Десятая лекция

До сих нор предмет моих лекций и положенных в основу их параграфовзаключался в том, что чувство зависимости есть основа и источник религии,заложенные в человеке, предметом же этого чувства зависимости до тех пор,пока оно не искажено сверхфизической спекуляцией и рассуждением, являетсяприрода; потому что мы живем, действуем и существуем в природе; она есть то,что охватывает человека; она есть то, через отнятие чего у человекаотнимается и его бытие; она есть то, благодаря чему он существует, от чегоон зависит во всех своих действиях, в каждом своем шаге. Оторвать человекаот природы равносильно тому, как если бы захотеть отделить глаз от света,легкое от воздуха, желудок от средств питания и сделать их себе довлеющимисуществами. Но то, от чего человек зависит, что является властью над смертьюи жизнью, источником страха и радости, - есть бог человека и называетсябогом. Чувство же зависимости, вследствие того факта, что человек почитаетприроду, вообще бога только за его благодетельность, - а если и за еговредоносность и распространяемый им ужас, то лишь для того, чтобы отвратитьот себя эту его вредоносность, - привело нас к эгоизму, как к последнейскрытой основе религии. Для устранения недоразумений и для более глубокогообоснования этого предмета скажу еще вот что. Чувство зависимости кажетсяпротиворечащим эгоизму; ибо в эгоизме я подчиняю предмет себе, в чувстве жезависимости - себя предмету; в эгоизме я чувствую себя чем-то важным,значительным, в чувстве же зависимости я ощущаю свое ничтожество перед болеемогущественным. Исследуем еще только страх, это самое яркое выражениечувства зависимости. Почему раб боится своего господина, первобытный человек- бога грома и молнии? Потому, что господин держит в своих руках жизнь раба,а бог грома - жизнь человека вообще. Чего же он, стало быть, боится? Потерисвоей жизни. Он боится лишь из эгоизма, из любви к самому себе, к своейжизни. Где нет эгоизма, нет и чувства зависимости. Кому безразлична жизнь,для кого она ничто, для того ничто и то, от чего она зависит; он его небоится и ничего от него не ждет, и поэтому в его равнодушии нет точки опоры,на которой могло бы утвердиться чувство зависимости. Если я, например, люблюсвободное движение, то я чувствую себя зависимым от того, кто может его менялишить или предоставить его мне, кто меня может запереть или отпустить наволю гулять, ибо я часто хочу гулять, но этого не могу сделать, так какболее могущественное существо мне в этом препятствует; если же я равнодушенк тому, заперт я или свободен, нахожусь ли в своей комнате или на воле, то яне чувствую себя зависимым от того, кто меня запирает, ибо он ни своимразрешением, ни своим запретом свободного движения не проявляет по отношениюко мне власти, вызывающей во мне радость или устрашающей меня и, стало быть,порождающей во мне чувство зависимости, ибо желание гулять не имеет надомною власти. Внешняя власть предполагает, стало быть, внутреннюю,психическую власть, эгоистический мотив и интерес, без которого она для меняничто, не проявляет надо мною власти, не внушает мне чувства зависимости.Зависимость от другого существа есть в действительности только зависимостьот моего собственного существа, от моих собственных влечений, желаний иинтересов. Чувство зависимости, поэтому, есть не что иное, какпосредственное, извращенное или отрицательное чувство моего "Я", ненепосредственное, однако, чувство моего "Я", а переданное мне черезпосредство того предмета, от которого я чувствую себя зависимым. Зависим ведь я только от существ, в которых я нуждаюсь для поддержаниясвоего существования, без которых я не могу того, что я хочу мочь, которыеимеют власть дать мне то, чего я желаю, в чем я имею потребность, а я сампри этом не имею власти дать себе это. Где нет потребности, нет и чувствазависимости; если бы человек для своего существования не нуждался в природе,то он не чувствовал бы себя от нее зависимым и, следовательно, не делал быее предметом религиозного почитания. И чем больше я нуждаюсь в предмете, тембольше я чувствую себя от него зависимым, тем больше власти имеет он надомной; но эта власть предмета - нечто производное, она есть следствие властимоей потребности. Потребность есть столь же слуга, сколь и госпожа своегопредмета, столь же смиренна, как и высокомерна или заносчива, она нуждаетсяв предмете, без него она несчастна, в этом заключается ее верноподданство,ее самопожертвование, отсутствие эгоизма. Но она нуждается в нем, чтобыполучить в нем удовлетворение, чтобы его использовать, чтобы его наилучшимобразом употребить; в этом заключается ее властолюбие или ее эгоизм. Этипротиворечивые или противоположные свойства имеет в себе и чувствозависимости, ибо оно не что иное, как потребность в предмете, дошедшая досознания, или превратившаяся в чувство. Так, голод есть не что иное, какдоведенная до моего ощущения и поэтому до сознания потребность моего желудкав питании; не что иное, стало быть, как чувство моей зависимости от средствпропитания. Этой амфиболической, то есть двусмысленной и в самом деледвусторонней природой чувства зависимости объясняется и то явление, поповоду которого так часто удивлялись, потому что не могли подыскать емуразумного объяснения, а именно, что люди могли религиозно почитать животныхи растения, которых они ведь уничтожали, поедали. А ведь христиане едят дажесвоего бога. Потребность, вынуждающая меня съедать какой-либо предмет, имеетв себе две стороны: она подчиняет столько же меня предмету, как и предметмне, и таким образом она столько же религиозна, как и нерелигиозна. Или еслимы расчленим потребность на ее составные части, на ее - как выражаютсясовременные философы - моменты, то мы различим в ней недостаток ипотребление предмета, ибо ведь в состав потребности в каком-либо предметевходит потребление его, - потребность есть не что иное, как потребность впотреблении. Потребление предмета, конечно, акт легкомысленный, - или вовсяком случае я могу его так рассматривать, поедая предмет, - нопотребность, то есть чувство недостатка, страстная жажда обладания, чувствозависимости от предмета - религиозна, смиренна, фантастична, склонна кобожествлению. Пока что-нибудь является для меня только предметом самогожелания, оно для меня высшее, фантазия расцвечивает его самыми блестящимикрасками, моя потребность возвышает его до седьмого неба; но как только яего имею, потребляю, оно как имеющееся налицо теряет все свои религиозныепрелести и иллюзии, становится чем-то обыденным; отсюда обычное наблюдение,что все грубо чувственные люди, то есть живущие минутными чувствами ивпечатлениями, в нужде, в несчастии, то есть в моменты, когда они вчем-нибудь нуждаются, склонны все отдавать, способны к самопожертвованию,все обещают, но как только они недостающее или желанное получают, делаютсянеблагодарными, своекорыстными, все забывают; отсюда поговорка: "нужда учитмолиться"; отсюда происходит то шокирующее благочестивых людей явление, чтолюди, вообще говоря, религиозны лишь в нужде, недостатке, несчастии. Поэтому то обстоятельство, что люди почитают, как религиозные предметы,вещи или существа, которых они поедают, не только не редко и не удивительно,но оно способно наглядно показать нам природу религиозного чувствазависимости с его обеих взаимно противоположных сторон. Различие междухристианским и языческим чувством зависимости есть лишь различие в егопредметах, различие, заключающееся в том, что предмет языческого чувствазависимости - определенный, действительный, чувственный; предметхристианского, если отвлечься от воплощенного, съедобного бога, -неограниченный, всеобщий, только мыслимый или представляемый, поэтомутелесно не потребляемый или не годный к использованию; тем не менее, однако, он - предмет потребления именно потому, что дляхристиан предмет потребности, предмет чувства зависимости есть предметтолько другого рода потребления, ибо он также и предмет другого родапотребности; ибо христианин желает получить от своего бога не так называемуювременную, но вечную жизнь, и удовлетворяет ею не непосредственночувственную или телесную потребность, но потребность духовную, душевную. "Мыпользуемся вещами - говорит отец церкви Августин в своем сочинении о "Градебожием", - или употребляем в дело вещи, которых мы требуем или ищем не радиних самих, а ради чего-то другого, наслаждаемся мы тем, что ни к чемудругому не относится, что радует нас само по себе. Поэтому земное естьпредмет использования, вечное же, бог, есть предмет наслаждения". Но если мыи оставим в силе это различие и сделаем его признаком, отличающим язычествоот христианства, причем в одном случае предметы религии - боги- являютсяпредметами использования, в другом же - предмет есть только предметнаслаждения, то все же мы встретим в христианстве те же явления, те жепротивоположности, которые мы признали находящимися в природе потребности,чувства зависимости, но которые христианам бросаются в глаза только врелигии язычников, а отнюдь не в их собственной, ибо христианский бог, какпредмет наслаждения в смысле августиновского различения между наслаждением ииспользованием, есть в такой же мере предмет эгоизма, как и предметтелесного потребления у язычников, который тем не менее является предметомрелигии. Противоречие, заключающееся в том, что человек почитает за бога то,что он съедает, противоречие, которое, однако, как только что показано, также свойственно христианскому чувству зависимости и только благодаря природесвоего предмета не так бросается в глаза, - это противоречие многие народывыражают действительно крайне наивным, даже трогательным образом. Прибогослужении, при вкушении причастия оно также и здесь сильнее бросается вглаза. "Не взыщи с нас, - говорят американские индейцы медведю, которого ониуложили, - за то, что мы тебя убили. Ты - разумный и понимаешь, что нашидети голодают. Они любят тебя и хотят тебя съесть. Разве не честь для тебябыть съеденным детьми великого капитана?" "Шарлевуа рассказывает про других,что у них тот, кто уложил медведя, всовывает мертвому животному в пастьзакуренную трубку, дует в нее с широкого конца, наполняет глотку медведядымом и просит затем, чтобы медведь не мстил за происшедшее. Во времятрапезы, за которой съедают медведя, его голову, раскрашенную всевозможнымикрасками, ставят на возвышенном месте, где голова и принимает от всех гостеймоления и хвалебные песни" (Мейнерс, в указанном месте). Древние финны приразрезывании медведя на куски пели следующую песню: "Ты - дорогое,побежденное, тяжело раненное лесное животное, принеси нашим хижинам здоровьеи добычу, сторицей, как ты это любишь делать, и позаботься, приходя к нам, онаших нуждах... Я буду тебя постоянно чтить и ждать от тебя добычи, дабы ямог не забывать моей хорошей песни в честь медведя" (Пенпант, "Арктическаязоология"). Мы видим, таким образом, что животное, которое убито и съедено,может тем не менее быть одновременно и почитаемо, и что, наоборот, предметпочитания является в то же время и предметом, который едят, что,следовательно, религиозное чувство зависимости заключает в себе и выражаетсобой как эгоистическое возвышение человека над предметом, поскольку онявляется предметом потребления, так и смиренное подчинение предмету,поскольку он является предметом потребности. А теперь от этого длинного, отнюдь не случайного, но необходимого,самим предметом оправданного изложения развития чувства зависимости иэгоизма я возвращаюсь к природе, к первому предмету этого чувствазависимости. Я уже заметил, что целью моего трактата о "Сущности религии", аследовательно, и этих лекции, является не что другое, как доказательствотого, что естественный бог, или бог, которого человек отличает от своегособственного существа, которого он считает основой или причиной этогосущества, есть не что иное, как сама природа, человеческий же бог, илидуховный бог, или тот бог, которому человек приписывает человеческиесвойства, сознание и волю, которого он мыслит себе, как существо себеподобное, которого он отличает от природы, как существа, лишенного воли исознания, есть не что другое, как сам человек. Но я также уже отметил, что язаимствую свои мысли не из тумана беспочвенных спекуляций, а произвожу ихвсегда от исторических, эмпирических явлений, что я кроме того, именнопоэтому не представляю своих мыслей - по крайней мере с самого начала инепосредственно - в общей форме, а делаю их наглядными всегда надействительных случаях, примерах, представляю и развиваю их в конкретнойформе. Задачей "Сущности христианства", а именно ее первой части, былопоказать, что природа есть первоначальное, первое и последнее существо, запределы которого мы не можем выйти, не теряясь в области фантазии ибеспредметной спекуляции, что мы должны на ней остановиться, что мы не можеммежду ней и собой установить посредничество отличного от нее существа, духа,существа мыслящего, и ее из него выводить, что поэтому, если мы природупроизводим от духа, то это наше создание имеет значение лишь субъективной,формальной, научной дедукции, но отнюдь не значение действительного,предметного созидания и происхождения. Но эту задачу, эту мысль я связал сдействительным явлением, которое уже выразило эту мысль, или, по крайнеймере, в основе которого эта мысль лежит, с естественной религией, снемудрствующим, простым, непосредственным человеческим смыслом, производящимприроду не от духовного, неестественного и сверхъестественного существа, арассматривающим ее, как первое, как само божественное существо. Человек, исповедующий естественную религию, почитает ведь природу нетолько, как существо, благодаря которому он существует и без которого он неможет жить, не может что-либо делать, он почитает и рассматривает природутакже и как существо, благодаря которому он первоначально возник, и именнопоэтому - как альфу и омегу человека. Но если природа почитается ирассматривается как существо, производящее человека, то при этом самаприрода рассматривается, как не произведенная, не созданная; ибо человек какмы после еще ближе увидим, выходит за пределы природы, выводит ее из другогосущества только тогда, когда он свое собственное существо не в состоянииобъяснять из природы. Если мы поэтому первоначально, исходя из практическойточки зрения, - так как человек не может без природы жить и существовать,так как он обязан ей благами своего наличного существования - если -повторяем - мы первоначально видели, как природа сделалась предметомрелигии, то теперь она выступает на наших глазах как предмет религии и стеоретической точки зрения. Для человека, стоящего на точке зренияестественной религии, природа не только практически первое, но итеоретически первое существо, то есть то существо, из которого он выводитсвое происхождение. Так, например, индейцы считают и до сих пор землю своейобщей матерью. Они верят, что они сотворены в ее недрах. Они называют себяпоэтому metoktheniake, то есть землерожденные (Хеккевельдер, "Индейскиеплемена"). Среди древних индейцев некоторые считали море своим главнымбожеством и называли его Mamacacha, то есть своей матерью, другие, как,например, колласы, верили в то, "что предки их рода произошли из великогоболота на острове Титикака. Другие свое происхождение приурочивали кбольшому колодцу, из которого-де вышел их предок. Иные опять заверяли, чтоих предки рождены в известных оврагах и ущельях скал; поэтому они все эти места считали священными и приносили им жертвы.Одно племя приписывало причину своего существования реке, поэтому никто несмел удить в ней рыбу, ибо они считали этих рыб своими братьями" (Баумгартенво "Всеобщей истории народов и стран Америки" делает по этому поводуследующее справедливое замечание: "Так как они различные вещи делалипричиной своего происхождения, то они поэтому имели и различные божества,которым поклонялись"). Гренландцы верят, что "первый гренландец вырос изземли и сделался, после того как получил себе женщину, родоначальником всехостальных гренландцев" (Бастгольм, "О человеке в его диком и первобытномсостоянии"). Точно так же смотрели на землю и почитали ее, как мать людей,греки и римляне. Исследователи языка производят самое слово Erde (земля) отOrd, которое на англосаксонском языке означает, примерно, принцип илиначало, и слово Teutsch (немецкий) от Tud, Tit, Teut, Thiud, Theotisc, чтозначит земной или землерожденный. До какой же степени мы, немцы, благодаряхристианству, которое указывает нам на небо, как на наше отечество,оказались неверны нашему происхождению, нашей матери и непохожи на нее! Ядолжен еще заметить, что среди греков многие, а именно более ранниефилософы, считали людей и животных происшедшими под влиянием солнечнойтеплоты либо из земли, либо из воды, либо из обеих вместе, тогда как другиерассматривали их как ниоткуда непроисшедших, как равно вечных с природой илимиром. Замечательно также, что религия, или, вернее, мифология греков, аравно и германцев, по крайней мере северогерманцев, - обе эти религии, вчастности последняя, были первоначально естественными религиями,-замечательно, что они не только людей, но и богов производили изприроды-очевидное доказательство того, что боги и люди едины суть, что богивместе с людьми живут и умирают. Так у Гомера Okeanos - море - естьпроизводитель, отец богов и людей. У Гезиода, напротив того, земля - матьУрана, неба и в сочетании с ним - мать богов. У Софокла поэтому земляназывается высшим или величайшим божеством. У северогерманцев великан Имир,"очевидно, еще не раскрывшаяся совокупность элементов и сил природы" (Мюллерв указанном месте), предшествует происхождению богов. У римлян, как и угреков, земля называется матерью богов. Августин в своем "Граде божием"смеется над тем, что боги - землерожденные, и заключает отсюда, что правыте, которые считали богов прежними людьми. Конечно, боги, включая и боговАвгустина, вышли лишь из земли, и если они и не были людьми в смыслеЭвгемера, то они все же не существовали раньше, чем люди. С тем же правом, скаким земля называется матерью богов, у Гомера сон называется укротителемлюдей и богов, ибо боги - существа, имеющие бытие лишь для и чрез людей; онипоэтому не бдят над человеком, когда он спит, и если люди спят, то спяттакже и боги, то есть с сознанием людей угасает и существование богов. Моя задача в "Сущности религии" заключалась не в чем другом, как в том,чтобы защитить, оправдать, обосновать естественную религию, по крайней мерележащую в ее основе истину против теистических объяснений природы и выводовиз них. Я выполнил эту задачу по всем направлениям не меньше чем в двадцатипараграфах, с 6 по 26. Прежде, однако, чем приступить к их содержанию, ядолжен предварительно заметить, что - как это, впрочем, само собойразумеется - ход изложения в истории религии соответствует моему ходуизложения в психологии, в философии, в развитии человечества вообще. Какприрода для меня есть первый предмет в религии, точно так же и в психологии,в философии вообще чувственное есть первое; но первое не только в смыслеспекулятивной философии, в которой первое означает то, за пределы чего надовыйти, но и первое в смысле невыводимого из другого, через себя самогосуществующего и истинного. Точно так же, как я не могу вывести чувственноеиз духовного, я не могу вывести и природу из бога; ибо духовное - ничто внеи без чувственного, дух есть лишь сущность, смысл, дух наших чувств; бог жене что иное, как дух, мыслимый R общем, дух, взятый независимо от различиямежду моим и твоим. Поэтому точно так же, как я не могу вывести тело измоего духа, - ибо, чтобы пояснить сейчас же примером, я должен сначала естьили иметь возможность есть, прежде чем думать, но не сначала думать, чтобыпотом есть: я могу есть, не думая, как этому служат доказательствомживотные, но не могу думать, не вкушая пищи,- точно так же как я не могувывести чувство из моей способности к мышлению, из разума, ибо разумпредполагает существование чувства, а не чувство - существование разума, -отказываем же мы животным в разуме, но не в чувствах, - точно так же и ещетого меньше могу я вывести природу из бога. Истинности и существенности илибожественности природы, от которой отправляются философия религии и историярелигии, отвечает поэтому истинность и существенность чувств, от которойотправляются психология, антропология, философия вообще. И точно так же, какприрода не есть преходящая истина в истории религии, точно так же непреходяща истинность чувств в философии. Напротив того, чувства - остающаясяоснова даже в тех случаях, когда они исчезают в абстракциях разума, покрайней мере в глазах тех, которые, как только начинают мыслить, перестаютдумать о чувствах, забывают, что человек мыслит лишь при посредстве своейчувственно существующей головы, что разум имеет прочную чувственную почвупод собой в голове, в мозгу, в том месте, которое является средоточиемчувств. Естественная религия демонстрирует перед нами истинность чувств, а тафилософия, которая понимает себя как антропологию, демонстрирует перед намиистинность естественной религии. Первая вера человека есть вера в истинностьчувств, а не вера, противоречащая чувствам, как теистическая и христианскаявера. Вера в бога, то есть в нечувственное существо, - мало того, всущество, исключающее, отрицающее все чувственное, как недостойное, - естьнечто меньше всего непосредственно достоверное, в противоположность тому,что утверждал теизм. Первые непосредственно достоверные существа и именнопоэтому и первые боги людей - это чувственные предметы. Цезарь о религиигерманцев говорит так: они почитают только те существа, которых они видят иот которых они получают очевидные благодеяния. Это столь оспариваемое местоу Цезаря применимо ко всем естественным религиям. Человек первоначальноверит только в существование того, что обнаруживает свое бытие чувственными,ощутимыми действиями и признаками. Первыми евангелиями, первыми инеподдельными, неискаженными через обман жрецов источниками религии человекаявляются его чувства. Или, правильнее, эти его чувства - сами его первыебоги; ибо вера во внешних, чувственных богов зависит ведь исключительно отверы в истинность и божественность чувств; в тех богах, которые являютсячувственными существами, человек обожествляет только собственные чувства.Тем, что я почитаю свет божественным существом, этим и в этом я выражаю лишь- разумеется, косвенно и бессознательно - признание божественности глаза.Свет или солнце, или луна есть бог, предмет для глаза, а не носа; культ носа- небесные благоухания. Глаз делает богов существами света, блеска,видимости, то есть он обожествляет лишь предметы, видимые глазом: созвездия,солнце, луна не имеют ведь для человека другого бытия, как через глаза; онине даны другим чувствам, то есть глаз обожествляет лишь свое собственноесущество; боги других чувств для него идолы или, вернее, для него совсем несуществуют. Орган же обоняния человека обожествляет благоухания. УжеСкалигер говорит в своих "Опытах" против Кардана: "запах есть нечтобожественное - odor divina res est - и, что он таков, показали древниесвоими религиозными церемониями, веря, что курениями можно подготовитьвоздух и помещение к принятию божества". Язычники верили, верят отчасти и досих пор, что боги живут и питаются теми благоуханиями, которые поднимаютсяот приносимых жертв, что, стало быть, благоухания являются составнымичастями богов, а следовательно, боги - существа, состоящие из одного лишьблагоухания и пара. По крайней мере, если бы человек обладал одним толькоорганом обоняния и никаким другим, он составил бы божественное существо изодного благоухания, оставив в стороне все прочие свойства, доставляемыедругими чувствами. Так, каждое чувство обожествляет только само себя. Корочеговоря, истина естественной религии опирается исключительно на истинучувств. Так с "Сущностью религии" сплетаются "Основные положения философии".Если я, впрочем, говорю в защиту естественной религии, - так как и посколькуона опирается на истину чувств, - то я этим отнюдь не говорю в защиту того,как она этими чувствами пользуется, как она смотрит на природу и еепочитает. Естественная религия опирается лишь на видимость, создаваемуючувствами, или, вернее, на то впечатление, которое эта чувственная видимостьпроизводит на душевное настроение и на фантазию людей. Отсюда проистекаетвера древних народов в то, что их страна есть мир или во всяком случае центрмира, что солнце движется, а земля находится в покое, что земля - плоская,как тарелка, и омывается океаном.

Дата добавления: 2014-10-23