, чередования рифм и т. п., а принцип эквивалентности предпи­сывает сохранение всех значимых слов подлинника, то переводчику достается практически невыполнимая задача: втиснуть в строку и в размер то же количество русских слов, что и в английском подлин­нике, тогда как средняя длина английского слова вдвое меньше, чем русского. В результате переводчица жертвует союзами, другими слу­жебными словами, лексическими средствами когезии, употребляет сокращенные формы слов, предпочитает односложные существитель­ные — и тем самым разрушает интонацию реплик, меняет динамику высказывания, нарушает норму русского языка.

{Тогда реплика с со­держанием: «Теперь вы ревнуете, и вам кажется, что это подарок от какой-нибудь любовницы!» превращается в сверхэмоциональные вы­крики: «Уж стали ревновать! Уж будто от любовницы! Уж память!» (из перевода «Отелло», материал К. И. Чуковского). Метод экви­валентности и эквилинеарности поражает в самой большой степени те реплики, которые и без того эмоциональны и динамичны в под­линнике:

Черт! Вы ограблены! Стыд! Одевайтесь! Разбито сердце, полдуши пропало!

Драматический текст, где построение высказываний зависит от интонации, а эллипсис обусловлен ситуацией, часто превращается в набор фраз-загадок с немотивированным порядком слов и неполно­той структуры, понять которую сценическая ситуация не помогает:

Иначе я скажу, что гневом стали, —

Вы не мужчина больше...

Но умереть должна — других обманет...

В Венецьи не поверят, генерал,

Хоть поклянусь, что видел сам.

Чрезмерно...

Я прошу вас в донесенье

Сказать, кто я, ничто не ослабляя,

Не множа злобно...⁷²

Переводы, втиснутые в строгие догматические рамки, лишали художественное произведение его эстетической ценности и явно про­игрывали прежним переводам, авторов которых упрекали в исполь­зовании техники сглаживания. Вот знаменитые, хорошо известные русскому читателю строки из шекспировского «Отелло»:

П. Вейнберг: Она меня за муки полюбила,

А я ее за состраданье к ним.
А. Радлова: Она за бранный труд мой полюбила,

А я за жалость полюбил ее.}

Безусловно, не все переводчики так дословно пытались следо­вать догматическим принципам 30-х гг. Но само существование бук­вального перевода вопреки всему накопленному опыту переводче­ского искусства, сам факт следования догме, а не объективным данным — знамение времени.

Переводы, выполненные таким способом, в основном ненадолго вошли в русскую культуру. Гораздо долговечнее оказались переводы другого рода. Они принадлежали переводчикам, которые в той или иной степени нарушали эти принципы.

ВЫДАЮЩИЕСЯ ПЕРЕВОДЧИКИ

В первую очередь следует назвать М. Л. Лозинского, который прочно утвердился как переводчик-профессионал, был в 30-е гг. чем-то вроде парадной фигуры советского переводчика и мог выбирать сам как произведения для перевода, так и методы перевода — хотя публично, в докладах на писательских съездах ему приходилось порой провозглашать официальные принципы.

Ему удалось, каза­лось бы, немыслимое в те годы: добиться разрешения на перевод «Божественной комедии» Данте. Принципы перевода, которым сле­довал М. Л. Лозинский, были тесно связаны с филологическими тра­дициями издательства «ACADEMIA», в которых можно проследить глубинную связь еще со школой Максима Грека. С другой стороны, эти принципы, безусловно, совпадали со взглядами А. В. Федорова, вырабатывавшего в те годы концепцию полноценности перевода. Лозинский считал, что переводу должен предшествовать этап осно­вательной филологической обработки текста.Помимо изучения ис­тории создания текста, его языковых особенностей, фигур стиля оригинала, Лозинский занимался предварительным изучением ва­риативных возможностей русского языка, составлял ряды синони­мов, собирал варианты построения метафор, выстраивал модели пословиц. Он одним из первых начал уделять особое внимание ис­торической дистанции текста, определив для себя лексическую ар­хаизацию как одно из средств ее воссоздания. Помимо «Божествен­ной комедии» Лозинский в 30-е гг. переводил Шекспира, Лопе де Вега, Кальдерона, «Кола Брюньон» Ромена Роллана, «Сид» Корнеля и многое другое.

Иные принципы перевода исповедовал Борис Пастернак. Он был из тех русских поэтов и писателей, которые в 30-е гг. стали перевод­чиками отчасти поневоле. Их не публиковали как авторов собствен­ных произведений, но им разрешали переводить. Наверное, с этим связана большая степень вольности, с которой такие переводчики относились к подлиннику при переводе. Ведь подлинник был для них иногда единственной возможностью реализовать публично свою творческую индивидуальность. Для Пастернака-переводчика исто­рическая дистанция не существовала; в переводе она не отражалась. Лексике подлинника Пастернак подыскивал более современные со­ответствия, иногда выходящие за рамки литературного языка, но в которых всегда был узнаваем лексикон его собственных поэтических произведений. Пунктирно намечено национальное своеобразие, ко­торое в «Фаусте» Гёте, и в переводе трагедий и сонетов Шекспира больше запечатлелось в точной передаче стихотворной формы. Та­ким образом, литературное произведение в переводе Пастернака, написанное современным читателю языком с индивидуальным пастернаковским оттенком, становилось злободневным, оно максималь­но приближало вечные темы к человеку XX в. В каком-то смысле это напоминало принцип «склонения на свои нравы».

Деятельность С. Я. Маршака. Особым феноменом 30-х гг. была писательская, переводческая и организационная деятельность С. Я. Маршака.

С. Я. Маршак был одним из активнейших создателей новой дет­ской советской литературы. Вообще детская литература со времен своего окончательного формирования в Европе на рубеже XIX-XX вв. сразу заявила о себе как жанр интернациональный. Каждая издан­ная детская книга сразу переводилась на разные языки и станови­лась общим достоянием европейских детей. Но советское государ­ство объявило большинство детских книг «буржуазным» чтением; в немилость попал, например, столь популярный в начале века и в рус­ской литературе гимназический роман. Перед писателями была по­ставлена задача выбрать в европейской литературе наиболее «зре­лые» в идейном отношении произведения и перевести их — так возникали книги, подобные «Маленькому оборвышу» Гринвуда в пе­реводе К. Чуковского, где переводчик под гнетом задачи идейного соответствия пародировал социальные контрасты. Создавались свои, отечественные произведения, подчиненные коммунистической идео­логии. В результате стали преобладать детские книги довольно мрач­ного колорита: социальная несправедливость, беспризорность, ро­мантика войны и классовой борьбы и тому подобное. Детской литературе явно не хватало в этот период книг, где царит свободный полет фантазии, и сюжетов, где все хорошо заканчивается, — т. е. тех опор, которые помогают развиться творческой индивидуальнос­ти, помогают с верой в добро войти во взрослую жизнь.

На этом фоне деятельность маршаковской редакции была герои­ческой попыткой вернуть гармонию в детскую литературу. Детская редакция под руководством Маршака занялась переводом сказок народов мира, обработкой и включением в детскую русскую ли­тературу фольклорного и литературного сказочного материала. Итальянские, корейские, китайские сказки и бесчисленное множество сказок других народов, в том числе и народов СССР, вошло в эти годы в детскую литературу. 3. Задунайская, А. Любарская, Т. Габбе и другие создавали русские тексты, исходя из системы доминирующих средств древнего жанра сказки. Точно такие же принципы перевода сказок мы обнаруживаем в эти годы и в других европейских странах. Без оттенка идеологической обработки, однако, и здесь не обошлось. Так, при переводе христианские наслоения из текста народной сказ­ки устранялись и заменялись языческим колоритом: например, обра­щение героя к Христу заменялось обращением к Солнцу. Поясняя принципы обработки сказок, А. Любарская отмечает, что они как переводчики и обработчики фольклорного материала «стремились вернуть сказке ее истинный, первоначальный облик»⁷³. При этом не учитывалось, что устный текст народной сказки не имеет какого-либо определенного первоначального облика, этот текст подчинен ди­намике постоянного развития и изменения можно рассматривать как статичные только с момента его письменной фиксации.

В качестве исходного материала для создания сказочных про­изведений для детей использовался не только фольклор. В сказку превратилась, например, знаменитая книга Дж. Свифта о Гулливе­ре. Навсегда полюбилось детям «Необыкновенное путешествие Нильса с дикими гусями» в обработке 3. Задунайской, которое было, по сути дела, извлечением сказочной канвы из учебника географии для шведских детей, написанного в литературной форме Сельмой Лагерлеф.

В духе времени была идея коллективного перевода, ради которой Маршак создал особый творческий семинар. Эта идея, так же как и идея коллективного творчества (например: Хармс — Маршак), не очень себя оправдала; но сам принцип коллективной семинарской работы при оттачивании переводческой техники и выработке крити­ческого взгляда на свой переводческий труд оказался плодотворным и остался до сих пор важнейшим средством воспитания переводчи­ков художественной литературы.

Что касается собственных переводов Маршака, то можно с пол­ным правом говорить об особых принципах перевода, породивших целую традицию, и, может быть, даже о школе Маршака. К школе Маршака, безусловно, относился переводчик следующего поколе­ния — Вильгельм Левик, исповедовавший те же взгляды, о чем крас­норечиво говорят его переводы. Для иллюстрации переводческих прин­ципов Маршака можно привлечь наиболее известные его работы: поэзию Р. Бернса, сонеты Шекспира, «Лорелею» Г. Гейне. В переводах отмечается «выравнивание» формы (например, превращение дольни­ка в регулярный ямб, замена контрастов в стилистической окраске лексики однородностью книжного поэтического стиля). Эту специ­фичность индивидуальной переводческой манеры Маршака неодно­кратно отмечали исследователи⁷⁴. В переводах Маршака возникал эф­фект своего рода «гармонизации» оригинала, сглаживания трагических противоречий, отраженных в особенностях текста, усиление и вырав­нивание оптимистического тона. Возможно, это было связано с миро­восприятием самого Маршака, не исключено также, что эта гармони­зация была своеобразной реакцией на дисгармонию в обществе.

Иногда в переводах Маршака обнаруживается и усиление социаль­ного смысла описываемых явлений, и ослабление акцента на вселен­ских темах.

{Так происходит, например, при переводе стихов Р. Бернса:

Бернс (подстрочник):

Что из того, что у нас на обед скудная пища, Что наша одежда из серой дерюги? Отдайте дуракам их шелка и подлецам — их вино, Человек есть человек, несмотря ни на что.

Маршак (перевод):

Мы хлеб едим и воду пьем, Мы укрываемся тряпьем И все такое прочее, А между тем дурак и плут Одеты в шелк и вина пьют И все такое прочее.

Мысль автора подлинника о величии человека исчезает, на пер­вый план выдвигаются социальные контрасты.}

В конце 30-х гг. редакция Маршака была разгромлена, но тради­ция обработки сказок, читателями которых оказались отнюдь не толь­ко дети, переводческие семинары, стихи в переводах Маршака — остались, это — реалии русской культуры.

ЛЕКЦИЯ 6

1.Переводческая ситуация в 40-50 е гг

2. СССР – Россия (60-90е гг)

3. Новые переводы классических произведений и народных эпосов.

4. ПЕРЕВОД СИТУАЦИЯ В ПОСТ СОВ ПЕРИОД

5. Современное состояние перевода

Переводческая ситуация в 40-50-е гг.

Перед войной в СССР пуб­ликуются некоторые труды по теории перевода, в основном обобще­ния конкретного опыта художественного перевода, однако попыт­ки выявить объективную лингвистическую основу процесса и результатов перевода еще не получили своего системного оформле­ния. Среди лучших работ того времени преобладал критико-публицистический пафос, но на его волне уже отчетливо выявлялись важ­ные закономерности в области перевода. В 1941 г. появляется знаменитая книга К. И. Чуковского «Высокое искусство», которая и до наших дней не утратила своей актуальности и популярности. До­стоинство ее не только в остром анализе и разнообразии материала. Она привлекала и привлекает широкие слои читателей к проблемам перевода. Ни одному автору до этого не удавалось столь аргументировано и эмоционально показать культурную и общественную зна­чимость профессии переводчика. Обе названные книги послужили симптомом грядущих перемен в восприятии переводческой деятель­ности, симптомом назревшей необходимости научно обобщить на­копленный разнородный опыт.

Вместе с тем в 30-40-е гг. интенсивно развивается теория науч­но-технического и военного перевода в ее учебно-прикладном ас­пекте, в основном на материале немецкого и английского языков. Среди первых работ такого рода можно назвать два учебника для заочников: «Техника перевода научной и технической литературы с английского языка на русский» М. М. Морозова (М., 1932-1938) и «Теория и практика перевода немецкой научной и технической литературы на русский язык» (2-е изд., 1937-1941) А. В. Федорова. За ними на рубеже 30-40-х гг. последовал целый ряд аналогичных по­собий. Во всех этих практических пособиях указывались типичные признаки научно-технических текстов и распространенные, также типичные лексические и грамматические соответствия. Правда, за­частую допустимость или недопустимость тех или иных соответствий подавалась в форме категорических утверждений и прямолинейных советов. Но все же это был шаг вперед. Освоение лингвистической основы именно этой разновидности текстов можно отметить как за­кономерный этап на пути формирования теории перевода, посколь­ку тексты такого рода легче всего поддаются формализации.

Военные годы обеспечили большую практику устного перевода, преимущественно с немецкого и на немецкий язык. Имена отдель­ных переводчиков, виртуозно владевших устным последовательным переводом, не забылись до сих пор.

После войны потребность в устном переводе, естественно, резко сократилась; этому способствовало постепенное создание «желез­ного занавеса». В области художественного перевода пока действо­вали все те же законы: господствовал догматизм, с помощью под­строчника текст подвергался идеологической обработке и т. п. В опалу попадает Анна Ахматова — и не случайно именно в эти годы она переводит восточную поэзию.

В начале 50-х гг. вопросы перевода начинают активно обсуждать­ся в критических и научных статьях. Отчетливо намечается разгра­ничение подхода к художественному переводу и всем прочим видам перевода, что приводит сначала к разграничению, а затем и к проти­вопоставлению лингвистического и литературоведческого направле­ний в переводоведении. Попытки ученых предложить некую общую теоретическую основу, распространяющуюся на все виды текста, подвергаются жесточайшей общественной критике. Поистине нова­торскими в этой связи можно назвать две работы: статью Я. И. Рецкера «О закономерных соответствиях при переводе на родной язык» (1950), где автор, в равной мере используя материал как художествен­ных, так и нехудожественных текстов, устанавливает три основных типа лексико-семантических соответствий (эквиваленты, аналоги и адекватные замены)⁷⁶; а также книгу А. В. Федорова «Введение в теорию перевода» (1953), написанную на материале художественно­го перевода, где автор однозначно высказывается в пользу лингви­стического подхода. Однако в начале 50-х гг. это новаторство оцене­но не было, напротив, теория перевода заодно с лингвистикой попала в разряд «буржуазных» наук.

К середине 50-х гг., после смерти Сталина, гайки диктаторского режима чуть-чуть ослабляются, и это сразу благоприятно сказывается на развитии перевода. Постепенно снимается запрет с имен крупных западных писателей: Фолкнер, Хемингуэй, Моэм, Гессе и многие дру­гие. Цензура и критика перестают возражать против использования в переводе просторечия, диалектальной окраски, ругательств, архаиз­мов. Таким образом, переводчикам открывается новое поле деятель­ности — и новые языковые ресурсы. Показателен в этом отношении успех в СССР романа Сэлинджера «Над пропастью во ржи», переве­денного Р. Райт-Ковалевой, которая блестяще воспроизвела молодеж­ный жаргон подлинника, используя русский сленг рубежа 50-60-х гг.

Вместе с тем в середине 50-х гг. полемика по поводу подхода к пе­реводу художественного текста разгорается с новой силой. В линг­вистическом подходе, согласно которому художественный текст рас­сматривается как одна из языковых реализаций, видят угрозу свободе творчества. Аналогичные дискуссии ведутся в 50-е гг. и между фран­цузскими теоретиками перевода (Ж. Мунен — Э. Кари), но в СССР в духе того времени не допускается одновременное равноправное существование различных подходов, научный спор приобретает идео­логическую окраску, вопрос ставится альтернативно: лингвисти­ческий подход вредит художественному методу социалистического реализма, литературоведческий способен его всесторонне воплощать.

На время верх одерживает литературоведческий подход. Он реа­лизуется в принципах «реалистического перевода», которые сфор­мулировал переводчик Иван Кашкин. Усматривая в изучении языко­вых средств опасность формализма, он предлагал концентрировать внимание на передаче образов как таковых⁷⁷. Отчасти такая позиция была связана с возникновением сопротивления господствовавшему до сих пор догматическому методу перевода, часто приводившему к буквализмам; но она же узаконивала волюнтаристский подход к под­линнику, в рамках которого могла осуществляться его идеологиче­ская обработка. Так или иначе, Кашкин призывал переводчика не опи­раться на букву подлинника, а заглянуть в затекстовую реальность и, исходя из нее, написать свой текст. Кашкин продемонстрировал при­менение своего метода на практике, в частности в переводах Хемин­гуэя. Кстати говоря, для Хемингуэя, в произведениях которого за внешней простотой изложения кроется колоссальное психологиче­ское напряжение, перевод исходя из затекстовой реальности, т. е. из ситуации, очень подходит; само появление такого метода перево­да свидетельствовало о том, что авторский стиль — явление еще бо­лее сложное, чем виделось раньше. Почву для этого нового видения предоставляли и другие вновь открытые для русского читателя авто­ры: Фолкнер, Ремарк, Кафка и др.

{Идея Кашкина близка к основно­му принципу концепции динамической эквивалентности, хотя лин­гвистическая, а уж тем более теоретико-транслатологическая основа ее Кашкиным не формулировалась вовсе.}

ВТОРАЯ ПОЛОВИНА 50-х гг.

Во второй половине 50-х гг. переводов художественных произве­дений становится больше, диапазон авторов — шире. С 1955 г. на­чинает издаваться журнал «Иностранная литература», специализи­рующийся на публикации переводов. Именно он на протяжении последующих десятилетий знакомит русского читателя как с новин­ками зарубежных литератур, так и с уже ставшими классикой про­изведениями крупнейших писателей XX в., имена которых до сих пор находились под запретом. «Степной волк» Г. Гессе, «Шум и ярость» Фолкнера и многие десятки других шедевров увидели свет на русском языке впервые в журнальном варианте, на страницах «Иностранной литературы». Журнал впервые начинает обращать внимание читателей на творчество талантливых переводчиков, пуб­ликуя на своих страницах краткие сведения о них. Возобновляется и издание серии «Всемирная литература», куда включаются теперь и книги до 1789 г. Оно было завершено в конце 70-х гг. и состояло те­перь из 200 объемистых томов, снабженных фундаментальным на­учным комментарием.

Оживление деятельности переводчиков в 50-е гг. подкрепляется расцветом книгоиздательского дела. Качество изданий за все годы советской власти еще никогда не достигало такого высокого уровня.

СССР — Россия (60-90-егг.).

К началу 60-х гг. противостояние литературоведов и лингвистов в подходе к переводу ослабевает и постепенно исчезает. Знаковый характер имело появление в 1962 г. сборника статей «Теория и критика перевода» под научной редакци­ей Б. А. Ларина⁷⁸. Б. А. Ларин в предисловии призывает строить те­орию художественного перевода на двуединой основе наук о языке и о литературе.

В эти годы в СССР еще появляются серьезные труды, целиком построенные на литературоведческом подходе к переводу, такие, как монография грузинского теоретика Г. Р. Гачечиладзе⁷⁹, но их ста­новится все меньше и меньше. Развитие языкознания, а также по­пытки машинного перевода, начавшиеся еще в 50-е гг. и позволив­шие формализовать многие закономерности перевода, указывают на лингвистическую основу этого вида языковой деятельности и по­могают выработать представление об общих, единых для любого типа текста закономерностях перевода. В России, как и в других странах, разрабатываются общие и частные проблемы перевода с привлечением понятий теории коммуникации, и — в последние годы — данных лингвистики текста. Донаучный период в переводоведении завершается, и эта наука постепенно обретает объектив­ные основы.

Труды A. В. Федорова, Я. И. Рецкера, А. Д. Щвейцера, Л. С. Бархударова, B. Н. Комиссарова, В. С. Виноградова, Р. К. Миньяр-Белоручева и многих других способствовали окончательному оформлению переводоведения как научной дисциплины.

Новые переводы классических произведений и народных эпосов.

ПЕРЕВОДЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ В ПОСТ СОВЕТСКИЙ ПЕРИОД

Что касается перевода как практической деятельности, то на протя­жении 70-90-х гг. он приобретает все большую культурную и обще­ственную значимость. Искусство художественного перевода продол­жает совершенствоваться. Этому способствует развитие культурных контактов; все меньше имен западных авторов остается под запретом. Выходят из тени имена Джойса, Броха, Музиля, Тракля и т. д. На рубеже 90-х гг. публикуются переводы книг, запрет на которые не смогла снять «оттепель» начала 60-х. Среди них, например, роман «Искра жизни» Э. М. Ремарка, запрещенный, очевидно, из-за той аналогии с жизнью заключенных в советских концлагерях, которую могло вызвать у чи­тателей описание трагических перипетий узников Бухенвальда.

Переводчики-филологи обращаются к памятникам мировой ли­тературы, которые из-за сложности их формы считались неперево­димыми. Так, непреодолимым препятствием казались древние по­этические эпические формы, а также специфика средневековой поэзии. Как мы знаем, богатая традиция выработки аналоговых по­этических форм была связана лишь с античной поэзией. В 70-80-е гг. появляется древнеисландский эпос «Старшая Эдда» в переводе А. Корзуна, средневерхненемецкая эпическая поэма «Кудруна» в пе­реводе Р. Френкель, «Парцифаль» Вольфрама фон Эшенбаха в пере­воде Л. Гинзбурга и др. Комментарии переводчиков к своим перево­дам обнаруживают серьезность и филологическую выверенность подхода к делу. Переводчики далеки от буквального копирования формальной специфики оригинала; при сохранении этой специфики они учитывают традиции воспринимающей литературы.

{Об этом красноречиво говорит выдержка из послесловия Р. Френкель к «Кудруне»: «...Размер кудруновой строфы — абсолютно чужой для рус­ского слуха. Воспроизведенный буквально, он не может звучать поэтически. Значит, надо не рабски копировать, а найти нечто рав­ноценное по впечатлению, которое оставляют четыре длинных сти­ха, распадающиеся на два полустишия каждый, в особенности же передать тяжелую „поступь" последнего полустишия, растянутого на шесть ударных слогов. В нашем переводе мы решили не менять счет ударений, а сменить лишь самый размер с двусложного на трех­сложный и перейти в данном случае с ямба на амфибрахий в после­днем, восьмом полустишии строфы»*⁰.}

Многие из уже известных и полюбившихся русскому читателю произведений переиздаются в новой редакции или переводятся заново. В 1983 г. в серии «Большой» «Литературных памятников» появляются, например, новые переводы сказок X. К. Андерсена, подготовленные Л.Ю.Брауде и И. П. Стребловой (правнучкой А. В. и Г. П. Ганзенов, выполнивших когда-то первый перевод ска­зок). Потребность в новом переводе художественного произведе­ния объясняется обычно двумя причинами. С одной стороны, это свидетельствует об изменении критериев эквивалентности переве­денного текста. В эти годы эквивалентность понимается как пол­ноценность передачи художественного целого (в рамках концепции полноценности, сформулированной А. В. Федоровым), а большин­ство переводов первой половины XX в. этим критериям не соот­ветствовали. С другой стороны, значительное художественное про­изведение обречено на множественность переводных версий, ибо каждая из них — неполна и каждая следующая позволяет больше приблизиться к пониманию великого оригинала.

Видимо, именно с последним обстоятельством связан феномен гиперпереводимости, особенно отчетливо проявившийся в конце XX в. Феномен этот заключается в чрезвычайной популярности не­которых авторов у переводчиков. Если учитывать переводы и пред­шествующих веков, то пальму первенства по количеству русских версии, наверное, следует отдать В. Шекспиру, в особенности его трагедии «Гамлет». Зато во второй половине XX в. безусловно лиди­рует австрийский поэт начала века Райнер Мария Рильке.

Несколько слов в завершение следует сказать о переводе 90-х гг. Собственно исторический анализ проводить еще рано — слишком близки от нас эти годы. Но о некоторых симптоматических явлениях надо упомянуть.

В начале 90-х гг. исчезают многочисленные цензурные барьеры, и переводчик волен переводить все, что он пожелает. Но вместе с цензурным гнетом исчезает и государственная издательская систе­ма, а быстро возникающие частные издательства ориентируются на прибыль. Поэтому наряду с шедеврами мировой литературы, не пуб­ликовавшимися ранее по цензурным соображениям и пользующи­мися спросом у взыскательных читателей, появляется в большом количестве массовая «бульварная», зачастую низкопробная литера­тура — она призвана удовлетворить голод, накопившийся со времен краткого ее расцвета в период нэпа. Эротика, порнография, романы ужасов, фантастические романы, детективы заполоняют прилавки. При этом издатели меньше всего заботятся о качестве переводов. Переводы массовой литературы делаются в спешке и чрезвычайно низко оплачиваются. За них, как за источник дополнительного не­большого заработка, берутся люди любой профессии, мало-мальски знающие иностранный язык. Во многих издательствах исчезает ин­ститут редакторов, и тексты выпускаются в свет с чудовищными ошибками в русском языке. Те же издательства, которые пытаются ориентироваться на выпуск доброкачественных переводов как художественных произведений, так и книг в различных областях знаний, находятся в незавидном экономическом положении, проигрывая на рынке сбыта, и также вынуждены предлагать переводчикам лишь незначительную оплату их труда. Таким образом, следует признать, что социальный статус переводчика в российском обществе на се­годня чрезвычайно низок.

Общую картину переводной литературы в 90-е гг. осложняет и практика грантов и субсидий со стороны различных государств, за­интересованных в пропаганде произведений своих национальных литератур на российском книжном рынке. Это зачастую приводит к появлению в русском переводе книг, не отвечающих культурным запросам российского читателя и навязываемых ему как бы при­нудительно.

Однако, разумеется, у новой ситуации есть и позитивные сторо­ны. Реальная потребность открытого общества в качественном пе­реводе привела в конце 90-х тт. к широкомасштабной организации в России обучения переводчиков. Новой специальности «Перевод и переводоведение» начинают обучать в Санкт-Петербурге (в гораздо более широких масштабах, чем это делалось раньше), в Архангель­ске, Курске, Челябинске, Нижнем Новгороде, Владивостоке и во мно­гих других российских городах. Меняются и программы обучения. Прежде всего, это касается устного перевода, ведь устным перевод­чикам уже не надо теперь быть «бойцами идеологического фронта», и на первое место ставится профессиональная техника и профессио­нальная этика. Постепенно восстанавливаются, на разной основе, ис­чезнувшие было в начале 90-х творческие семинары молодых пере­водчиков художественной литературы. Появляются независимые от государства бюро переводов. Множество молодых ученых посвяща­ют свои исследования проблемам теории перевода.

{ На базе филоло­гического факультета Санкт-Петербургского университета в 1999 г. была учреждена ежегодная международная научная конференция по переводоведению «Федоровские чтения», получившая свое название в честь первого отечественного переводоведа А. В. Федорова. Эта конференция проводится в октябре и пользуется неизменным успе­хом.

Остается надеяться, что новые поколения переводчиков и потре­бителей их труда совместно решат те нелегкие проблемы, которые породило новое состояние российского общества.}

Современная ситуация

Перевод в наши дни продолжает обслу­живать все основные информационные потребности человечества, сохранив традиционные сферы своего использования и приобретая все новые.

Переводчики расшифровывают старинные рукописи и древние надписи, переводят художественные произведения различных эпох, обслуживают все повседневные нужды человечества в устном и пись­менном переводе.

В последние годы люди начали широко пользоваться Интернетом, который представляет собой единое общечеловеческое информа­ционное пространство — без переводчиков не обойтись и здесь.

Объемы переводов растут, и можно смело сказать, что в обозри­мом будущем без перевода человечество обойтись не сможет.

Выводы (стр. 125 Алексева)

1. История перевода, насчитывающая уже около 4 тысячелетий, дает основания утверждать, что перевод во все времена вы­полнял две основные функции: обеспечивал контакты между людьми и передачу информации (во времени и в пространстве).

2. Специфика письменного перевода зависела от отношения лю­дей определенной эпохи к письменному тексту и была обус­ловлена религиозными, социальными и культурными представ­лениями, свойственными данной эпохе. Поэтому представления людей о «правильном» (т. е. эквивалентном) переводе можно считать исторически обусловленными.

3. Переводчики письменных текстов постепенно осваивают уме­ние передавать все новые и новые особенности текста, суще­ственные для его содержания и формы; поэтому развитие тех­ники письменного перевода мы можем считать прогрессивным процессом.

4. Устный перевод всегда преследовал одну основную цель: пе­редать максимум понятийной информации, поэтому требования к нему в разные исторические эпохи были стабильны и серьезным изменениям не подвергались. Но и в области уст­ного перевода в XX в. появилось новшество — синхронный перевод, что является технически прогрессивным явлением.

5. Историческое развитие перевода как деятельности и динами­ка осмысления этой деятельности показывают, что формиро­вание в XX в. теории перевода есть явление закономерное.

6. Исторические данные о переводе дают возможность сделать важные теоретические обобщения о специфике перевода как процесса и как результата, поэтому история перевода имеет не­посредственную связь с другими аспектами переводоведения.

Лекция 7

ПЛАН

20 век. Часть 2

1. Появление новых видов перевода. РАЗРАБОТКА ПРОГРАММ МАШИННОГО перевода

2. ведущая роль информативного перевода

3. Массовая подготовка профессиональных переводчиков

4. необходимость теоретического осмысления переводческой деятельности. Возникновение и развитие лингвистического переводоведения

АЛЕКСЕЕВА СТР. 121

Появление новых видов перевода

Изобретение синхронного перевода. Знаменательным событием, изменившим представления о диапазоне практического перевода, оказалось появление синхронного перевода. Но его утверждение в сфере переводческой деятельности происходило непросто.

Изобретение самого принципа синхронного перевода приписы­вается американскому бизнесмену Эдварду Файлену, который вмес­те с электротехником Гордоном Финлеем и при поддержке Томаса Уотсона, руководителя фирмы IBM (International Bureau Machines) придумал систему «Файлен-Финлей Ай-Би-Эм», состоящую из те­лефона, двух микрофонов, проводов и наушников. Изобретатели смогли заинтересовать этой новинкой только организацию ILO (International Labor Office) в Женеве, которая и использовала ее впер­вые на своей конференции в 1927 г., организовав синхронный пере­вод; правда, переводчики заранее смогли подготовить свои перево­ды, получив тексты речей.

В 1930 г. аналогичная техника была выпушена фирмой Сименс/ Гальске в Берлине; а в 1935 г., в Ленинграде, на XV Международной конференции психологов речь Павлова переводилась синхронно сра­зу на три языка: немецкий, французский и английский. На протя­жении 30-х гг. синхронный перевод активно применяется на кон­ференциях, международных встречах и в средствах массовой ₍информации. Известно, что в 1934 г. известный переводчик межво­енного времени Андрэ Каминкер синхронно переводил по француз­скому радио речь Гитлера на партийном съезде в Мюнхене⁸⁴. Однако до самого конца Второй мировой войны синхрон и обеспечивающее его оборудование используется лишь как дорогостоящее новшество и не вытесняет гораздо более распространенный последовательный перевод.

Настоящее «боевое крещение» синхронного перевода состоялось на Нюрнбергском процессе (20 ноября 1945 г. — 1 октября 1946 г.). Здесь он использовался не только в целях общения суда с обвиняе­мыми, но и для общения судей между собой во время судебных за­седаний; на предварительном следствии, однако, по старинке при­менялся последовательный перевод. Оборудование для перевода обеспечивала фирма IBM. Перевод велся одновременно на немец­кий, английский, французский и русский языки. Было сформирова­но три команды по 12 переводчиков, которые работали посменно; в каждой кабине находилось по три переводчика, которые переводи­ли на какой-либо один язык с трех остальных. Каждый переводчик переводил только на свой родной язык. Официальным требованием к ораторам было говорить не слишком быстро: не более 60 слов в ми­нуту. Преимущества синхронного перевода, который позволял суще­ственно экономить время, были по достоинству оценены всеми уча­стниками процесса. Очевидец Нюрнбергского процесса переводчик Зигфрид Рамлер приписывает одному из подсудимых, военному пре­ступнику Герингу, следующие слова: «Система синхронного пере­вода, конечно, чрезвычайно эффективна, но она сокращает мне жизнь».

Делегация ООН специально приехала в Нюрнберг, чтобы на деле убедиться в качестве синхронного перевода, поскольку тогда было распространено мнение, что синхронисты переводят очень неточно. Это мнение разделяли многие из опытных переводчиков старшего поколения. Затем для будущих синхронистов ООН были организо­ваны специальные курсы; в качестве преподавателей на них работа­ли и некоторые переводчики, освоившие синхронный перевод на Нюрнбергском процессе. В синхронном режиме переводчики ООН впервые начали работать осенью 1947 г., а в 1950 г. синхронный пе­ревод одержал окончательную победу. В конце 40-х — начале 50-х гг. обучение синхронному переводу было введено в университетах Же­невы и Вены.

РАЗРАБОТКА ПРОГРАММ МАШИННОГО перевода (стр. 22 Алексеева)

Машинный, а точнее, компьютерный перевод — это также пись­менный перевод, поскольку в результате мы получаем письменный. Однако осуществляет его не переводчик, а особая компьютер-программа. Современные компьютерные программы перевода статочно совершенны, но они до сих пор не могут разрешить самую сложную задачу процесса перевода: выбор контекстуально необходимого варианта, который в каждом тексте обусловлен многими причинами. В настоящее время результат этого вида перевода может быть использован как черновой вариант будущего текста, который будет редактировать переводчик, а также как средство, чтобы в крайней ситуации отсутствия переводчика получить общее пред­ставление о теме и содержании текста. Еще более сложную задачу представляет перевод устного текста с помощью компьютерных программ, так как проблема распознавания устной речи находится лишь на начальном этапе своего решения. До сих пор непреодолимым препятствием является индивидуальная окраска звучания сегмента речи — на любом языке такая речь плохо формализуется.

Ведущая роль информативного (нехудожественного) перевода

Как уже отмечалось, XX в. ознаменовал­ся колоссальным ростом объема переводов. Происходит активное об­щение культур, читательские интересы становятся разнообразнее. Охватить все тенденции и события истории перевода XX в., касаю­щиеся десятков стран мира, в рамках данного раздела невозможно, да это и не является нашей задачей. К тому же история перевода это­го периода в европейских странах содержит не меньше белых пятен, чем история российская; сбор материалов и описание переводческих процессов XX в. — насущная задача историков перевода.

Сомнение в возможности перевода, зародившееся в начале века в связи с формированием психологического направления в лингви­стике (в связи с российской историей перевода мы говорили о взгля­дах Потебни), нашло отражение не только в работах, непосредственно посвященных переводу⁸¹, но и в переводческой практике. Появляет­ся

понятие информационного (ИНФОРМАТИВНОГО) перевода, которое обозначает перевод оригиналов, не принадлежащих к художественной литературе (общественно-политич, научно-технич, официально-деловых), т.е. текстов, основная функция которых заключается в сообщении каких-то сведений, а не в художественно-эстетическом воздействии на Рецептора и которое предполагает пере­дачу только понятийного содержания текста средствами нейтраль­ного литературного языка и не предполагает передачу формальных особенностей оригинала. Так во Франции появляется традиция про­заического перевода стихотворных произведений. Своеобразную дань информационному переводу отдает В. Набоков, создав ритмизован­ное прозаическое переложение «Евгения Онегина» А. С. Пушкина на английский язык, но снабдив его обширным комментарием. Аль­тернативная возможность информационного перевода литературно­го произведения до сих пор рассматривается в американской тради­ции как допустимая.

Наиболее категоричное отрицание возможности перевода обосно­вывается в трудах ученых, придерживавшихся концепции неогумбольдтианства, и прежде всего в работах немецкого ученого Лео Вайсгербера, который развивает философию языка, разработанную Гумбольдтом, подчеркивая, что каждый язык — это особое «виде­ние мира»⁸². Американский философ Уиллард Куайн доказывает не­возможность адекватной передачи высказывания даже в рамках од­ного языка.

Однако задача абсолютно полного воспроизведения всех особен­ностей текста подлинника в переводе редко всерьез ставилась в XX в. Стало очевидно, что потери неизбежны, и сформировавшаяся в се­редине века теория информации, а затем и теория коммуникации позволили обосновать объективность этих потерь.

Вместе с тем многие европейские переводчики XX в., продолжая традиции предшествующих поколений, стремятся с максимальной полнотой передать в переводе художественное своеобразие подлин­ника во всей его полноте, находя в сложных случаях средства функ­циональной компенсации в собственном языке, т. е. фактически придерживаются тех принципов, которые в середине XX в. сфор­мулировал в своей концепции полноценности перевода российский ученый А. В. Федоров.

Массовая подготовка профессиональных переводчиков (Алексеева стр. 42)

Как мы уже отмечали, потребность в услугах переводчиков в по­следнее время возрастает. Немецкие исследователи подсчитали, что только в Германии она увеличивалась все последние годы на 14% в год. Количество письменных переводов, например, которые за­прашивает народное хозяйство Германии, составляет около 30 млн страниц в год. Подобную картину мы наблюдаем и в других стра­нах мира.

Высоким спросом на перевод, а также укреплением обществен­ного статуса профессии переводчика объясняется настоящий бум-который испытывает в конце XX — начале XXI столетия перевод­ческое образование. До XX в. обучение переводчиков не имело систематизированного характера, хотя усилия для этого предпринимались в разных странах мира. Можно вспомнить известные монастырские школы, где обучали монахов-переводчиков; например, одной из крупнейших -XI вв. была монастырская школа Ноткера в Швейцарии при мо­настыре Сан-Галлен, не менее знаменита школа переводчиков в Толедо в ХП-ХШ вв.

Специализированные учреждения, воспитывающие переводчиков, появляютсятся в Европе и на других континентах только в XX в. Одним из первых таких учреждений были специальные курсы устных переводчиков, открытые в Германии при Министерстве иностранных в 1921 г. Следом за ними на базе университетов возникают «высшие школы» академического уровня: в Гейдельберге (1935), Женеве 1), Вене (1943), Париже (1957). С первых лет своего существования переводческую специализацию имеет основанный в 1930 г. Московский государственный педагогический институт иностран-языков имени Мориса Тореза (ныне Московский государствен. лингвистический университет— МГЛУ). Сейчас в разных странах существует разветвленная сеть пере-водческого образования, включающая государственные университеты, государственные и частные институты переводчиков, училища, курсы. Познакомимся с этими возможностями, а также со спецификой обучения на примере нескольких стран. Предварительно отметим, что с 1964 г. существует особое международное объединение высших учебных переводческих учреждений, представляющее собой одновременно и экспертный совет по оценке уровня переводческих учреждений CIUTI (Conference Internationale Per­lte d'Instituts Universitaires pour la formation de Traducteurs et rpretes). Учебные заведения, входящие в CIUTI, считаются особенно престижными. В приведенном ниже обзоре, отнюдь не претендующем на полноту мы познакомимся лишь с некоторыми из ведущих учреждений, где происходит обучение переводу. Наша задача кратко обрисовать специфику и диапазон дидактических возможностей.

Австрия. Обучение переводчиков осуществляется в трех университетах: в Вене, Граце и Инсбруке. Членом CIUTI является только

Венский университет. При Венском университете в настоящее время существует Институт подготовки письменных и устных переводчиков. Обучение разбивается на два этапа: подготовительный (4 семестра) и основной (4 семестра). Уже на первом этапе студенты специализируются либо на устном, либо на письменном переводе. На подготовительном этапе читаются следующие лекционные курсы:«Введение в специальность переводчика», «Введение в языкознание», «Основы экономики и права», «Интернациональные организации», «Страноведение»; проводятся семинары: по технике речи, по переводческой нотации (для устных переводчиков), по теории и практике работы с терминологией (для письменных переводчиков) _ совершенствуются знания в области двух иностранных языков. На ос­новном этапе значительную долю теоретических занятий составля­ют лекции и семинары по теории перевода и дисциплины специа­лизации: специальный и литературный перевод у письменных переводчиков, последовательный и синхронный перевод у устных переводчиков. В конце обучения студенты защищают дипломную работу по теории перевода, лингвистике или критике перевода. Прак­тика (работа переводчиком) за время обучения должна составлять, как минимум, 4 месяца.

Германия. Профессию переводчика можно получить в одном из восьми государственных университетов (Гейдельберг, Майнц, Саарбрюкен — члены CIUTI; Берлин, Лейпциг, Дюссельдорф, Хильдесхайм, Бонн); в трех специализированных высших шко­лах (Кельн, Фленсбург, Магдебург), а также в частных учрежде­ниях и на курсах. Обучение, как и в Австрии, делится на подгото­вительный (4 семестра) и основной (4-5 семестров) этапы. Однако в реальности студенты учатся 5-6 лет, что дозволяется, так как график занятий весьма напряженный. В специализированных выс­ших школах условия обучения гораздо строже: время обучения составляет 8 семестров, а все дополнительные предметы обяза­тельны. Специализация по устному или письменному переводу приходится обычно на конец подготовительного этапа. Во всех названных вузах преподаются: теория языка и перевода, страно­ведение, два иностранных языка, родной язык (стилистика, уст­ные речевые навыки), устный последовательный и синхронный перевод, письменный перевод (общий на 1-м этапе, специализи­рованный от музыковедческого до философского на 2-м этапе), ка­кой-либо дополнительный предмет, как правило по выбору. От­носительно дополнительных предметов существуют, однако, и специализации по университетам (в Гейдельберге — право и эко­номика; в Майнце — техника и медицина и т. п.). Практика реко­мендуется, но обязательной является только во Фленсбурге (1 год в Англии). В связи с тенденцией последних лет в Гейдельберге. Дюссельдорфе, Хильдесхайме, Бонне и Лейпциге отказались от большей части объема обучения переводу на иностранный язык. Обучение художественному переводу включено в программу толь­ко в Дюссельдорфе. На коммунальном переводе специализируется Магдебург. В Боннском университете в качестве языков перевода можно выбрать сочетание восточных и европейских языков. Вы­пускные экзамены состоят из 5 компонентов, в число которых вхо­дит защита дипломного сочинения.

Среди частных вузов наиболее известным является Институт ино­странных языков и перевода в Мюнхене, где существуют различные комбинации переводческого обучения, включая вечернее, и в сред­нем оно длится 3 года.

Франция. Всемирно известным учебным заведением является в стране ESIT (Ecole Supereure d'Interprètes et Traducteurs) —

Высшая школа устных и письменных переводчиков при Сорбонне. Это государственное учебное заведение с конкурсными вступительными экзаменами. Обучение длится 3 года и предполагает очень хорошую подготовку по двум иностранным языкам, которая и проверяется во время конкурсных испытаний. Устный и письменный перевод с самого начала резко отграничены в обучении. Теоретических дисциплин немного: введение в лингвистику (1-й год обучения, введение в теорию перевода (преимущественно анализ дискурса — 2-й год). Практический перевод начинается с первого года обучения. На отделении письменных переводчиков это перевод только на родной язык; устные переводчики обучаются по методике. Селескович («теория смысла»), поэтому на I курсе не переводят, в основном пересказывают тексты. На II курсе письменные переводчики начинают переводить специальные тексты (экономика, техника), а устные переводят последовательно, осваивают персводческую скоропись, начинают переводить синхронно. Третий год обучения у письменных переводчиков посвящен совершенствованию стиля на усложненном материале; у устных переводчиков — совершенствованию навыков конференц-перевода с двух иностран языков. Дополнительные предметы — экономика, право — являются обязательными. Заграничные стажировки во время обучения не практикуются. Образование переводчика можно получить также в Высшем институте переводчиков (Париж), в Национальном институте восточ языков (Париж), а также в Высших школах в Лилле, Тулузе и Страсбурге. Всюду обучение предполагает предварительное знание языков на уровне билингвизма и длится 1-2 года.

Швейцария. В этой стране большую роль играет внеуниверситетское обучение переводу. Только в Женеве Высшая школа пере­вода входит в состав университета и является членом СIUTI. Здесь обучение длится 4 года. Целенаправленное переводческое обучение начинается только на третий год. Устный перевод отграничен в обучении от письменного. Студенты овладевают двумя иностран-и языками и по каждому из них обязаны пройти заграничную практику в течение одного семестра. В число теоретических дисциплин входят лингвистика и лингвистика текста (I курс), теория перевода (III—IV курс). Право и экономика являются обязательными предметами.

Среди частных школ наиболее известны школы в Сан-Галлене и Цюрихе.

Бельгия. Все 5 школ находятся в Брюсселе. Наблюдается тенденция к переводу только на родной язык.

Великобритания. Обучение устному и письменному переводу осуществляется на специальных магистерских курсах в 5 университетах Англии: Вестминстер, Бат, Салфорд, Брэдфорд, Хэрриотт-Уотт. С сентября 2001 г. свою магистерскую программу по устному переводу открыл университет Лидса. Бат, Хэрриотт-Уотт и Брадфорд яв­ляются членами СШТ1.

Как и во Франции, предварительным условием для поступления на курсы является достаточная языковая подготовка. Ее доказатель­ством служит, как правило, степень бакалавра по иностранным язы­кам (филологии). В исключительных случаях ко вступительным эк­заменам допускаются билингвы с детства с опытом языковой работы и с высшим университетским образованием в других областях зна­ний. Вступительные экзамены состоят из 7 видов испытаний. Со­гласно современным тенденциям, обучение ведется в основном с ино­странного языка на родной.

Обучение занимает 1 год и включает в себя три триместра. В рамках 1 -го и 2-го триместра возможны 5-6 модулей обучения и, соответствен­но, специализация либо на устном, либо на письменном переводе. К обу­чению синхронному переводу и теории перевода приступают со второ­го триместра. Начиная с последнего месяца первого триместра обучающиеся раз в две недели проходят тренинг в качестве конференц-переводчиков по типовым темам. Во время пасхальных каникул в апре­ле стажеры в обязательном порядке проходят практику в течение 2-4 не­дель в какой-либо международной или европейской организации (ООН, ЮНЕСКО и т. п.). В последнем триместре пишется магистерская дис­сертация по теории перевода либо научно-практическая работа, пред­ставляющая собой комментированный перевод сложного текста.

Практикуется приглашение известных переводчиков-профессио­налов для проведения «мастер-классов».

США, Канада. В США известны 4 высших учебных заведения, которые готовят переводчиков: Монтерейский институт переводчи­ков (Калифорния), Нью-Йоркский университет, Университет штата Айова (специализируется на художественном переводе) и универси­тет в Вашингтоне. Все они входят в CIUTI.

Самым популярным на сегодня является Монтерейский институт. Это единственное учебное заведение в США, где преподается перевод на иностранный язык и где обучают синхронному переводу. Устный перевод не отделен от письменного. От абитуриентов требуется знание иностранного языка на уровне билингвизма и некоторый практический опыт переводческой работы. Необходимо также иметь хотя бы несколь­ко курсов высшего образования в другом вузе. Обучение длится 2 года. На I курсе осваивается терминология в разных сферах (общественно-политическая, экономическая, юридическая); здесь разработаны уни­кальные методики усвоения больших блоков лексики с соответствиям в активный запас (методика А. Фалалеева); студенты знакомятся также с менеджментом перевода. Юридические и экономические тексты студенты учатся переводить на I курсе, технические и политические — на 2 курсе. Обучение сокращенной переводческой записи не проводится. Роль теории в обучении слабая, подчиненная. В Монтерее готовят пере­водчиков самого широкого профиля без ограничения тематики, поэтому на выпускном экзамене студент может получить для перевода текст любой тематики без подготовки. Обучение в Монтерейском институте платное (около 13 тыс. S в год). В Канаде переводчиков готовит Монреальский университет (Соcordia-University). Он также является членом CIUTI.

Россия. Обучение профессиональных переводчиков осуществляется либо в рамках специальности «Лингвистика и межкультур коммуникация», либо в рамках специализации при базовой специальности «филолог». Наиболее известным вузом, который готовит переводчиков, является МГЛУ. Обучение длится 5 лет. Специализация по устному либо письменному переводу происходит на 3 курсе. Обучение устному переводу включает устный последовательный и синхронный перевод, технику переводческой скорописи; письменные переводчики обучаются переводу научно-технической, юридической, художественной литературы. На филологических фак-тетах университетов (таких, как Санкт-Петербургский) программа обучения переводу либо интегрирована в филологическое обучение в течение всех 5 лет, либо предлагается на IV-V курсах е дополнительной двухгодичной специализации. Здесь, как правило, студенты получают квалификацию и устного, и письмен переводчика. Есть негосударственные вузы, разработавшие собственные программы переводческого обучения. Одним из таких вузов является Институт иностранных языков (Санкт-Петербург), где обучение устному и письменному переводу начинается с III курса, но программы по другим предметам (русский язык, иностранный язык, второй иностранный язык) сориентированы на подготовку к будущей спе­циальности.

В разных городах России есть также возможность обучаться на платных курсах референтов-переводчиков.

Необходимость теоретического осмысления переводческой деятельности. Возникновение и развитие лингвистического переводоведения.

Сдобников (стр. 69-71)

Лингвистическая теория перевода имеет дело как с текстами на исходном языке (ИЯ) и языке перевода (ПЯ), так и с самим процессом преобразования тек­ста оригинала в текст перевода. Переводческая деятельность по определению носит посреднический характер. Благодаря переводу обеспечивается возможность межъязыковой коммуникации. А это означает, что для создания полноценного перевода переводчик должен принимать во внимание особенности авто­ра исходного сообщения и получателей этого сооб­щения, их знания, опыт, а также особенности вос­приятия людей, которым предназначается перевод, и все прочие аспекты межъязыковой коммуника­ции, влияющие на ход и результат переводческого процесса. Это означает, что предмет теории пере­вода имеет комплексный характер и не ограничи­вается лишь процессом перевода и его результатом. Лингвистическая теория перевода рассматривает перевод в широких рамках межъязыковой комму­никации и изучает все ее аспекты и определяющие факторы, как собственно языковые, так и внешние по отношению к языку, но прямо или косвенно вли­яющие на выбор языковых единиц в процессе пе-ревода.

Под объектом лингвистичес­кой теории перевода мы будем понимать посредни­ческую переводческую деятельность в рамках межъязыковой коммуникации, представленную как непосредственно (процесс), так и опосредованно, то есть отраженную в результатах переводческого процесса. Предметом теории перевода является изучение закономерностей переводческого процес­са, факторов, влияющих на протекание процесса перевода и определяющих результат перевода.

В.Н.Комиссаров формулирует следующие за­дачи лингвистической теории перевода:

1. раскрыть и описать общелингвистические ос­новы перевода, т.е. указать, какие особенности язы­ковых систем и закономерности функционирова­ния языков лежат в основе переводческого процес­са, делают этот процесс возможным и определяют его характер и границы;

2. определить перевод как объект лингвистичес­кого исследования, указать его отличие от других видов языкового посредничества;

3. разработать основы классификации видов пе­реводческой деятельности;

4. раскрыть сущность переводческой эквивален­тности как основы коммуникативной равноценнос­ти текстов оригинала и перевода;

5. разработать общие принципы и особенности построения частных и специальных теорий перево­да для различных комбинаций языков;

6. разработать общие принципы научного описа­ния процесса перевода как действий переводчика по преобразованию текста оригинала в текст пере­вода;

7. раскрыть воздействие на процесс перевода прагматических и социолингвистических факторов;

8. определить понятие «норма перевода» и раз­работать принципы оценки качества перевода.

Алексеева (стр. 48-49)

Как уже отмечалось выше, процесс перевода — это процесс, связанный с речевой реали­зацией двух языков. Переводоведение, ориентированное на кон­кретную пару языков (скажем, английский и русский), описывает потенциальные варианты соответствий между этими языками (экви­валенты), а также факторы и критерии их выбора. При этом ставятся и решаются следующие задачи:

1. Разработка теоретических основ для описания отношений экви­валентности, как общих, так и связанных с определенными языко­выми единицами.

2. Сопоставление двух языков на фонетическом, морфемном, морфологическом, синтаксическом, семантическом, стилистиче­ском уровнях с целью выработки потенциальных единиц эквива­лентности.

3. Описание на материале двух языков отдельных трудностей пере­вода, связанных с проблемными языковыми явлениями, имеющими различия в принципах оформления в разных языках, а также контрастивных явлений (например, метафоры, игра слов, историческое, со­циальное и территориальное расслоение языка, экзотизмы и ситуа­тивные реалии).

Дата добавления: 2014-01-04