Эпилог. Психология и философия 7 страница

Во всех этих случаях наши умственные процессы мо-
гут быть вполне разумны, но все же они не представля-
ют здесь мышления в строгом смысле слова. В мышле-
нии хотя выводы могут быть конкретными, тем не ме-
нее они не вызываются непосредственно другими кон-
кретными образами, как это бывает при простых ассо-
циациях. Конкретные выводы связаны с предшествую-
щими конкретными образами посредством промежуточ-
ных ступеней, общих, отвлеченных признаков, отчетливо
выделяемых нами из опыта и подвергаемых особому
анализу. Объект вывода может вовсе не быть элементом
привычной ассоциации по смежности или сходству с
данными вывода, из которых мы его получаем. Он мо-
жет быть вещью, которой мы вовсе не встречали в
предшествующем опыте и которая не могла бы никоим
образом быть вызвана при помощи простой ассоциации
конкретных образов. Великая разница между простыми
умственными процессами, когда один конкретный образ
минувшего опыта вызывается с помощью другого, и
мышлением в строгом смысле слова фактически заклю-
чается в следующем: эмпирические умственные процес-
сы только репродуктивны, мышление же — продуктивно.
Грубый эмпирик ничего не в состоянии вывести из дан-
ных, с которыми у него нет общих элементов ассоциа-
ции и практическое значение которых ему неизвестно.
Мыслитель же, наоборот, придя в столкновение с кон-
кретными данными, которых он никогда раньше не ви-

дел и о которых ничего не слышал, спустя немного вре-
мени, если способность мышления в нем действительно
велика, сумеет из этих данных сделать выводы, совер-
шенно сглаживающие его незнание данной конкретной
области. Мышление выручает нас при непредвиденном
стечении обстоятельств, при которых вся наша обыден-
ная ассоциативная мудрость и наше воспитание, разде-
ляемые нами с животными, оказываются бессильными.

Точное определение мышления. Условимся считать
характерной особенностью мышления в узком смысле
слова способность ориентироваться в новых для нас
данных опыта. Эта особенность в достаточной степени
выделяет мышление из сферы обыденных ассоциатив-
ных умственных процессов и прямо указывает па его
отличительную черту.

Мышление заключает в себе анализ и отвлечение.
В то время как грубый эмпирик созерцает факт во всей
его цельности, оставаясь перед ним беспомощным и сби-
тым с толку, если этот факт не вызывает в его уме ни-
чего сходного или смежного, мыслитель расчленяет дан-
ное явление и отличает в нем какой-нибудь определен-
ный атрибут. Этот атрибут он принимает за существен-
ную сторону целого данного явления, усматривает в нем
свойства и выводит из него следствия, с которыми до-
толе в его глазах данный факт не находился ни в какой
связи, но которые теперь, раз будучи в нем усмотрены,
должны быть с ним связаны.

Назовем факт или конкретную данную опыта S, су-
щественный атрибут М, свойство атрибута Р. Тогда
умозаключение от S к Р может быть сделано только
при посредстве М. Таким образом, сущность М заклю-
чается в том, что он является средним, или третьим,
термином, который мы выше назвали существенным
атрибутом. Мыслитель замещает здесь первоначальную
конкретную данную 5 ее отвлеченным свойством М.
Что справедливо относительно М, что связано с М, то
справедливо и относительно S, то связано и с S. Так
как М есть одна из частей целого S, то мышление мож-
но очень хорошо определить как замещение целого его
частями и связанными с ним свойствами и следствиями.
Тогда искусство мышления можно охарактеризовать
двумя чертами: 1) проницательностью или умением
вскрыть в находящемся перед нами целом факте S его
существенный атрибут М; 2) запасом знаний или уме-
нием быстро поставить М в связь с заключающимися

в нем, связанными с ним и вытекающими из него дан-
ными. Если мы бросим беглый взгляд на обычный сил-
логизм:

М есть Р
S есть М

S есть Р,

то увидим, что вторая, или меньшая, посылка требует
проницательности, первая, или большая,— полноты и
обилия знаний. Чаще встречается обилие знаний, чем
проницательность, так как способность рассматривать
конкретные данные под различными углами зрения ме-
нее обыкновенна, чем умение заучивать давно известные
положения, так что при наиболее обыденном употребле-
нии силлогизмов новым шагом мысли является меньшая
посылка, выражающая нашу точку зрения на данный
объект, но, конечно, не всегда, ибо тот факт, что М
связано с Р, также может быть дотоле неизвестен и
ныне впервые нами сформулирован. Восприятие того
факта, что 5 есть М, есть точка зрения на S. Утверж-
дение, что М есть Р, есть общее, или абстрактное, суж-
дение.

Скажем два слова о том и другом.

Что такое точка зрения на данный предмет? Когда
мы рассматриваем S просто как М (например, кино-
варь—просто как ртутное соединение), то сосредоточи-
ваем все внимание на атрибуте М, игнорируя остальные
атрибуты. Мы лишаем реальное явление S его полноты.
Во всякой реальности можно найти бесчисленное мно-
жество различных сторон и свойств. Даже такое прос-
тое явление, как линия, проводимая по воздуху, можно
рассматривать в отношении ее положения, фоомы, дли-
ны и направления. При анализе более сложных фактов
точки зрения, с которых их можно рассматривать, ста-
новятся бесчисленными. Киноварь не только ртутное
соединение, она, сверх того, окрашена в ярко-красный
цвет, обладает значительным удельным весом, привозит-
ся в Европу из Китая и т. д. ad infinitum.

Все предметы суть источники свойств, которые по-
знаются нами лишь мало-помалу, и справедливо гово-
рят, что познать исчерпывающим образом какую нибудь
вещь значило бы познать всю Вселенную. Или непосред-
ственно, или опосредованно эта вещь окажется в соот-
ношении со всякой другой, и для всестороннего изуче-
ния ее необходимо будет познать все ее отношения. Но

каждое отношение представляет один из атрибутов ве-
щи, один из углов зрения, по которым мы можем ее
рассматривать, игнорируя остальные ее свойства. Чело-
век—весьма сложное явление; но из этого бесконечно
сложного комплекса свойств провиантмейстер в армии
извлекает для своих целей только одно, именно потреб-
ление стольких-то фунтов пищи в день; генерал — спо-
собность проходить в день столько-то верст; столяр,
изготовляющий стулья,— такие-то размеры тела; ора-
тор — отзывчивость на такие-то и такие-то чувства; на-
конец, театральный антрепренер — готовность платить
ровно столько-то за один вечер развлечения. Каждое из
упомянутых лиц выделяет в целом человеке сторону,
имеющую отношение к его точке зрения, и практические
выводы не могут быть сделаны этим мыслителем до тех
пор, пока ему не удастся ясно и отчетливо выделить в
человеке искомую сторону, а раз он ее выделил, он мо-
жет игнорировать другие атрибуты человека.

Все остальные точки зрения на конкретный факт
равно истинны. Нет ни одного свойства, которое можно
было бы признать абсолютно существенным для чего-
нибудь. Свойство, которое в одном случае существенно
для данной вещи, становится для нее в другом случае
совершенно неважной чертой. Теперь, пока я пишу, са-
мым существенным в бумаге для меня является то, что
она представляет поверхность, на которой можно писать.
Если бы я не имел этого в виду, то должен был бы при-
остановить работу. Но если бы я захотел зажечь огонь
и под рукой не было бы никакого иного горючего мате-
риала, кроме бумаги, то самым существенным свойством
бумаги оказалась бы ее способность к горению и я мог
бы игнорировать иные назначения бумаги. Она действи-
тельно заключает в себе все свойства, какие ей можно
приписать: поверхность для письма, горючая тонкая
вещь, органическое соединение, предмет длиной в десять
и шириной в восемь вершков, отстоящий ровно на '/а
часть английской мили к западу от известного камня в
поле моего соседа, предмет, сделанный на американской
фабрике, и т. д. ad infinitum.

Становясь временно на любую из этих точек зрения,
я начинаю несправедливо игнорировать другие точки
зрения. Но так как я могу квалифицировать бумагу
каждый раз только одним определенным образом, то
каждая моя точка зрения неизбежно окажется ошибоч-
ной, узкой, односторонней. Природная необходимость,

заставляющая меня поневоле быть ограниченным и в
мышлении, и в деятельности, делает для меня извинитель-
ной эту неизбежную односторонность. Мое мышление
всегда связано с деятельностью, а действовать в одно
и то же время я могу лишь в одном направлении. Бога,
которого мы представляем правящим сразу целой Все-
ленной, мы можем также представить без всякого ущер-
ба для его деятельности созерцающим разом без разли-
чия все части Вселенной. Но если бы наше внимание
могло быть в такой степени равномерно распределено по
различным частям созерцаемого мира, то мы оказались
бы пассивно созерцающими явления и лишили бы себя
возможности совершить какое бы то ни было определен-
ное действие.

Уорнер в одном из произведений («Adirondae story»)
рассказывает, что он застрелил медведя, не целясь в ка-
кую-нибудь определенную часть тела — в глаз или серд-
це, а целясь «в медведя вообще», но мы не можем по-
добным же образом направлять наше внимание «на
Вселенную вообще»; всякие попытки должны исследо-
вать явления по частям, не пытаясь охватить грандиоз-
ную совокупность всех элементов природы, связывая в
ряды отдельные факты и преследуя свои мелкие ежечас-
но изменяющиеся интересы. При этом односторонность
нашего миросозерцания в каждый данный момент урав-
новешивается отчасти односторонностью иного характе-
ра, в которую мы впадаем в следующий момент. В дан-
ную минуту для меня, пока я пишу эту главу, способность
подбирать факты и умение сосредоточивать внимание на
известных сторонах явления представляется сущностью
человеческого ума. В других главах иные свойства каза-
лись и будут еще казаться мне наиболее существенны-
ми сторонами человеческого духа.

Односторонность в мировоззрении до того глубоко
укоренилась в людях, что для поклонников здравого
смысла и схоластики (схоластика ведь та же точка зре-
ния здравого смысла, только приведенная в систему)
мысль, будто нет ни одного качества, которое было бы
на самом деле абсолютно, всецело существенно для чего-
нибудь, представляется почти логически невозможной.
«Сущность всегда делает вещь тем, что она есть. Без
сущности, принадлежащей абсолютно только ей, она не
была бы ничем в частности, ее бы никак нельзя было
назвать, мы не могли бы указать оснований, почему она
должна быть именно тем, а не этим. Например, к чему

вы говорите о материале, на котором пишете, что это —
горючее вещество, предмет четырехугольной формы и
т. д., когда вы знаете, что все это — случайные свойства,
а то, что он есть на самом деле и чем должен быть,
есть бумага и больше ничего?» Весьма возможно, что
читатель сделает мне подобное возражение.

Но ведь и сам он подчеркивает лишь одну сторону
в данном явлении, соответствующую той незначительной
цели, которую он себе наметил: именно цели дать дан-
ному предмету известное название; для фабриканта бу-
маги важна иная цель—производство товара, на кото-
рый есть всеобщий спрос. Между тем реальность оста-
ется явлением, совершенно безразличным по отношению
к целям, которые мы с ней связываем. Наиболее обы-
денное житейское назначение реальности, ее наиболее
привычное для нас название и ее свойства, ассоцииро-
вавшиеся с последним в нашем уме, не представляют, в
сущности, ничего неприкосновенного. Они более харак-
теризуют нас, чем саму вещь. Но мы до того скованы
предрассудками, наш ум до того окоченел, что наиболее
привычным для нас названиям вещей и связанным с ни-
ми представлениям мы приписываем значение чего-то
вечного, абсолютного.

Сущность вещи должна характеризоваться наиболее
привычными для нас ее названиями; то, что означается
в ней менее привычными названиями, может иметь для
нас значение случайного и несущественного свойства.
Натуралисты могут подумать, что молекулярное строе-
ние вещества составляет сущность мировых явлений в
абсолютном смысле слова и что НгО есть более точное
выражение сущности воды, чем указание на ее свойство
растворять сахар или утолять жажду. Нимало! Все эти
свойства равно характеризуют воду как некоторую ре-
альность, и для химика сущность воды прежде всего
определяется формулой Н20 и затем уже другими свой-
ствами только потому, что для его целей лабораторного
синтеза и анализа вещество вода как предмет науки,
изучающей соединения и разложения веществ, есть преж-
де всего Н20.

Локк первым подметил это заблуждение. Но ни один
из его последователей, насколько мне известно, не избе-
жал этого заблуждения вполне, не обратил внимания на
то, что «сущность» есть понятие телеологическое и что
образование кояцептов и классификация суть чисто те-
леологические средства, которыми пользуется наш ум.

Сущность вещи есть свойство ее, которое столь важно
для преследуемых мною интересов, что я могу совершен-
но игнорировать остальные. Я классифицирую данную
вещь среди тех, которые обладают интересным для ме-
ня свойством; я даю ей сообразное с ним название; я
представляю ее себе как нечто, обладающее этим свой-
ством. И в то время как я ее так классифицирую, назы-
ваю и представляю, все остальные истины, относящиеся
к этой вещи, не имеют для меня ровно никакого значе-
ния.

Для разных людей в различное время весьма раз-
личные свойства кажутся наиболее важными. Благодари
этому для той же вещи у нас имеются различные назва-
ния и концепты. Но многие предметы, входящие в со-
став нашего домашнего обихода (например, бумага,
чернила, масло, сюртук), обладают свойствами столь
постоянной для нас важности и названиями столь для
нас привычными, что мы в конце концов начинаем ду-
мать, будто есть только один истинный способ представ-
лять себе эти вещи — именно тот, к которому мы при-
выкли; на самом же деле этот способ не более истинен,
чем другие, а только наиболее часто применялся нами
к делу.

Мышление всегда связано с личным интересом. Об-
ратимся опять к символическому изображению умствен-
ного процесса:

М есть Р

S есть М
' S есть Р.

Мы различаем в выделяем М, так как оно в данную
минуту есть для нас сущность конкретного факта, явле-
ния или реальности S. Но в нашем мире М стоит в не-
обходимой связи с Р, так что Р— второе явление, кото-
рое мы можем найти связанным с фактом 5. Мы мо-
жем заключать к Р посредством М, которое мы с по-
мощью нашей проницательности выделили как сущность
из первоначально воспринятого нами факта S.

Заметьте теперь, что М было только в том случае
хорошим показателем для нашей проницательности,
давшим нам возможность выделить Р и отвлечь его от
остальных свойств S, если Р имеет для нас какое-нибудь
значение, какую-нибудь ценность. Если, наоборот, Р
не имело для нас никакого значения, то лучшим пока-
зателем сущности S было бы не М, а что-нибудь иное.
С психологической точки зрения, вообще говоря, с са-

17 -833

мого начала умственного процесса S является преоб-
ладающим по значению элементов. Мы ищем Р или
что-нибудь похожее на Р. Но в целом конкретном фак-
те 5 оно скрыто от нашего взора; ища в 5 опорный
пункт, при помощи которого мы могли бы добраться до
Р, мы благодаря нашей проницательности нападаем на
М, которое оказывается как раз свойством, стоящим в
связи с Р. Если бы мы желали найти Q, а не Р и если
бы N было свойством 5, стоящим в связи с Q, то мы
должны были бы игнорировать М, сосредоточить вни-
мание на N и рассматривать 5 исключительно как яв-
ление, обладающее свойством N.

Мы мыслим всегда, имея в виду какие-нибудь частные
выводы или желая в каком-нибудь отношении удовлет-
ворить свое любопытство. Мыслитель расчленяет кон-
кретный факт и рассматривает его с отвлеченной точки
зрения, но он должен, сверх того, рассматривать его
надлежащим образом, т. е. вскрывая в нем свойство, ве-
дущее прямо к тому выводу, который представляет для
исследователя в данную минуту наибольший интерес.

Результаты нашего мышления могут быть нами по-
лучены иногда случайно. Стереоскоп был открыт путем
предварительных теоретических соображений, но на это
открытие человек мог бы натолкнуться и совершенно
случайно, играя с рисунками и зеркалами. Известно, что
иногда кошки отворяют дверь, двигая ручку, но если бы
ручка, испортившись, не стала поддаваться прежним
толчкам, то ни одна кошка в мире не смогла бы дога-
даться, как открыть дверь, пока какая-нибудь новая слу-
чайность не натолкнула животное на новый способ дви-
жения, который ассоциировался бы в его уме с целым
образом запертой двери. Мыслящий же человек сумеет
отпереть дверь, выяснив, где находится препятствие.
Для этого он определяет, что именно в двери поврежде-
но. Если, например, рычаг не приподнимает в достаточ-
ной степени запора над поперечной перекладиной,—
значит, дверь низко повешена на петлях и ее необходи-
мо приподнять. Если дверь пристает снизу к порогу
вследствие трения, ее также необходимо приподнять.
Очевидно, малый ребенок или идиот могут быть науче-
ны, как отпирать ту или другую дверь, не прибегая к
этим рассуждениям. Я помню, как моя горничная обна-
ружила, что наши стенные часы могут правильно идти,
только будучи наклонены немного вперед. Она напала
на этот способ случайно, после многих тщетных попыток

заставить часы идти как следует. Причиной постоянной
остановки часов было трение чечевицы маятника о зад-
нюю стенку часового ящика; развитый человек обнару-
жил бы эту причину в пять минут. У меня есть лампа,
пламя которой мигает самым неприятным образом, если
не приподнять стекла примерно на '/is часть вершка.
Я открыл это случайно, немало перед этим промучав-
шись, и теперь всегда при помощи маленькой подпорки
держу стекло слегка приподнятым над основанием го-
релки. Но все эти открытия представляют простую ас-
социацию двух конкретных фактов: доставляющего не-
удобство предмета и средства, устраняющего неудоб-
ство. Человек, хорошо знакомый с пневматикой, вскрыл
бы путем абстракции причину мигания и тотчас же ука-
зал средство устранить его.

При помощи измерения множества треугольников
можно было бы найти их площадь, всегда равную про
изведению высоты на половину основания, и сформули-
ровать это свойство как эмпирический закон. Но мысли-
тель избавляет себя от бесчисленных измерений, дока-
зывающих, что сущность треугольника заключается в
том, что он есть половина параллелограмма с тем же
основанием и высотой, площадь которого равна произве-
дению высоты на основание. Чтобы уяснить себе это, на-
до провести дополнительные линии, и геометр часто дол-
жен проводить такие линии, чтобы с их помощью
вскрыть нужное ему существенное свойство фигуры.
Сущность фигуры заключается в некотором отношении
ее к новым линиям, отношении, которое не может быть
ясным для нас, пока эти линии не проведены. Гений гео-
метра заключается в умении вообразить себе новые ли-
нии, а проницательность его — в усмотрении этого отно-
шения к ним данной фигуры.

Итак, в мышлении есть две весьма важные стороны:

1) свойство, извлеченное нами из конкретного факта,
признается нами равнозначным всему факту, из которо-
го выделено; 2) выделенное свойство наталкивает нас
на известный вывод и сообщает этому выводу такую
очевидность, какой мы не могли бы извлечь непосред-
ственно из данного конкретного факта.

Рассмотрим подробнее первую сторону мышления. До-
пустим, что мне предлагают в магазине кусок сукна.
«Я не возьму его: оно на вид как будто линюче»,— го-
ворю я, желая этим сказать только то, что вид его на-
поминает мне что-то линючее. Мое суждение в этом

случае, может быть и верное, не есть процесс мышле-
ния в строгом смысле слова, а чисто эмпирический вы-
вод. Но если я могу сказать, что в состав окраски дан-
ного сукна входит красящее вещество, химически неус-
тойчивое, и потому сукно скоро выцветет, мое сужде-
ние есть строго логический вывод. Понятие окраски есть
посредующее звено между понятиями сукна и линюче-
сти. Необразованный человек станет путем эмпириче-
ского вывода ожидать, что лед при приближении к ог-
ню будет таять, а палец, разглядываемый в увеличи-
тельное стекло,— казаться шероховатым. И в том, и в
другом случае результат явления предвидят без пол-
ного предварительного знакомства с самим явлением.
Здесь нет никакого акта мышления в строгом смысле
слова.

Но человек, рассматривающий тепло как род движе-
ния, превращение твердого тела в жидкое состояние
как нечто тождественное возрастанию молекулярного
движения, человек, знающий, что кривые поверхности
преломляют известным образом световые лучи и что ка-
жущаяся величина всякого предмета находится в зави-
симости от степени преломления световых лучей, входя-
щих в глаз,— такой человек делал бы по поводу всех
указанных явлений правильные выводы даже в том
случае, если бы он никогда в жизни не наблюдал их в
действительности. И он поступал бы так потому, что,
согласно сделанному нами предположению, он обладал
бы теми идеями, которые были посредующим звеном
между явлениями, служившими для него исходным
пунктом, и выводами, сделанными им из них. Но эти
идеи суть лишь элементы, извлеченные из данного яв-
ления или связанные с ним обстоятельства. Правда,
движение, порождающее теплоту, и преломление свето-
вых лучей глубоко скрытые ингредиенты; гораздо ме-
нее скрытым ингредиентом было трение чечевицы маят-
ника о стенку часового ящика, а приставание двери к
полу почти и вовсе не может считаться скрытым от нас
ингредиентом. Но во всех есть та общая черта, что они
устанавливают более очевидное отношение данного яв-
ления к выводу, который не может быть получен из него
непосредственно с такой же очевидностью.

Обратимся теперь ко второй стороне мышления: по-
чему следствия, выводы и комбинации, делаемые из со-
ставных элементов данного явления, более очевидны, чем
выводы, делаемые прямо из целого конкретного явле-

ния? По двум причинам. Во-первых, отвлеченные свой-
ства более общи, чем непосредственные, конкретные дан
ные, вследствие этого они могут вступать в связь с фак-
там;', более знакомыми для нас, более часто встречае-
мыми в опыте. Предположите, что теплота —• движение.
Тогда всё, что справедливо относительно движения,
окажется справедливым и относительно теплоты, но в
опыте нам приходится наблюдать в сто раз более явле-
ний движения, чем теплоты. Начните рассматривать
лучи, проходящие через призму, как линии, наклонные
к перпендикуляру, и вы заместите сравнительно мало
знакомое понятие призмы весьма привычным понятием
«перемены в направлении линии», понятием, для кото-
рого мы ежедневно имеем массу примеров.

Другая причина, почему отношения между свойства-
ми, выделенными нами из данного предмета, так оче-
видны, заключается в следующем. Эти свойства значи-
тельно малочисленное совокупности всех свойств целого,
из которого мы выделяем их. В каждом конкретном
факте свойства и выгекающие из них следствия так
многочисленны, что мы можем совершенно потеряться,
не сделав из них того вывода, который надлежит сде-
лать. Если же нам посчастливилось выделить надлежа-
щее свойство, то мы разом можем как бы охватить
мысленно все вытекающие из него следствия. Например,
то обстоятельство, что дверь пристает к порогу, связано
в нашем уме с весьма немногими следствиями, между
которыми выделяется такое соображение: приподняв
дверь, мы уничтожим ее трение о порог. Между тем це-
лый образ плохо отпирающейся двери может вызвать
в нашем уме огромное количество понятий. Подобные
примеры могут показаться банальными, но они заклю-
чают в себе сущность самого утонченного отвлеченного
мышления. Физика становится все более и более дедук-
тивной наукой, придавая математическую формулировку
законам, управляющим основными свойствами материи
(каковы молекулярные массы или эфирные волны раз-
личной длины), именно потому, что непосредственные
выводы из таких понятий весьма малочисленны и мы
можем разом охватить все их мысленно и извлечь из
них те, в которых имеем надобность.

Проницательность. Итак, для того чтобы мыслить.
мы должны уметь извлекать из данного конкретного
факта свойства, и не какие-нибудь вообще, а те, кото
рые соответствуют правильному выводу. Извлекая несо

ответствующие свойства, мы получим неправильный вы-
вод. Отсюда возникают недоумения: как извлекаем мы
известные свойства из конкретных данных? И почему
во многих случаях они могут быть вскрыты только ге-
нием? Почему все люди не могут мыслить одинаково
успешно? Почему лишь одному Ньютону удалось от-
крыть закон тяготения, одному Дарвину — принцип вы-
живания существ наиболее приспособленных? Чтобы от-
ветить на эти вопросы, нам необходимо произвести но-
вое исследование, посмотрев, как у нас естественным
путем развивается проникновение в явления действи-
тельности.

Первоначально все наше знание смутно. Мы хотим
этим сказать, что в нем первоначально нет внутренних
подразделений (ab intra) и точных внешних разграниче-
нии (ab extra); но все же к нему применимы все формы
мысли. В нем может быть единство, реальность, пред-
метность, объем и т. д.,— словом, оно есть познание
объекта, вещи, но познание вещи как нераздельного це-
лого. При этом неясном способе познания ребенку, впер-
вые начинающему осознавать комнату, она, вероятно,
представляется чем-то отличающимся от находящейся
в движении кормилицы. В его сознании еще нет подраз-
делений; одно окно комнаты, быть может, особенно
привлекает его внимание. Такое же смутное впечатление
производит каждая совершенно новая сфера опыта и
на взрослого.

Библиотека, археологический музей, магазин машин
представляют собой какие-то неясные целые для нович-
ка, но для машиниста, антиквария, библиофила целое
почти совершенно ускользает от внимания, до того стре-
мительно они набрасываются на исследование деталей.
Знакомство с предметом породило в них способность
различения. Неопределенные термины, вроде «трава»,
«плесень», «мясо», для ботаника и зоолога не сущест-
вуют, до того они углубились в изучение различных ви-
дов трав, плесени и мышц. Когда Кингслей показал од-
ному господину анатомированную гусеницу, тот, увидев
тонкое строение ее внутренностей, заметил: «Право, я
думал, что она состоит только из внешней оболочки и
мякоти». Мирный обыватель, присутствуя при корабле-
крушении, сражении или пожаре, совершенно беспомо-
щен. Опыт так мало пробуждал в нем способность к
различению, что его внимание не может сосредоточить-
ся на какой-нибудь стороне сложного, исключительного

события, которое требует немедленной деятельности.
Моряк же, пожарный или полководец сразу принимают-
ся за дело. Они мигом умеют разобраться в данном
положении и проанализировать его. Оно заключает в
себе массу почти неуловимых деталей, которые замеча-
ются специалистами благодаря постепенному развитию
их сознания в известном направлении, но которые не
различаются достаточно отчетливо не опытным в данной
области лицом.

Каким путем развивается в нас способность к ана-
лизу, мы выяснили себе в главах «Различение» и «Внима-
ние». Разумеется, мы диссоциируем элементы смутно
воспринимаемых цельных впечатлений, направляя наше
внимание то на одну, то на другую часть целого. Но по-
чему мы сосредоточиваем наше внимание сначала на
том, а потом на другом элементе? На это можно тотчас
же дать два ясных ответа: 1) благодаря нашим прак-
тическим или инстинктивным интересам и 2) в силу на-
ших эстетических интересов. Собака где угодно сумеет
отличить запах себе подобных, лошадь чрезвычайно чут-
ка к ржанию других лошадей, потому что эти факты
имеют для них практическое значение и вызывают у
этих животных инстинктивное возбуждение. Ребенок,
замечая пламя свечки или окно, оставляет без внимания
остальные части комнаты, потому что последние не до-
ставляют ему столь живого удовольствия. Деревенский
мальчишка умеет находить чернику, орехи и т. п. бла-
годаря их практической пользе, выделяя их из массы
кустарников и деревьев; дикарю доставляют немало
удовольствия бусы и кусочки зеркал, привозимые на
торговых кораблях, вид же самого корабля не вызывает
у него никакого интереса, так как корабельное устрой
ство недоступно из-за своей сложности его пониманию.
Таким образом, эти практические и эстетические инте-
ресы суть наиболее важные факторы, способствующие
яркому выделению частностей из цельного конкретного
явления. На что они направляют наше внимание, то и
служит объектом последнего, но, что такое они сами,
мы не можем сказать. Мы должны в данном случае ог-
раничиться признанием их далее неразложимыми, пер-
вичными факторами, определяющими то направление, в
котором будет совершаться рост нашего знания.

Дата добавления: 2014-11-07