Отношение искусства к пользе /195

V X

Ш

Г

Г. Гольбейн Мл. Автопортрет (ок. 1543)

Отношение искусства к нравственности/137

Рафаэлем произведениях: «Рафаэль создал и прислал эти образы Альбрехту Дюреру в Нюрн­берг, чтобы показать ему...» — что именно? Не силу своей фантазии, не красоту изображения, но чтобы «§ете Нап<3 т дуе1$еп» — «показать ему свою руку». При дальнейшем изучении вы увидите, что посредственные художники всегда старались уклониться от необходимого полно­ценного труда: они или предаются наслажде­нию сюжетом, или кичатся благородными по­буждениями, увлекавшими их к таким попыт­кам, которых они не могут осуществить (и заметьте, кстати: то, что большей частью по не­доразумению принято считать добросовестным побуждением, в действительности является са­мым гибельным по своей неуловимости эле­ментом тщеславия). Великие люди всегда по­нимали, что первый нравственный долг худож­ника, как и всякого другого, — знать свое дело. Они так строго относились к этому, что если вы будете судить о них по их творениям, то мо­жете подумать, что их жизнь прошла в сильных волнениях; в действительности же они хотя и переживали самые сильные страсти, сумели смирить себя и отдаться покою, сходному с по­коем озера, глубоко скрытого в горах: оно от­ражает каждое движение облаков, всякое изме­нение теней, но само неподвижно.

Аг8 1оп§а/

138/Лекция III

69. Наконец, вы должны помнить, что истина здесь окутана мраком из-за недостатка цельно­сти и простоты в современной жизни; все рас­пустилось, все спуталось и в наших нравах, и в мыслях; кроме того, все фальшиво, подража­тельно до такой степени, что вы не можете ска­зать не только что за человек перед вами, но да­же — существует ли он, имеете ли вы дело дей­ствительно с одушевленным существом или только с эхом. Между произведениями достой­ного художника и его личностью теперь суще­ствует то же несоответствие, какое постоянно обманывает ожидания при знакомстве с жиз­нью современных [обладателей] литературных талантов. Одни и те же социальные условия ис­казили и ошибочно направили лучшие качест­ва воображения как в нашей литературе, так и в искусстве. И вот — мы не сомневаемся в лич­ных достоинствах Данте и Джотто, Шекспира и Гольбейна, но робеем перед попыткой разо­брать нравственные основы таланта новейших поэтов, беллетристов и художников.

70. Позвольте уверить раз и навсегда — ста­новясь старше, вы на основании всего пра­вильного в вашей жизни постепенно научитесь различать правильное в жизни других; вы уви­дите, что начало всего хорошего лежит в хоро­шем, а не в дурном, что всякий факт литерату-

Аге 1оп§а/

**&**%

•:^>-

Г. Гольбейн Мл. Портрет Томаса Мора (1527)

Отношение искусства к нравственности

ры или живописи, если он действительно пре­красен, всегда свидетельствует о том, что про­исходит из благородного источника, как бы ни была ошибочна его цель и каковы бы ни были отдельные погрешности. И если в творении есть истинная ценность, то эта ценность про­исходит из истинного достоинства того, кто его создал, хотя бы душа этого творца была испор­чена и запятнана грехами; эти греховные на­клонности иной раз кажутся более страшными и непонятными, чем те, которые каждый мо­жет открыть в собственном сердце, потому что они составляют часть личности несравненно более великой, чем наши; мы не можем осуж­дать темные стороны этой личности, как не можем перенять светлых. Это — предостереже­ние от опасных последствий убеждения, кото­рое могло бы зародиться в ваших умах, — что вы имеете право поддаться искушающим вас слабостям на том основании, что эти слабости, по вашему представлению, были присущи ге­ниям. Повторяю: от этих пошлых и безрассуд­ных взглядов вы легко можете уберечь себя, ес­ли поймете — это не трудно сделать, — что из всех форм существования, вероятно, самой страдальческой является жизнь людей, облада­ющих этим искаженным и испорченным благо­родством.

Аг5 1опёа/

142/Лекция III

71. Я перехожу ко второму, в практическом
отношении наиболее важному для нас вопросу:
«Каково влияние высокого искусства на людей?
Что сделало оно для нравственности нации в
прошлом и какое влияние на нас может оказать
знание искусства или обладание им в настоя­
щем?» Здесь мы сразу сталкиваемся с явлением
столь же печальным, сколь бесспорным: в то
время как многие крестьяне, в среде которых
нет даже малейшего намека на искусство, жи­
вут сравнительно невинно, честно и счастливо,
самый ужасающий цинизм и жестокосердие ди­
ких племен часто соединяются с тонкой изоб­
ретательностью в декоративном рисунке. Каж­
дый народ достигает высшей степени художест­
венных способностей в период цивилизации,
который нередко омрачается жестокостями и
даже чудовищными злодеяниями; наконец, пе­
риод высшего развития художественных спо­
собностей народа всегда был верным призна­
ком начала его падения.

72. Применительно к этим феноменам за­
метьте, во-первых, что хотя хорошее никогда не
происходит из дурного, но высшего развития
достигает в борьбе с дурным. В захолустных
уголках христианского мира существуют груп­
пы крестьян, которые в своей невинности по­
чти равняются с ягнятами, но нравственность,

Аге 1оп§а/

Отношение искусства к нравственности

которая дает силу искусству, есть нравствен­ность человека, а не скота.

Во-вторых, добродетели обитателей некото­рых стран — только видимые, а не реальные: их жизнь безыскусна, но не невинна. Только бла­годаря однообразию условий и отсутствию ис­кушения, которые мешают проявлению дурных страстей, последние не видны. Но они не менее реальны от того, что дремлют, и не менее дур­ны от того, что обнаруживаются лишь в мелких проступках и в пассивном зле.

73. Далее вы убедитесь, что полное отсутствие искусства для людей, хоть сколько-нибудь здо­ровых в нравственном отношении, невозмож­но; они всегда имеют искусство, которым жи­вут, — земледелие или мореплавание; в этих за­нятиях кроются законы их нравственной выправки. В среде здравомыслящих крестьян, например, Швеции, Дании, Баварии или Швейцарии, необходимые [для жизни] занятия всегда сопровождаются вполне сформирован­ной художественной школой, [проявляющейся] и в платье, и в пении, и в архитектуре.

74. Незачем повторять то, что я пытался объ­яснить в первой лекции своей книги «Два пу­ти» (Тке Т\уо Ршкз) об искусстве диких рас; но могу вкратце отметить, что такое искусство — результат интеллектуальной деятельности, ко-

Аг5 1оп§а/

144/Лекция III

торая не находит себе простора, которую тира­ния природы или людей осудила на болезнен­ное существование, задерживая ее рост. И куда не проникло ни христианство, ни другая рели­гия, приносящая нравственную помощь, там животная энергия по необходимости разгорает­ся в ужасное зло, и уродливые, страшные фор­мы, в которые облекает их искусство, являются точным показателем искажения нравственной природы.

75. Но действительно великие нации почти всегда ведут свое происхождение от рас, владе­ющих способностью к воображению. В течение некоторого времени их движение вперед совер­шается очень медленно, и их состояние есть не невинность, а лихорадочная и ложно направ­ленная животная энергия. Мало-помалу она умеряется и поднимается до светлой человече­ской жизни; художественный инстинкт очища­ется вместе с природой человека, пока не до­стигается почти полное совершенство общест­ва. Тут уже наступает период, когда совесть и разум развиваются до столь высокой степени, что новая форма заблуждения проявляется в неспособности осуществить требования первой и ответить на сомнения второго. Тогда цель­ность человека утрачена; начинают развиваться все формы лицемерия и всякие противоречия

Аг5 1оп§а/

А. Дюрер. Ссиюмея приносит голову Иоанна Крестится (1511)

Отношение искусства к нравственности

знания; вера людей, с одной стороны, отравле­на сомнением, а с другой — с ней вступают в компромисс; в то же время богатство разраста­ется до гибельных размеров; появляется рос­кошь, и гибель нации неизбежна; искусство же, как я сказал, служит лишь показателем каждой фазы нравственного состояния и управляет по­литическим развитием не более, чем свет свет­ляка направляет его движение. Правда, самые блестящие результаты искусства проявляются при наибольшем влиянии той силы, которая влечет к пропасти; но сваливать ответствен­ность за катастрофу на озаряющее ее искусство — то же, что видеть причину водопада в его ра­дужных оттенках. Несомненно, что колоссаль­ные пороки, зримые в эпохи богатства нации (потому что богатство, как вы увидите, являет­ся истинным корнем всякого зла), могут обра­тить к дурным целям любое дарование и при­родные способности человека. Если в такое время для дурных целей создаются прекрасные картины, то насколько более это характерно по отношению к прекрасной действительности? И если Миранда кажется Калибану безнравст­венной, то разве это вина Миранды?²⁸

76. Я легко мог бы проследить, какие черты нашего собственного характера проявляются в творениях современного искусства, а также, к

Аг5 1оп§а/

148/Лекция III

несчастью, в произведениях того, что нельзя назвать «искусством», а лишь греческим словом атеxV^а [неискусность]. Но гораздо более важ­ный вопрос заключается в том, что проявится в будущем в этом искусстве. Какие качества, сви­детельствующие о нашей теперешней силе и достоинстве, можно выразить и укрепить при помощи искусства?

Разве нет необходимости в том, чтобы четко понять это? Даже не думая о будущем, разве прежде всего не следует узнать, из какого мате­риала мы сделаны, хорошего или негодного — насколько мы осуосФог или ха%о([хороши или дурны]? Узнать это мы можем довольно легко, если только пожелаем, чтобы этот вопрос глу­боко затронул нас.

77. Предположите, что какой-нибудь врач, которому вы вполне доверяете, объявит, что вам остается жить только семь дней. Предполо­жите также, что благодаря существующей сис­теме воспитания с вами случилось то, что бы­вает со многими, а именно — что вы никогда не слыхали о будущей жизни или не верите то­му, что вам случалось слышать о ней; и вот вы поставлены перед фактом приближения смерти. Вы не боитесь наказания ни за те грехи, кото­рые совершили в прошлом, ни за те, которые можете совершить за оставшиеся дни, а также

Аг5 1оп§а/

Отношение искусства к нравственности/ 1 Чг)

не ожидаете награды за добрые дела, как про­шлые, так и еще возможные, не надеетесь даже на то, что по прошествии семи дней у вас со­хранится какое-нибудь представление о послед­ствиях, которые ваши действия будут иметь для любимых вами людей, или о чувствах к вам тех, кто переживет вас. Ваши деяния в эти семь дней и будут точным мерилом вашей нравст­венности.

78. Я знаю, что некоторые из вас, — думаю, даже подавляющее большинство, — провели бы эти подаренные дни так, как должно: не в под­счете ошибок, не в сожалении об удовольстви­ях прошлого, не в жадном стремлении к по­стыдным наслаждениям в настоящем, не в бес­плодной скорби перед мраком будущего, но в неустанном и серьезном исполнении того, что [еще] можно исполнить, в устроении своих дел и в заботе об удобствах и утешении (насколько это достижимо распоряжениями и воспомина­ниями о себе самих) дорогих вам людей, среди которых желаете сохранить память о себе — не для своего, а для их блага. Удастся ли это при человеческой слабости, при стыде за прошлое, при отчаянии из-за того, что так мало можно успеть сделать, при невыносимых страданиях из-за разбитых чувств, — это будет зависеть от того, в какой степени ваша природа подавлена

Агв 1оп§а/

150/Лекция III

или укреплена всем образом прошедшей жиз­ни. Но думаю, что большинство из вас провели бы эти дни лучше, чем все предшествовавшие.

79. Если вы внимательно прочтете жизнеопи­сания людей, принесших человечеству наи­большую пользу, то увидите, что все лучшее де­лалось именно таким образом, что для самых светлых умов и самых возвышенных душ — для истинных детей Господа, для Которого тысяче­летия являются днем, — что для таких людей их несчастные семь десятков лет уподобляются се­ми дням. То обстоятельство, что призрак смер­ти находится на неизвестном, но всегда близ­ком расстоянии, никогда не уничтожает в них ощущения ее близости. Увеличение или сокра­щение жизни на несколько часов не может уничтожить в них сознания недоступности бес­предельного, познание которого выше их зна­ния и дело которого выше того, что они дела­ют: бесполезность минутного служения приво­дит их в величественное отчаяние, и даже честь свою они завещают для счастья других, когда отправляются в место упокоения, не заботясь о людских речах о себе.

80. Лучшие дела, повторяю, делались именно в таких условиях, в обстановке скорби. Но большая часть добрых дел совершалась или в чистом, безмятежном, инстинктивном созна-

Ап> 1оп§а/

Рафаэль. Рисунок (1510—1511)

Отношение искусства к нравственности

нии долга, или, что еще лучше, в уверенности, что в конце концов Господь по заслугам воз­даст за добросовестное исполнение любого де­ла. А достойно ли оно делается, полностью за­висит от ценности деяния, которую каждый может измерить в себе указанным выше мери­лом. Это мерило, заметьте, точно укажет сте­пень вашего мужества и вашей энергии при верном их распределении в добрых деяниях по отношению к людям. Вы отделите все эгоис­тичные и низкие побуждения от двух истинных чувств, и в вас не останется ничего, кроме Гар­монии и Любви.

81. И вот там, где заложены эти два корня,
все остальные силы и стремления находят себе
надлежащую пищу, достигают высшего разви­
тия и доставляют пользу другим и удовольствие
нам самим. Но если эти две главные пружины
отсутствуют, то и другие силы портятся или
гибнут. Даже любовь к истине, отдалившись от
них, застывает в виде грубой и холодной ску­
пости в накоплении знаний, которые, остава­
ясь без употребления, становятся еще более
бесплодными, чем лежащее без употребления
золото.

82. Таковы два основных инстинкта человечно­
сти: чувство Гармонии и чувство Добра. Благода­
ря чувству Гармонии, нашей нравственной энер-

Агз 1оп§а/

154/Лекция III

гии приходится иметь дело с землей, возделывать и обрабатывать ее, а также соприкасаться со все­ми разрушительными и разнузданными силами как в низших творениях, так и в нас самих. Бла­годаря любви к Добру, нам приходится откли­каться на все окружающие проявления жизни. Опираясь на эти два инстинкта, мы можем раз­вивать все другие страсти, и каждая из них будет обладать полной самостоятельностью и в то же время безусловно находиться под контролем.

83. Каждый должен быть крепок, искусен и послушен, как боевой конь. Вот почему среди прекраснейших мистических произведений, трактующих вечную истину, бег колесницы, ко­торым Платон пользуется как образом нравст­венной власти и который действительно явля­ется ее самым совершенным символом в на­глядно проявляющемся умении человека, — вот почему бег колесницы сделался у греков посто­янным сюжетом лучших поэтических и художе­ственных произведений. И тем не менее срав­нение Платона не вполне верно: в колеснице души не бывает черного, плохого коня. Одна из главных ошибок возницы заключается в том, что он морит коней голодом, другая — в том, что он их вовремя не дрессирует, но любой конь от природы хорош. Возьмите для примера что-нибудь такое, что принято считать безус-

Аг5 1опёа/

Тициан. Эскиз к картине

;.,,,>

Отношение искусства к нравственности/ 1Э /

ловно дурным, например гнев, побуждающий к мести. Я причисляю к крупнейшим порокам нашего века то, что мы заставили застыть и ат­рофироваться свою способность к негодованию и не желаем и не дерзаем наказывать преступ­ления по справедливости. Мы увлеклись мило­сердной (не правда ли?) идеей, будто дело пра­восудия — предупреждать, а не мстить, и вооб­ражаем, что должны наказывать не в гневе, а в состоянии уравновешенности, что не имеем права причинить провинившемуся заслуженное им страдание, но должны страхом удержать ос­тальных от того же проступка. Прекрасная тео­рия этого немстящего правосудия приводит к тому, что, признав человека виновным в пре­ступлении, заслуживающем смерти, мы полно­стью прощаем преступника, возвращаем ему нашу любовь и уважение, а затем вешаем его уже не как злодея, а как пугало. Такова теория. Практика же заключается в том, что мы на ме­сяц сажаем в тюрьму ребенка, укравшего горсть орехов, опасаясь, что другие дети придут воро­вать еще больше орехов, и в то же время не на­казываем мошенника за разорение тысяч се­мейств, полагая, что плутовство есть благоде­тельное средство оживления торговли.

84. Всякое истинное правосудие должно ка­рать порок и вознаграждать добродетель, толь-

Аг5 1оп§а/

158/Лекция III

ко — и этим оно отличается от личной мести — оно карает совершенное зло вообще, а не зло, причиненное нам. Оно — национальное выра­жение продуманного гнева и продуманной бла­годарности. Оно существует не для примера и не для исправления, но прежде всего — для от­платы. Оно — безусловно искусство соразмер­ного воздаяния, умение оказывать почет тому, кто заслужил почет, покрывать позором того, кто заслужил позор, доставлять радость тому, кто ее заслужил, и причинять боль тому, кто заслужил боль. Оно не воспитывает, потому что люди должны воспитываться здоровыми нравами, а не наградами и карами; оно не пре­дупреждает, потому что отправляется без вся­кой мысли о последствиях. Справедливая на­ция творит суд и расправу только в целях спра­ведливости. Но в этом, как и во всех других случаях, правильное направление второстепен­ной страсти зависит от того, привиты ли они к двум первоначальным инстинктам: к чувству гармонии и добра; само негодование возникает как протест против оскорбления этого чувства. Неужели вы думаете, что [щук; Аххкцос, про­изошел от жестокосердия Ахилла или фраза «Ра11а$ 1е Нос уи1пеге, РаИав» [«Паллада тебя этой раной, Паллада...»] — от жестокосердия сына Анхиса?²⁹

Агз 1оп§а/

Отношение искусства к нравственности/ 1 5у

85. Подойдите с этим ключом к лабиринту, который представляют собой искусства великих наций, и вспомните ход их развития; вы заме­тите, что началом всякого искусства, имевшего успех и истинно прекрасного, всегда была — да иначе и быть не могло — любовь к гармонии в мире материальном, соединенная с истинной 81Хаш<т1)УГ| [справедливостью, законностью], а также стремление к красоте в этом мире в свя­зи с истинным чувством любви — скагИаз — и с бесконечно разнообразными формами благо­родства, которые определяются различными значениями слов %арц [красота; удовольствие; благодарность] и §гаПа [прелесть; благосклон­ность; доверие]. Вы увидите, что эта любовь к красоте является существенной частью всякой здоровой человеческой натуры, и хотя она мо­жет очень долго существовать рядом с чертами, недостойными в других отношениях, но сама по себе она безусловно хороша. Она — враг за­висти, скупости, пошлых мирских забот и осо­бенно жестокосердия. Она окончательно поги­бает, когда человек поддается этим дурным ин­стинктам. И люди, в которых она особенно сильна, всегда сострадательны. Они любят справедливость; они раньше всех отличают и объясняют то, что ведет к счастью всего рода человеческого.

Аг§ 1оп§а/

160/Лекция III

86. Почти все наиболее важные истины, каса­ющиеся естественного соотношения между лю­бовью к красоте и человеческой жизнью, на­шли выражение в греческих мифах, а именно в разнообразных преданиях о происхождении и функциях Граций³⁰. Но одного, самого важного обстоятельства они не могли постигнуть во всей полноте, а именно — что интенсивность всех других ощущений красоты находится в точном соответствии с чистотой воображения и со степенью искренности в любовной страсти. Они не вполне сознавали — и поэтому не мог­ли дать этому ни философского, ни мифичес­кого выражения — ту тесную зависимость, ко­торая существовала между их мощью в пости­жении красоты и честностью в семейных привязанностях: нарушение семейных устоев являлось темой самых потрясающих трагедий. Вот почему похищение Елены послужило глав­ным сюжетом их эпической поэзии, а самое яр­кое воплощение торжества этих законов выра­зилось в истории Альцесты*. К несчастью, по­ложение женщин, даже самых достойных, было подчиненное, а чувства к ним все-таки были

*Альцеста (Алкеста) — согласно греческой мифоло­гии, супруга Адмета, царя фессалийского, пожертвовавшая жизнью ради своего мужа. — Прим. пер.

Аг5 1оп§а/

Отношение искусства к нравственности/161

испорчены отдельными проявлениями той низ­кой страсти, анализ которой столь же труден, сколь неприятен. Это задерживало как нравст­венные, так и художественные успехи греческо­го духа. Прошло почти два тысячелетия заблуж­дений и мук, прежде чем удалось достичь [по­стижения] высшей и святой человеческой любви. Это было, с одной стороны, истинной наградой за ту борьбу, которую христианство с честью выдержало в течение веков испытания, с другой, — это было явное и высшее развитие веры в то, что чистота девы есть свойство, свя­зующее женщину с Богом. В песнях Данте и в картинах Бернардо Луини постигнуто и навеки воплощено все чистое, все прекрасное, все, что слывет хорошим, чтобы люди, — если только существует какая-нибудь добродетель, если только есть что-нибудь достойное хвалы, — всегда могли об этом размышлять.

87. Вы, вероятно, обратили внимание на вы­ражение, которое я употребил несколько минут назад: «чистота воображения в любовной страс­ти». Я еще не говорил, да сегодня у меня и нет возможности говорить о нравственной силе во­ображения; но вы сами прекрасно можете уяс­нить для себя ее природу. Для этого просто сравните отношения полов, начиная с самых низших форм, моли и моллюска, и через творе-

Аг5 1оп§?

162/Лекция III

ния высших классов, у которых существует по­добие семьи и ее законов, дойдя до любви чис­тых женщин и мужчин, наконец, до идеальной любви, вдохновлявшей рыцарство. Параллель­но этой огромной восходящей лестнице идет возрастание способности воображения, которая возвышает и расширяет власть страсти, пока, наконец, у вершины не превращается в оплот терпения, в хранителя чести и в достойное со­вершеннейшее свойство.

88. Далее вы увидите, что как в любви, так и в других страстях надлежащее управление ими и их подъем берут начало в воображении, кото­рое является их властелином. Побеждать стра­сти, что часто считают суммой всех обязаннос­тей по отношению к ним, может и спесивое ту­поумие; но правильно возбуждать их и усиливать для добра — дело воображения, ли­шенного эгоизма. Говорят, человек по природе бессердечен. Не верьте! Его природа добра и благородна, но ограничена и слепа и с трудом постигает то, чего не видит и непосредственно не ощущает. Люди всегда заботились бы о дру­гих так же, как о себе, если бы представляли их так же, как себя. Представьте, что на глазах са­мого грубого человека упал в воду ребенок — он сделает все, чтобы спасти его, даже рискуя собственной жизнью, и весь город будет радо-

Агз 1оп§а/

Отношение искусства к нравственности

стно приветствовать спасение одной маленькой жизни. Представьте, что этому же человеку ска­жут, что сотни детей умирают от заразных бо­лезней, что причиной служит недостаточность санитарных мероприятий; представьте, что до­биться этих мероприятий для него будет стоить некоторого беспокойства, — и он не ударит пальцем о палец, и, вероятно, весь город оказал бы ему противодействие, если бы он сделал это. И вот жизнь многих достойных женщин прохо­дит в мелких заботах о себе, в минутных инте­ресах и в пошлых удовольствиях их круга, по­тому что они ни разу не потрудились заглянуть за его пределы, не потрудились что-нибудь узнать о великом мире, в котором их жизнь увядает, подобно стеблю горькой травы в бес­плодных полях.

89. Я намеревался подробнее остановиться на этом и еще более на том царстве, которым в своей познавательной способности владеет каждый человек; это царство или населено пре­красными, побуждающими к активной деятель­ности мыслями, или пусто и открывает путь темным желаниям и мечтам, к которым можно применить изречение: «Всякая мечта, возника­ющая из движений человеческого сердца, дур­на». Справедлива, тысячу раз справедлива мысль, что более велик человек, управляющий

Агз 1опёа/

164/Лекция III

своими страстями, чем тот, кто овладевает го­родом. Но, во-первых, вы можете понять это без посторонней помощи, а, во-вторых, мы должны оставить это для дальнейшего исследо­вания. Я тороплюсь в заключение сказать сле­дующее: будете ли вы во всем поступать как следует и сделаетесь ли достойными людьми — зависит от того, сумеете ли вы управлять двумя упомянутыми инстинктами — гармонии и доб­ра — посредством великой способности вообра­жения, которая дает вам наследие прошлого, возможность овладеть настоящим, власть над будущим. Нарисуйте мысленно возможные для вашей жизни при ее помощи горизонты; из­мерьте возможный район ее действия! На сте­нах и башнях вашего прекрасного города нет ни одного украшения, зародыш которого не та­ился бы в мыслях людей, умерших две тысячи лет назад. Кого вы желаете направлять вашими мыслями через две тысячи лет? Подумайте об этом, и вы убедитесь, что искусство не только не безнравственно, но мало есть нравственного вне искусства, что жизнь без труда — преступ­ление, а труд без искусства — труд скота, и сло­ва «добрые» и «дурные» можно заменить слова­ми «созидатели» и «разрушители». Огромная доля видимых успехов человечества, насколько простирается наше современное знание, бес-

Агз 1оп§а/

Отношение искусства к нравственности/ 1СО

плодна; она совершенно бесполезна для чего-либо доброго, но неизбежно влечет разрушение и горе. Сила этих успехов есть сила блуждаю­щей бури, их блеск — румянец чумы, и то, что называют историей человеческого рода, очень часто есть только памятник губительного вихря и карта распространения проказы. Но под всем этим или в узком пространстве, скрывшемся среди этого ужасного царства, работа каждого человека, цт поп ассерк т уапка*ет аттат $иат [«кто не клялся душою своею напрасно»³¹ (лат.)], растет и преуспевает. Незаметный зеле­ный росток этой работы в конце концов поко­ряет зло. И ослабленные болезнью, повержен­ные в развалины, истинные работники все-та­ки шаг за шагом превращают дикую пустыню в цветущий сад. Усилиями их соединенных рук прочно поддерживается и распространяется гармония всех вещей и, хотя со странными на глаз наблюдателя колебаниями, неизменно приходит утро, приходит и ночь, и каждый час человеческой жизни приближает к дню совер­шенства.

90. И он настанет, этот день, настанет тогда, когда все люди поймут, что святая красота в труде должна быть так же, как во всем. Нет, бо­лее того! Если она и может быть где-нибудь, то именно в труде; в нашей силе скорее, чем в на-

Аг$ 1опёа/

164/Лекция III

своими страстями, чем тот, кто овладевает го­родом. Но, во-первых, вы можете понять это без посторонней помощи, а, во-вторых, мы должны оставить это для дальнейшего исследо­вания. Я тороплюсь в заключение сказать сле­дующее: будете ли вы во всем поступать как следует и сделаетесь ли достойными людьми — зависит от того, сумеете ли вы управлять двумя упомянутыми инстинктами — гармонии и доб­ра — посредством великой способности вообра­жения, которая дает вам наследие прошлого, возможность овладеть настоящим, власть над будущим. Нарисуйте мысленно возможные для вашей жизни при ее помощи горизонты; из­мерьте возможный район ее действия! На сте­нах и башнях вашего прекрасного города нет ни одного украшения, зародыш которого не та­ился бы в мыслях людей, умерших две тысячи лет назад. Кого вы желаете направлять вашими мыслями через две тысячи лет? Подумайте об этом, и вы убедитесь, что искусство не только не безнравственно, но мало есть нравственного вне искусства, что жизнь без труда — преступ­ление, а труд без искусства — труд скота, и сло­ва «добрые» и «дурные» можно заменить слова­ми «созидатели» и «разрушители». Огромная доля видимых успехов человечества, насколько простирается наше современное знание, бес-

Аг5 1оп§а/

Отношение искусства к нравственности

плодна; она совершенно бесполезна для чего-либо доброго, но неизбежно влечет разрушение и горе. Сила этих успехов есть сила блуждаю­щей бури, их блеск — румянец чумы, и то, что называют историей человеческого рода, очень часто есть только памятник губительного вихря и карта распространения проказы. Но под всем этим или в узком пространстве, скрывшемся среди этого ужасного царства, работа каждого человека, яш поп ассерИ т уапка^ет аштат $иат [«кто не клялся душою своею напрасно»³¹ (лат.)], растет и преуспевает. Незаметный зеле­ный росток этой работы в конце концов поко­ряет зло. И ослабленные болезнью, повержен­ные в развалины, истинные работники все-та­ки шаг за шагом превращают дикую пустыню в цветущий сад. Усилиями их соединенных рук прочно поддерживается и распространяется гармония всех вещей и, хотя со странными на глаз наблюдателя колебаниями, неизменно приходит утро, приходит и ночь, и каждый час человеческой жизни приближает к дню совер­шенства.

90. И он настанет, этот день, настанет тогда, когда все люди поймут, что святая красота в труде должна быть так же, как во всем. Нет, бо­лее того! Если она и может быть где-нибудь, то именно в труде; в нашей силе скорее, чем в на-

Аг5 1оп§а/

166/Лекция III

шей слабости; в выборе предмета нашей рабо­ты в течение шести дней, того предмета труда, который нам к концу жизни можно будет на­звать полезным, а не в достижении того, чего мы просим для седьмого дня, то есть награды или отдыха. Вместе с толпой, соблюдающей праздники, мы можем иногда бесцельно яв­ляться в обитель Всевышнего и бесплодно про­сить Его о том, что нам представляется мило­сердием. Но тем немногим, кто трудится так, как повелевает Господь, незачем молить о ми­лосердии и о благодати для своего очага. Благо­дать и милосердие будут сопровождать их во все дни их жизни, и они всегда будут пребывать в доме Господнем.

Лекция IV/

Отношение искусства

к пользе

91. Предметом нашего обсуждения сегодня яв­ляется вопрос о том, на чем основано изящное искусство и каким путем оно может содейство­вать удовлетворению практических потребнос­тей человеческого существования.

Здесь у искусства две функции: во-первых, оно дает форму знанию и красоту тому, что по­лезно, то есть делает зримыми те предметы, ко­торые без него не могла бы описать наша на­ука, не могла бы удержать наша память; во-вто­рых, оно придает прелесть и ценность предметам повседневного потребления: одежде, мебели, жилищу. В первом случае оно сообща­ет точность и очарование истине, во втором — точность и очарование практически полезному. В самом деле, создав что-нибудь полезное, мы

Аге 1опёа/

168/Лекция IV

по закону природы испытываем удовольствие и удовлетворены как собой, так и сделанной ве­щью. Мы невольно желаем украсить или усо­вершенствовать ее как-нибудь поизящнее, об­ращаясь к помощи искусства, выражающего наше удовольствие.

Сегодня я хотел бы остановиться на этой тес­ной и здравой связи между изящными искусст­вами и материальной пользой, но сначала дол­жен кратко пояснить вам первую функцию ис­кусства, то есть придание формы истине.

92. Многое из того, чему я до сих пор старал­ся научить вас, было оспоримо из-за того, что я придавал слишком большое значение искус­ству как средству изображения естественных явлений и слишком малое — как источнику удовольствия. И в последней из четырех всту­пительных лекций я хочу особо подчеркнуть и, насколько возможно, убедить вас в том, что вся сущность искусства зависит от того, истинно ли оно и полезно ли; и как бы ни было оно приятно, чудесно и выразительно само по себе, оно все-таки останется искусством низшего разряда, если не преследует одну из двух глав­ных целей: или выразить что-либо истинное, или украсить что-либо практически полезное. Оно никогда не может существовать одно, са­мо по себе; его существование оправдано толь-

Аг$ 1оп§а/

Отношение искусства к пользе^

ко тогда, когда оно является орудием знания или украшением чего-нибудь полезного для жизни.

93. Далее, прошу вас заметить, — я говорил об этом часто и раньше, но недостаточно ясно, — что всякое хорошее произведение искусства, какой бы из этих двух целей оно ни достигало, включает в себя два элемента: во-первых, про­явление человеческого умения, и, во-вторых, создание поистине прекрасного творения.

Умение и красота здесь всегда налицо. Но по­мимо них изобразительное искусство неизмен­но преследует ту или другую из двух целей, на которые я только что указывал — истину или практическую пользу; без этих целей бесплод­ны и умение и красота; только благодаря этим целям могут законно царить и та и другая. Все графические искусства начинаются с очертания тени того, кого мы любили, и заканчиваются тем, что придают ей подобие жизни; все архи­тектурные искусства начинаются с изображе­ния чаши или блюда и заканчиваются велико­лепным сводом³².

Вы видите, что в графических искусствах присутствуют Уменье, Красота и Сходство, в архитектурных — Уменье, Красота и Польза. В каж­дой группе необходимо добиться равновесия и соразмерности трех элементов; все главные

Аг8 1оп§а/

170/Лекция IV

ошибки искусства заключаются в недооценке или в преувеличении одного из них.

94. Например, почти вся система и все надеж­ды современности основываются на идее, что [природную] способность можно заменить меха­никой, живопись — фотографией, скульптуру — отливкой в формах. Это — основа веры или безверия нашего столетия. Вы думаете, что тол­чением можно добыть все: и музыку, и литера­туру, и живопись. К сожалению, это не так. Од­ной молотьбой ничего не добудешь, кроме пы­ли. Даже для того, чтобы намолоть ячменную муку, необходим ячмень; а он получается про­израстанием, а не молотьбой. Главное же — мы совершенно потеряли способность наслаждать­ся самим умением работать, тем его величием, которое я старался объяснить вам в прошлый раз. Мы потеряли способность к полноценному ощущению этого наслаждения, потому что са­ми прилагаем недостаточно труда к тому, чтобы добиться правильности в работе, и не имеем представления о том, какой ценой приобретает­ся эта правильность; поэтому восторг и уваже­ние, которые мы обязаны чувствовать при виде работы сильного человека, нас покинули. Впрочем, мы отчасти еще храним их при созер­цании пчелиных сот или птичьих гнезд; мы по­нимаем, что они, благодаря божественному да-

Аге 1оп§а/

15" 14-

А. Дюрер. Волынщик (1514)

Отношение искусства к пользе/1 15

рованию, — не то, что [просто] комок воска или пучок палочек. Но [живописная] картина более чудесна, чем соты или гнездо, а разве не­смотря на это мы не знаем людей, и людей ум­ных, которые думают, что в шесть уроков мож­но изучить искусство ее создания?

95. Итак, у вас должно быть уменье, должно быть понимание красоты, которая есть высший нравственный элемент, и, наконец, истины или полезности, которая является не нравствен­ным, но жизненным элементом. Это стремле­ние к истине или пользе есть одна из трех це­лей, которые всегда руководят великими шко­лами и умами всех без исключения великих мастеров. Они могут допустить неумелость, уродство, но никогда — бесполезность или не­соответствие истине.

96. По мере того как в их работе возрастают уменье и красота, еще более растет их стремле­ние к истине. Невозможно найти все три эле­мента в более стройном равновесии и гармо­нии, чем в нашем соотечественнике Рейнолдсе. Он радуется, демонстрируя свое умение, и те из вас, кому удастся постигнуть, чем же в действи­тельности является произведение художника, со временем будут так же радоваться, даже сме­яться — это высший смех, происходящий от чистого блаженства, — при созерцании велико-

Аг$ 1оп§а/

174/Лекция IV

го процесса: внутренняя мощь и пламень взма­хом руки отпечатываются на холсте так же лег­ко, как сила ветра на поверхности моря. Он, Рейнолдс, наслаждается отвлеченной красотой, симметрией и гармоничностью рисунка. Вы никогда не найдете у него краски, которая не была бы прекрасна, ни одной лишней тени, ни одной некрасивой линии. Но свой талант, свою изобретательность он подчиняет — и тем удач­нее, что они полны благородства, — верной це­ли: он желает дать такое яркое изображение ис­тинного англичанина и истинной англичанки, чтобы они вечно могли служить предметом со­зерцания.

97. Вы помните, надеюсь, — ведь я высказал это в такой форме, что, думаю, несколько по­разил вас, — мое заявление о том, что искусст­во никогда не давало ничего более, кроме изо­бражения благородного человеческого сущест­ва. И не только ничего помимо этого, но даже и это — очень редко. И лучшими произведени­ями великих школ всегда были портреты, или группы портретов, часто людей простых и ни­чем не примечательных. Вы можете найти в те­матических картинах более яркие и поражаю­щие достоинства. Вы встретите там фигуры, разбросанные подобно облакам или располо­женные будто цветочные гирлянды; обнаружи­ла 1оп§а/

Отношение искусства к пользе/175

те сочетание света и теней, которое бывает лишь в бурю, найдете все цвета радуги. Но все эти изумляющие нас достоинства — лишь дет­ская забава для великих мастеров. Их настоя­щая сила, насколько мне известно, никогда не раскрывалась так полно, как в изображении мужчины или женщины и обитающей внутри них души. И это не всегда самая возвышенная душа; часто это дух, который был способен к возвышенному, но сломлен преградами; мало того — дух преступный и жалкий; но орлиное око художника проникло в эту душу и, несмот­ря на ее жалкое состояние, открыло в ней все лучшее. Чтобы в нашей образцовой коллекции представить наилучшие памятники искусства, я даже из произведений крупнейших художников должен брать прежде всего портреты, а не кар­тины на отвлеченные сюжеты. Мало того, даже в самих композициях все лучшее происходило из портретной живописи. Усердные занятия да­дут вам возможность понять сущность вымысла и убедиться, что человеческий разум никогда не изобретал ничего более великого, чем образ че­ловека, одухотворенный правдиво изображен­ной жизнью. Напротив, всякая попытка усо­вершенствовать или возвысить такую естест­венную человечность всегда ослабляет ее или доводит до карикатуры; иной раз она ВЬфажа-

Аге \о\ща/

176/Лекция IV

ется в таких несообразностях, как в стремле­нии из угождения нашей фантазии придать че­ловеку крылья птицы или глаза антилопы. Все действительно великое в греческом и христиан­ском искусстве не выходит за пределы челове­ческого. И даже радость освобожденных душ, вступающих «се1е§1атеп1е ЬаНапйо» [«танцуя в небесах» (итал.)] в дверь рая у Фра Анжелико³³, первоначально была хотя и самой чистой, но все-таки земной радостью флорентийских де­вушек.

98. Я понимаю, что сейчас это мнение не мо­жет не показаться спорным тем из моих слуша­телей, которым известны фазы греческого ис­кусства. Ведь они знают, что момент его паде­ния всегда совпадал с поворотом от абстрактных форм к портретной живописи. Но причина этого проста. Развитие греческого ис­кусства заключалось в замене чудовищных представлений естественными; это совершалось по общим законам; искусство достигло безус­ловной правильности в изображении человече­ской формы, и если бы нравственная сила гре­ческой нации сохранилась, то портретная живо­пись получила бы естественное развитие. Но в этот поворотный момент закончилась собствен­но национальная жизнь Греции, и назначением портретной живописи стало поношение рели-

Ап? 1оп§а/

Отношение искусства к пользе/ 1 / /

гии и лесть тиранам. Искусство Греции погиб­ло не потому, что она приобрела верность гла­за, а потому, что низость проникла в ее сердце. 99. Теперь подумаем о нашей собственной ра­боте и постараемся определить, каким образом при всей своей скромности она может привес­ти к правильности изображения. Мы, конечно, не можем начать сразу с изображения королей и королев, но можем попытаться даже в наших первых работах, если они будут успешны, изо­бразить нечто такое, что даст возможность при­обрести правильные сведения и нам самим, и другим. По моему мнению, наибольший успех ждет нас в попытке внести больше жизни и воспитательной силы в простейшие отрасли ес­тествознания, потому что великие ученые на­столько поглощены движением науки вперед, что им некогда заниматься популяризацией своих открытий. Если мы будем подбирать ос­тающиеся после них крохи и создадим изобра­жения описываемых наукой предметов, то уви­дим, что это — дело вполне достойное. Мало того, мы можем даже принести пользу самой науке: ей сильно повредило ее гордое отделение от искусства; не заботясь о представлении сво­их открытий непросвещенному взору, она сама утратила правильный критерий того, что же в ней ценно в первую очередь.

Аг5 1оп§а/

178/Лекция IV

100. Возьмите, например, ботанику. Наши ученые сейчас заняты главным образом класси­фикацией видов; между тем в будущем при усо­вершенствовании методов эти разделения ока­жутся недостаточными. Далее, ботаники приду­мывают названия, из которых при дальнейших успехах науки при увеличившихся требованиях в одних опять-таки не будет надобности, другие же придется отвергнуть. Предметом ботаники также является исследование различных эле­ментов при помощи микроскопа; и это иссле­дование, торжественно открыв, что ткань со­стоит из сосудов, а сосуды из ткани, до сих пор убедительно не объяснило ни происхождения, ни энергии, ни течения сока; это исследование столько же сделало для естественной истории растений, сколько анатомия или химия — для естественной истории человека. Наши худож­ники так убеждены в справедливости дарвинов­ской теории, что не всегда считают нужным воспроизводить различие между листьями вяза и дуба; почти каждая страница книг, служащих обычно подарками на Рождество, украшена тщательно прорисованными гирляндами роз, трилистника, чертополоха и незабудок, но даже для этих редких цветов рисовальщик не счита­ет обязательным передавать правильность [формы] лепестков, а публика этого не требует.

Аг5 1опёа/

Отношение искусства к пользе/ 1 /у

101. В настоящее время для воспитательных целей более необходимо знать не строение рас­тений, а их «биографию» — как и где они рас­тут и умирают, их характер, благотворное и вредное действие, их болезни и силу. Нам нуж­но изобразить их во всех стадиях — от юности до старости, от почки до плода. Мы должны видеть разные формы их уменьшенного, но бо­лее стойкого роста в холодном климате или на скудной почве, а также силу и дикую пышность при обилии питания и тепла. И все это мы должны изобразить так точно, чтобы легко можно было сравнить часть одного растения с этой же частью другого, изображенного при со­блюдении тех же требований. Это ли не работа, которую мы можем начать здесь, в Оксфорде, с добрыми упованиями, с великой радостью? Эта работа, по моему мнению, до того важна, что первым упражнением, которое я назначу вам, будет [изобразить] контур лаврового листа. Во вступлении к трактату Леонардо, — отныне на­шей настольной книге, — вы найдете мысль, что вначале следует рисовать не с натуры, а ко­пируя произведение какого-нибудь великого художника, — «рег а$5иеГаг$1 а Ьиопе тетЬга», приучая себя к правильному воспроизведению естественных форм. Итак, для первого вашего упражнения я выбрал верхушку лаврового ски-

Аг$ 1оп§а/

1 80/Лекция IV

петра Аполлона, сделанного одним итальян­ским гравером, современником Леонардо, за­тем мы воспроизведем сам лавровый лист, и, думаю, мало-помалу сможем сами приобрести и дать другим ббльшие сведения, чем были до сих пор, и о диких оливках Греции, и о диких розах Англии.

102. Перехожу к геологии. Позволю себе смо­треть на нее как на науку, совершенно обособ­ленную от прежней зоологии, присвоившей се­бе недавно и ее название, и возбуждаемый ею интерес. Мы увидим, что многие выдающиеся и способные зоологи обсуждают такие вопро­сы, которые по имеющимся на сегодняшний день данным даже нельзя ясно сформулиро­вать; они выдвигают теоретические положения, в пользу которых говорит только то, что в буду­щем они могут сохранить значение: а между тем простой житель Кумберленда не может тол­ком рассечь скиддоский сланец и не имеет яс­ных сведений о его происхождении. Хотя поло­вина образованного лондонского общества от­правляется путешествовать по великой швейцарской равнине, никто не знает и не же­лает знать, как образовалась эта равнина, поче­му к югу от нее лежат Атьпы и существует ли какая-нибудь связь между песком первой и хребтами вторых. Украшением едва ли не каж-

Аг$ 1оп§а/

Отношение искусства к пользе/ 10 1

дого дворца Европы служат изделия из разно­цветного мрамора; едва ли не у каждой евро­пейской дамы среди уборов найдутся украше­ния из яшмы и халцедона; а между тем я убеж­ден, что ни один геолог не мог бы с уверенностью сказать, каким образом мрамор приобретает окраску или откуда берутся поло­сы на шотландском камне.

103. Как только вы достигнете умения точно изображать — не скажу гору, но хотя бы камень, любой подобный вопрос станет для вас понят­ным и интересным. Вы увидите, что в окраске, блеске и линиях самого незначительного об­ломка скалы обнаруживается действие сил раз­ного рода и разной интенсивности, начиная с тех, которые потрясают землю вулканическим напором, и заканчивая теми, которые полиру­ют столь красивый на вид кристалл в его убе­жище и заставляют вроде бы неподвижные ме­таллы соединяться в жилы. Вы увидите, что только искусно развив собственную руку и вер­ность руководящего ею глаза, вы окажетесь в состоянии постичь это непостижимое и непод­ражаемое искусство самой земли. Способности, необходимые для того, чтобы уметь на расстоя­нии хорошо рисовать горы, можно приобрести со сравнительно небольшими усилиями; награ­дой за эти усилия будет то, что вы получите

Аг$ 1опёа/

182/Лекция IV

почти совершенно новое понятие о свойствах горной структуры.

104. Чтобы сразу придать нашей работе оп­ределенный характер в каком-либо направле­нии, позвольте мне обратиться с предложени­ем к тем из вас, кто намерен провести кани­кулы в Швейцарии и кого занимают горы. Если вы пожелаете подготовиться к тому, что­бы правильно схватывать местоположение и подъем и верно чертить контур, то целую се­рию в высшей степени интересных в этом от­ношении задач представляет южный конец Швейцарской долины, а именно изучение со­отношения между ее песчаными залежами и горными хребтами, которые своеобразно раз­вернулись в цепи: Штокгорн, Бетенберг, Пи­лат, Митен над Швицем и Верхний Сент-Ап-пенцель; эти горы могут увлечь желающих на прогулки настолько приятные, насколько их считают опасными, и на любопытные откры­тия; эти же прогулки помогут приучить руку к рисованию скал.

105. Как бы рад я был, если бы можно было попросить вас вместо Альп изображать гребни Парнаса и Олимпа, Дельфийскую и Темпей-скую долины! Я не любил искусства Греции в такой степени, как другие. Но я люблю его настолько, что для меня необъяснимым чудом

Аг5 1оп§а/

Отношение искусства к пользе/1 о Э

является следующий факт: в течение целых столетий главным предметом изучения явля­ются язык и политический строй Греции, и каким образом все учащиеся мирятся с тем, что удерживают в памяти названия ее гор и рек, не имея о них ни малейшего представле­ния? Кто из нас знает, каков вид спартанской долины или великой горной аркадской доли­ны? Кто из нас знает что-либо, кроме разве имен, о «песчаных, украшенных лилиями бе­регах Ладона, о старом Лицее и седом Цилле-не?»* Знаю, что выскажете: «Мы не можем поехать в [ту самую] Грецию!» Более того — даже в [ту самую] Великую Грецию³⁴. Но, анг­лийские джентльмены, вам следовало бы по­думать, почему вы этого не можете. [Собира­ясь изучать греческое искусство, вы не изучи­ли ни ландшафт, ни природные условия страны, и это та причина, которая способна внушить вам стыд перед Европой.]

106. Не знаю, причислить ли к полезным для искусства или науки фактам систематическое воспроизведение небесных явлений при помо­щи живописи? Но знаю наверняка, что для вас

* Л ад он — река в Аркадии; Лицей — гора в Аркадии, посвященная Юпитеру и Пану; Циллен — гора там же, посвященная Меркурию. — Прим. пер.

Аг81оп§а/

184/Лекция IV

работа ни в одном направлении не может при­нести такой пользы, как в этом: вы должны дойти до того, чтобы постигать несравненную тонкость красок и образов, которые появляют­ся на небосклоне прекрасным утром или вече­ром. Я даже признаюсь в другой своей заветной мысли, быть может, слишком пылкой: пройдет время, и, может быть, юные англичане и англи­чанки полюбят дыхание утреннего неба боль­ше, чем дыхание полночи, и его свет больше, чем свет свечей.

107. Наконец, остановлюсь еще на зоологии. Греки много сделали для изображения лошади, Ландсир — для изображения собаки и оленя, для выражения самых характерных черт этих животных. Искусству остается сделать почти столько же по отношению ко всем другим жи­вотным высшей организации. Есть много птиц и зверей, которые, возможно, и не обладают та­кой сложной натурой, как лошадь и собака, но тем не менее представляют много интересного; в них можно отыскать и комичное, можно уви­деть проявление и силы, и дикого, боязливого волнения, много своеобразного и таинственно­го. Ваша любовь к веселому, симпатия к несо­вершенным, но в высшей степени тонким, не­уловимым чувствам, стремление постичь воз­вышенное в пределах, установленных высшими

Агв 1ощ>а/

Отношение искусства к пользе/185

силами, — все это может найти себе здесь пи­щу. Все это, соединившись в выдающихся по­родах животных, приобретает разнообразную, фантастическую красоту; эта красота далеко превосходит все, что до сих пор уловило изоб­разительное искусство. В нашей образователь­ной коллекции я поместил изображение крыла, принадлежащее кисти Альбрехта Дюрера; ис­кусство никогда еще не достигало такой высо­ты в рисовании перьев. Что касается изображе­ния простого движения перьев, то в этом отно­шении нельзя пойти дальше Тициана и Тинторетто. Но если вы присмотритесь к тому, как пеликан, выйдя из воды, оправляет взъеро­шенные перья, если тщательно нарисуете кон­туры ястребиного крыла или крыла обыкновен­ного стрижа, или красноперое крылышко фла­минго, вы получите совершенно новое представление о значении формы и краски в мироздании.

108. Во всех этих направлениях вы можете действовать обдуманно, не торопясь. Непосред­ственной опасности вымирания какого-нибудь вида растений и животных не существует. И Аль­пы, и спартанская долина вполне могут подо­ждать вашего досуга. Но феодальные и монас­тырские постройки Европы, улицы ее древних городов исчезают, как сновидения. Трудно

Аг8 1оп§а/

186/Лекция IV

представить себе смешанное чувство зависти и презрения, с которым следующие поколения будут смотреть на нас: мы еще владели этими драгоценностями и не сделали ни одного уси­лия, чтобы сохранить их или увековечить на полотнах. Нынешние художники изображают их или слишком поверхностно, или слишком приукрашенно; они не стараются проникнуть в их сущность, они недостаточно терпеливы, что­бы воспроизвести их сдержанно и гармонично. Что касается мест, представляющих историче­ский интерес, я не знаю ни одного вполне вер­ного их изображения, кроме пары видов Пале­стины и Египта, принадлежащих кисти востор­женных молодых художников; вечная благодарность им, но следует позаботиться и о местах, лежащих ближе к родине.

109. Весьма вероятно, что некоторые из вас не пожелают затратить труда, необходимого для изображения цветов и животных, но найдут удовольствие в том, чтобы приобрести навык изображения архитектурных памятников и еще больше удовольствия — в полезном примене­нии этого искусства. Предположите, например, что вам захотелось бы изобразить историчес­кую обстановку к карлейлевскому «Фридри­ху»³⁵. Вполне справедливо осуждает этот исто­рик творчество прошедших времен: берлинские

Аг5 1оп§а/

Отношение искусства к пользе,

галереи, «подобно другим галереям, полны изображений козлоногого Пана, Ромуловой волчицы, быка, похитившего Европу, и [карти­нами] Корреджо, но не имеют ни одного порт­рета Фридриха Великого, ни одного или почти ни одного изображения того благородного, что было в реальной жизни человечества, того, что породил не праздный ум фантазирующих й'й-ШапП, но мысль Всемогущего Бога, для того чтобы оставить нам хоть какое-то воспомина­ние о бедной земле, сохранить хоть какое-ни­будь дело, достойное бессмертия». Так говорит Карлейль — и он прав! Мы уже не можем со­здать для него изображения Фридриха, но мо­жем запечатлеть древние замки и города, кото­рые были колыбелью немецкой жизни, — Го-генцоллерн, Габсбург, Марбург и другие; мы можем сохранить их приблизительно верное изображение для потомства. Предположите, что мы должны иллюстрировать первый том «Фридриха»; не придется ли нам прежде всего отыскать в Кведлинбурге могилу Генриха Пти­целова, — Карлейль задается вопросом о ней, — и затем стремиться далее, спасая то, что мож­но? Такая работа принесла бы несомненную пользу.

ПО. Но я уже достаточно говорил о назначе­нии искусства для изображения фактов. Поз-

Аг5 1опёа/

188/Лекция IV

вольте теперь как можно яснее указать на глав­ную функцию искусства, а именно — на его служение действительным потребностям по­вседневной жизни.

Вас, может быть, удивляет, что именно это я называю главной функцией искусства. Но это безусловно так. Дать свет картине — значит много, но дать свет жизни — значит еще боль­ше. Помните, даже если это лишь подражание, без действительности у вас не может быть кар­тин. Не было бы тернеровского пейзажа, если бы не было местности, которую он изображает; не было бы тициановского портрета, если бы не бы­ло человека, позировавшего для него. Думаю, нет нужды доказывать это в нашем кратком курсе. Но мне никогда не удавалось убедить ни одно­го человека в следующей истине: задача искус­ства заключается в том, чтобы сделать нашу страну чистой, а наш народ прекрасным. Я уже десять лет стараюсь заставить если не уверовать в эту простую истину, то по крайней мере не считать ее чем-то чудовищным. Сделать свою страну чистой, свой народ прекрасным — по­вторяю, с этого должно начать искусство! И дей­ствительно, оно всегда существовало в странах, где народ и в грязи умел служить Богу, но его не было там, где народ оставался в грязи, слу­жа дьяволу. Оно существовало в странах, где

, Аг5 1оп§а/

Отношение искусства к пользе/ 1 о у

народ не вполне был красив: губы его были толсты, кожа — черна, но над ним светило солнце. И никогда не было искусства в стра­нах, где народ был бледен, изнурен трудом, по­гибал от отсутствия света, где уста юноши, вместо того чтобы быть яркими от обилия кро­ви, сжимались от голода и морщились от отра­вы. Обратите внимание на самый главный пункт всех этих продолжительных рассужде­ний. Я сказал, что есть два великих нравствен­ных инстинкта — Гармония и Добро. В основе всех искусств лежат возделывание земли и до­брое чувство, побуждающее нас доставить на­роду пищу, одежду, жилище и украсить их. Греческое искусство начинается в садах Алки-ноя, где царит образцовый порядок, цветут клумбы и бьют фонтаны. Христианское искус­ство, начавшееся с рыцарства, было возможно до тех пор, пока [идеи] рыцарства заставляли и королей, и рыцарей заботиться о благополучии народа; оно погибло, когда эти короли и рыца­ри стали 5г||1о|36ро1 — истребителями народа. Оно возможно и в будущем, но только тогда, когда люди в буквальном смысле перекуют ме­чи на орала, когда английский св. Георг оправ­дает свое имя³⁶, и мы познаем христианское ис­кусство, как познали Творца в преломлении хлеба.

Аг5 1оп§а/

190/Лекция IV

111. Попробуем рассмотреть этот общий принцип на частных примерах. Обратите вни­мание, как от самого высшего до самых низ­ших проявлений настоящее искусство всегда зависит от своего отношения к практическим потребностям. Первая необходимость — это чаша и блюдо, в особенности чаша. Пищу вы можете положить и на столы гарпий* или на что-либо другое, но для того чтобы пить, необ­ходима чаша. Чтобы удобно было ее держать, необходимо приделать к ней ручку. Чтобы на­полнять ее, когда она пуста, нужен большой кубок. Чтобы носить этот кубок, полезно при­делать к нему две ручки. Видоизменяйте фор­мы этих предметов в соответствии с разнооб­разными требованиями, которые возникали из потребности пить много и с известным утон­ченным изяществом, из необходимости легко пить напиток, на целые годы сохранять его аромат, хранить в погребах, добывать из источ-

* В героическом эпосе римского поэта Верилия (70—19 гг. до н.э.) «Энеида» одна из гарпий, Целено, предсказала Энею и его спутникам, что их скитания окончатся не преж­де, чем голод принудит их съесть столы. Предсказание это сбылось в том смысле, что по прибытии в Лациум Эней од­нажды со спутниками ел плоды, положенные за неимени­ем столов на ржаные лепешки, съеденные затем проголо­давшимися троянцами. — Прим. пер.

Аг8 1оп§а/

Отношение искусства к пользё/191

ников, совершать жертвенные возлияния, сбе­регать панафинейское масло³⁷ или пепел погре­бальных костров, — совершите все соответству­ющие видоизменения, и в результате получите ряд прекрасных форм и украшений, начиная с грубо сделанных из красной глины амфор и за­канчивая вазами работы Челлини³⁸ из драго­ценного камня и хрусталя; в этом ряду, пре­имущественно в его простейших формах, были созданы прекраснейшие линии и превосход­нейшие образцы строгой композиции, каких только достигало искусство.

112. Чтобы наполнить кубок водой, необходи­мо отправиться к колодцу или ручью; нужно оградить колодец; нужны трубы или желоба, чтобы удержать поток весной; для проведения воды на расстояние необходимо построить от­крытый или закрытый водопровод, и на душ­ной городской площади, куда выйдет поток, полезно для здоровья и приятно для взора за­ставить его биться фонтаном. Из этих серьез­ных потребностей создается школа скульптуры; в основе ее лежит украшение колодцев на рав­нинах и оформление оград источников в горах, но прежде всего — декор городских фонтанов, у которых сходятся хозяйки и торговки.

Существует и еще более важная причина, побуждающая применять искусство прежде

Аг5 1оп§а/

192/Лекция IV

всего в этих случаях, — при помощи искусст­ва мы можем выразить чувство благоговения и благодарности. У всякого здравомыслящего народа появляется глубокое осознание при­сутствия божественной силы при виде того, как небо дарует нам дождь; это чувство про­никает в сердце, наполняя его восторгом, и усиливается при виде того, как дар неба ста­новится благодетельной силой и ежегодно яв­ляется снова во время весенних разливов. Плодотворная сила муз ни в коем случае не может проявиться в народе, который презира­ет свой Геликон³⁹. Еще менее, возможно, что­бы могла расти та христианская нация «1ап-диат 1щпит диод р1ап1а(ит е$1 $еси$ адиагит» [подобно дереву, посаженному в безводной местности (лат.)], которая не может постичь поучительного смысла рассказов о тех местах, где являлись Ревекка и Рахиль, где явилась та, у кого возле горы Гаризим⁴⁰ попросил воды Странник, утомленный и не имевший, чем за­черпнуть ее.

113. И действительно, если наши источники скрываются вдали от городов, в долине, в ска­листом ущелье или в зеленой аллее в летнюю засуху, то лучше не тревожить их счастливого покоя; но если они располагаются вблизи горо­дов, если, став предметом общего пользования,

Аг5 1оп§а/

Отношение искусства к пользе,

они могут подвергнуться осквернению, то для искусства нет лучшего применения, чем защи­та источника и начала русла драгоценным мра­мором. Нельзя придумать для здорового воспи­тания лучшего средства, чем сохранить каждый ручей на возможно большем протяжении чис­тым, полным рыбы и легко доступным для де­тей. Лет тридцать назад существовала неболь­шая и неглубокая речка Вандель, струившаяся через проезжую дорогу под мостом для пешехо­дов у подошвы последнего мелового холма воз­ле Кройдона. Увы, приходили, уходили люди — и речка исчезла навсегда. Местные власти давно уже выстлали кирпичами русло, по которому она протекала. А между тем этот поток с водив­шимися в нем пескарями имел для воспита­тельных целей больше значения, чем тысячи фунтов, которые ежегодно тратятся на приход­ские школы; этот поток принес бы ббльшую пользу даже в том случае, если бы каждый грош из этих тысяч вы употребили на то, чтобы за­ставить молодежь изучить свойства кислорода и водорода, вызубрить названия и скорость тече­ния всех азиатских и американских рек.

114. Суть в следующем. Представьте, что мы сочли бы полезным [открыть] в Англии школу гончарного ремесла; мы, скромные художники, употребили бы все усилия, чтобы показать,

Аг5 1оп§а/

194/Лекция IV

сколь красивой может быть волнистая линия, какие прекрасные узоры можно вывести на бе­лом фоне обыкновенной голубой краской, на­конец, как красиво сочетание черного и кашта­нового цветов, встречающееся на [керамичес­ких] испанских собачках. Но могу предсказать, что все наши старания будут совершенно бес­полезны, пока мы не научим крестьянина мо­литься перед принятием не только пищи, но и питья. Далее, снабдив его греческими чашами и блюдами, мы должны позаботиться о том, чтоб содержимое, которое мы вложим туда, было пригодно для еды.

115. Нет необходимости анализировать те проявления искусства, которые зиждятся на своей полезности для одежды и оружия. Но я должен заявить следующее: после того как мы добьемся для бедных здоровой пищи, следую­щий шаг, приближающий нас к созданию в Ан­глии школ искусства, — добиться для бедных приличной и здоровой одежды. Она должна быть сделана из хорошего материала, приспо­соблена к повседневным занятиям, должна со­ответствовать их общественному положению, и носить ее следует опрятно и с достоинством. Этому порядку и достоинству бедных должны научить женщины высших и средних классов. От последних невозможно требовать правиль-

Агз!оп§а/

ности мысли, если они терпят грязь бедноты, а сами носят роскошные платья. Потребность в известном комфорте и естественное сознание своего достоинства, которые должны прогляды­вать в платье как богатых, так и бедных, — вот на чем должно основываться искусство в одеж­де. Мануфактурщики должны так же заботить­ся о совершенстве и красоте тканей, о матери­але и рисунках, как оружейники Милана и Да­маска некогда заботились о своей стали.

116. Добившись здоровой пищи и одежды, мы должны отвоевать и третье — жилище. Я уже сказал, что лучшие творения архитектуры есть не что иное как пышно возвеличенная кровля.

В самом деле, Ватиканский собор, нефы Реймсского и Шартрского соборов, своды и ар­ки их приделов, могильные склепы и шпицы колоколен, — все эти разнообразные формы вытекают из потребности надежно укрыть про­странство от зноя и дождя. Мало того — как я уже пытался доказать в «Камнях Венеции», все эти прекрасные формы развивались в светских и частных постройках и только после этого бы­ли в грандиозных размерах применены в куль­товых сооружениях. Наши современные архи­текторы, как вы могли заметить здесь, в Окс­форде, и в других местах, не знают, по-видимому, что им делать с крышами. Будь-

Аг5 1опёа/

196/Лекция IV

те уверены, что если перекрытия правильны, то все хорошо. Есть два способа делать правиль­ные перекрытия. Во-первых, всегда делайте их деревянными или каменными, а не железными, а во-вторых, постарайтесь, чтобы в каждом го­роде сначала возводились маленькие кровли, а потом большие, и чтобы каждый нуждающийся в крове получил его. Мы должны добиться, чтобы каждый ощущал в нем потребность, то есть в не слишком преклонном возрасте люди должны желать родного крова, с которым им уже никогда не захочется расстаться; этот очаг должен соответствовать их житейским привыч­кам и по мере приближения смерти становить­ся все более и более удобным для них. Люди должны желать, чтобы их жилища были устро­ены как можно более прочно, чтобы они были изящно меблированы и убраны, располагались в приятном месте, где ярко сияет солнце, где чист воздух, наконец, чтоб каждый сам выби­рал себе место, как это делают ласточки. Когда же дома в городах сгруппированы, жители должны обладать сознанием гражданской соли­дарности настолько, чтобы подчинить архитек­туру зданий общим законам, а также из граж­данской гордости стремиться к тому, чтобы со­вокупность всех зданий представляла собой одно прекрасное целое, а не что-то ужасное.

Аг5 1оп§а/

Отношение искусства к пользе_^

Несколько недель тому назад один английский священник*, магистр нашего университета, че­ловек средних лет, обладающий здравым смыс­лом без излишней сентиментальности, упомя­нул — без всякого отношения к предмету на­шей с ним беседы, — что не может проехать по Лондону, не закрыв глаза: он боится, что, взглянув на эти подобные глыбам дома с про­ходящей по окраинам железной дорогой, от ужаса лишится способности заниматься своими повседневными делами.

117. Невозможно — я только в более проду­манной форме повторяю то, что писал двадцать два года назад в последней главе «Семи свето­чей архитектуры», — невозможно существова­ние истинной нравственности, счастья и искус­ства в стране, где подобным образом строятся, или, вернее, собираются и разворачиваются до­ма. Безобразные районы портят всю страну, будто испещряют ее лицо угрями и язвами, и губят ее. У вас должны быть красивые города, как бы кристаллизовавшиеся в нужные рамки, а не грубо сваленные в них. Они должны быть небольшими и не должны изрыгать из себя в омут позора грязных подонков. Каждый из них следует опоясать полосой освященной неза-

* Осборн Гордон. — Прим. автора.

Аг5 1опеа/

198/Лекция IV

строенной земли, окружить гирляндами садов; они должны быть полны цветущих деревьев и нежно журчащих ручейков.

Это невозможно! — скажете вы. Может быть. Но мне нет дела до возможности или невоз­можности; я знаю только, что это необходимо. Как бы там ни было, это должно осуществить прежде, чем вам можно будет думать о школах искусства. Для этого отыщите места вне Англии или даже те местности в самой Англии, кото­рые ни для чего не пригодны, и там заведите фабрики, требующие силы огня, так называе­мые тё'хуш. росутхлкш. [низкие, неблагородные ремесла] и ё7фрг|Т01 [дурные, позорные (ремес­ла)]; они, как давно известно, обладают тем не­изменным свойством, что «ао^оХхас, [хакюха ёхогхп кш сргХсоу кга кб'кгщ (^угтпцг^тайаг»*; предельно ограничьте [работу] этих фабрик, по­старайтесь не делать из железа ничего, что можно сделать из дерева или камня. Не следу­ет применять энергию пара там, где можно обойтись естественной силой. И заметьте: для всех механических работ, вызванных потребно­стями городов и общественной жизни, сила во­ды более чем достаточна. Мельницы, установ-

* Что нет времени подумать о друзьях и о городе (греч.). — Прим. пер.

Аг8 1оп§а/

Отношение искусства к пользе/1 у у

ленные на больших реках и приводимые в дви­жение водой из водохранилищ, наполняемых во время приливов, предоставят в ваше распо­ряжение столько энергии, сколько вам нужно.

Земледелие, требующее ручного труда, и бе­зусловное отречение от ненужной силы огня — первые условия, необходимые для создания школ искусства в любой стране. Пока вы не сделаете этого, будет продолжать торжествовать тот порядок вещей, который водворился из-за слабости изящных искусств. Шум колес пря­дильных машин оглушает Англию — а ее народ лишен одежды. Страна почернела, добывая уголь, а народ дрожит от холода. Она душу свою продала за барыш, а он умирает от голо­да. Пребывайте же в торжестве, если вам угод­но, но знайте: такого торжества изящные ис­кусства никогда не разделят с вами.

118. Я выполнил свою миссию; знаю, много в ней было обидного, много на первый взгляд лишнего. Но насколько эта миссия кажется лишней, насколько она представляется обид­ной, настолько же она необходима и настолько же несомненно я должен был сказать это. Изу­чение изящных искусств не может быть связа­но с серьезными занятиями в английских уни­верситетах без надлежащего и четкого протеста против ложного направления национальных

Агв Юп&а/

200/Лекция IV

сил, которое делает невозможными все добрые плоды от такой учебы. Я, как и любой другой порядочный рисовальщик, легко могу вас на­учить, как обращаться с карандашом и как на­кладывать краски; но от этого мало проку, по­ка нация будет тратить миллионы на истребле­ние всего того, что приходится изображать вашему карандашу и вашим краскам, и на по­ощрение ложных форм искусства, которые об­ходятся очень дорого и являются одним из са­мых печальных видов безумия. И вот что я раз и навсегда должен заявить: изящные искусства следует изучать, не передвигаясь с огромной скоростью с места на место, а устраивая дома, где было бы приятно жить, и пребывая в них; изящным искусствам следует учиться не сорев­нуясь, а тихо идя своим путем и делая все луч­шее, что только можно; изящным искусствам следует учиться не при помощи выставок, а де­лая все правильно и честно, независимо от то­го, будут ли выставлены ваши работы или нет. Итог всего: люди должны рисовать и строить не из честолюбия, не ради денег, а из любви — к своему искусству, к своему ближнему и любой другой, еще лучшей любви, основанной на них, если такая есть. Я знаю, что огорчил кого-то из вас, менее всего желая этого, когда говорил о возможных искажениях религиозного искусст-

Аг8 1опёа/

Отношение искусства к пользе/21) 1

ва. Но в этом нет никакой опасности, пока мы будем помнить, что Бог пребывает в хижинах в той же мере, что и в церквах, и что в первую очередь все должно быть благоустроено для Его пребывания. Начните применение искусства с деревянных полов — паркетные сами собой привлекут ваше внимание; начните с соломен­ных крыш, и вы закончите возведением пыш­ных сводов; начните с работы (над тем), чтобы из-за недостатка [света] простого ночника гла­за стариков не отказывались видеть Библию, а молодых — иглу, и тогда вы сможете извлечь все действительно хорошее из цветных стекол и восковых свечей. И, найдя искусствам универ­сально полезное применение, вы найдете и то, что универсально, — и художественное вдохно­вение, и благодетельное действие искусства. Я го­ворил вам, что в том или другом применении искусства сказывается вовсе не проявление ка­кого-нибудь особенного божества, что все ис­кусства одинаково человечны и одинаково бо­жественны. И, завершая эти вступительные лекции, в которых я старался очертить главные принципы, фундамент ваших будущих занятий, считаю своим долгом сказать в заключение не­сколько слов о Божестве всякого искусства, когда оно в самом деле прекрасно или когда действительно полезно.

Аге 1опёа/

202/Лекция IV

119. Каждые семь дней, а то и чаще, боль­шинство англичан, имеющих благочестивые намерения, с благодарностью принимают от своих проповедников благословение, заканчи­вающееся следующими словами: «Благодать Господа нашего Иисуса Христа и любовь Бога Отца и причастие Святаго Духа да будет со все­ми вами!» Я не знаю в точности, какое пред­ставление соединяется в умах английской пуб­лики с этими словами. Но о чем я точно могу заявить, так это о том, что эти три составляю­щие действительно существуют, и вы можете узнать их, если постараетесь узнать, и можете получить их, если о том позаботитесь; кроме них существует еще четвертая составляющая, о которой мы знаем уже слишком много.

Первое. Повинуйтесь только заветам Основа­теля нашей религии, и за кроткую жизнь всяче­ская благодать, и милость, и красота, и благо­воление будут даны вам и в духе и в теле, в тру­де и в отдыхе. Благодать Христова существует, и вы можете получить ее, если пожелаете. Вто­рое. Все больше и больше знакомясь с окружа­ющим миром, вы увидите, что настоящим же­ланием Творца было сделать всякую тварь сча­стливой, что Он создал каждую вещь прекрасной в свое время и на своем месте, и только благодаря ошибке людей, которым дана

Агз 1оп§а/

Дата добавления: 2014-01-06