Языковых средств

► Неравномерность развития уровней языковой системы легко объяснима: чем менее открыт уровень для внешних влияний на язык, тем он устойчивее. Поэтому медленнее всего развивается фонетика, несколько быстрее – морфемика, морфология и особенно синтаксис, и наивысшими темпами развивается лексика.

В действии этого закона нетрудно убедиться, взяв в руки почти любой пушкинский текст. Историки начинают отсчет современного русского литературного языка с пушкинской эпохи, т.е. с 20-30-х годов XIX в. Это абсолютно справедливо по отношению к фонетической системе языка (но не к орфоэпии!) и к грамматике (хотя и здесь есть некоторые расхождения, например: кресла (креслы) во времена Пушкина употреблялось только в форме множественного числа, слово колодец имело равноправный вариант колодез и т. п.). Однако формулировка «современный русский язык – это язык от Пушкина до наших дней» никак не может быть распространена на лексический уровень системы. Многие слова того времени устарели и нуждаются в комментировании.

Например, в строках из «Евгения Онегина» … Ларина тащилась [8], Боясь прогонов дорогих, Не на почтóвых, на своих … для современного читателя агнонимами будут слова прогоны (‘В России до 1917 г.: поверстная плата за проезд на почтовых лошадях’) и почтовые (‘2. В России до 1917 г.: связанный с регулярной перевозкой пассажиров в конных экипажах, осуществлявшейся учреждениями связи’). Соответственно, непонятной останется и сама ситуация, которую подробнейшим образом разъясняет Ю.М. Лотман в своем комментарии к роману Пушкина «Евгений Онегин» [9]. В то же время бόльшая часть слов, а также фонетическая и грамматическая структура фразы воспринимается как абсолютно современная.

Еще быстрее изменяется стилистическая характеристика слов (коннотации), в чем можно убедиться, сравнив, например, стилистические пометы в изданиях словаря С. И. Ожегова 50-60 годов и в последних изданиях «Словаря русского языка» С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой.

Возвращаясь к Пушкину, приведем один пример из «Евгения Онегина»: … (Как говориться, машинально)… В этом вставном предложении слово выделено курсивом самим Пушкиным, так как оно в то время было исключительно разговорным, а потому в «поэтическом контексте воспринималось как резкий диссонанс, цитата из бытовой речи» [10]. В настоящее время это наречие, поддерживаемое активным употреблением в ХХ в. слова машина и его многочисленных производных, является обычным, стилистически нейтральным словом литературного языка, хотя с поэтическим контекстом оно и сегодня гармонирует плохо, но уже из-за своих «технических» ассоциаций (ср. также его ближайший синоним механически).

Этот пример может служить иллюстрацией того, что изменения в лексике носят системный характер.

► Асимметрия языкового знака – это по сути своей диалектическое противоречие между планом выражения, т.е. звучанием и написанием, и планом содержания, противоречие, которое является принципиальным свойством языковой системы в целом и важнейшим внутренним фактором языкового развития.

С равнивая язык как естественную знаковую систему с искусственными знаковыми системами, мы обратили внимание на равновесие, симметрию и закрытость как свойство искусственных систем и постоянное неравновесие, асимметрию и открытость как свойство языка. Если в системе все уравновешено, если число знаков в ней точно соответствует количеству передаваемой с помощью этой системы информации, то система обладает стабильностью, устойчивостью, ей просто незачем развиваться, она и в таком виде устраивает пользователей, а если в чем-то перестает устраивать, то изменения в нее вносят извне – сознательно и произвольно, – допустим, вводят дополнительные знаки или убирают ставшие ненужными.

Иное дело язык. Уже сама асимметрия языкового знака – сильнейший внутренний стимул развития: если хотя бы у одного слова появилось второе переносное метафорическое значение (каким было это первое слово, мы не знаем) и этот ход языкового мышления не только не затруднил общение, но, напротив, был взят на вооружение пользователями языка как принципиально новая возможность выразить с помощью языка свое понимание связи явлений в мире, то уже ничто не препятствовало ни появлению аналогичной многозначности у других слов, ни появлению у этого слова новых значения. Как говорится, «процесс пошел».

Асимметрия языкового знака, с одной стороны, допускает увеличение числа значений одной формы, т.е. содержательную асимметрию. Ярчайшее проявление содержательной асимметрии – многозначность слов и грамматических форм.

Так, в русском языке всего шесть падежей, но у каждого падежа не одно, а несколько значений. Например, именительный падеж имеет не только значение значения субъекта действия в синтаксической функции подлежащего, но и значение предиката в составе именного сказуемого, вокативное значение в функции обращения, кроме того он является назывным падежом и в этой функции выступает как заголовочное слово в словарных статьях. Общее число падежных значений более 30. Распределенные по шести падежным формам и правильно понимаемые говорящими в соответствующих синтаксических и лексических контекстах, они не только не перегружают нашу память, но напротив, закрепляют важные содержательные связи в парадигме склонения.

С другой стороны, возможно увеличение способов формального выражения одного значения, т.е. формальная асимметрия. Это ведет к появлению вариантов слов и синонимов, что с точки зрения оптимальности может быть оправдано только в том случае, если различие формы постепенно подкрепляется частичным различием содержания. В противном случае язык сам избавляется от функционально бесполезной асимметрии.

Приведем пример. В начале ХХ века в русском языке сосуществовали как синонимы-дублеты пары слов аэроплан и самолет, авиатор и летчик. Сложилась неблагоприятная для языка ситуация «нерациональной», т.е. функционально бесполезной, формальной асимметрии: одно и то же значение передавалось двумя разными словами: заимствованным из французского языка («чужим») и исконно русским («своим»). Из ситуации дублетности язык выходит двумя способами: или одно из слов, устаревая, уходит в пассивный слой лексики, что и произошло со словом аэроплан, или же происходит дифференциация их значений: в современном языке слово авиатор обозначает не только летчика, но любого специалиста в области авиации, если же оно употребляется как синоним слова летчик, то имеет коннотацию высок. (высокое), т.е. перестает быть дублетом.

Устранению дублетности в данном случае немало способствовал и внешний культурный фактор быстрого превращения авиации из любительского спорта для узкого круга людей в мощнейшее и общезначимое техническое достижение ХХ в. Отсутствие поддержки внешнего фактора и конкуренции «своего» и «чужого» слова может привести к длительному сохранению дублетности, как случилось, например со всем известными, но при этом неактуальными для носителей русского языка словами бегемот и гиппопотам, сфера функционирования которых ограничена специальной литературой или детской поэзией.

Действие закона асимметрии языкового знака, однако, не безгранично, что объясняется столкновением двух разнонаправленных сил в языке: коммуникация и мышление требуют все новых и новых средств выражения, но возможности человеческой памяти не беспредельны, и, чтобы быть оптимальной и удобной для пользования, языковая система должна быть достаточно компактной и регулярной. На это направлены законы экономии и аналогии.

► Законом аналогии принято называть изменение, вызванное влиянием более сильного – более удобного или чаще употребляемого – образца. Применительно к синхронии это явление уже рассматривалось ранее (гл. 3). В диахронии закон аналогии является внутренней, психологически обусловленной причиной такого важного процесса, как упорядочение и оптимизация языковой системы и ее подсистем.

Например, как уже говорилось, в древнерусском языке у каждого типа склонения была своя система окончаний не только в единственном, но и во множественном числе. Ср. творительный падеж множ. ч. пєрєдъ пълк ы ‘перед полк-ами’, подъ облак ы ‘под облак-ами’, но крамол ами, чаиц ами (чайками). В этом случае могло происходить совпадение окончаний именительного и творительного падежей множественного числа, что было неудобно с коммуникативной точки зрения. В то же время существительные склонения с основой на *а (современное первое склонение), в которое входили и некоторые слова мужского рода (слуга, юноша, судия и др.), в каждой падежной форме имели свои окончания. Соответственно, творительный множественного имел форму слуг ами, юнош ами. Постепенно окончания не только творительного, но дательного и предложного падежей множественного числа всех существительных мужского и среднего рода «подравнялись» по аналогии под склонение на *а.

В словообразовании закон аналогии проявляется в наличии словообразовательных моделей, продуктивных для данного периода жизни языка, по которым строятся новые слова. На лексическом уровне аналогии подчиняется образование однотипных значений, семантических серий у слов одной лексико-семантической группы.

Например, политические метафоры у русских прилагательных лексико-семантической группы колоративов сначала появились как семантические кальки с французского у слов красный (‘либеральный, революционный’) [11] и белый (‘контрреволюционный’). Постепенно в эту метафорическую серию по аналогии оказались втянутыми слова той же группы черный (черная сотня), желтый (желтая пресса), зеленый (зеленые – махновцы в Гражданскую войну, экологическое движение зеленых), коричневый (о фашистах), оранжевый (оранжевая революция), даже цветной (цветные революции). Поэтому, когда один из российских политиков, рассуждая о целесообразности устройства в Москве подобия лондонского Гайд-Парка сказал: «И пусть там собираются и говорят, что хотят, и красные, и зеленые, и голубые, и серо-буро-малиновые», русский слушатель не затруднился в расшифровке контекстуального смысла последнего слова.

Закон аналогии – настолько сильный психологический механизм, что он мог «отменять» исторические чередования звуков – следы когда-то действовавших фонетических законов – во имя большей регулярности форм в составе парадигмы.

Так, в древнерусском языке формы предложного падежа склонения с основами на *а и на *о имели флексию Ѣ, перед которой заднеязычные твердые согласные к, г, х переходили по закону второй палатализации в свистящие мягкие ц, з, с (в руц Ѣ, на ноз Ѣ, почить в Боз Ѣ). Изменение конечного согласного основы в одном из падежей происходило так же автоматически, как сейчас происходит, например, ассимиляция по звонкости. Но с появлением мягких заднеязычных к’, г’, х’ закон палатализации перестал действовать, и стало возможным произносить в руке, на ноге и т.п., сохраняя звуковой облик корня по аналогии с другими падежами: в результате парадигма склонения этих и подобных слов приобрела регулярность, что было, несомненно, удобнее и проще.

Но удобство и простота фонетической и грамматической системы языка – следствие действия закона экономии, который касается прежде всего формальной стороны языка, или, как говорят ученые, «языковой техники».

Дата добавления: 2014-01-05