Тема 7. Динамика культуры

7.1. Ценностная природа культуры

Мир культуры – мир ценностей. Продолжим характеристику культуры как феномена. Все человеческие достижения имели свою цель или цели. Мир культуры является миром ценностей. Что такое ценность? Каждую культуру можно представить себе как набор конкретных, разделяемых большинством ее представителей ценностей, находящихся в определенной иерархии. Ценность – представление о том, что свято для человека, группы, общества в целом.

Говоря о какой-либо культурной эпохе, мы можем сказать, что люди, жившие в ту пору, имели определенные святыни. Изменились эти духовные абсолюты, и наступила другая эпоха. Следовательно, понятие ценности крайне значимо для уяснения специфики культуры.

Человек сам определяет, что для него свято, какие святыни ему безмерно дороги. Однако многие духовные абсолюты у людей тождественны, одинаковы. О том, что у человека могут быть безмерно дорогие для него жизненные установки, знали давно, но общепринятого слова, которое отражало бы и закрепляло их, не было. Такое понятие появилось только в ХIХ в. Незыблемую сокровенную жизненную ориентацию философы назвали ценностью. Это и есть то, без чего человек не мыслит полноценной жизни.

Сами же ценности родились в истории человеческого рода как некие духовные опоры, помогающие человеку устоять перед лицом рока, тяжелых жизненных испытаний. Ценности упорядочивают действительность, вносят в ее осмысление оценочные моменты, придают смысл человеческой жизни.

Вопрос о том, следует ли подходить с какими-нибудь оценками к природе или излагать ценные суждения по поводу разных явлений, спорен. Молния – это благо или зло? Полезно ли извержение вулканической лавы? Оправданы ли землетрясения? Трудно найти критерии для ответов на эти вопросы. Однако в отношении феноменов культуры такое сомнение развеивается. Мы должны осознать, что все, сделанное людьми, имеет определенную цель. Все это предназначено для того, чтобы служить во благо.

Никогда нельзя говорить о явлении культуры безотносительно к целям, которые имелись у того, кто его создавал или использовал. Первобытное искусство интересует нас, поскольку демонстрирует интерес человека к форме, ритму и цвету, к смыслу и символу. Мы изучаем глиняные черепки потому, что они могут открыть нам, к чему стремился древний человек и какими методами он при этом пользовался.

Мы изучаем средневековые религиозные трактаты, размышляем над просветительской концепцией образования, над технологическими достижениями нашего столетия, в соответствии с теми ценностями которые разделяем. Не вызывают одобрения разбои и войны, насилие и диктатура, нравственный нигилизм (тотальное отрицание) и бездуховность. Мы применяем ценностный подход ко всем феноменам культуры. Конечно, цели, которым служат достижения людей, могут меняться; то, что было задумано для разрешения конкретной задачи, может быть в дальнейшем сохранено для эстетического удовольствия или обретения социальной гармонии. Никто не строит сегодня Египетские пирамиды, но они сохраняют для нас историческое и художественное значение. Всякий раз при столкновении с культурой нам не избежать ценностной оценки.

Ценностью, на которую главным образом направлены все человеческие достижения, является благо человека. Философы, принадлежащие к разным культурным обществам, могут спорить относительно того, являются ли цели, которым служит культура, идеальными или естественными, представляют ли они собой естественное благо, или мы только воспринимаем их в качестве святыни. Однако всегда подразумевается благо человека. Трудно представить себе человека, который восхищался бы культурными феноменами, если они направлены против людей. Это либо маньяк, либо диктатор. Философы и культурологи согласны с тем, что человек должен служить общему благу, поскольку он есть мера всех вещей. Именно ценности составляют движущие силы культурного процесса.

7.2. Традиция как феномен.

Какое общество представляется нам более рентабельным, успешным и благоустроенным – то, которое ориентировано на прогресс, то есть на радикальные и поспешные преобразования или те, которые опираются на традицию, то есть на сохранение накопленного социального опыта?

Американский культуролог Эрик Эриксон считает, что каждая культура создает свою стратегию выживания. Ориентация на прогресс чревата войнами, катастрофами, разрывом между поколениями. Та же культура, которая предпочитает сохранить традицию, рискует оказаться обществом патриархальным, отсталым.

Однако в начале нового тысячелетия ответ на поставленный вопрос остается открытым. В западной культурологии прогресс объявлен мифом истории. В восточном сознании нередко разрушается традиция.

Культуры перестали быть герметически закрытыми ареалами. Неслыханная миграция населения, в результате которой экзотические духовные веяния опоясали земной шар. Грандиозные кросс-культурные контакты. Межнациональные браки. Экуменические волны. Поиск межрелигиозного вселенского диалога. Может быть важно противостоять этим тенденциям? Именно так рассуждают многие культурологи традиционный ориентации. Не происходит ли порча великих заветов? Не рождается ли бессмысленная мозаика культурных веяний?

Между тем в современном мире продолжают существовать традиционные общества. Речь идет вовсе не о патриархальных социумах. Конкретное общество может быть весьма экономически состоятельным, в нем могут действовать современные политические структуры. Но вместе с тем такие общества сохраняют ориентацию на традицию. Она во многом определяет мышление людей, их образ жизни, жизненный уклад.

Представим себе молодого человека, европейца, который хотел бы поступить на работе в модную фирму. Он отдает в отдел кадров резюме. Из представленного документа становится понятно, что молодой человек обладает неуемной энергией, инициативой, готовностью все преобразовать на порученном ему участке. Надо полагать, менеджеры с пониманием отнесутся к такой саморекламе.

А теперь вообразим японскую девушку, которая тоже озабочена проблемами трудоустройства. В своем резюме она сообщает, что не обладает неумеренной инициативой, напротив, имеет обыкновение пунктуально точно выполнять порученное дело, без всяких нововведений. Кроме того, девушка обязуется не создавать в коллективе психологических проблем, вообще не «выпячивать» свое «я», найти нужную нишу и трудиться в ней на благо. Такую замечательную девушку фирма, надо полагать, с удовольствием возьмет на работу, будет опекать ее и относиться к ней, как к родной даже после того, как со временем она выйдет на пенсию.

Еще пример. Молодой инженер придумал некое усовершенствование. Будучи европейцем, он описывает огромные преимущества, которые имеет его изобретение для фирмы. При этом отмечает свой личный вклад, личное творчество и даже намекает, что в случае признания его таланта, предложения такого рода польются потоком. А теперь про китайского инженера. Он воспитан в культуре, из которой видно, что все лучшее, все самое достойное хранится в традиции. Только она может помочь в этой жизни. Про свое изобретение он пишет так, будто бы его заслуги в сделанном нет. Нет, это не он придумал. Так поступали предки, а он нашел в сокровищнице прошлого то, что может пригодиться сегодня.

Какое разное отношение к традиции! Какой пиетет перед прошлым и какое забвение ушедшего. Традиция (от лат. traditio – передача) – средство кристаллизации и транслирования совокупного духовного опыта. Как ни странно, это слово имеет тот же корень, что и «предательство»: истинная верность традиции парадоксальным образом уживается с изменой. То, что кажется изменой, по сути дела, оказывается традиционным, и, наоборот, нечто каноническое, под которым понимают воспроизведение старых форм, повтор и имитацию, может обнаружить себя предательством по отношению к истинной традиции. Смысл традиции – передача культурной информации живым примером, воспроизведение сущности, живого духа культуры.

Многие философы, в том числе И.Г. Гердер, О. Шпенглер, Н.Я. Данилевский, В.С. Соловьев, К. Поппер, так или иначе касались феномена традиции. Традиция – это исторически сложившиеся и передаваемые из поколения в поколения обычаи, обряды, нормы поведения, взгляды, вкусы, которые обнаруживаются в социально-культурном наследии. К. Поппер пытался показать, что традиции могут служить своего рода связующим звеном, посредником и между личностями (и личными решениями), и между институтами.

К. Поппер ссылается на Э. Берка, чье осознание того значения, которое имеет традиция для функционирования социальных институтов сильно повлияло на немецкое романтическое движение. «След этого влияния можно найти у Г. Гегеля, но только в гипертрофированной и неудовлетворительной форме исторического и эволюционистского релятивизима – в форме опасной традиции, согласно которой то, во что верят сегодня, истинно. Из этой доктрины вытекает не менее опасное следствие, а именно – то, что было истинно вчера (истинно), а не просто то, во что «верили», может быть ложным завтра. Разумеется, такая теория вряд ли стимулирует уважение к традиции.

В современной культурологии проблема традиции рассматривается в рамках общего процесса модернизации. Это собирательное понятие современного социального знания, которое характеризует разнородные процессы и явления, сопровождающие становление индустриального общества западного типа. Модернизация показывает динамику движения к этой модели многих традиционных обществ. Однако в нашем изложении мы хотим показать традиционное общество как идеальную модель культуры.

7.3. «Осевое время» - рубежи культуры

В истории постоянно меняются социальные реалии, рождаются новые духовные абсолюты. «Распад старых форм жизни и появление новых ценностных мотивов, – подчеркивает В. Виндельбанд, – приводят в результате к возбужденному состоянию поиска и нащупывания, к интенсивному брожению, которое требует своего выражения». Однако далеко не всегда эти искания рождают новую культуру. Но для того чтобы возникла принципиально иная эпоха, нужны новые ценностные ориентации, которые рождают, как показывает немецкий философ, совершенно измененную структуру всей жизни.

Контркультура, если видеть в ней определенный философский смысл, постоянно проявляет себя в виде механизма культурных нововведений. Она, следовательно, обладает огромным потенциалом обновления. Рождение новых ценностных ориентиров есть провозвестие новой культуры. В культурной жизни повсюду возникают сложные проблемы политического, социального, интеллектуального движения. Это создает в ценностном понимании жизни совершенно новые моменты и глубоко идущие изменения такой силы, о которой прежде и не подозревали».

Это, разумеется, самое общее объяснение. Если говорить по существу, то смена культурных эпох есть таинство, большая загадка для человечества. Мы можем наблюдать некоторые особенности процесса, судить о его направленности. Но почему все произошло именно так, можно понять далеко не всегда. Не случайно такой знаток истории, как К. Ясперс, с огромным удивлением описывал события двухтысячелетней давности, когда рухнули племенные миры, и начался совсем иной период в истории человечества.

В истории европейской мысли были ученые, которые стремились ответить на вопрос: почему все-таки одна культурная эпоха сменяет другую? Более того, эти исследователи даже набрасывали некий универсальный план истории. Одну из этих версий мы уже знаем. Она принадлежит О. Шпенглеру. Помните его точку зрения: одна культура замещается другой, потому что прежняя культура умирает? Культуры вырастают наподобие организмов. Они имеют начало и конец.

С этой точки зрения О. Шпенглер анализировал кризис античной культуры. Но ведь в летописи европейской культуры были и другие эпохи – Средневековье, Возрождение, Новое Время. Отчего угасающая в целом, по мысли О. Шпенглера, европейская культура давала все новое и новое цветение культурного творчества? Этот вопрос во многом остается без ответа.

«Осевое время». Теперь поставим вопрос несколько иначе: а что вообще можно считать «культурным сдвигом?» Античная культура, например, – это вполне очевидный и самостоятельный период в развитии европейской куль туры. Но в Античности родилась трагедия как жанр, появились наука и философия. Ведь это тоже были огромные повороты в духовном развитии Европы. Позже менялись времена, рождались иные художественные стили. Разве это не культурные нововведения, подчас имеющие эпохальный смысл?

Когда мы бросаем общий взгляд на историю, то, естественно, видятся какие-то более значительные, масштабные повороты событий. Скажем, возникновение христианства в Европе – огромный скачок в культурном развитии мира. Долгое время историки первое универсальное изменение культуры усматривали в переходе от язычества к христианству. Однако К. Ясперс предложил рассмотреть более раннее событие в истории человечества, которое он назвал осевым временем.

Ось мировой истории, по его словам, можно обнаружить только эмпирически, как факт, значимый для всех людей, в том числе и для христиан. Эту ось следует искать там, где возникли предпосылки, позволившие человеку стать таким, каков он есть. Кажется поразительным, что в течение сравнительно недолгого в масштабах истории периода, одновременно в разных точках земного шара, произошли кардинальные прорывы в развертывании человеческого духа. Можно сказать, что случился поворот от племенной, мифологической культуры к подлинной истории человечества.

Ось мировой истории следует отнести, по К. Ясперсу, ко времени около 500 лет до н.э., к тому духовному процессу, который шел между 800 и 200 гг. до н. э. Тогда произошел самый резкий поворот в истории. Появился человек такого типа, какой сохранился и по сей день. В это время произошло много необычайного. Какую точку Земли мы не возьмем, везде обнаруживается поразительное прозрение, неслыханный подъем культуры.

Вот, допустим, Китай. Именно тогда в Китае жили многие мудрецы, и в первую очередь назовем Конфуция (551 – 479 до н. э.) – древнекитайского философа, основателя конфуцианства. Он, как реформатор, не был похож ни на одного из подобных деятелей в истории. Конфуций не внес в жизнь своего народа ни чего нового, что было бы плодом его внутренней умственно и духовной работы. Все, о чем он учил и что проповедовал, было раньше возвещено древними мудрецами. И в то же время конфуцианство можно назвать глубочайшим учением о нравственности которое охватывает весь быт китайского народа, весь образ его жизни, его духовное состояние, весь государственный строй.

Кроме Конфуция в Китае в то же время творил Лао-цзы (кит. – «старый учитель») – древнекитайский мыслитель, легендарный основатель даосизма, одного из основных направлений древнекитайской философии (IV—III вв. дон, э.). В центре учения даосизма, противостоящего конфуцианству, призыв к человеку: стряхнуть с себя оковы обязанностей и долга и вернуться к жизни, близкой к природе. В названную пору возникли все направления китайской философии. Назовем и других мудрецов. Мо-цзы (V—IV вв. до н.э.) – древнекитайский мыслитель, основатель специфического направления философской мысли – моизма, Чжуан-цзы (учитель Чжуан; ок. 369—286 до н. э.) – один из основателей даосизма, основного, наряду с конфуцианством течения древнекитайской философии; автор значительной части философского трактата «Чжуан-цзы», в котором излагаются все важнейшие идеи даосизма.

В Индии в то время возникли Упанишады (в переводе с санкритского означает «сокровенное знание») – основа всех ортодоксальных религиозно-философских систем Индии. Разнообразное содержание Упанишад подчинено практическим целям достижения духовного освобождения. В Индии в ту пору (в конце V в. до н. э.), жил индийский принц Сиддхартха Гаутама, получивший впоследствии имя Будды (пробужденный, прославленный) и ставший основателем буддизма – одной из трех (наряду с христианством и исламом) мировых религий. Будда, по преданию, превосходил всех остальных людей своими умственными, нравственными и даже физическими качествами. В Индии, как и в Китае, были рассмотрены все возможности философского постижения действительности.

В Иране в ту же эпоху упоминавшийся уже нами Заратустра (Зороастр) учил о мире, где идет борьба добра со злом. В Палестине выступали пророки Илия, Исайя, Иеремия и Второисайя. «Пророки появляются в момент, когда мир проснулся, мир пробудился от многовекового сна, когда человек, ждавший всего от природы, вдруг понял, что он сам, человек, возвышается над природой, и понял, что есть духовный мир, высший мир, который имеет к нему прямое отношение. Человек начинает постигать истину не только в красоте и тайне окружающего мироздания, но и в бесконечных безднах собственного духа». Так оценивал грандиозный перелом в умах и культуре в тот период и наш современник православный богослов и проповедник Александр Мень.

Тогда же зародилась и греческая философия (Парменид, Гераклит, Платон). Какой великий век, точнее, несколько веков! Мир до сих пор живет, «питаясь» из этого источника. Все то, что связано с названными именами, возникло почти одновременно в течение немногих столетий в Китае, Индии и на Западе – независимо друг от друга. Все, что было сказано тогда, в основе своей актуально и сегодня. Все концепции, традиции, все течения в искусстве, в духовных религиозных откровениях и поисках, – все это сформировалось именно в ту грандиозную эпоху, которую К. Ясперс справедливо назвал «осевым временем».

Мифологическая эпоха с ее спокойной устойчивостью закончилась. Основные идеи греческих, индийских, китайских философов и Будды, мысли пророков о Боге были далеки от мифа. Началась духовная борьба, в ходе которой каждый пытался убедить другого, сообщал ему свои идеи, обоснования, свой опыт. Испытывались самые противоречивые возможности. Началось расщепление духовной сферы. Все это породило духовное беспокойство и динамику, которая граничила с хаосом. Однако именно тогда были разработаны основные категории, которыми мы мыслим по сей день, заложены основы мировых религий, которые и сегодня определяют жизнь многих миллионов людей.

7.4. Коллизии культурного процесса

Человеческий разум стремился обожествить природу. «Так естественным образом возникло многобожие и идолопоклонство, – писал немецкий просветитель Готхольд Лессинг (1729–1781). Однако духовные поиски человечества не завершились язычеством. Тезисы немецкого философа-просветителя Г. Лессинга «Воспитание человеческого рода» (1780) носят программный характер, прежде всего для самого мыслителя. Они одушевлены пафосом органического развития (т.е. природного совершенства), постоянного приращения все новых и новых духовных откровений. Автор, отражая общую установку философии ХVII в., убежден в том, что человечество движется к совершенству. В этом Г. Лессинг усматривает некий неизбежный закон социальной динамики.

Сегодня, когда вера в прогрессивные иллюзии едва ли не окончательно подорвана, многое в работе философа может показаться наивным. Оценим, однако, по достоинству целый ряд идей, которые носят характер своеобразного провозвестия. Прежде всего это мысль о единстве человеческого рода, о его всеохватывающей целостности. Человечество – собирательное понятие.

Однако менее всего оно исчерпывается простым значением – совокупностью народов, живущих на Земле. Феномен человечества – это нечто рожденное и развивающееся, становящееся. Чтобы осмыслить данное понятие, нужно непременно обратиться к исторической динамике. Человечество не представляет собой некую данность, оно складывается в результате определенных условий, развертывания внутренних коллизий культуры.

Еще одна плодотворная идея Г. Лессинга: человечество возникает тогда, когда эта общность осознается. Без напряженного самосознания никакое единство не рождается. Только постепенное осознание одинаковости культурных миров способствует рождению такого универсального образования, как человечество. И понятно, что здесь не обойтись без определенных стадий, конкретных этапов, через которые этот прогресс осмысливается.

С этой точки зрения не выглядит архаичным воззрение Г. Лессинга, согласно которому человеческий разум рассматривается как державная сила истории. Мы постоянно соотносили рождение общемировой цивилизации с развертыванием производительных сил, хозяйственных связей, средств коммуникации. Но не всегда отдавали себе отчет в том, что эти общесоциальные факторы создают только объективные условия для сближения культур. Человеческому разуму надлежит еще осознать свою общность: к этой мысли мы только сейчас привыкаем.

Разумеется, за два столетия, которые истекли после написания работы Г. Лессинга, человеческий разум развернул не только наглядные доказательства своей мощи. Наряду с животворящими истинами он продемонстрировал и свою подорванность. Мир столкнулся с кошмарными проявлениями разума. Идеал рациональности (предельной выверенности и аналитичности), который на протяжении многих веков «питал» западноевропейскую философию, испытал серьезные потрясения. Не раз возникали догадки: не рождает ли ум безумие, а интеллект – деформацию сознания? Однако вера в способность опереться на собственные духовные силы не угасла.

Великие умы прошлого задумывались над тем, как выстроить человеческое общежитие по меркам разумности. Афинская демократия хотя и уважала право каждого высказывать свое мнение, была тем не менее полна неожиданностей, обрекала каждого на риск и ответственность. Раздраженный демократической неразберихой, Платон сконструировал в высшей степени пропорциональное стройное и упорядоченно-корпоративное государство, которым управляли философы. Чем дальше, однако, существовали Афины, тем более поразительной становилась картина всеобщей разрозненности, обособления и недисциплинированности. Нет, не выстраивается жизнь по заветам мудрецов!

Именно разум, по мнению современных французских «новых философов», как способность человека к отвлечению от реальности имел в европейской культуре отягчающие последствия, во всеохватывающих системах мысли разум стал роковой силой. Рациональная деятельность человека открылась французским философам как насильственная, направленная на подчинение мира. Разум вообще, по их словам, материализуется в недвусмысленно агрессивную силу. Он не только завоевывает личность изнутри, но и помимо ее желания и участия, подчиняет извне. Он диктует ей некие неукоснительные истины, идеальный план истории, предначертанный им.

Разум, как утверждают «новые философы», захватил уже не только мир индивидуальной души. Он покорил мир всеобщей истории. Нации сами воздвигли «статую командора», которая в мирные, спокойные времена как бы стушевывается, позволяя народам веселиться у ее подножия, но грозно оживает в кризисные моменты, внезапно прерывая веселье и показывая свою истинную сущность.

Культура как противостояние - Натиск архаики. Просветители полагали, что культура развивается плавно, без внутренних коллизий. Она проходит разные ступени некоего божественно предопределенного процесса. Это не что иное, как стадии взросления человечества, требующие лишь духовного напряжения. Поднимаясь на очередную ступень, человечество навсегда расстается с прошлым, т.е. с предыдущими стадиями культурной динамики.

Однако в ХVIII в. культурологи обратили внимание на тот факт, что прогресс в культуре не так бесспорен. Дойдя до определенной стадии, культура переживает кризисное состояние, следствием чего оказывается появление принципиально нового культурного космоса. Кризисы в культуре, считал Ф.Ницше, прежде всего отвергают идею прогресса в культурном развитии человечества. В культурной динамике, стало быть, возможны сбои, возвраты в прошлое, тупиковые ситуации.

Следовательно, не всякое преодоление человеческого духа есть непрестанно поступательный ход. Не исключены паузы и провалы. «Человечество не представляет собою развитие к лучшему, или к сильнейшему, – писал Ф.Ницше, – или к высшему, как до сих пор верят. «Прогресс есть лишь современная идея. Теперешний европеец по своей ценности ниже европейца эпохи Возрождения, поступательное развитие решительно не представляет собою какой-либо необходимости повышения, усиления».

Многие мыслители разных веков оценивали появление христианства как огромный духовный сдвиг в развитии человечества. Разумеется, средневековые теологи осознавали, что в языческой Греции работали крупнейшие философы, ученые, писатели и драматурги. Они пытались взять все ценное из язычества. Однако при этом ни у кого не возникало сомнений в том, что истина христианства уже не позволяет людям возвращаться к язычеству.

Иначе рассуждал Ф.Ницше. Он полагал, что язычество гораздо ближе непосредственным человеческим запросам, нежели христианство. В самом деле, ведь религия предлагает человеку некий идеальный план поведения, который далеко не всегда поддерживается человеческими страстями, инстинктами и волевыми устремлениями.

В язычестве – сокровенные вожделения, голос крови, необходимые аффекты. «Язычество наиболее соответствует земной природе человека, – пишет отечественный исследователь Карен Степанян, – поэтому оно до определенного срока – вновь и вновь репродуцируется в истории человечества, и даже спустя много веков после утверждения христианства живет в людях, вступая в разного рода сочетания с христианским духом, зачастую исподволь беря верх над ним, вытесняя его по сути и действуя под его именем».

Можно ли полагать, что христианство сразу и необратимо одержало победу над язычеством? Разумеется, нет! Разве толпы в Древнем Риме не рукоплескали, когда гладиаторы убивали друг друга? Не доставляло ли язычникам неизъяснимое удовольствие, когда первых христиан, завернутых в промасленные ткани, превращали в пылающие факелы? Человеческая жизнь в истории редко представляла особую ценность.

Миг современности и пласты вечности. Мы вглядываемся в пучину истории. Мы вызываем в сознании образ древней прародительницы: ищем изображение человеческого лица в наскальных рисунках, в миниатюрах иссохшего пергамента, во фресках величественной усыпальницы фараона. Мы разглядываем предметы утвари, орудия погребения, украшения. Вот он – человек!

А это кто же? Кровная месть намечает жертвы. Еще живых, дышащих засыпают землей. Пленников бросают в пламя. По сигналу хана неугодным переламывают позвоночник. Потом кошмарное изобретение – гильотина... Окровавленная голова вызывает восторженный рев толпы. Изощренные пытки в подвалах. Фабрики смерти. Убийство, поставленное на конвейер. Цивилизованное зверство, не имеющее аналогов в истории...

Это только кажется, будто какой-то компонент культуры вытравляется и растворяется без остатка. На самом деле конкретные состояния духа и души то составляют живой нерв культуры, то ее глубины. Ничто не исчезает, но может существовать в связанном состоянии. Вот почему язычество, этот блистательный феномен культуры, постоянно воскрешается в новых формах. Культура не забывает нечто преднайденное, выстраданное и даже однажды пойманное на лету.

По мнению русского философа Владимира Соловьева (1853—1990), уже в античном обществе «прежнее действительно христианское общество расплылось и растворилось в христианской по имени, а на деле – языческой громаде». Но, может быть, в средневековом сознании язычество стало уже отходить на второй план? Мы знаем, что средние века были временем безоговорочного господства религиозного сознания, даже философия стала тогда служанкой богословия. Нетрудно предположить, что распространение христианства потеснило язычество.

Многие культурологи так и думали о Средневековье, пока не появились более глубокие и разносторонние исследования о культуре той эпохи. В. Соловьев пришел к выводу, что мы вряд ли сможем правильно оценить культуру Средневековья, если будем видеть в ней только «растекание» христианства. По его мнению, новое духовное, т.е. христианское, начало не овладело старым, языческим. И это говорится про эпоху, когда мудрецы толковали о торжестве христианского мироощущения, о слиянии человека с Богом!

Возвраты и ренессансы - волны мистики.

В.С. Соловьев показал, что именно в противоречивом сожительстве христианства и язычества заключаются коренные причины упадка средневекового миросозерцания. Мистика – этот древнейший тип сознания – никогда не угасала совсем вопреки авторитетным прогнозам и экспертизам. В истории европейского человечества по крайней мере отчетливо видны так называемые «волны мистицизма».

Есть эпохи, словно безразличные к тайноведению, а есть – буквально зачарованные им. Средневековье, например, одухотворено ренессансом древней мистики. Все мистические учения, которые сложились в Античности, вдруг были заново открыты Европой. Но ведь соединение мистики с христианством, по самой своей сути, парадоксально. Это означает, что культурное развитие невозможно без коллизий.

Ну ладно, отошло Средневековье. Теперь-то верховенство христианства. Куда там! Человек вдруг возомнил о своей отделенности от Бога. Языческое освещение тела. Совершенство тела принимается за образ духовного совершенства, нагота – за образ чистоты. Художники эпохи Возрождения часто обращались к религиозной тематике. Они изображали Бога, Мадонну, Иисуса, библейские сюжеты. Однако при этом старались подчеркнуть языческое обоготворение тела. Вот по замыслу маленький Иисус. А изображен он как обычный хорошенький мальчик. Не религиозный сюжет, а домашний, лишенный божественного ореола.

Или, скажем, фреска на алтарной стене Сикстинской капеллы (1535–1541). Она принадлежит Буонарроти Микеланджело (1745–1564). Она нетрадиционна по своей концепции. Микеланджело изображает не сцену Суда, в которой уже произошло разделение на праведных и грешных, как это принято в канонической композиции, а непосредственно предшествующий ему момент: «...восплачутся все племена земные, и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою» (Мф. 24, 30—31). Происходящее в трактовке Микеланджело – грандиозная космическая катастрофа, вызывающая ужас у всех, кто в нее вовлечен: грешников не отличить от святых, ангелов – от людей, все втянуты в общий поток движения, которому придан решительный характер. Центром огромного водоворота, увлекающего гроздья могучих тел, становится поднятая в грозном жесте десница Христа.

Современники Микеланджело видели в круговом вращении фигур, в некоторых образах параллель с «Адом» Данте, любимейшим поэтом Микеланджело. Микеланджело удалось способом, никому до него не доступным, изобразить подлинный Страшный суд, подлинные проклятие и воскрешение. Однако еретическая фреска вызывала не только восторг, но и порицание. Так, великий испанский живописец Эль Греко (1541—1614), посетив Рим в 1570 г., предложил сбить фреску со стены и написать на ее месте другую, более глубокую и истинную, с христианской точки зрения. О тяжелейшем кризисе, в котором пребывал сам художник во время шестилетнего труда, свидетельствуют не только его письма и сонеты той поры, но и «автопортрет» на фреске в виде кожи, живьем содранной со св. Варфоломея, у ног карающего Христа.

Но даже если живописцы не обращались к «адской» тематике, они стремились придать своим картинам земной смысл. Вот, скажем, «отец итальянской живописи» – основоположник новой эстетической концепции ди Бондоне Джотто (1266/67—1337). Главные принципы его искусства – передача трехмерного пространства, объемность фигур, стройность и симметричность композиции, подчиненной единому центру. Эти принципы стали определяющими для искусства эпохи Возрождения в целом. Соединение новаторства с лучшими достижениями Средневековья – возвышенной обобщенностью образов, виртуозным владением цветосветовой символикой, благородной сдержанностью художественных средств – придает живописи Джотто характер «голубиной чистоты», «райской гармонии».

В ХVIII в. в европейской культуре воцарился культ разума. Мыслители той эпохи полагали, что каждый человек независимо от того, кто он – король или свинопас, – уже по своему рождению может осознавать величие универсума. Нет никаких тайн, которые не подвластны разуму. Надо только раскрывать огромные, неисчерпаемые возможности сознания. Это был своеобразный культ разума, который оказал огромное воздействие на культуру.

Мыслители той эпохи подвергли суду разума все – религию, культуру, человеческие страсти. Они даже любовь считали безумием. Стефан Цвейг полагал, что эпоха Просвещения была лишена интуиции. Вселенная представлялась просветителям как весьма интересный, но требующий усовершенствования механизм. Человек же воспринимался как курьезный, мыслящий автомат. Выходит, Просвещение было эпохой разума, вытеснившей мистику? Ничего подобного.

С. Цвейг пишет о том, что «никогда не был Париж столь жаден до новшеств и суеверий, как в ту начальную пору века Просвещения. Перестав верить в легенды о библейских святых, стали искать для себя новых странных святых и обрели их в шарлатанах – розенкрейцерах, алхимиках и филалетах, толпами притекавших сюда; все неправдоподобное, все, идущее наперекор ограниченной школьной науке, встречает в скучающем и «причесанном» по философской моде парижском обществе восторженный прием».

За сумеречным, благоговейным сознанием Средневековья последовало упоение разумом. Просветители, по словам С. Цвейга, объявили нелепыми бреднями все, что нельзя ухватить пинцетом и вывести из тройного правила. Однако страсть к тайным наукам, к белой и черной магии проникает повсюду, вплоть до высших сфер.

Откуда же в людях столь стойкое и трудноутолимое влечение к экстазу и откровению? Отчего, заглядывая в себя, каждый может обнаружить в душе глубинную потребность в таинстве? Ответы на эти вопросы позволяют ощутить внутренние коллизии внутри культуры. Культура – это совокупный духовный опыт человечества. В этой сокровищнице собрано различное достояние, восходящее к специфически человеческому.

Истоки коллизии. Современная наука, как может показаться, приблизилась к раскрытию важнейших секретов природы. Исследовательская мысль все глубже проникает в тайны Вселенной, в загадки живой, одухотворенной материи. Но отчего же именно на взлете этой интеллектуальной традиции очередная мистическая волна? Почему открывается бездна Непостижимого? Что обеспечивает такой поразительно пестрый калейдоскоп верований?

Освоение космоса и космические религии. Успехи реанимации и интерес к загробной жизни. Новейшие космогонические теории и возрождение древнейших картин мироздания. Геологические открытия и возвращение к идее творения мира. Описание измененных форм сознания и увлечение мистическим опытом. Глобализация культуры, т.е. преображение ее в общепланетарную, и воскрешение древнейшей экзотики. Отчего?

Гипотез в культурологии множество. Говорят, например, о тотальном всевластии только что распавшейся коммунистической идеологии, о последствиях ее краха. Это она, удовлетворяя естественную человеческую потребность в загадочном, рождала эксцентрические формы мистики.

Долгие годы, как пишут некоторые культурологи, у нас искусственно насаждалось атеистическое сознание. Теперь, мол, у нас настало время другого полушария мозга, которое как раз и держит в себе нити интуиции, воображения, полноводного чувства. Не здесь ли истоки мистического вала?

Само собой понятно, что сумеречный сон тоталитаризма рождает собственных чудовищ. После горьких изверий возникает потребность в литургийно-стройной и прекрасной картине мира. Утесненная вера, освободившись от оков, ищет насыщения в евангельской традиции, космическом мираже, в тантрическом тексте, в йогическом просветлении, в драматургии тибетской «Книги мертвых»...

Атеизм действительно стремился выжечь любую тайну бытия. Он приучал нас даже о вечном думать как о повседневном. Мы научились предъявлять богам наши человеческие помыслы, даже «вчинять» им иски. Увлечение мистикой в нашей стране очевидно всем. Но ведь еще раньше оно началось на Западе. Именно здесь с конца 60-х годов возникли духовные брожения, новая религиозность.

Итак, причину мистической волны надо искать в каких-то иных сферах, общих для тоталитарных и демократических стран. Некоторые культурологи считают, что мистика возрождается в результате негативных следствий технической модернизации. Разрастание рационализма, связанного с научно-технической революцией, естественно, мол, вызвало возрождение мистики. Однако такая версия не позволяет проанализировать подобные феномены, возникавшие и в другие времена – в эпоху заката Римской империи, Возрождения и Реформации.

Конечно, диктат рационализма не мог не вызвать воскрешение архаических форм сознания. Не случайно культурологи пишут о долгом верховенстве аналитического разума в европейской культуре, что не могло, как они считают, не породить и мистического противовеса. Всплеск неординарной религиозности, язычества, несомненно, общецивилизационный феномен. Однако мистика возрождалась не только в эпоху информатики. Она, как мы видели, по крайней мере, окаймляла все века, реализуясь порой в настоящем пиршестве веры.

Можно назвать и еще одну культурологическую версию. Мистику рассматривают как катализатор социальной динамики. Культура не может существовать без потрясений. Источником ее коллизий является внутренняя противоречивость, наличие в ней коллизии. И вот когда кризис достигает зенита, когда рождаются новые ценностные ориентации, несомненно, возрождается и мистика. Она всегда предлагает некие, пусть смутные, но все-таки модные образы.

На ранних этапах развития человечества культура характеризовалась известной сбалансированностью, соразмерностью ее различных элементов. Специфическая бедность социально-исторической практики не давала возможности проявиться внутренним коллизиям духовного наследия. По мере развертывания исторического процесса относительная сбалансированность культуры, ее внутреннего строения нарушается.

Капитализм как этап истории внес в культуру новые ценности. К. Маркс и Ф. Энгельс указывали, что буржуазия «в ледяной воде эгоистического расчета потопила... священный трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма, мещанской сентиментальности». Религиозные, мифологические, романтические, идиллические компоненты культуры оказались потесненными.

Однако возникающая односторонность культуры не устраняет тоски по утраченным элементам духовного опыта. Она вновь и вновь ищет «восполнения». Вытесненные на ее периферию слагаемые совокупного наследия то и дело воскрешаются. Так, мистические компоненты средневековой культуры в эпоху Просвещения оказались «почти изжитыми», но в период романтизма вновь оживились. Кроме разума, человек наделен даром воображения, глубинным постижением запредельного мира. Не случайно Н.А. Бердяев утверждал, что мистическое погружение в себя всегда есть выход за себя, прорыв за грани. В мистической традиции, по его словам, есть духовное дерзновение и почин внутреннего человека, глубочайших глубин духа.

Неоязычество. Еще одна примета неоязычества – настоящее половодье фетишей. Давно подмечено: в нормальном обществе реклама призвана зазывать в мир реальностей. Наша реклама – вселенная недостижимых мнимостей. Вы хотите оказаться на модном курорте? У вас возникли проблемы с приобретением «роллс-ройса»? А ваша семья одевается в «Ле-Монти»? Какое недоразумение!

ЛИТЕРАТУРА

Сноу И. Две культуры. — М., 1973.

Тойнби А. Дж. Постижение истории. — М.,1991.

Философия культуры. Отв. ред. Мшвениерадзе В. В. — М., 1987.

Шпенглер О. Закат Европы. — М., 1995.

Дата добавления: 2014-10-22