III. Сверхъестественная борьба ума с природой и бесами

До сих пор описывался нормальный, обычный порядок вещей: предполагалось, что ум находится в остроте (конеч­но, относительной) зрения и ничем не связан

-267-

(кроме своих страстей), а бесы ведут с ним брань посредством простых нападений помыслами. Но все это происходит с мирскими людьми, живущими интересами плоти («живота» ли, как у чревоугодников, блудников, или «ума» у ученых, или обо­их вместе — это все равно), вообще с теми, кто неглубоко входит в духовную жизнь. Если же человек ревностно при­нимается за спасение, то его встречают другие обстоятель­ства и условия, невиданные в обыкновенном быту, которые надо научиться преодолевать, чтобы достигнуть Царства Небесного увенчанным. О них я и поведу речь.

Сон и бдение. Если цель человеческой жизни есть стя­жание Духа Святого, то есть единение с Вечно Бодрству­ющим, «Недреманным Оком»⁶⁷, то понятно, что и сам че­ловек не должен спать, насколько то возможно, а гореть непрестанным пламенем божественной любви и молитвы. Это хорошо выразил один из величайших отцов древне­египетского подвижничества, проводивший, по описанию его учеников, настоящее «птичье житие» (чтобы достиг­нуть вышеуказанного состояния), — авва Виссарион Чу­дотворец⁶⁸. Он, умирая, сказал (что можно считать мерой его духовного возраста): «Монах, подобно херувимам и серафимам, должен быть весь оком»⁶⁹. В силу этого все подвижники преодолевают собственную природу и стара­ются сократить время сна до наименьших размеров⁷⁰; ма­ло того, цель их еще и та, чтобы в то незначительное время, которое, по немощи человеческой природы, приходится все-таки отдать сну, ум не связывался узами плоти, не был беспомощен, как это бывает со всеми, чтобы не мог быть искушаем бесами и чтобы, наконец, по слову Писания, имел и во сне непрестанное трезвение и молитву, как и в бодрственном состоянии человека (Пс. 1, 2; Песн. 5, 2, 42). И этого святые достигают благодатию Христовою.

Я здесь буду говорить о значении бодрствования в по­движнической жизни вообще и о многоспании и приспо­соблениях для сего у культурных людей в частности.

Вот несколько положений из св. Иоанна Лествичника⁷¹:

«Мучительный дух сонливости есть коварный друг: ча­сто, когда мы пресыщены, он удаляется, а во время поста, во время алчбы и жажды, сильно на нас нападает»⁷². «Осо­бенно он воздвигает брань против новоначальных, чтобы они разленились при самом начале подвига или чтобы приготовить вход бесу блуда»⁷³.

-268-

«Доколе не освободимся от се­го духа, дотоле мы не должны отрицаться от пения псалмов в соборе братии; ибо мы часто и от стыда не дремлем. Пес враждует против зайца, а бес тщеславия есть враг сонливо­сти»⁷⁴.

«Бодрственное око очищает ум, а долгий сон ожесточа­ет душу»⁷⁵. «Бодрый инок — враг блуда, сонливый же -друг ему»⁷⁰. «Излишество сна — причина забвения, бдение же очищает память»⁷⁷. «Многий сон есть неправедный со­житель, похищающий у ленивых половину жизни или еще больше»⁷⁸. «Бдение есть погашение плотских разжжений, избавление от сновидений, исполнение очей слезами, умяг­чение сердца, хранение помыслов, лучшее горнило для сва­рения принятой пищи, укрощение злых духов, обуздание языка, прогнание мечтаний»⁷⁹.

Из преподобного Исаака Сирина:

«Как началом всему худому служит упокоение чрева и расслабление себя сном, возжигающее блудную похоть, так святой путь Божий и основание всех добродетелей — пост, бдение, бодрствование в службе Божией, в распинании те­ла целый день и ночь в противность сладости сна... Как ско­ро начнет кто поститься, вожделевает уже с этого времени умом своим прийти в вожделение собеседования с Богом. Ибо тело постящееся не терпит того, чтобы целую ночь проспать на своей постели»⁸⁰.

«Избери себе делание усладительное — непрестанное бдение по ночам, во время которого все отцы совлекались ветхого человека и сподоблялись обновления ума. В сии часы душа ощущает оную бессмертную жизнь, и ощущени­ем ее совлекается одеяния тьмы, и приемлет в себя Духа Святого»⁸¹.

«Не думай, человек, чтобы во всем иноческом делании было какое-либо занятие важнее ночного бдения. Подлинно, брат, оно и важнее и необходимее всего для воздержного... Если монах с рассудительностью пребывает во бдении, то не смотри на него, как на плотоносца, ибо подлинно — это дело ангельского чина. Невозможно, чтобы те, которые всю жизнь проводят в этом занятии, оставлены были Богом без великих дарований за их трезвенность, бодрственность серд­ца и попечительное устремление к Нему своих помыслов»⁸².

Но польза только тогда от бдения бывает, когда человек сохранит днем то, что приобрел за ночь, то есть не будет терять последнее в «мятежных сношениях с людьми», а усу­губит «горячностью сердечной молитвы»⁸³.

-269-

Бдение так важно для подвижника, что его никак нельзя оставлять. «Посему тебя, желающего приобрести трезвен­ный пред Богом ум и познание новой жизни, умоляю, — го­ворит преп. Исаак, — во всю жизнь твою не быть нерадивым к пребыванию во бдении. Ибо им отверзутся тебе очи -увидеть всю славу сего жития и силу пути правды»⁸⁴.

Но если бы, по искушению из-за какой-либо внешней причины, например по немощи тела, длинного правила, многочисленных поклонов, человек не смог бы продолжать раз начатого бдения на молитве, «то, — продолжает св. Иса­ак, — с любовью умоляю тебя: если не станет в тебе этого, то, хотя сидя, бодрствуй и молись в сердце, но не засыпай, и все меры употреби без сна провести ночь эту, сидя и помы­шляя о добром. Не ожесточай своего сердца и не омрачай его сном, и снова придут к тебе, по благодати, прежняя горяч­ность, и легкость, и сила, и, взыграв, будешь угождать Богу, благодаря Его; потому что холодность эта и таковая тягость попускается на человека для испытания и искушения. И ес­ли возбудит он себя и с горячностью и с малым себе при­нуждением оттрясет от себя это, то приближается к нему благодать, как было прежде, и приходит к нему иная сила, в которой сокрываются всякое благо и все роды помощи. И в изумлении дивится человек, припоминая прежнюю тягость и нашедшую на него легкость и силу и представляя себе эту разность, и удободвижность, и то, как внезапно приял он в себя такое изменение. И с этого времени умудряется и, ес­ли найдет на него подобная тягость, познает ее по прежне­му своему опыту. А если человек не будет подвизаться в первое время, то не может приобрести сей опытности. Ви­дишь ли, насколько умудряется человек, когда возбудит се­бя несколько и претерпит во время брани, — если только не изнемогло телесное естество? Но это уже не борьба, а необ­ходимость немощи: ибо в этом случае нет пользы, чтобы бо­ролось естество; во всех же прочих случаях хорошо челове­ку принуждать себя ко всему, что полезно для него»⁸⁵.

В чем же состояло бдение древних подвижников?

Из слова преп. Исаака Сирина «О нощном бдении и о различных способах его делания» я приведу только две-три строчки:

-270-

«Бдение не есть всецело ни стояние, ни стихословие одних псалмов. Напротив того, иной всю ночь⁸⁶ проводит в псалмах, другой — в покаянии, молитвах умиленных и зем­ных поклонах, а иной — в слезах и рыдании о своих грехах... И еще, иной немного вечером стихословит (Псалтирь. -Еп. В.), остаток же ночи проводит в пении тропарей, а дру­гой — в славословии и чтении. Иной ставит себе правилом не преклонять колен, подобно тому, на кого нападал блуд­ный помысл⁸⁶ (то есть авве Моисею Мурину⁸⁷, когда он, бывший атаман разбойников, только что вступил в мона­шество)»⁸⁸.

Но учение мира сего обратно вышеприведенному. Прав­да, говорит главный герой в знаменитых «Трех мушкете­рах» Александра Дюма (отца), что «il n'y a rien qui alour-disse 1'esprit comme le someil» — «ничто так не отягчает ума (в человеке), как сон», но это слова романического героя, а сам-то автор, как увидим ниже, совсем не так поступал. И цивилизованный мир своими научными книжками и жиз­нью своих руководителей проповедует вообще совсем дру­гое: поскольку иночество советует умерщвлять плоть, по­стольку цивилизация — питать ее, и в любом учебнике по гигиене главы «о бдении», конечно, не найдешь.

Несколько примеров еще более подтвердят мои слова и покажут, что привычка к постели так сильна у великих ми­ра сего, что даже в важных случаях без нее не могут обой­тись, или, лучше сказать, только с нею и могут жить.

Так, знаменитый инженер прошлого столетия Бринд-лей (1716 - 1772) непременно ложился, когда ему предстоя­ло решать какую-нибудь сложную задачу. Также великий государственный человек Англии - лорд Мельборн (1779-1848) — имел обыкновение обсуждать все важные дела, лежа в кровати. Россини сочинил в постели свои луч­шие оперы, а поэт Томсон (1700-1748) — свои лучшие про­изведения, между прочим, прекрасное, по отзыву знатоков, стихотворение «Времена года». Генрих Гейне очень нео­хотно расставался с кроватью и написал, не выходя из спальни, свои лучшие вещи. В эти дни весь пол вокруг кро­вати покрывался мелко исписанными клочками бумаги, которые прислуга потом тщательно собирала и прибирала в портфель поэта. Вальтер Скотт спал не менее десяти ча­сов в сутки. Наполеон I, герцог Веллингтон и Пальмерстон очень любили поспать и отличались способностью засы­пать когда угодно и где угодно.

-271-

Сын вышеупомянутого прославленного французского романиста А. Дюма, сам ед­ва ли не равный ему по таланту, говорит о нем., что «сон у него всегда был хорош... и у него была потребность много спать. Иногда сон клонил его среди дня, тогда он засыпал, и спал, похрапывая, как паровоз...»⁸⁹

В заключение не хватает только того, чтобы упомянуть об оригинальном факультете, учрежденном при женской Академии в Цинциннати (Северная Америка), во главе ко­торого стоит женщина-профессор, пресерьезно обучающая барышень искусству принимать грациозные позы во время сна, не храпеть и не гримасничать во сне. Я уже не говорю про устройство спален и кроватей у американцев...

Навязчивые идеи (idees fixes) и галлюцинации. Внешняя сторона навязчивых представлений хорошо изучена и свет­скими учеными. И было бы не только нецелесообразным пройти молча мимо их рассуждений, но— наоборот, пожа­луй, и некоторым упущением, потому что очень полезно привести некоторые из них здесь именно для того, чтобы показать читателю, как нужно обращаться с подобными книжками и корректировать их, а авторам их — как не должно мыслить. (Что же касается рассуждения о навязчи­вых идеях с аскетической точки зрения, то мы дадим его в другом месте, по иному поводу⁹⁰.)

В науке навязчивыми идеями особенно заинтересова­лись со времени XII медицинского международного кон­гресса в Москве, где этот вопрос был предметом программ­ного доклада и невидимого хохота среди бесов. Среди об­ширной литературы по этому вопросу сами ученые больше всего восхищаются книгой доктора Пьера Жане⁹¹.

Из многих определений навязчивых идей здесь можно принять следующее:

«Насильственным представлением называется такое, которое является в сознании человека без его воли и суще­ствует против его воли, при полном признании его эле­ментом чуждым и болезненным; явившись раз, не исчезает в обычное время, не сменяется другими представлениями и, таким образом, нарушает и тормозит обычный ход мыс­лительной деятельности, несмотря на противодействие со­знания; а если исчезает, то не путем логической смены, а так же внезапно, как и является»⁹².

-272-

«В легких степенях насильственные представления допускают борьбу и далее нередко побораются, — в более же тяжелых случаях, несмотря на борьбу, несмотря на созна­ние болезненности, сопутствующая тоска так велика, так ужасна, так действует тиранически, что совершенно подав­ляет волю и больной совершает действие, чтобы только из­бавиться от страдания. Совершив, он получает облегчение, хотя вскоре за сим является мучительное раскаяние»⁹³.

Интересно то, что ученые психиатры, исписывая целые кипы бумаги, не предлагают никаких средств⁹⁴ к излечению душевных болезней, а только описывают их. Какими жалкими

и беспомощными поэтому являются они в сравнении с отцами-пустынниками, огненные слова которых выжига­ют все страсти в душе до тла! А все потому, что ученые не верят в существование демонов. Ведь вот предыдущее опи­сание навязчивых мыслей как просто в своей внутренней основе!

Откуда эта «насильственность», раз человек ее не хочет, всеми силами отгоняет, ненавидит, считает «элементом чуждым и болезненным»? Откуда мысли, когда душа при­знает их чужими? Из себя она их в то же самое время, как борется с ними и выталкивает из своего сознания, не может родить. Рядом никакого человека нет, откуда же? Ясное де­ло, от другой духовной сущности, со стороны и, заключая по качеству внушаемых помыслов, злой и нечистой, то есть от диавола. Как это просто⁹⁵ и делает все понятным. Понятна эта нелогичность в мыслях, эта тирания, о которых говорят сами же ученые, понятно это «облегчение» после соверше­ния «греха» (когда диавол отходит, доведя человека до того, до чего ему было надобно), понятно и «мучительное раска­яние», ибо совесть все-таки мучает человека, и он понимает, что сам во многом (или, вернее, во всем) виноват, ибо не об­ратился за помощью к Богу или недостаточно молился⁹⁶.

Но это еще простое положение вещей; о нем ученые мо­гут сказать и говорят, хотя и нерешительно: «Можно ду­мать, что и в этих... случаях самопроизвольного их (навязчивых идей. — Еп. В.) появления таковые представления имеют свое логическое происхождение, только оно исчезает из нашего внимания»⁹⁷. А бывает нередко и так, что диавол не только просовывает насильно между нашими мыслями свои, но и совсем завладевает нашими органами движения и речи, вселяясь в человека. Тогда последний не владеет уже своим телом и не только уже мыслит, но и говорит не то, что хочет, и делает не то, что желает.

-273-

Об этих случаях ученым приходится волей-неволей сказать, что они (насильствен­ные эти движения) «возникают в самом мозгу человека, под влиянием каких-то, до сих пор неизвестных нам⁹⁸, измене­ний»⁹⁹. Характерен образ выражения в научных книжках о припадках бесноватых — и беса-то авторам не хочется при­знать, и не знают, как это бывает, что рот у одержимых сам собою раскрывается и они говорят против воли, всеми сила­ми стараясь не говорить. «Эти слова как-то судорожно вы­летают из их уст и нередко являются совершенно противными их нравственности и убеждениям, служа порицанием святым предметам и уважаемым лицам. Так, некоторые больные вдруг в церкви или на молитве произносят бран­ные, неприличные и богохульные слова»¹⁰⁰. Много загадок и затруднений для неверующей науки!

Еще труднее, когда приходится описывать ей явления бесов и действия их, видимые для человека воочию. Ска­зать, что это «галлюцинация» можно, и ученые так и гово­рят, но ведь голое фигуристое слово ничего не объясняет; не объясняет, каким образом человек, напрягая все свои силы воли, чувства и рассудка, не может совладать и про­тивостоять этой «галлюцинации». Странная какая-то гал­люцинация: по описанию ученых, просто «отвлеченное» понятие, а по опыту жизни выходит, что это могуществен­ная сила, с которой человек борется как с чуждой и часто не может побороть, обладая гениальным умом, по призна­нию всего мира, или будучи сам ученым психологом и психиатром¹⁰¹.

Примером той невероятной путаницы, которая царствует по данному вопросу в науке, служит одновременное утверж­дение в одном месте одного и отрицание в другом месте того же. Так, проф. Чиж говорит, что насильственные мысли и галлюцинации — самый верный признак дегенеративности субъекта. «Мы не можем допустить, — говорит он, — чтобы такое значительное изменение сочетательной деятельности, какое бывает при навязчивых идеях, могло быть при целос­ти всех других умственных сил... Тщательное исследование лиц, страдающих навязчивыми идеями, всегда обнаружива­ет много болезненных неправильностей, как в строении их нервной системы, так и в их психической организации»¹⁰². (Как будто наследственность освобождает человека от за­гробных наказаний за грехи и не допускает возможности спастись.)

-274-

А проф. Ковалевский приводит случай как раз обратного свойства, причем присовокупляет, что в нем «на­следственности и семейного расположения к психозам, не­врозам, пьянству и преступлениям не обнаруживается»¹⁰³.

Я приведу этот случай здесь in extenso (в распростра­ненном виде, целиком). В нем искушение со стороны бесов выразилось во всех формах: в насильственных представле­ниях, влечениях, в невероятных размерах страхования¹⁰⁴, невыразимом унынии и тоске¹⁰⁵, демонских мечтаниях. Со всех сторон загоняли бедную душу в бездну греха или даже погибели и ушли только тогда, когда добились хотя бы меньшего.

«21 июля 1879 г. в дом умалишенных при харьковских бо­гоугодных заведениях поступила для испытания умственных способностей крестьянка Харьковской губернии В. М. Под­судимая замужняя, 32 лет от роду, занималась домашним хозяйством, неграмотна, больная уже около двух месяцев и обвиняется в поджоге своей собственной хаты.

...В мае месяце у нее начали развиваться головные боли, бессонница, дурной аппетит и по временам безотчетный страх. Числа 15-16 больная вечером сразу почувствовала приступ ужасной тоски — тоски, доводящей до бессозна­тельного состояния. Рядом с этим был безотчетный непре­одолимый страх. Интересно то, что на больную- нападал этот страх-тоска в то время, когда она входила в свой двор и свой дом, почему она стремилась уйти из дому. Одновре­менно с этим она имела галлюцинации зрения, слуха и ося­зания. Больной казалось, что как только вступала в свой двор, она идет среди огня: под ногами огонь, вокруг нее огонь, в глазах огонь и в голове огонь. Вокруг себя слыша­ла шум и треск. Ее жгло снаружи, и огонь проникал внутрь. Всю ночь, забравшись в угол на печи, она на коленях моли­лась Богу и все-таки не могла оторваться от душившего ее страха, ужаса и тоски. К утру ей стало легче, и она ушла к сестре. Сестра не приняла М., боясь, чтобы не сказали, что она служит разлучницею между нею и мужем. Больная опять возвратилась домой. Весь день страх и тоска не поки­дали ее. Она не могла заниматься никаким делом. Сидела в постели и плакала. К вечеру опять та же история, и опять вся ночь бессонницы и ужаса. Так длилось 4 дня. После этого тоска и страх ослабели и галлюцинации прекрати­лись. Больная была только печальна, плохо ела и пила, мало спала и много плакала.

-275-

К этому присоединялась забота о муже. Муж ее, занимаясь полевыми работами, нередко но­чевал в поле. Подсудимой казалось, что муж ее бросил и проводит время с другими женщинами, почему она еще больше начала тосковать и плакать. Часто она придиралась к своему мужу и укоряла его в неверности. В таком состоя­нии колебания — то улучшения болезни, то ухудшения ее — М. пробыла до начала июля 1879 г. 5 июля больная опять подверглась сильному приступу тоски. Этот припадок был еще сильнее первого — и в этот-то момент она совершила преступление. Сама больная передает об этом следующее:

"С утра уже в этот день мне было нехорошо, ходила я с места на место, искала покоя и нигде не могла найти его. Тоска и мука не давали мне покоя. Взялась за работу, рабо­та не идет на ум. Пришло обеденное время. Ничего не ела. Только и было, что грызла камфору, это меня несколько облегчало. Вечером сдоила корову. Принесла молоко, ткнула его в руки девочке, да бежать со двора. Побежала я в расправу, чтобы меня арестовали, так как знала, что сде­лаю что-то недоброе. Не успела я несколько отбежать, как муж догоняет меня и ведет домой. Я просила его отвести меня в расправу. Не послушался... Привел домой...

— Ложись, говорит, спать, я лягу в комнате.

Не могла я спать. Страх, тоска и внутренняя мука души­ли меня. Как огнем жгло меня в груди. Бросилась я на коле­ни перед иконой, начала плакать, начала молиться. Не на­шла покоя. Слезла на печь. Притаилась в уголке на коленях. Молюсь Богу. Плачу навзрыд. Нет покоя. Положила около

себя девочку, может быть, не так страшно будет. Все то же. Страх, тоска, мука и огонь в голове и груди раздирали меня. Так и тянет меня повеситься, насилу удерживалась.

Вокруг меня скалки (искры) так и блещут. Шум и гром не переста­вая гремят. Кто-то постоянно окликает меня по имени: "Ва­силиса, Василиса", — но чей голос — не знаю. Откликаюсь, - ничего не отвечает. Мне казалось, что муж стоит около меня и щелкает пальцами, а из пальцев сыплются искры. Вокруг меня какой-то удушливый запах, который как бы нарочно муж напускает, чтобы извести меня. Утром муж за­ставил меня доить корову. Возвратилась в хату с молоком. Страх и тоска продолжаются. Хочу заняться работой — не могу. Лягу на постель — не спится и не лежится. Пойду во двор — тоже нудьга. Прошу старшую девочку, чтобы она не уходила от меня.

-276-

Она сначала и была при мне, а потом уш­ла. Страх стал еще больший. Схватила я спички, схватила паклю, зажгла и бросила на чердак. Загорелось. Мне стало немного легче, но я все-таки сильно мучилась. Сначала я ос­талась в хате, хотела сгореть вместе с хатою, а потом стало жаль маленького ребенка, который был со мною. Его вынес­ла и сама вышла, тем и спаслась от огня"»¹⁰⁶.

Приведу еще несколько примеров того, как вещи, в ас-кетике имеющие определенное, общепонятное значение, на которые приходится наталкиваться на каждом шагу, знакомые по опыту предания каждой верующей деревен-ской бабе, в курсах психиатрии описываются как нечто странное, новое, чудное, подозрительное, происходящее от ненормально развитых телесных органов.

«В некоторых случаях, — читаем мы в одном таком кур­се, — галлюцинации могут быть односторонними. Меланхо­личка Seppili видела левым глазом с левой стороны дьявола и постоянно слышала с левой стороны его голос».

Ученый итальянец никогда, очевидно, не читал Еванге­лия и не знает, какое значение имеет правая и левая сторо­на; впрочем, на Страшном Суде он узнает (Мф. 25, 33). А пока он думает, что вся беда в глазу находится. «Офталмоскопическое исследование, — продолжаю выписку, — дало гиперемию choroideae, — такое же поражение, по мнению автора, было и в периферии органа слуха»¹⁰⁷.

Нельзя замолчать психиатрам того, что галлюцинации бывают и у «психически здоровых людей», даже у таких, как Гете, Байрон, Вальтер Скотт, Спиноза, и многих дру­гих¹⁰⁸. Но эти явления бесов таким «гениям» и «корифеям» культуры нынешние ученые просто замалчивают, а преж­ние, дореволюционные, оставляют без объяснения и, ко­нечно, не желали бы тоже упоминать, да по долгу «беспри­страстного» исследователя считали нужным это сделать.

Не находим мы объяснения и в тех случаях, когда так называемая галлюцинация наблюдается не у отдельного че­ловека, а у сотни, тысячи и больше людей вместе. Ученые просто нагло и кощунственно называют, например, явление из божественного мира «эпидемической галлюцинацией» и думают, что сделали все, что от них требуется, объяснили.

Так, Verga описал такой случай.

«В Соrаnо, в итальянских Апеннинах, на улице явилась Мадонна, одетая в черное, с текущими слезами, окровавленная и с грозными речами на устах к народу.

-277-

Население пришло в волнение. Массы народа выходили на холм с мольбой к Мадонне и оттуда падали назад, как бы поражен­ные молнией (за дерзость, что в грехах осмеливаются под­ходить близко. Ср.: Исх. 3, 5; Нав. 5, 15. Но интересно, как же от собственной мечты в мозгу приходилось падать «как бы пораженным молнией» именно около того места, где стояла Богоматерь, а не где-либо еще? Что это за пристра­стие к определенному месту? — Еп. Варнава).

Все это крайне возбудило окрестное население, и толпы народа стекались, чтобы убедиться в чудесном видении. Устраивались целые процессии с пением духовных песен и церемониями. Дело грозило принять колоссальные разме­ры. Только экстренные военно-полицейские меры уничто­жили сборища и прекратили существование самой галлю­цинации»¹⁰⁹.

Я сказал, что ученые не объясняют дела потому, что на­бор слов в их книжках, который относится к описанию того, что происходит в области зрительных, слуховых, осязатель­ных представлений от видения человеком постороннего ду­ха (при так называемой галлюцинации), ничего не дает для объяснения природы явления, то есть действий самого духа и даже факта его присутствия. А если бы неверующая наука знала природу главной причины всех этих «галлюцина­ций», то ей бы не пришлось и ломиться в открытую дверь, и доказывать, что дважды два четыре.

Поясню это на следующем и последнем примере.

Один больной, образованный (неверующий, как видно из текста, который я сокращаю) человек, страдавщий ал­коголизмом, рассказывал проф. Сикорскому о следующих «галлюцинациях», то есть о явлении ему бесов. «Ему каза­лось, что через толстую каменную стену в комнату его вле­тали фантастические птицы, не то вроде павлина, не то вроде рыбы, напоминающие своими размерами и отчасти формами фигуру человека. Эти птицы плавно и без малей­шего шума влетали в комнату, пронизывая толщину стен и окон, которые не представляли им ни малейшего сопротивления; птицы носились по комнате, ничего не задевая».

С каждым днем состояние больного улучшалось, и вот - первые два разговора с больным (в подлиннике они за­писаны все «по свежим воспоминаниям», отчасти стенографически) и объяснения профессора.

-278-

«— Каким образом могло случиться, что птицы, кото­рых вы видели, могли влететь через окно, не разбив стекла, или пройти через каменную стену, не разрушив ее?

В ответ на вопрос больной с живостью и особенной на­стойчивостью ссылался на свидетельство своих органов чувств (зрения). Когда ему указано было на физическую невозможность факта, чтобы птица могла проникнуть в ок­но, не разбив стекла, он с живостью пояснил, что птица проходила через стенку плавно, тихо, без всякого шума, указывал пункты, через которые она проходила, но более всего основывался на том, что он "это видел собственными глазами".

Несколько дней спустя на предложенные ему те же во­просы и сомнения он отвечал:

- Это действительно странно и кажется невозможным, но это было так же верно, как то, что мы с вами говорим.

...Приведенный сейчас пример показывает, что у боль­ного сохранилась способность зрительных представлений и зрительного мышления, дававшая ему возможность воображать (галлюцинаторно) полет птиц, но у него вполне отсутствовали осязательно-мышечные ассоциации — каса­тельно встречи мягких тел с твердыми (в данном случае птицы со стеной, стеклом)... Изложенные факты показы­вают, что в известных случаях из установленного мысли­тельного обихода выпадает деятельность некоторых сфер или центров, и сообразно тому ослабляются определенные ассоциации, и мысль становится, так сказать, односторон­ней или однобокой»¹¹⁰.

Не говоря уже о том, что здесь ученый профессор не объясняет и не может объяснить, почему действуют одни ассоциации и не действуют в данный момент другие¹¹¹, но и не догадывается о некоторых иных вещах, которые я ему предложу вместо ответов больного.

Как птицы¹¹², говорят, могли пройти чрез каменную стену и окно, не разрушив и не разбив их? Основываясь на том, что нам Свящ. Писание и Свящ. Предание открыло о природе демонов¹¹³, странно и невозможно было бы признавать обратное, то есть что нематериализованный дух разрушает материю. Может он и это сделать, но когда ему это нужно. Потому «без всякого шума» проходили «пти­цы» через вещественные препятствия, что имели природу наших мыслей, или, вернее, души.

-279-

Дух (человеческий) видит духа (злого). Странно тут требовать какого-то звона разбитых стекол. А раз последнего не было, не было и слу­ховых ассоциаций. Откуда же им быть, раз их ничто не воз­буждает? И мышление вовсе не делается «односторон­ним». Пожелалось бы демонам разбить стекло (но это был бы материальный ущерб другим, которые могли бы и не пе­ренести его без ропота, и, следовательно, Промыслом не попущено было к свершению), то были бы и «осязательно-мышечные ассоциации».

...Когда почитаешь все эти ученые «труды» и бесчислен­ные диссертации, приходишь в ужас от той тьмы, которая проповедуется под видом «просвещения» и которая губит человеческий разум в бездне отчуждения от Бога. И таким-то специалистам как экспертам вручается судьба людей, которым на судах грозит пожизненная каторга за чудовищ­ные злодеяния (но они отпускаются па волю, как совер­шившие преступление якобы «под влиянием аффекта», по выражению психиатров) или которых ожидала бы похвала (человеческая, конечно; а у Бога все равно будет) за испо­ведание правых убеждений, если бы не приговор врачей, что они (все наши святые и духовидцы) параноики, страдающие галлюцинациями!

Выводы

Раз ум приснодвижен и не может быть праздным и пу­стым (предполагается, что человек выгнал все помыслы грешные и ненужные, направленные на внешние вещи), то, следовательно, его надо чем-то занять. Но надо сказать несколько слов и о том случае, если человек не выгнал по­мыслы. Тогда надо противостоять им, насколько силы хва­тит. Ибо «побеждающих ожидают венцы, — говорит преп. Филофей Синайский¹, — а падающих и не кающихся -муки (на том свете)».

Чем же противостоять? Молитвой. В этом и занятие уму будет. Об этом было уже вскользь упомянуто. Об этом будет специально говорено подробно в другом месте. Об этом надо сказать несколько слов и здесь.

Поскольку большинству приходится жить в миру, мо­литва должна быть посильная. Обязательно при каждом свободном времени ходить в церковь. Но и здесь не столь­ко слушать, сколько учиться внутренней духовной молит­ве, умной, то есть совершаемой умом, при окружающей молитве внешней.

-280-

Делание это состоит в том, чтобы поле нашего сознания всегда было чисто от посторонних по­мыслов при теплоте чувства. Кому нельзя пойти в храм Божий, то же самое делание должно проходить дома, в до­роге, на работе, за письменным столом, в лаборатории, у станка, за шитьем, у печки — где угодно (1 Тим. 2, 8). В монашестве и систематическом подвижничестве обычно этому учатся на Иисусовой молитве («Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного»), но это не обязательно. И даже на первых ступенях вредно — рассе­ивает, утомляет слабый ум. Надо эту молитву сократить донельзя. Например, «Иисусе, помоги!» (иногда), «Иису­се, помилуй мя!» (всегда), «Марие, Дево, спаси нас!», и другие подобные. Так разнообразие поможет против утомляемости. Хороши Златоустовы воззвания в «Мо­литвах на сон грядущим» (ночные), но их недостаток в том, что в них нет имени Иисусова, а только Его бесы бо­ятся, ибо несть бо иного имени под небесем, данного в чело-вецех, о нем же подобает спастися (Деян. 4, 12). Поэтому слово «Господи» в этих молитвах надо заменить в своей домашней обиходной молитве словом «Иисусе»*. (* См. ниже: Схолия.)

Бесы боятся малейшего вздоха молитвенного даже без слов, но смотря чьего². Можно прочесть несколько акафи­стов Спасителю и только привлечь к себе нечисть, а не отогнать. Слова мои острые, и надо хорошо их понять, что­бы не обрезаться...

Но и настоящие отшельники, многолетним инструкти­рованием и обучением ума достигшие свободы в направле­нии его на божественные предметы и на Самого Бога, не могут постоянно находиться на такой высоте. (Они не на­рушают при этом заповеди апостола «непрестанно -αδιαλειπτως — молитесь» (1 Фес. 5, 17), они молятся, но в молитве есть свои степени, и то, что для одного кажется верхом всегдашнего пребывания в Боге, для другого уже чуть не падение³.) Поэтому нам, грешным, и вовсе необхо­димо — и в качестве поучительного материала — занимать­ся еще чтением Свящ. Писания⁴, с заучиванием наизусть его текстов, с ежедневным исполнением сего как опреде­ленного правила (по главе или зачалу). По крайней мере, Новый Завет и Псалтирь должны быть такой необходимой книгой обучения.

-281-

Толковать не нужно (если угодно, это должно быть отдельно делаемо). Нужно читать со внима­нием, с чувством, как молитву, с приложением к себе, то есть с постоянным вопросом: а я так ли поступаю?

Нужно читать (кающимся и спасающимся — о лицах, на которых лежит обязанность изучать богословские книги как предметы научных дисциплин, я сейчас не говорю) так­же подвижнические словеса святых отцов-аскетов: Феодора Студита, Варсонофия Великого (начиная с 249 ответа), ав-ву Дорофея, Симеона Нового Богослова (душеспаситель­ные «Слова», а не «Гимны»), Лествицу и других многих, с выбором, которые, главным образом, учат плачу духовному.

Но нехудо в наш пытливый неверный век — на случай, когда сам ли натолкнешься на каверзный сектантский или безбожнический вопрос (Еф. 4, 14), или от тебя потребуют отчет о твоем уповании⁵, то есть во что и как веруешь и на что надеешься (после смерти), — читать духовные книги и просто для развития ума, например Григория Богослова, Василия Великого, Иоанна Златоуста, наших ученых бого­словов епископа Игнатия (Брянчанииова), Феофана За­творника, Филарета (Гумилевского), архиепископа Ника-нора (Бровковича), если их только можно теперь найти, и других. (У проф. прот. Светлова есть целая книга — «Ука­затель апологетической литературы», так что у меня нет претензии посредством капли дать понятие о ведре воды. Два-три имени я указал просто в качестве примера.)

Помогает очищению ума и сердца, по заповеди апостола, частное (домашнее) чтение церковных канонов, акафистов, даже пение церковных стихир, тропарей, ирмо­сов (Еф. 5, 19). Но это для новоначальных⁶ уже в качестве «святого» рассеяния и отдыха (что лучше разных «псальм» и духовных стихов). Также и насчет акафистов, к которым некоторые имеют пристрастие, надо сделать оговорку. Древняя Церковь оставила нам в наследие толь­ко два акафиста (Спасителю и Божией Матери), и они до сих пор не превзойдены. Имеет ли смысл читать наедине вещи не только богатые головной начитанностью и бедные покаянным духом, но и не безукоризненные иногда в дог­матическом отношении? (А недавно мне попались даже и в стихах современной версификации. Не в последних, ко­нечно, дело, ибо и церковные акафисты Спасителю и Бо­жией Матери в греческом подлиннике если и не стихами написаны в нашем смысле,

-282-

то богаты вместо рифмы ассонансами*,(* В акафисте Богоматери, например, много ассонансов, но есть и чистые рифмы, хотя в греческой церковной поэзии было, вооб­ще, метрическое стихосложение.) а в неизбежном снижении духовного вкуса у молящегося, в обмирщении неземных вещей тем, что де­лается за окном храма, и, повторяю, в простом рассеянии. И кроме того, новые песнопения еще не «обмолены» и не освящены веянием Святого Духа, не жившего в их авто­рах, а следовательно, духовно маломощны.)

Наконец, богомыслие — на первых порах просто размы­шления о величестве Божием (оно даже у Ломоносова, Пушкина, Лермонтова было), о Его промысле над собою, чудесах, виденных или слышанных от кого-либо, — лучше, чем праздномыслие, блудные помыслы, мстительные чув­ства, осуждение.

Но главное, главное — приучение себя к частой внут­ренней покаянной молитве. Впоследствии она сделается постоянной и из ума перейдет в сердце, а что сие значит, каждый поймет сам, достигнув подобного состояния. По­сле этого... но удерживаю руку и ставлю точку.

Пасха Христова, 1951 год.

Дата добавления: 2014-10-15