Традиция и интеллектуальная Культура

Откуда выходит миф? - "Естественная религия "суфиев". - Простота эллинских Мудрецов. - Философы дают "частное определение" Универасального. - Кризис человека как кризис Всеединства.

Когда я пытался формулировать какую-то схему сегодняшней беседы, то испытывал большой дискомфорт по поводу того, что это очень методологически, архитектонически сложная тема. Мы только начали. Всё, что мы объяснили по поводу перцепции, различения перцепции и носителя перцепции, по поводу триады, в которой устанавливается, схлопывается единство между последним воспринимаемым, восприятием и воспринимающим - это только преамбула. Нам придётся говорить немного разорванно, потом собирая эти части в новый пучок. То, к чему мы сейчас подошли, этот комплекс, эта триада, эта перцепция, которая наконец-то нашла и достойную опору - возвысившегося до неё воспринимающего, и достойный объект - последнюю реальность, - всё это называется интеллектуальным созерцанием. Интеллектуальное созерцание, в котором наступает немыслимое, невиданное, непредсказуемое, но, тем не менее, парадоксально состоявшееся заполнение этого зеркала до краёв. Каждый человек знает с рождения, что его перцепция не может быть заполнена, она огромна, бесконечна, нет ничего, что бы могло войти в неё на равных - и вдруг она заполнена. И вот когда она заполнена, это называется интеллектуальным созерцанием. Что это такое? Это - прежде всего недискурсивная рефлексия. Интеллектуальное созерцание есть спонтанное, глобальное отражение последнего, которое не может иметь определения. Когда носитель этого созерцания выходит из состояния непосредственного экстаза, непосредственного соединения всех трёх элементов, он может рассказать о бегающем на лугу мальчике, и это будет некая притча. А если он этому мальчику даст некое имя, Эрос, например, то это будет миф. Таким образом, миф генетически восходит к состоянию постинспиративному, постсозерцательному. Т.е. это некая иллюстрация вещей, которые ситуативно описывают полноту перцепции. Чистая мифология не поддаётся интеллектуальной дешифровке. Фрейдисты, неофрейдисты, структуралисты, которые пытаются описать, интерпретировать мифы с рациональной дискурсивной стороны, занимаются исключительно пустым и безнадежным делом, потому что они начинают не с того конца. Миф возникает после того, как жрец вышел из состояния полноты интеллектуального созерцания. И мифы он рассказывает не для того, чтобы наподобие дзэнского учителя через какие-то притчи что-то пояснить. Он создаёт определённые вербальные ситуации, сосредоточение на которых технологически позволяет воспроизвести вновь и вновь это состояние триединства перцептивных моментов - восприятия, воспринимаемого, воспринимающего. Т.е. мифы - это символы и иероглифы, которые являются ключами к тайне последней перцепции.

Но есть нечто другое. Все мы знаем, что в какой-то момент, в VI веке до Р.Х., период такого мифотворчества, по крайней мере, на Западе, кончился. И появились философы, мудрецы, Милетская школа. Это очень интересно, потому что на самом деле греки удивительный народ. Читаешь древних греков, их простые попытки объяснить что-то на пальцах, и думаешь: а ведь в это время Моисей уже триста лет как привел свой народ в Ханаан из Египта. А привел он его от фараона, который был окружен жрецами, знавшими такие тайны, к которым только уже на деградированном уровне этих тайн приблизился Платон. А в это время ведические гимны уже комментировались философами адвайтистских школ. Правда термин "адвайта" появился много веков спустя, но сама адвайта была уже и тогда. Сложнейшие, интеллектуальные комментарии Традиции существовали в Индии, Китае, Египте, Вавилоне, Халдее. Но эти комментарии были настолько громадны, настолько мощны, звучны, как трубный глас, что с ними нечего было поделать, их можно было только изучить. А в Греции встаёт человек с развивающейся седой бородой, и говорит: всё есть вода. Это же великолепно! Что стоит за этим наивным детским и по видимости совершенно убогим восклицанием?

В суфийской традиции существует такая книжка, она называется "Хай-Ибн-Якзан", что переводится как "Живой Сын Единственного". В этой книге излагается такое повествование. Из ила завелась биологическая молекула, личинка. Она стала проходить разные стадии, с позволения сказать, "эволюции". Появился человек, разогнулся и встал. Он такой живой Голем, он ничего не знает, у него пять органов чувств. У него просто есть чистая априорная способность к перцепции. Он начинает созерцать и, согласно этой суфийской книге, приходит ко всему тому, к чему в действительности пришло человечество. В суфийском контексте он приходит, в конечном счете, к идее единого Бога, Творца. Т.е. это то, что многие философы, теологи называют естественной религией.

Человек, пущенный на лужок побегать, приходит к естественной религии путем простого восприятия себя и окружающего. Интересно, что древние греки просто иллюстрируют эту книжку. Они являются такими из ила заведшимися существами, которые поднимаются, оглядываются и начинают высасывать из пальца объяснение всей реальности. В это время уже пирамиды построили, уже существует вавилонская прото-каббала, уже существуют детально разработанные категории даосской метафизики, а эти ребята из пальца высасывают, что пространство больше всего потому, что оно всё вмещает. Какие колоссальные фразы! Это сказал Фалес Милетский, первый из семи мудрецов, как известно. Эти семь мудрецов ведь не просто философы. Мы знаем, что в индийской традиции есть понятие септа-риш, которое буквально значит то же: семь мудрецов. И они, являясь председателями Манватар, космических циклов, символизированы в Большой Медведице на небе.

Семь греческих мудрецов с одной стороны предстают как бы такими супернаивными детьми ила, а с другой стороны оказывается, что есть определённая аналогия с семью мудрецами великой Традиции. Но уж больно просто они говорят. Вместе с древними греками мы как бы приседаем на корточки. В силу своего высокомерия мы думаем, что уже не скажем такие глупости, как "пространство больше всего", что мы давно прошли эту стадию. Мы приседаем на корточки и пытаемся тоже вместе с ними родиться из ила и посмотреть на все умытыми глазами.

Фалес Милетский говорит, что всё есть вода. Анаксимандр, его ученик, говорит: нет, всё есть огонь, апейрон. Эта концепция апейрона представляет собой указание на то, что в огне сочетается два взаимоисключающих полюса, крайне противоречивая природа. В нём есть тёмный жар и светлый холод - свет ассоциируется с абсолютным нулем, мировым духовным льдом, а жар с абсолютным мраком, пустой непроглядной тьмой. Бесполезно искать иллюстрации этого на физическом плане, хотя каждый из нас видел в пламени свечи некое тёмное ядро. Но речь идет о том, что жар и свет - это борющиеся противоположности подлинной огненной стихии. И, по Анаксимандру, они эмансипируются друг от друга. Холодный свет начинает битву против тёмного жара. В результате этого возникает всё существующее. Тёмный жар является основой невидимого мира, а холодный свет - видимого. Т.е. он создаёт небеса и землю, космос. (В скобках хочу заметить, что нацистская космология борьбы огня и льда непосредственно восходит к этой позиции Анаксимандра.) Потом приходит его ученик, который говорит, что всё есть воздух. Что бы это могло значить? Понятно, что Фалес имеет в виду не совсем физическую воду. Но в другом месте он говорит, что люди произошли от рыб, значит, он имел в виду физическую воду тоже. Может быть, он имеет в виду тех рыб, которых ловили апостолы? Тем не менее, он говорит, что люди произошли от рыб, и что всё есть вода. В любом случае, какую бы воду он не имел в виду, пусть это трижды элементы, субтильная вода и т.д. Но вода - это вещь совершенно конкретная. А мы-то видим, что мир очень разнообразен. В нём есть и вода, и воздух. Так как же можно сказать, что всё есть вода? За этой тайной стоит великая попытка конкретизировать до предела безымянный предмет перцепции, последнюю реальность, по поводу которой перцепция младенца является глобальным вопросом и которая полностью заполняется созерцанием жреца. Фалес хочет дать этому имя, дать этому конкретное, особое наличие. Любой ценой, неважно, что кто-то потом говорит другое - про огонь, воздух. Он хочет дать этому последнему конкретное определение: "Всё есть вода, т.е. последнее, что есть - это вода. Ничего нет кроме воды".

Что это такое? Это философия. Чем она отличается от созерцания жреца? Тем, что за этим стоит парадигма откровения. Потому что когда человек созерцает нечто и находится по ту сторону слов, в чистом тожестве с тем, что он созерцает, он является жрецом. А как только он эмансипируется из этого состояния, пытается дать этому конкретное имя, - это импульс, который парадигматически соответствует откровению. Философ - это существо, которое пытается извести откровение из недр своей души. Но тут он попадает в определённое противоречие явного свойства. Оно коренится в самой тайне интеллектуальной воли, тайне перцепции. Сказав "всё есть вода", он не может долго и серьёзно защищать этот тезис. Ему, допустим, ясно, что всё есть вода. Но его ученику уже ясно, что всё есть огонь. А ученику ученика - что всё есть воздух. Если кроме воды есть, оказывается, огонь или ещё даже и воздух, да даже что бы то ни было, то тогда вода не последнее. Оказывается, что, может быть, воды-то и нет! "Последнее" по своей конструктивной природе должно быть исключительно всем. Перцепция требует совершенного монизма. Нельзя защищать этот монизм, когда ему дано такое имя - "вода". Нельзя защищать последнее воспринимаемое, когда оно допускает рядом с собой что-то другое.

Возникает новая школа. Она говорит, что всё есть ум. Ум практически ничем не отличается от самой перцепции. Сказать "ум" - всё равно, что сослаться на предикат "есть". Мы берем это "есть", "предикат", который приставляется ко всему, освобождаем его от любой конкретности, и у нас получается "ум". Но поскольку этот ум совпадает с утверждением "есть", мы говорим, что этот ум есть бытие, и этот ум есть благо. Он не допускает никакого негатива, он есть только позитивное утверждение. Таким образом, возникает два пути. Первый путь - это конкретизировать всё вопреки всякой логике, парадоксально, на уровне конкретики "вода, воздух, огонь", некое это, которое качественно переживается. Другой путь (марксисты назвали бы его идеалистическим, хотя назвать всё водой - не меньший идеализм) - назвать всё умом. Возникает два таких варианта, которые связаны и сопряжены с тем, что само восприятие как бы раздваивается.

Мы сказали, что последнее безымянно, последнее воспринимаемое заполняет перцепцию всю без остатка. И в этот момент наступает единство всех трех элементов, интеллектуальное созерцание.

Но существует еще и мир очень сложный и многообразный, не обязательно только физический, который как бы чувственно давит на существо. Это не обязательно небо без звёзд, но, к примеру, то же небо со звездами. Если мы исходим из монистического тезиса, если мы поняли, что не отделаемся водой, воздухом и огнём, если мы знаем, что то последнее, которое реально существует, существует только исключительно и только потому, что ничего не существует рядом с ним, то мы попадаем тогда в дилемму действительного и последнего. Если небо без звёзд - это всё, и это - последнее, то как быть со звёздным небом, как быть с лужайкой и всем остальным миром? Он параллельно существует? Исходя из принятой предпосылки мы вынуждены сказать, что видимое нами вообще не существует. Небо без звёзд существует, а то, что мы видим, не существует. Мы можем найти массу доказательств, что оно действительно не существует. Это дерево вчера было, а сегодня его срубили и сожгли. На самом же деле оно не существует. Любой вещи, на которую мы покажем, не было и не будет, поэтому она не существует. Чувственный мир, который давит на нашу перцепцию - это "мнение", майя, иллюзия и т.д.

И при этом все равно остаётся ощущение неполноты, недоговоренности. Можно сто раз сказать, что всего этого не существует, но это хорошо младенцу, пока он не упал и не разодрал себе коленку. А после этого ему уже сложно об этом говорить. Можно об этом говорить, выйдя из состояния экстаза, где все три элемента перцепции едины. Но когда они уже не едины и ты вновь вспоминаешь, что носитель перцепции смертен?

Ответ на этот вопрос заключается в слове "теофания". Да, конечно же, три элемента перцепции - воспринимаемое небо без звёзд, восприятие (зеркало наших духовных очей), и это тело, которое является подставкой для очей, - едины. В этот момент единства действительно происходит наступление божественной полноты. (Божественной - без указания на источник традиций; я не говорю, что под словом "божественный" имеется в виду бог Авраама, Иисуса, Мухаммеда. Я употребляю слово "божественный" с маленькой буквы.) Мы не можем сказать, что майя - абсолютный фантом. Она бьёт нас, и очень сильно. Поэтому необходим мгновенный молниеносный пробой, вспышка, которая бы заполняла два этих полюса - небо без звёзд и землю под нами. Это - объективная теофания, которая таинственным образом случается, когда внезапно некий элемент окружающего вдруг свидетельствует о соединении плюса и минуса, совпадении двух, казалось бы, несводимых полюсов. Такие вспышки существуют и регламентируют технологию жреческого созерцания.

Но остаются философы, которые упорно и безнадежно ищут имя последнего. Это воля дать универсальному конкретное уникальное обособленное имя, дать ему статус - это традиция или заблуждение? Мы говорим о философах в архаическом, древнегреческом смысле. Философ является "профаном", который пытается что-то понять в последней реальности, но не может войти в это не нуждающееся в объяснениях состояние созерцания, и поэтому говорит всякие глупости? Или же это странный раскат грома на далёком горизонте безоблачной традиции жрецов? Я верю в последнее.

Естественный человек, поднявшийся из ила, в лице эллина показывает зубы, когда говорит, что всё есть вода. Он показывает, что не всё благополучно в этом королевстве чистой райской перцепции. Короче говоря, философ - это человеческая тень, человеческая иллюстрация возможности пророка. Философ - это та дверь в человеческом теле, которая потенциально открыта для истинного пророка. Когда Фалес, Анаксимандр, Парменид говорили свои наивные вещи, к этому времени уже полторы тысячи лет существовала авраамическая Традиция, уже существовал Моисей. К этому времени уже существовал колоссальный взрыв противостояния между миссией пророков и миссией жрецов. К этому времени Авраам уже осудил и обрёк на полное отрицание всё то, что является составляющей и содержимым эйфорического триединства глобальной перцепции. Он отверг это как цель, как задачу, как подлинную миссию, как содержание истины. Не то чтобы он сказал, что этого нет, он сказал, что не будет этому поклоняться. А библейская традиция утверждает, что и до Авраама Ной говорил то же самое, причём очень серьезным людям, атлантам. Атлантам, которые, согласно преданию, владели цивилизацией, намного превосходящей нашу сегодняшнюю. Ной говорил это атлантам, они его игнорировали. И они были уничтожены. Ной перенес в "наше" время, начавшееся тринадцать тысяч лет назад, эту традицию отрицания или критики перцепции. Таким образом, миссия пророка - говорить, что мы не будем верить и поклоняться тому последнему, которое открывается глобальному восприятию. Не сродни ли это желанию философа дать конкретное имя этому последнему безымянному? Философу мучительно нужно найти вещественную особость этой тайны. Он говорит, что всё есть вода, что последнее, что есть, ощущается как вода, или как огонь. Тем самым происходит какой-то взрыв, кризис этого безоблачного глобального восприятия, которое не нуждается в именах и объяснениях. Но ведь это знак, что восприятие, перцепция не является изначальным, тогда как человек рождается с ощущением, что кроме восприятия нет ничего, восприятие - это всё, что только может быть, восприятие было и будет всегда.

Дата добавления: 2014-01-05