Анализ форм поведения человека в окружающем мире

Почерк

Мимика

Физиогномика — это исследование устойчивых соматических конфигураций как отличительных признаков сферы психического. Мимика — это исследование соматических движений как проявлений психической жизни. В физиогномике отсутствует принцип, обеспечивающий понятность отношения между телом и душой и способный служить нам в качестве методически надежного критерия. Что касается мимики, то здесь такой принцип присутствует. В отличие от физиогномики, мимика является областью интуиций, которые вполне можно обсуждать с научных позиций.

(а) Типы соматических движений

Для того чтобы наглядно представить, что именно подразумевается под доступными пониманию мимическими движениями, следует ввести некоторые разграничения. Прежде всего следует исключить те явления, которые уже обсуждались выше, а именно сопровождения психических процессов или их следствий (красные пятна на лице, бледность, дрожь в коленях, тремор, паралитическая неподвижность лица при страхе и т. д.). Все это — движения, которые мы не «понимаем» непосредственно. а лишь связываем со сферой психического на основании нашего опыта, не вглядываясь при этом в глубины души.

Далее, мимические движения мы должны отличать от произвольных движений. Произвольные движения имеют определенную осознанную цель, тогда как выразительные мимические движения бесцельны и непроизвольны. К произвольным движениям относятся разного рода жесты и указательные знаки (качание головой, кивание, подмигивание и т. п.). наделенные условным значением, которое может быть различным в разных культурах. Такие движения, на правах своего рода несовершенных средств коммуникации, находятся в неразрывной связи с речью. Что касается мимики, то она ничего не означает и не имеет в виду никакой коммуникации; это своеобычный универсальный человеческий язык, частично понятный, судя по всему, даже животным.

Итак. собственно. химические движения — радостное, напряженное, скорбное выражение лица и т. п. — непроизвольны и не целенаправленны. Все произвольные движения, однако, имеют мимический аспект: они не идентичны друг другу даже тогда, когда имеется в виду одна и та же цель, и варьируют у одного и того же человека в зависимости от его Эмоционального состояния. То. как человек смотрит на меня, подает руку. его походка, тембр его голоса — все это непроизвольные экспрессивные проявления его психической жизни; помимо того содержания. которое обусловлено его осознанной волей, они включают также неосознанное содержание, раскрывающее себя в мимике.

Мимические движения в собственном смысле подразделяются следующим образом:

1. Великое множество бесконечно богатых оттенками мимических движений постоянно сопровождает события психической жизни и сообщает им доступную постороннему взгляду выразительность. Эти движения абсолютно прозрачны для других и могут быть поняты как непрекращающаяся игра неслышного. ощутимого резонанса в чертах лица, взгляде, голосе. До некоторой степени эти явления свойственны и животным.

2. Смех и плач составляют особую группу. Это реакции на кризис человеческого поведения: маленькие соматические катастрофы, при которых тело дезорганизуется, не умея, так сказать, найти себя. Эта дезорганизация имеет всецело символический характер — ибо любая мимика символична, — но в случае смеха и плача ситуация не вполне прозрачна для других, так как обе разновидности ответа носят пограничный характер. Смех и плач свойственны только человеку, животные их не знают, но для человеческого рода они универсальны.

3. На границе между экспрессивными движениями и соматическими сопровождениями располагается область движений, которые, несмотря на свой рефлекторный характер, выказывают некий экспрессивный элемент: зевота, потягивание от усталости и др. Движения аналогичного рода свойственны и животным. 4. Любые движения могут ритмически повторяться. Природа и универсальное значение ритма глубоко постигнуты Клагесом.

(б) Принципы понимания мимических движений

Наш опыт ничего не сообщает нам о том, действительно ли морфологические процессы, застывшие в формах человеческой физиогномии, проистекают из психических импульсов. С другой стороны, опыт постоянно убеждает нас в наличии связи между соматическими движениями и психической субстанцией — ее настроением, ее волевыми импульсами, ее сущностью. Поэтому понимание движений в мимическом аспекте обоснованно, доступно объективному тестированию и научному обсуждению. Связь между психической жизнью и «выражающим» ее движением сводится к определенным принципам, которые делают наши непосредственные интерпретации осознанными, контролируют их, связывают их между собой в некое единство и, наконец, расширяют их пределы. Принципы экспрессии, относящиеся ко всем разновидностям как произвольных, так и непроизвольных движений — мимике лица, походке, осанке и почерку как своего рода «конденсату» движений, — были поняты и сформулированы рядом выдающихся исследователей. Основных принципов два.

1. Любая внутренняя деятельность сопровождается движением, которое представляет собой его доступный пониманию символ. Например, горькие чувства невольно проявляются в виде таких же мимических движений, которые возникают при наличии горького вкуса во рту. Сосредоточенное размышление сопровождается твердым, пристальным взглядом, словно направленным на какой-то находящийся рядом предмет. В случае настоящих мимических движений человек не сознает связанной с ними символики; наблюдатель, воспринимающий горечь или острое размышление, также поначалу не знает, благодаря чему именно он их воспринимает. Наблюдаемая картина выступает в качестве непосредственного проявления души. Эти символические процессы были детально изучены Пидеритом (исследовавшим главным образом мимику) и Клагесом (охватившим более обширный контекст, с особенным вниманием к почерку).

2. Формы и способы движения находятся под воздействием личности, непроизвольно отбирающей те из них, которые она считает «подходящими» для себя и воспринимает как красивые, аккуратные, изящные, уверенные и по той или иной причине наиболее желательные. Личности свойственно инстинктивное стремление к демонстрации самой себя, благодаря которому любые мимические движения формируются с использованием своего рода ключевых символических образов личности (peisonliche Leitbilder). К непосредственной, «естественной» выразительности, таким образом, добавляется дополнительный формирующий фактор в виде более осознанной экспрессии, которую сама личность уже более или менее ясно представляет себе. Клагес был первым, кто — в особенности благодаря исследованиям почерка — это заметил и зафиксировал способы, с помощью которых сложные личностные и общественные идеалы обретают экспрессивную форму.

Часто повторяющиеся мимические движения оставляют определенные следы. особенно на лице. В той мере, в какой физиогномика понимает остаточные спелы мимических движений, то есть устойчивые формы застывшей мимики. она может считаться частью учения о мимике. Только в этих пределах физиогномика может считаться эмпирически обоснованной и способной к дальнейшему научному развитию.

(в) Психопатологические наблюдения

1. В нашем распоряжении есть только случайные, не систематизированные описания мимики душевнобольных и происходящих из нее устойчивых (физиогномических) форм экспрессии. Приведем лишь несколько наудачу выбранных примеров.

Страсть к движению v страдающих мания-ми больных, которые совершают бесцельные движения только ради них самих, из «удовольствия» и в силу потребности дать выход выплескивающему через край возбуждению; непреодолимая тяга к движению) охваченных тревогой больных, которые постоянно ищут покоя и умиротворения, постоянно стремятся от чего-то избавиться, бегают из угла в угол, бьются о стены, монотонно повторяют одни и те же жесты.

Несокрушимо радостное выражение лица маниакальных больных-, неестественная. глупая, преувеличенная веселость гебефреников: выражение болезненного уныния (слегка обозначенные признаки в уголках рта и в глазах) у циклотимиков: глубоко удрученное, пассивно-покорное выражение тяжелой депрессии. неотделимое от хронической меланхолии-, холодное, внешне пустое выражение при бессловесной меланхолии (даже когда больные могут говорить о своих горестях, их рассказы не оставляют впечатления достоверных); искаженные черты и выражение возбужденного отчаяния, свойственные состоянию смертельной тревоги и ужаса при melancholia agitata.

Сонное, отсутствующее выражение лица некоторых больных с помраченным сознанием, словно погруженных в какие-то воображаемые роскошные переживания: пустое выражение при многих истерических сумеречных состояниях, легко переходящее в выражение страха, или беспокойства, или деланного изумления.

Пустое, лишенное выражения лицо многих слабоумных, «людей-автоматов» с раз и навсегда окаменевшим лицом (иногда смеющимся, упрямым, тупым, взволнованным); надменный, полный сурового достоинства, стоического спокойствия и презрения ко всему окружающему вид параноиков-, острый, проницательный взгляд страдающей паранойей женщины, подозрительное, недоверчивое, изучающее, упрямое выражение ее лица; внезапный взгляд некоторых ступорозных кататоников.

Изменчивое, кроткое, мечтательное выражение лица и «плавающие» глаза больных истерией, их кокетливые, полубессознательно заинтересованные, преувеличенно выразительные взгляды.

Непостоянные черты и беспокойные глаза неврастеников, страдальческое, растерянное выражение лица больных на ранних стадиях гебефрении, за которым обнаруживается удивительно убогое психическое содержание.

Лишенные признаков мысли лица не поддающихся обучению подростков, грубое, животное выражение, свойственное случаям настоящего moral insanity. «Грустные глаза животных в клетке», отмеченные Гейером у инфантильных, остановившихся в развитии пациентов.

Гомбургер (Homburger) описал ряд форм «экспрессивной моторики». Гейер описывает состояние некоторых психопатов следующим образом: «Это во всех отношениях скованные, непроницаемые люди; все их движения тщательнейшим образом взвешены, в них нет никакой мягкости, пластичности, гибкости, легкости; во всем их поведении есть нечто деревянное».

Помимо наблюдений за поведением и движениями как психически значимыми экспрессивными проявлениями, определенное внимание обращалось и на то, каким образом сама экспрессия, в свою очередь, воздействует на душу. Внешняя позиция и осанка сопровождаются соответствующей внутренней «осанкой», внутренним настроем. Отсюда проистекает возможность воздействовать на психическое состояние с помощью гимнастических упражнений и физической культуры. Особый случай — положение тела во время сна». «У каждого человека есть свой „церемониал сна»; человек любит обеспечивать себе определенные условия, без которых он не может заснуть» (Фрейд).

2. Особый интерес представляют смех и плач. При бульбарном параличе смех пополам с плачем возникает как чисто соматический навязчивый феномен, без всякой психической мотивации. Часто приходится наблюдать смеющихся шизофреников, никогда не плачущих меланхоликов, громко и безутешно рыдающих депрессивных больных.

3. Зевание — это сложное, комплексное непроизвольное движение, которое, судя по всему, родственно потягиванию. Оно спонтанно возникает при пробуждении, в состоянии усталости или утомленности. Вообще говоря, оно кажется чисто соматическим событием, но при некоторых условиях может выступать и в качестве экспрессивного движения. Мысленно можно представить себе целый спектр подобного рода рефлексов. вплоть до чихания, которое никогда не становится экспрессивным движением. Ландауэр умозрительно объявляет потягивание сугубо физиологическим явлением.

4. Особое внимание обращалось на ритмические движения и двигательные стереотипии душевнобольных. Ритмические движения идиотов и слабоумных кататоников сравнивались с кружением пойманных в ловушку животных. Но настоящий анализ до сих пор так и не осуществлен. Клезил определил стереотипии как «двигательные, речевые и мыслительные проявления, долгое время повторяющиеся в неизменной форме и изолированные от совокупности действий личности в целом; иначе говоря, они автоматичны, не выражают душевного настроения и не соответствуют никаким объективным целям». Стереотипии различны как по своему происхождению, так и по смыслу: они могут быть либо остатками некогда осмысленных движений, либо проистекать из мира бредовых представлений; они могут иметь «церемониальный» характер, быть защитными движениями против соматических галлюцинаций и т. п.

Со времен Клагеса понятие ритма в определенном узком смысле противопоставляется «такту». Ритм — это живая, бесконечно подвижная экспрессивность, тогда как такт — механическая, произвольная повторяемость. В своих исследованиях больных шизофренией, маниакально-депрессивным психозом и болезнью Паркинсона Лангелюддеке» придерживался точки зрения Клагеса.

Почерк особенно удобен для исследования экспрессивных движении, поскольку он представляет собой фиксацию движения и, следовательно, сравнительно хорошо поддается объективному анализу. Симуляция обычно не играет существенной роли. У большинства людей мимика включает в себя известный элемент театральности. Существует, множество разнообразных движений — начиная от жестов смущения таких, как почесывание головы, подергивание пуговиц и т. п., которые, некоторым разновидностям смеха, призваны что-то скрыть) и кончая повседневными мимическими движениями, благодаря длительному Упражнению и привычке ставшими частью естества, — все значение которых сводится к тому, что они окружают человека стеной условно-экспрессивных проявлений, маскирующих его действительное «Я».

В гораздо меньшей мере это относится к почерку. Исследование последнего имеет тот недостаток, что для получения сколько-нибудь значимых результатов требуется устоявшийся, более или менее оформившийся почерк. Чтобы не слишком отклоняться от нашей основной темы, мы не входим в детальное обсуждение графологического понимания характера, темперамента и настроения, равно как и регулярных изменений имеющих место под воздействием различных аффектов, процессов, связанных с развитием личности, аномальных психических состояний и различных экспериментальных условий.

Подобно любым доступным пониманию явлениям, почерк может быть понят только как некая целостность; каждая отдельная особенность почерка вступает в настолько сложные связи и выказывает настолько многообразные возможности, что лишь максимально тщательный и подробный анализ способен дать нам хоть сколько-нибудь отчетливую картину. Исследование Клагеса показывает, как даже простое давление пера на бумагу при письме способно привести нас к психологии личности в целом — конечно, при условии, что мы рассматриваем прилагаемое усилие как род экспрессивного движения. Прежний метод интерпретации некоторых специфических «знаков», наблюдаемых в почерке, ныне полностью отвергнут.

Письмо душевнобольных исследовалось главным образом со стороны неврологических расстройств и с точки зрения содержания; однако оно едва ли привлекало внимание исследователей в качестве одной из форм психической экспрессии. Письмо больных прогрессивным параличом было описано достаточно давно; для него характерны пропуски и удвоения букв, смысловые ошибки, тремор и атактические явления при движении пера по бумаге. Некоторые шизофренические процессы удивительным образом отражаются в письме в форме повторения слова или буквы в тексте, который в остальных отношениях вполне связен, а также в форме фантастических украшений и орнаментов стереотипно-маньеристического свойства. Во многих случаях органического слабоумия письмо в конце концов вырождается в совершенно бесформенные каракули. Такое расстройство, как аграфия, аналогично афазии: здоровые во всех прочих отношениях пациенты больше не могут читать или записывать слова, или не могут ни того, ни другого. Больные аграфией пишут бессмысленные буквы и слоги, подобно тому как больные с сенсорной афазией говорят парафазически. При маниакальных и депрессивных состояниях письмо выказывает типичные изменения, касающиеся размера букв, давления и формы (Г. Майер [G. Meyer]: Ломер [Lomer]).

Раздел 2 Личностный мир индивида (психология личностного мира — Weltpsychologie)

Экспрессивные явления мы противопоставляем всем тем объективным психическим феноменам, смысл которых вкладывается в них индивидом, обусловливается его осознанными намерениями, реализуется им самим. Прежде чем понять самое душу, мы должны понять этот смысл. Так в доступных нашим ощущениям данных, относящихся к устной и письменной речи и поведению, мы постигаем объективный смысл, рациональное содержание, осознанную цель и эстетический аспект. Для того чтобы человек мог что-либо увидеть, необходимо наличие таких предпосылок, как способность к чувственному восприятию движения и формы и определенная достоверность впечатления; аналогично, для постижения объективных порождений психической жизни также необходим некоторый набор исходных предпосылок, а именно — широкое понимание духовного мира человека и достаточно богатый опыт. Прийти к широкому пониманию — это значит сделать первый шаг: уже после этого мы приобретаем способность к непосредственному постижению смысла как выражения данной и именно данной, отдельно взятой души. Здесь мы сталкиваемся с теми же проблемами, что и при исследовании психологии экспрессивных проявлений.

Объективированные смыслы, о которых здесь идет речь, мы подразделяем на две категории: действия в окружающем мире и порождения чисто духовного творчества. Чтобы прийти к ясным понятиям, мы прежде всего должны дать методически последовательное описание действий и творчества — по аналогии с тем, как мы описывали почерк, движения и физиогномические показатели. Чем более фундаментально содержание, с которым нам предстоит иметь дело, тем важнее для нас отвлечься от реалий повседневности и здравого смысла и обратиться к поиску подходящего понятийного аппарата и методологии (например, из области лингвистики, эстетики, гуманитарных наук и т. п.). Впрочем, вплоть до настоящего времени психопатология ограничивалась лишь самыми простыми объективными проявлениями.

Все эти объективные смыслы могут быть поняты, в частности, в аспекте непроизвольных психических проявлений; именно данный аспект сообщает им определенную «тональность», «мелодию», стиль, атмосферу. Поскольку это так, любые явления подпадают под определение репрессивных и выразительных) и, соответственно, в самом широком смысле обладают собственной выразительной «физиогномией». Сам Гете проявлял интерес к физиогномическим штудиям Лафатера (Lavater). Он расширил рамки физиогномики до такой степени, что включил в нее любые проявления человеческого:

Физиогномика «выводит внутреннее из внешнего, но что есть „внешнее» в применении к человеку? Это явно не его голая форма, не те непреднамеренные движения, которые служат знаками действующих внутри него сил и их взаимовлияний! Существует столь великое множество вещей, под воздействием которых человек меняется и которые окутывают его своеобразной пеленой: это его положение в обществе, его привычки, его имущественное положение, его одежда! Судя по всему, очень сложно, если не сказать невозможно, проникнуть сквозь все эти многочисленные слои в глубину его существа или даже обнаружить среди всех этих неизвестных и чуждых нам величин хоть какой-то устойчивый опорный пункт. Но не будем отчаиваться! Человек не просто подвергается воздействию того, что его окружает; он и сам воздействует на все это и, значит, на самого себя. Изменяясь сам, он изменяет окружающее. Одежда и утварь человека помогают нам сделать вывод о том, каков его характер. С одной стороны, человека формирует природа; с другой же стороны, человек естественным образом преобразует сам себя. Помещенный в обширную Вселенную, он строит в ее пределах собственный мирок; он устанавливает свои ограды и стены и обустраивает все по собственному образу и подобию. Его общественное положение и внешние обстоятельства могут во многом определять характер и облик его среды; но важнее всего то, как именно он позволяет собой управлять. Он, подобно иным своим собратьям, может отнестись к обустройству своего мирка безразлично, посчитав, что ему достаточно того, что есть. Безразличие может перейти в пренебрежение. Но он может также выказать активность и энергию, он может продвинуться на высшие уровни или (что менее обычно) отступить. Я надеюсь, что мне не поставят в вину эту мою попытку расширить область физиогномического исследования».

Этот органический, всеохватывающий взгляд на человека и его поведение в собственном личностном мире обеспечивает необходимую основу для любого частного анализа. Чтобы такой анализ был результативным, необходимо прежде всего дифференцировать наши понятия. Рассматривая данные по отдельности, мы различаем: поведение в форме устойчивых повадок, жестов и движений, посредством которых человек «подает» себя окружающим и себе же самому; способ формирования человеком своей среды, одежды, жилища и других компонентов; образ жизни в целом — образ действий человека и избираемые им пути, характеристики его поведения и сформированной им окружающей среды как целостных феноменов, постоянные, повторяющиеся изо дня в день формы поведения человека; преднамеренные действия, присущие данному и только данному индивиду волевые акты, направленные на достижение определенных целей и осуществляемые с полным сознанием всех возможных последствий.

Совокупность этих данных обеспечивает нам по меньшей мере некоторое представление о личностном мире больного, о том, что именно переживается им как его собственная реальность. Мы можем непосредственно уловить происшедшую с ним трансформацию, которая воздействует на облик его мира и на образ его жизни в этом мире; иначе говоря, мы можем уловить новый образ его мира как некую целостность — ту самую неповторимую целостность, которая сообщает ясность и смысл наблюдаемым разрозненным явлениям.

(а) Поведение

Поведение, в особенности на уровне мелочей повседневной жизни, может интерпретироваться как симптом личности, ее эмоционального настроения; но обычно такая интерпретация так и остается неразработанной, туманной и не вполне определенной. Вместо этого мы описываем habitus больного и пытаемся обрисовать его поведение. Последнее само по себе не слишком значимо как объективный симптом, но исследуя его, мы получаем доступ к идее возможной интерпретации.

Перечислить частные моменты поведения — такие, как склонность грызть ногти, разрушительные тенденции (склонность рвать белье) и т. п., — нетрудно. В старых работах по психиатрии мы находим множество описаний того, как больные ведут себя, оставшись без присмотра в больнице, дома, во время работы. на улице, в помещении; мы обнаруживаем такие определения, как «общительный», «склонный к одиночеству», «беспокойный», «малоподвижный». «беспрерывно шагающий из угла в угол», «собиратель» и т. д.

Описание множества странностей, с которыми приходится сталкиваться в случаях хронических состояний и острых психозов, является задачей специальной психиатрии. Нам следует не столько сосредоточивать внимание на группах частных признаков, сколько направить усилия на выявление некоторых типичных поведенческих комплексов.

Поведение кататоников и гебефреников характеризуется патетичностью и склонностью к театральным позам. Больные декламируют и ораторствуют, прибегая к преувеличенной и нелепой жестикуляции. Самые тривиальные вещи говорятся с таким важным видом, словно речь идет о высших интересах человечества. Смещение основных интересов в сторону серьезных материй проявляется в маньеристичной, стереотипной форме. Манеры и одежда становятся странными и причудливыми. Так пророк отращивает себе длинные волосы и приобретает аскетическую внешность.

Иллюстрацией гебефренического поведения может служить следующее письмо, написанное больным в полном сознании и с ненарушенной ориентировкой после того, как он удрал от собственного отца во время совместной с ним прогулки вне территории больницы, но вскоре был пойман и водворен обратно: «Дражайший папа!.. Как жаль, что ты меня не понял. На самом деле я отнюдь не болен. Тебе нужно было прогуляться. Я попал обратно в больницу из-за того,. что ты галопом поскакал за мной. Почему ты принялся преследовать меня вместо того. чтобы понять меня… Надеюсь, ты понимаешь, что со мною все в порядке… Ты поймешь, что я должен вернуться к своим занятиям по фортепиано. Я прошу тебя еще раз простить меня, ведь погоня за мной тебя несколько разгорячила… Не сердись на меня. самые искренние приветы и поцелуи всем вам от твоего печального, ибо не сумевшего не смогшего, не смогшего суметь (новейшее словцо!) вырваться из больницы Карла. Поскорее вызволи меня!»

Исследуя больных, желающих сознательно или бессознательно что-то скрыть, мы часто сталкиваемся с очень характерной склонностью плести слова «вокруг да около» (Drumherumredenn). Один больной следующим образом ответил на вопрос о являющихся ему слуховых галлюцинациях: «Всю свою жизнь человек слышит голоса; в связи с этим слишком легко прийти к ложному представлению; выражение „слышать голоса» — это на самом деле юридическая формула. Поначалу я что-то слышал, но проведя в этой больнице полгода, я пришел к убеждению, что о слышании голосов в обычном смысле слова не может быть и речи». Часто удается услышать только самые общие замечания типа: «По меньшей мере…», «Я не могу говорить с полной уверенностью…», «Мне хотелось бы сообщить Вам о том, что не все в порядке…». «Мой враг?.. вокруг только об этом и говорят…», «Я скажу Вам, если со мной это случится…».

При острых состояниях мы сталкиваемся с самыми разнообразными ужимками. Больные ведут себя совершенно непонятным образом (хотя впоследствии, в их собственных описаниях, могут выявляться те или иные мотивы). Одни больные могут торжественно вновь и вновь целовать землю, другие всецело посвящают себя военным упражнениям, третьи изо всей силы бьют кулаками по стенам или мебели, принимают нелепые позы и т. п.

На начальной стадии психоза поведение часто бывает беспокойным, нетерпеливым, безответственным. Явная бесчувственность ко всему окружающему внезапно сменяется взрывом сильных эмоций; всем вокруг задаются загадочные, беспомощные вопросы; привязанность или реакция отталкивания по отношению к родственникам приобретает преувеличенные формы; совершаются внезапные, неожиданные действия, побеги, ночные вылазки и т. п. Все это со стороны выглядит как возвращение в юность или в подростковое состояние. Привязанности и интересы меняются очень быстро. Больные преисполняются благочестия, выказывают безразличие к эротическим моментам, заторможенность. Кажется, что они интересуются только собой и полностью погружены в себя. Их ближние замечают, что выражение их лица изменилось, оно сделалось неестественным. Поначалу эти мелкие изменения выглядят жутковато: улыбка превращается в оскал и т. п.

Поведение веселого, возбужденного (маниакального) больного носит самоочевидный характер; столь же самоочевидно поведение мрачного, заторможенного (депрессивного) больного.

Для некоторых реактивных, истерических психозов особенно характерно инфантильное поведение. Больные ведут себя так, словно они вновь впали в детство (Пьер Жане прямо называет это «возвращением в детство» — «retour а lenfance»). Они не могут считать, делают грубые ошибки, совершают беспомощные, младенческие движения, задают наивные вопросы, по-детски демонстрируют свои чувства и в целом действуют самым нелепым образом. Кажется, что они ничего не умеют; им нравится, когда их балуют и кормят; они по-детски хвастают: «Я могу выпить вот такой стакан пива, я могу выпить 70—80 стаканов…» Такое поведение выступает в качестве одного из важнейших компонентов так называемого ганзеровского синдрома.

Образец поведения больного прогрессивным параличом: способный и уважаемый коммерсант из Вены оставляет работу в возрасте 33 лет. Через несколько дней после этого, оказавшись в Мюнхене, он крадет у своего соседа бумажник с 40 марками, часы и плащ. На следующий день он покупает мотоцикл за 860 марок и платит за него банкнотой в 1000 марок. У него есть несколько таких банкнот, а также кошелек с 250 монетами в один пфенниг. Он не умеет водить мотоцикл и толкает его перед собой. На следующий день, в Нюрнберге, он отдает свой мотоцикл в починку. Все это время он говорит окружающим, будто хочет отправиться в Карлсруэ, где практикует как врач. Между тем его неумение водить мотоцикл становится очевидным, и фирма, занимающаяся ремонтом. убеждает его отправиться в Карлсруэ поездом; мотоцикл обещают выслать

вслед за ним. Спустя несколько дней мотоцикл возвращается обратно: «адресат неизвестен». Между тем в Карлсруэ. остановившись в гостинице, больной совершает несколько краж. Какую-то краденую обувь он продает сапожнику за 3 марки. Он представляется редактором баденской земельной газеты и рассказывает о своем желании уехать в США. Он покупает три пары носков и фотоаппарат: но вечером его задерживают и отправляют в гейдельбергскую психиатрическую лечебницу. Человек этот выглядит оборванным и опустившимся; он не соображает, где находится, а по поводу краж замечает: «Каждый может хоть раз в жизни оступиться». В остальном он кажется вполне приспособленным к пребыванию в больнице, удовлетворенным и апатичным. Он легко поддается внушению: его память и способность к запоминанию крайне ослаблены; целыми днями он несет всяческую чепуху. Вскоре замеченные с самого начала соматические симптомы начинают усиливаться, и развивается тяжелое паралитическое слабоумие.

(б) Формирование окружающей среды

Жилище, одежда, обстановка — все это несет на себе отпечаток нашего осознанного или неосознанного преобразующего воздействия и может рассматриваться как настоящая эманация человеческой природы. У современных больных данный аспект, как правило, бывает выражен слабо, поскольку психиатрические лечебницы с их гладкими стенами, гигиеническим оборудованием, господствующим духом аскетизма, холодности, отчужденности и безликости не предоставляют особых возможностей для соответствующих проявлений. Впрочем, в некоторых домах призрения мы можем иногда наблюдать, с какой самозабвенной тщательностью хронические пациенты занимаются формированием своего жизненного пространства, как они собирают своеобразные «сокровища» и располагают их в странном, курьезном порядке. Мы можем также видеть, до какой степени некоторые больные привязаны к своему приватному мирку, насколько их счастье зависит от обладания хотя бы маленьким помещением, которое они могли бы называть «своим».

(в) Образ жизни в целом

Образ жизни больного всецело строится из бесконечно повторяющихся поведенческих форм и действий. Они составляют его совокупную поведенческую установку по отношению к другим людям, работе и семье. Биографические данные о больном часто позволяют сделать вывод о том, имеем ли мы дело с результатом развития какой-либо неизменной в своей основе исходной модели, или речь идет скорее о коренном изменении поведенческой установки, наступившем в определенный момент времени.

Судьба человека во многом зависит от частных и незначительных обстоятельств. создаваемых человеком для самого себя; в еще большей мере. однако, она зависит от типа личности (о чем мы, судя по всему, догадываемся отнюдь не всегда). Если какому-то человеку везет в жизни. но нередко можно трактовать как прямое следствие совокупной установки этого человека, благодаря которой ему удаётесь быстро извлечь выгоду из возможностей, которые другими людьми были бы упущены. «Именно в этом смысле мы стараемся понять судьбу личности как нечто такое, что по меньшей мере частично порождено самой этой личностью.

(г) Явные действия (Handiungen)

Душевнобольной может жить вне лечебницы и не привлекать к себе внимания; такие симптомы, как, например, специфические субъективные переживания, могут выявиться в качестве существенных и фундаментальных признаков его болезни лишь спустя долгое время. Душевная болезнь делается заметной только благодаря явному, социально заметному поведению больного. С точки зрения собственно психологического анализа этот аспект является «периферическим»; с другой стороны, отдельные действия бывают настолько поразительны, что сплошь и рядом становятся основным предметом внимания и рассматриваются как нечто роковое для больного и для общества, к которому он принадлежит.

Окружающие всегда склонны подчеркивать содержательный аспект действий. и научная психиатрия поначалу придерживалась того же подхода: различные действия обозначались соответственно своему характерному содержанию и классифицировались в качестве различных болезней. В итоге психиатрия пришла к выработке теории, мономании, которая вскоре была отвергнута, поскольку ограничивалась описанием одних только внешних проявлений; эту теорию пережило лишь несколько терминов, часть которых не забыта вплоть до нашего времени- клептомания, пиромания, дипсомания нимфомания, мономания убийства и некоторые другие.

В ряду социально заметных действий душевнобольных наиболее известны фуги (бродяжничество), самоубийство, отказ от пищи и в особенности преступления.

Фуги (бродяжничество)» наблюдаются у параноиков, которые переходят с места на место в надежде уйти от преследования: фуги наблюдаются также у слабоумных, уже не способных приспособиться к жизни в обществе и позволяющих судьбе бесцельно вести их по дорогам. Фуги встречаются и у меланхоликов, пускающихся в путь в состоянии бесцельной тревоги. Чаще всего, однако, мы сталкиваемся с ними в форме особого рода состояний фуг (Fuguezustanden).

Впав в «состояние фуги», больные пускаются в путь внезапно, обычно без какой бы го ни было адекватной, психологически понятной связи с предшествующим психическим состоянием; важно отметить, что «состояния фуг» никогда не выступают в качестве следствий тех или иных хронических расстройств. Фуги не имеют ни тана. ни цели. «Как правило, состояния фуг — это болезненные реакции конституционально дегенеративных индивидов на состояния дисфории. Последние могут представлять собой аутохтонные перемены настроения; но лаже самые незначительные внешние факторы могут их ускорить. Стремление к бродяжничеству может сделаться привычкой и стимулироваться все менее и менее существенными факторами» (Heilbronner).

Обусловленное психотическими причинами самоубийства у меланхоликов может быть результатом невыносимой тоски, тревоги, усталости от жизни, отчаяния: у слабоумных самоубийства нередко происходят под воздействием внезапного импульса. Достаточно часто при покушениях на самоубийство проявляется нерешительность; человек явно заботится о том, чтобы в надлежащий момент его смогла выручить счастливая случайность. Впрочем, большинство самоубийств совершается не душевнобольными, а аномально предрасположенными лицами (психопатами). Процент самоубийств среди психотических больных по отношению к общему количеству самоубийств варьирует, согласно различным авторам, от 3 до 66. Груле утверждает, что от 10 до 20 % всех самоубийств происходит на собственно психотической почве. Самоубийства настоящих душевнобольных характеризуются особой жестокостью и упорством, с которым попытки повторяются после неудач. Часто психоз удается распознать по одному только этому признаку.

Тяжелые больные с острыми психозами часто совершают брутальные попытки самокалечения: они выкалывают себе глаза, отрезают пенис и т. д.

Существует множество психологических причин, побуждающих человека отказаться от пищи. осознанное намерение совершить самоубийство, полное отсутствие аппетита, презрение к еде, страх перед отравлением, реакция торможения на любое угощение (иногда такие больные могут принимать пищу в отсутствие посторонних), замедление любой психической жизни вплоть до полного ступора. Есть и такие больные, которые готовы отправить себе в рот любые, в том числе и несъедобные вещи — вплоть до испражнений и мочи.

Иногда больные впоследствии объясняют свой отказ от еды: «Я утратил чувство собственного тела и решил, будто я превратился в дух, живущий воздухом и любовью…»; «Я больше не нуждаюсь в еде, ибо жду рая, где буду питаться плодами…»; «В последнее время еда вызывает у меня отвращение; она мне кажется человеческой плотью или живностью, которая шевелится перед моими глазами…» (Gruhie).

Труды по криминальной психологии дают достаточно полное представление о преступлениях, совершаемых душевнобольными и психопатами.

Параноик с бредом преследования не только помешает объявления в газеты. сочиняет памфлеты, пишет жалобы прокурору, но и, в порядке «самозащиты». осуществляет самостоятельные шаги по подготовке убийства; он не только пишет любовные письма к знаменитостям, но и может напасть на улице на предполагаемую возлюбленную. Меланхолик в припадке отчаяния убивает всю свою семью, а затем и себя. Больных в сумеречных состояниях приступ жестокости может охватить в результате внезапного наплыва бредовых идей или какого-либо случайного стимула.

Особенную тревогу вызывает такое событие, как бессмысленное убийство, совершенное либо в состоянии, предшествующем шизофрении, либо на ранней стадии шизофрении. Мотивировка, судя по всем внешним признакам, отсутствует, деяние осуществляется с бесчувственной жестокостью, на смену которой не приходит ни понимание, ни сожаление. О совершенном говорится отчужденно и безразлично. Такие люди, будучи на самом деле больными, не распознаются как таковые ни своим окружением, ни — часто — врачами. Сами они считают себя вполне здоровыми, но по-настоящему понять содеянное не могут. Если диагноз находит подтверждение, то непременно с опозданием.

Дата добавления: 2014-10-31