Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

Методы и методология лингвистики 1 страница

ПЛАН:

1. Поиски метода в истории языкознания: к постановке проблемы

2. Противостояние историзма и системности в истории языкознания

3. Противостояние статической и динамической теории языка

4. Становление методов языкознания в градации «слово – предложение – текст»

 

Если рассматривать ретроспективно науку о языке, то ее история предстает перед нами как непрерывная борьба за специальный метод. В силу того обстоятельства, что язык чрезвычайно многообразное явление, он допускает разные подходы к своему изучению и фактически первоначально изучался в контексте разных наук: философии — в классической древности, в эмпирическом аспекте — у древних индийцев, в своеобразном комплексе изучения народной литературы, религиозных установлений и эмпирических приемов — у арабов эпохи халифата, в связи с логикой и философией истории — в Европе XVI—XVIII вв.

Первоначально языкознание носило утилитарный характер. Оно не выделялось из филологии и сводилось к поиску способов интерпретации текста. Если исходить из перечисленных нами 4 групп современных методов – исторический, системный, функциональный и текстологический, – то первым был, конечно, текстологический. Потом, еще с грамматики Панини, постепенно происходит осознание собственного предмета языкознания. Сначала это был прикладной аспект, не теоретический – он связан с нормами употребления языка – т.е. нормативный.

Затем, с возникновением классической – древнегреческой и древнеримской – античной мысли текстологическую ориентацию меняет функциональная – она связана с расцветом риторики. Именно в недрах античной риторики впервые были выработаны ключевые для современной науки понятия речи, стиля, коммуникативных качеств речи. Анализ текста остался за поэтикой, а язык в его речевой реализации, с точки зрения выполнения коммуникативных качеств остался за риторикой.

Но все это были донаучные, преднаучные поиски метода. Только начало XIX в., которое в языкознании знаменуется созданием первого собственно научного сравнительно-исторического метода.

 

Весь XIX век, по сути, прошел в лингвистике под знаком историзма. Сам сравнительно-исторический способ рассмотрения явлений языка был заимствован лингвистикой у других наук и многие свои общие положения — такие, например, как тезис о едином пранароде, распавшемся затем на ряд племен, — наука о языке разрабатывала и развивала в тесном содружестве с другими культуроведческими науками. Иногда, как это имеет место в случае с Я. Гриммом, разработка единого тезиса в плане различных наук осуществлялась даже одним и тем же ученым. Сравнительно-исторический метод в языкознании оставался основным орудием научного исследования на протяжении всего XIX в. Младограмматики, внесшие в него ряд существенных усовершенствований, направленных на вскрытие закономерностей в процессах развития языка, сделали с его помощью ряд весьма важных открытий. Но к концу XIX в. и на рубеже нового столетия все отчетливее стала чувствоваться ограниченность сравнительно-исторического метода. «Все многообразие проблем языка, поднятых во времена Ф. Боппа и А. Шлейхера, — пишет в этой связи Ф. Шпехт, — было сведено только к фонетике и морфологии, а в этих рамках львиная доля исследований относилась только к вокализму, так что И. Шмидт имел право сказать в своей вступительной речи в Берлинской Академии наук в 1884 г., что ныне вся сравнительная грамматика растворилась в изучении гласных».

Расширение лингвистической проблематики, частично за счет унаследованной от более ранних периодов развития языкознания и затем отошедшей на задний план, частично в связи с возникновением новых потребностей и интересов, потребовало создания и введения в научную практику новых специальных методов. И они возникли. Некоторые из них более или менее мирно сосуществовали со сравнительно-историческим методом, — к ним, в частности, относится метод лингвистической географии или метод французской социологической школы, — другие же вступили в резкую оппозицию по отношению к сравнительно-историческому методу. К этим последним в первую очередь относятся неолингвистика и близкая ей школа К. Фосслера эстетического идеализма в языкознании.

В качестве примера в данном случае можно сослаться на К. Фосслера, который писал: «Если идеалистическое определение — язык есть духовное выражение — правильно, то тогда история языкового развития есть не что иное, как история духовных форм выражения, следовательно, история искусства в самом широком смысле этого слова. Грамматика — это часть истории стилей или литературы, которая в свою очередь включается во всеобщую духовную историю, или историю культуры». В соответствии с этой установкой К. Фосслер требовал ликвидации «позитивистской» системы языкознания младограмматиков, превративших совокупность лингвистических дисциплин в «безграничное кладбище... где совместно или поодиночке в гробницах роскошно покоятся всякого рода мертвые куски языка, а гробницы снабжены надписями и перенумерованы», и вместо сослуживших свою службу младограмматических приемов исследования языка выдвигал новые, соответствующие пониманию языка как явления эстетического. Такие радикальные требования изменения подхода к изучению языка всегда связаны с выдвижением новой проблематики, с изменением всего направления исследовательской работы, что отчетливо видно и на примере лингвистических теорий К. Фосслера. Его работы много способствовали становлению нового направления изучения языка — лингвистической стилистики — и увязке изучения истории языка с историей культуры данного народа.

Если XIX век прошел под знаком историзма, то XX век прошел под знаком системности, ядром которой было осознание языка как структуры. Отсюда и общее наименование порою совершенно разных по типу методик и приемов разных ученых разных направлений и школ одним термином «структурализм». В чем же заключается структуральный принцип? «Сущность этой концепции состоит в том, что явления необходимо рассматривать не как сумму элементов, которые прежде всего нужно изолировать, анализировать и расчленить, но как целостности, состоящие из автономных единиц, проявляющие внутреннюю взаимообусловленность и имеющие свои собственные законы. Из этого следует, что форма существования каждого элемента зависит от структуры целого и от законов, им управляющих». Термин структура употребляется ныне в науке «в специальном и новом смысле слова... для обозначения целого, состоящего, в противоположность простому сочетанию элементов, из взаимообусловленных явлений, из которых каждое зависит от других и может быть таковым только в связи с ним. В нашем понимании это точнее было бы назвать системой, оставив за структурой более узкое понимание наличия взаимообусловленных связей и отношений между элементами.

Крайним выражением такого понимание явилась глоссематика, выработанная в середине XX века в рамках Датского лингвистического кружка. Основатель глоссематики Л. Ельмслев уточняет: «...лингвистика описывает схему языковых соотношений, не обращая внимания на то, чем являются сами элементы, входящие в эти соотношения». Язык, по его мнению, должен изучаться как «замкнутая в себ специфическая структура». Разработанная Л. Ельмслевом исследовательская методика в идеале и должна привести к выведению формул чистых отношений, свойственных разным языкам. Эта методика, односторонне подчеркивающая характерные для различных языков структурные отношения его элементов и ничего, кроме этих отношений, не видящая, представляет сам язык в виде абсолютно бесплотного образования. Отрешенный от реальных форм существования, язык «чистых отношений» становится во всем подобным содержанию, выраженному математическими формулами.

Но при всех крайностях системно-структурный метод сыграл и продолжает играть выдающуюся роль в науке о языке. Он не зачеркнул, а обогати метод сравнительно-исторический. Структуральный принцип лежит в основе приема так называемой внутренней реконструкции, получающей в науке о языке все более широкое применение. Полноценное историческое изучение фонетических систем языков едва ли теперь мыслимо вне фонологического учения Трубецкого — одного из основателей структуралистического Пражского лингвистического кружка. Своеобразную и интересную систему приемов формального описания языков, также основывающегося на структуральном принципе, разработала американская школа дескриптивной лингвистики, исходившая из практических потребностей изучения местных языков. Следует отметить, что области применения структуральной методики изучения еще далеко не исчерпаны и она все более и более расширяет границы своего использования. Все это говорит в пользу того, что структуральная техника лингвистического исследования может и должна встать в ряд с другими рабочими методами также и в системе советского языкознания. Необходима только предварительная непредубежденная критическая ее оценка и точное определение областей применения.

По сути, противостояние историзма и системности на заре возникновения структурного метода, изменилось на синтез диахронического и синхронического подхода в науке о языке. Прекрасным примером плодотворного сочетания разных исследовательских методов для изучения единого комплекса проблем может служить, например, современное сравнительно-историческое языкознание, в котором ныне успешно сочетаются структуральный метод, сравнительно-исторический метод и метод неолингвистики (лингвистической географии). Ясное дело, что сам термин «сравнительно-исторический» в этом случае следует толковать в более широком смысле, который подсказывается последними этапами развития науки о языке. В частности, сравнительность не обязательно должна ограничиваться языками одной генетической группы, но может применяться как к отдельным неродственным языкам («сопоставительное» изучение), так и к целым группам языков (типологическое изучение), которое в свою очередь ведет к научной дисциплине о языковых универсалиях.

 

Не менее важное диалектическое противостояние в сфере методологии науки о языке –– это противостояние двух концепций языка, двух методологий, одна из которых трактует язык как статичный объект, «готовый продукт», а другой –– как динамично развивающееся, живое и становящееся явление, как «деятельность» («эргон» и «энергейя» в терминологии В. фон Гумбольдта). Замечательный обзор всех перипетий этого противостояния, в результате которого в муках рождается методология новой лингвистики, лингвистики, быть может, XXI века, дает замечательный ученый Б.М. Гаспаров во введении в книгу «Язык. Память. Образ. Лингвистика языкового существования» (1996).

Отношение к языку как “деятельности”, сущность которой не тождественна ее объективированному “продукту”, имеет длительную философскую традицию – в сущности не менее длительную и сильную, чем традиция упорядочивающего подхода к языку.

Если говорить только о новом времени, истоки этой традиции можно видеть в критике Гердером рационалистических представлений картезианской эпохи и Просвещения о происхождении и сущности языка. Гердер представлял себе язык как непрерывное становление, никогда не достигающее целостной и законченной формы; каждое новое языковое действие исходит из предыдущего опыта и наслаивает на него новое усилие, в свою очередь оставляющее в этом опыте свой след.

Наиболее ярким проявлением этого подхода в начале XIX века явилось учение В. Гумбольдта о языке как духовной энергии, находящей уникальное творческое выражение в каждом акте употребления языка; для Гумбольдта особенно характерна острота, с которой он ощущает вездесущее присутствие языка в духовной деятельности как отдельной личности, так и целого народа: «Язык, если взглянуть на него с точки зрения его собственной природы, есть нечто постоянно и в каждый момент преходящее.... Он есть не изделие (ergon), но деятельность (energeia),... Следует посмотреть на язык не как на мертвый продукт, но как на созидание». С еще большей остротой эту центральную мысль Гумбольдта сформулировал впоследствии Штейнталь: «Нет такого феномена, как “язык”, так же как нет такого феномена, как “дух”; но человек говорит, и человек осуществляет духовную деятельность».

Несмотря на то, что идеи Гумбольдта сохраняли высокую авторитетность на протяжении как большей части XIX, так и XX века, в конкретных описаниях истории и структуры различных языков они фактически не отразились. В целом в теоретической и описательной лингвистике XIX – начала XX века возобладал позитивизм, видевший единственную цель изучения языка в создании максимально упорядоченного описания языковых форм в их историческом развитии либо современном употреблении. Кульминацией позитивистского подхода к языку явилось провозглашенное младограмматиками понимание языка как комплекса материальных форм, существование и развитие которых определяется непреложными правилами, имеющими силу “естественных законов”.

Причиной этому было то, что при всей проницательности философских интуиций о природе языка как духовной “энергии” и о непрерывности развертывания языковой среды, сами по себе они не давали ответа на вопрос о том, как конкретно – в каких параметрах и категориях, с помощью каких приемов – язык может быть описан в таком качестве. Здесь у рационалистически-позитивистского подхода оказывалось огромное преимущество, поскольку он опирался на громадную традицию описания языка в параметрах устойчивых, твердых, “закономерно” построенных форм: традицию, идущую от латинских грамматик поздней античности и века схоластики, через универсальные грамматики неоклассического века, через описание бытия языка в терминах безусловных “законов” в позитивистскую эпоху – к новейшим структурным и генеративным моделям языка, возобладавшим в XX веке.

Вот почему, при всей неоспоримости философского авторитета динамического подхода к языку, этот подход имел крайне незначительные последствия для лингвистического описания в собственном смысле. Даже такие лингвисты, как Гумбольдт или Потебня, когда переходили к конкретным описаниям языкового материала, должны были пользоваться тем же понятийным аппаратом, тем же набором языковых единиц и категорий, что их философские антагонисты.

В начале XX века произошел огромный качественный скачок в изучении языка. Его суть состояла в осознании того, что язык представляет собой нечто большее, чем упорядоченный инвентарь форм, поскольку определяющую роль в нем играют не материальные элементы, а релятивные по своей природе знаковые ценности, отношения между которыми образуют структуру. Эта идея, с наибольшей полнотой и отчетливостью сформулированная де Соссюром, задала господствующее направление всей лингвистике XX столетия.

При всех различиях в конкретном строении разных структурных и генеративных моделей языка, развивавшихся на протяжении большей части этого века (1910–1970-х гг.) усилиями различных национальных школ и разных поколений, общим методологическим основанием для них служило представление о языке как идеальном, то есть недоступном непосредственному наблюдению, системном устройстве, интуитивное владение которым разделяют все говорящие на этом языке. Современная лингвистика воплотила этот подход в целом ряде детально разработанных моделей, покрывающих все аспекты языковой деятельности, – от звукового строя речи до синтаксиса, семантики и прагматических аспектов коммуникации. Он получил также широкое применение при изучении словесных и несловесных художественных текстов, а в конечном счете – любых проявлений культурного поведения, в основании которых можно было усмотреть социально санкционированные знаковые коды и правила обращения с ними.

Если предмет описания существует для нас в качестве “твердого”, объективированного, всегда самому себе тождественного феномена, его описание может и должно руководствоваться универсальными принципами связности, единства, непротиворечивости, экономности, полноты – принципами, со времен Декарта (если не Аристотеля) повсеместно признаваемыми необходимым “методом” научного познания такого рода предметов.

Поэтому структурная модель, как и позитивистская классификация, которой она пришла на смену, исходит из необходимости соблюдать, хотя бы в качестве конечного идеала, единство строения предмета; избегать логических противоречий и пересечений, то есть того, чтобы об одном и том же объекте иметь разные, логически несовместимые суждения; избегать скачков, то есть ситуаций, когда последующее состояние не выводится предсказуемым образом из предыдущего; быть рационально и по возможности экономно построенной и в то же время покрывать свой предмет с максимально возможной полнотой. Другое дело, что можно задать вопрос: почему мир языковой мыслительной деятельности должен описываться на основаниях, действительных для предметов, на которые этот мир заведомо и очевидно не похож? Однако такой вопрос даже не возникал, поскольку теоретическая мысль новой эпохи с самого начала “нашла” свой предмет, сконструировав его таким образом, чтобы задавать такие вопросы не было нужды и повода. Идея о том, что предмет научного описания может не иметь единой сущности, возвышающейся над всей разрозненностью и бесконечной изменчивостью его конкретных воплощений; что само это отсутствие организующего центра, разрозненность и непостоянство и есть его сущность, – эта идея была в равной мере чужда господствующему направлению в науке о языке как минувшего, так и нынешнего века.

Поэтому же структурная модель языка с такой легкостью и естественностью заимствовала категории и параметры, в которых описывается язык, из таксономического инвентаря предыдущей эпохи, лишь транспонировав их в мир идеальных релятивных таксономий. Звук преображается в фонему, наборы “этимологических форм” (как их называли в XIX веке) – в структуру морфологических парадигм, “формы словосочетаний” и “члены предложения” – в синтаксические схемы и функции, словарные единицы и их толкования – в лексемы и семемы. Выглядит симптоматичным тот факт, что сам принцип членения языка именно на такие “единицы”, унаследованные от позитивистской науки, не подвергнулся сомнению; было, конечно, немало частных ревизий того, из каких и скольких компонентов складывается языковой механизм, но в принципе инвентарь базовых единиц, в которых мы мыслим описание языка, остается – с поправкой на абстрактное их отображение – тем же, что в XIX веке.

Нет ничего более эмпирически очевидного, чем тот факт, что каждый случай употребления какой-либо языковой формы в речи каждого отдельного говорящего уникален и никогда в точности не повторяется: меняется контекст, среда, физическое и эмоциональное состояние говорящего, его прошлый опыт и опыт всех тех людей, с которыми он вступает во взаимодействие; все это влияет и на понимание формы, и на ее физическое воплощение. Но принять этот факт во всей его полноте, а не в каком-либо заранее ограниченном объеме, – значит распроститься с идеей создать модель языка как устройства, которым все говорящие на данном языке руководствуются в различных проявлениях своей языковой деятельности. Поэтому отрывочность, разнородность и изменчивость нашего повседневного языкового опыта оценивается как нечто вторичное и производное по отношению к организованному и стабильному ядру структурных правил: как внешний “шум”, сквозь который изначальному порядку удается пробиться с большими или меньшими потерями.

Другой чертой, которую мышление абстрактными конструкциями унаследовало от позитивизма, было стремление к безличной объективности. Изучение предмета призвано было раскрыть его имманентную сущность, заключенную “в себе и для себя” (согласно знаменитой формуле Соссюра) и не зависящую ни от личности познающего субъекта, ни от личности того, чье “употребление” предмета для нужд и в условиях его жизни поставляет сырой материал для концептуальной модели. Субъективность представляется пороком, обесценивающим описание; в ней видят проявление того самого хаоса и разрозненности эмпирического существования, борьба с которыми и преодоление которых составляет главную цель научного осмысливания предмета. Представление о том, что “истинная сущность” предмета не существует “в себе и для себя”, но неотделима от позиции субъекта по отношению к этому предмету и изменяется вместе с этой позицией, чуждо неопозитивистским структурным и генеративным моделям языка.

Применительно к языку такое мироощущение ведет к убежденности в том, что каждый говорящий в каждый момент языковой деятельности заново создает, пользуясь известными ему правилами, новые речевые построения из первичных строительных элементов. Тот факт, что и в своей, и в чужой речи мы то и дело встречаем хорошо нам знакомые, вновь и вновь повторяющиеся (в точности либо с вариациями) речевые блоки, текстуальные фрагменты, цитаты и полуцитаты, которые мы все помним и немедленно узнаем, при всей своей эмпирической очевидности, либо совсем игнорируется, либо оттесняется на периферию картины языка, под такими характерными именами, как “клише”, “формулы”, “шаблоны”, “идиомы”. Подразумевается, что речь, изобилующая “шаблонами”, – это плохая, неценная речь; это та рутина, которая постоянно нарастает, как ржавчина, на поверхности языка, мешая созданию “новых” построений.

Однако конец XIX – начало XX столетия ознаменовались наступлением новой эпохи в истории мысли. Пожалуй, самой яркой ее чертой было стремление осуществить прорыв к трансцендентной сущности вещей, лежащей за пределами их эмпирического, непосредственно наблюдаемого, привычного существования. Эпистемологическая, эстетическая, этическая критика позитивизма, развернувшаяся на рубеже двух столетий, подорвала веру в непреложную достоверность непосредственно наблюдаемой реальности. В Англии, Германии, России появляются работы, подвергшие критическому анализу категории логики и языка познания, основания математики и естественных наук и показавшие их релятивность в качестве конструктов мысли, в основании которых лежат определенным образом сформулированные исходные посылки. Так утверждается постепенно новая «старая» концепция языка. Эпоха начала XX века стала свидетелем возрождения динамического подхода, стремившегося представить различные жизненные процессы, и в особенности духовную жизнь, в виде непрерывно развертываемой “длительности”, не укладывающейся в параметры какого бы то ни было фиксированного устройства.

Глубокая критика оснований лингвистического структурализма и формального метода в работах Бахтина и его школы стала одной из движущих сил в пересмотре наследия структурализма в 1970-е годы. К концу 1960-х и в особенности в 1970-е годы – раньше всего во Франции, затем повсеместно – развернулась критика структурной модели языка, литературного текста и культуры. Важнейшей чертой нового направления можно считать отказ от принципа конструктивного единства и упорядоченности как конечного идеального состояния, к которому моделирующая мысль стремится прорваться сквозь “хаос” эмпирического бытия. Эклектизм, непоследовательность (действительная непоследовательность, а не преднамеренно построенная ее симуляция; действительные противоречия, а не “принцип противоречий” как организующий прием), отрывочность описаний, заведомая неокончательность результатов, отсутствие единой позиции и единого концептуального языка перестали быть отрицательными свойствами. И наиболее радикальные провозвестники новых верований, такие как Ж. Лакан, М. Фуко, Ж. Деррида, Р. Барт, Ж. Кристева, П. де Ман, отрицают языковой и культурный “порядок” как принцип, даже в самом смягченном и гибком его выражении.

В этом же ключе Ж. Кристева и ее последователи разрабатывают понятие “интертекста”, предложенное ею (под влиянием идей Бахтина) в 1969 году. В отличие от выдвинутого восточноевропейской школой понятия подтекста, обнаружение которого призвано прояснить дотоле скрытую связь между отдельными элементами текста, концепция интертекста направлена на разрушение “мифа” о единстве и целостности текста. Наконец, само понятие “письма” (écriture), занявшее центральное место в работах Деррида и Барта конца 1960 – начала 1970-х гг., положило конец традиционному разграничению “языка” как системы и “речи” как совокупности отдельных актов ее реализации. Вырываясь из оппозиции langue vs. parole, понятие “письма” изображает языковую деятельность как непрерывный процесс, не знающий ни начала, ни конца, ни дискретных фаз и состояний; каждое новое высказывание “пишется”, как палимпсест, поверх предыдущих высказываний. Не существует и никогда не существовало – ни в качестве доисторической исходной точки, ни в качестве теоретического идеала – некоего “чистого” состояния, которое не было бы уже палимпсестом.

Отказ видеть в тексте или языке какой-либо окончательный “секрет”, объективно в нем заключенный и подлежащий дешифровке, приводит постструктуральную теорию к революционному отрицанию авторитета объективности и рациональной организованности как критериев исследования.

Однако, как правило, эти попытки останавливаются перед трудностью реализации этой общей философской идеи в конкретном описании повседневного языка. Ведь всякое описание, в силу самой своей природы, предполагает некоторое упорядочение, обобщение и стабилизацию. Дать упорядоченную картину языка как динамической сущности, состоящей из индивидуальных и неповторимых творческих действий, нарисовать эту картину так, чтобы она сделалась объективированным предметом научного наблюдения, описания и критики, представляется крайне затруднительной, если не вовсе неосуществимой задачей. Поэтому обычно динамический подход к языку гораздо лучше проявляет себя в критике лингвистического позитивизма и рационализма, построенной на общих рассуждениях и избранных примерах, чем в положительной реализации своей собственной программы. В итоге такой подход, заняв почетное место в философии языка, не смог оказать существенного влияния на стратегию описания и понятийный аппарат лингвистики, на те фундаментальные единицы и принципы работы с ними говорящих, в которых и теоретическая лингвистика, и школьное лингвистическое сознание традиционно мыслят феномен языка.

Таким образом, в современной, постструктуральной и постмодернистской теории языка возникает задача построить подлинно динамическую концепцию языка. Необходимо не просто подчеркнуть динамически-текучий и творчески-субъективный аспект языковой деятельности в качестве общего философского принципа, но выделить и описать те конкретные приемы, из которых этот процесс складывается, те категории, в которых он протекает. Дать эксплицитную картину языковой деятельности как непрерывного движения, не прибегая для этого к наперед заданной фиксации объекта; развернуть такое отображение нашего опыта владения языком и употребления языка, в котором открытость и текучесть предмета не растворила и не редуцировала бы его до полной случайности и бесформенной неупорядоченности, а выступила бы в качестве позитивного и необходимого принципа его работы, – такова задача, которую следует, по мнению Б.М. Гаспарова, сформулировать в качестве возможного и законного объекта лингвистики.

 

Условно говоря, метод слагается из объекта и точки зрения на него (аспекта). Помимо противостояния по линии историзма – системности (т.е. диахронического или синхронического подхода к изучению языка) как эволюции аспекта (точки зрения на объект), другая линия эволюции методов в истории языкознания связана с эволюцией в понимании самого объекта. Грубо говоря, возможен «словоцентрический», «предложениецентрический» и «текстоцентрический» подход (или «парадигма»). Исторический анализ парадигм языкознания с «объектоцентрической» стороны дает Ю.С. Степанов в книге «В трехмерном пространстве языка», 1985. Он условно называет их “философиями языка”. История концепций рассматривается не как аморфный “единый поток”, а как смена определенных стилей мышления, или парадигм. Основная идея автора заключается в том, что смена парадигм во взглядах на язык определенным образом мотивирована самим объективным семиотическим устройством рассматриваемого объекта – языка. В семиотике язык описывается в трех измерениях – семантики, синтактики и прагматики. Соответственно им рассматривается три исторически сменяющих друг друга основных «философий языка». Сильная сторона концепции – связь «философий языка» с другими доминантами культуры, в частности, с литературой и искусством.

Исторически первой возникает семантическая парадигма, или “философия имени. В этой парадигме мир представляется как совокупность “вещей”, размещенных в “пустом пространстве”; а вещь может получить имя, связанное, в свою очередь, с сущностью вещи (временной, неслучайной и безусловной). Язык рассматривается как совокупность имен вещей, открывающих путь к познанию сущностей. Этапными для этой парадигмы являются теории Аристотеля, Оккама, Николая Кузанского; отдельное место занимает концепция А.Ф. Лосева в 1920-е гг. Три основные черты выделяют данную философию языка как парадигму: а) понятие имени служит исходной точкой; б) доминирует понятие сущности; в) понятия имени и сущности сопровождаются понятием иерархии. Вся философия имени проникнута духом символа; искусство, в наибольшей степени отвечающее философии имени, – французский и русский символизм. Его поэтику можно – вслед за автором – назвать поэтикой имени, или семантической поэтикой. В традиционной лингвистике этой модели соответствует дескриптивная лингвистика и традиционный сравнительно-исторический метод.

Исторически следующая, вторая, основная парадигма – синтактическая, или “философия предиката”. В этой новой картине языка, создававшейся в течение двадцати – тридцати лет на рубеже XIX и XX веков, отражены новые физические представления о мире (например, “частная теория относительности” А. Эйнштейна 1905 г.); пространство и время объединяются в единую форму существования материи – пространство-время. В новой картине мира, “в самом существе понятия предиката как ядра пропозиции о факте, кроются те же координаты, а значит, и зависимость от системы отсчета. Но координата точки отсчета, сам говорящий, в этот период не осознается как отдельная, она присутствует в скрытом виде, как усредненная координата “всякого говорящего”, носителя языка вообще” (с.288). В общем случае предикат – это пропозициональная (или “высказывательная”) функция, этим объясняется явление “семантического согласования” между предикатом и субъектом предложения. Элементы философии предикатов имеются в учении античных стоиков; центральное место занимает эта философия в концепциях Б. Рассела 1920-40 гг., а именно, в “теории дескрипций”, концепции пропозициональных установок, “иерархии языков” и “теории типов”. В такой «философии языка» объясняется и «разрешается» наличие сочетаемости субъектов одного класса с предикатами, определяющими другой класс субъектов. Поэтому имеются выражения, не определяющие никакого реального объекта, и возникает понятие интенционального, или возможного мира, отличного от реального мира экстенсионалов, и создаваемого средствами языка. Поэзия, основанная на этом языке, использует новую сочетаемость субъектов с предикатами и даже может снимать ограничения на сочетаемость, а ее содержанием является “интенсиональный мир” смыслов, построенных по законам логики, но не обязательно соответствующих реальным объектам. Это модернизм. В традиционной лингвистике этой парадигме соответствует функциональная лингвистика и теория референции.

<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>
Аварии на авиационном транспорте | Методы и методология лингвистики 3 страница
Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2014-01-15; Просмотров: 557; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.034 сек.