Статья Белкина. Обычаи и обыкновения. 15 страница

Однако отечественный КС достаточно редко использует понятие достоинства личности. Например, привел 21 статью в системе аргументации по делу, где ограничивалась возможность обжалования уголовног оприговора. Обязанность подчиниться неправосудному приговору, по мнению КС, нарушает достоинство личности. Белову кажется, такая логика, как минимум, не безупречна, а в отсльных случаях КС редко прибегал к аргументации, связанной с защитой достоинства личности.

Есть, правда одно Определение КС от 15 февраля 2005 года. Очень любопытное в разрезе именно конституционной защиты достоинства. Речь шла о социальных правах. Конкретно, П.Ф. Енборисова обращалась за защитой конституционного права на социальное обеспечение, потому что та пенсия, которую ей в соответствии с действующим законодательством назначило государство, по мнению заявительницы, не обеспечивало достойное существование. КС, в целом, согласился с этой позицией. Правда, это определение, т.е., по сути, никакой закон не был признан неконституционным. КС просто позитивно сформулировал мнение о том, что любые меры социальной защиты должны быть направлены на обеспечение достоинства личности. Но это не было использовано как критерий признания закона неконституционным на том основании, что он не обеспечивает достоинство личности. Социальные права не имеют столько объективных пределов, столь объективного содержания как личные и политические права, нет того конституционного или международного уровня, которое обязывало бы государство обеспечить, например, образование, здравоохранение, социальное обеспечение на том или ином уровне. Этот уровень социальной защиты, уровень позитивных обязательств государства по отношению к личности для социальных прав – самая большая и сложная проблема. В Германии, глядя на эту проблему сквозь призму достоинства личности, суды и сформулировали идею о том, что минимально допустимым уровнем социальной защиты со стороны государства должен быть такой уровень, который обеспечит достойную жизнь, достоинство личности. В том случае, если такой уровень не обеспечивается, фундаментальная конституционная ценность достоинства оказывается под угрозой.

В России такого широкого применения эта идея не нашла, и Определение КС, оно, по сути дела, единственное Определение, которое устанавливает, что есть достоинство, вернее, применяет категорию достоинства к социальным правам. В остальном КС РФ редко обращается к документации 21 статьи и, на взгляд Белова, в российском конституционном правопорядке значение этой нормы явно недооценено, значение достоинства личности как конституционной ценности и использование достоинства в качестве критерия оценки конституционности тех или иных правовых актов.

Третья группа прав, о которой мы погорим – это права, отражающие разные аспекты неприкосновенности личности.

Неприкосновенности личности в Конституции, в международных актах защищается сразу по нескольким направлениям. Во-первых, это право на свободу и личную неприкосновенность. Считается, что под ней понимается как физическая (телесная), так и психическая неприкосновенность защиты человека от какого-то нежелательного, или отрицаемого им самим воздействия со стороны других лиц. Кроме того, это защита частной жизни, личной и семейной тайны, тайны переписки, неприкосновенность жилища. По сути дела, мы можем говорить о некой сфере. О частной жизни мы еще отдельно будем говорить, потому что на международном уровне, на уровне, в частности Европейской Конвенции, это право воспринимается несколько шире, но в Российской Конституции оно фигурирует, в т.ч. и в этом аспекте неприкосновенности. Все эти нормы, все эти права закрепляют (описывают) ту сферу неприкосновенности, которая должна быть защищена. Ту сферу, в которой личность должна себя чувствовать защищенной и свободной. И это один из элементов конституционного строя.

Когда мы говорим о таких правах как неприкосновенность, здесь наиболее отчетливо проявляется негативный характер этих прав. Обеспечение прав заключается в защите от любого вмешательства, таким образом, предполагается, что никакого позитивного содержания, никакого позитивного обвязывания кого бы то ни было к чему бы то ни было, в этих правах не заложено. А, как раз, негативный элемент, связанный с защитой, он очевиден. Именно поэтому основная конституционно-правовая проблематика концентрируется вокруг вопросов: кто, когда, при каких условиях, на каких основаниях может вмешиваться в неприкосновенность личности, описанной всеми этими правами.

Отвечая на этот вопрос, мы можем сформулировать 3 требования, 3 элемента надлежащей конституционной защиты:

1) вмешательство может осуществлять только государство.

Со стороны государства принуждение оправдывается тем, что государство защищает общественные, публичные интересы. Государство имеет не только правовое, но и моральное право вмешиваться в неприкосновенность в тех случаях, когда оно защищает какие-то публичные интересы, публичные ценности. Когда оно вмешивается для защиты общественной безопасности, пресечение или расследование преступлений и т.д. Государство обладает монополией на принуждение, и никакое иное лицо не вправе воспользоваться тем принуждением, которое допустимо для государства. С этой точки зрения первым обязательным условием предполагается возможность нарушения неприкосновенности лицами, действующими от имени государства, т.е. должностными лицами государственных органов, чьи полномочия определены соответствующими нормативными актами.

2) цель вмешательства.

Вмешательство возможно только для достижения конституционно оправданных, конституционно значимых ценностей, которые фигурирую в качестве целей вмешательства. Мы говорили про 55 статью Конституции, говорили о том, что в ней перечислены определенные цели. Эти цели и ограничивают возможность, предусмотренных законом случаях, когда со стороны государства допускается вмешательство в сферу неприкосновенности личности.

3) соблюдение процедуры.

Процедура в данном случае, не нужно ее воспринимать как исключительно процессуальные нормы: то, что должен сделать. Процедура – система гарантий, это определенные процессуальные гарантии, обеспечивающие возможность лица, например, обвиненного в совершении правонарушения, защищать себя, выдвигать какие-то доводы, приводить доказательства в обоснование своей невиновности в свою защиту. В этом отношении соблюдение предусмотренной законом процедуры раскрывается, в том числе, и через защиту других прав, прав процессуальных, прав особо фигурируемых в Конституции как представляющие некую самостоятельную ценность. Но мы говорили о них как правах-гарантиях, правах, обеспечивающих действие основных прав.

Соблюдение установленной в законе процедуры предполагает, в том числе, в широком смысле, и то, что это уполномоченный орган, и то, что это случай, который предусмотрен законом, и то, что это делается по тем процедурным правилам, которые в законе предусмотрены.

Предполагается, что такая процедура должна включать особо уполномоченный орган, принимающий решение о таком вмешательстве. В частности, правоохранительные органы должны, например, получить санкцию судебную, или, как в отечественной традиции, санкции прокурора на применение тех или иных ограничений прав. Бывают, правда, и ситуации, когда закон предусматривает процедуру, не связанную с получением такой специальной санкции. Но это, скорее, исключение из правил, и это, скорее, ситуации, которые оправдываются спецификой тех условий, которые допускают возможность применения ограничений без судебных или иных санкций. В частности, например, ОРД осуществляется по специальным процедурам, и эти процедуры не всегда предусматривают судебную санкцию.

То, что касается конституционных оснований для вмешательства, то, перекликаясь со вторым условием, мы можем сказать, что возможно такое вмешательство лишь при наличии либо обстоятельств, указывающих на совершение преступления, либо обстоятельств, указывающих на подготовку совершения преступления, что может быть основанием для применения соответствующих мер вмешательства, мер ограничения неприкосновенности личности.

В мировой практике существует 3 основных механизма защиты от неправомерного вмешательства со стороны государства. Разные юрисдикции, разные государства, разные национальные, правовые культуры, конституционные правопорядки имеют разные механизмы, обеспечивающие возможность этого вмешательства. И их различие, в основном, продиктовано некими историческими посылками, некими историческими условиями возникновения той или иной правовой системы.

Это три основных формы:

-во-первых, это процедуры habeas corpus, которые производны от очень известного Приказа, существующего в английской практике, и распространенного в большинстве государств - бывших колоний Великобритании. Habeas corpus – последующий судебный контроль за уже состоявшимся, например, арестом.

-во-вторых, это судебные предварительные санкции. Предварительная судебная санкция требует, чтобы решение о санкционировании было принято до того, как будет применено соответствующее ограничение, например, арест. Для того чтобы применить арест, нужно предварительно получить на него согласие.

- третья процедура тоже последующего контроля, но несколько отличающаяся от habeas corpus, это процедура amparo. В процедуре amparo сочетаются оценка судебная санкции по конкретному делу и оценка соблюдения защиты конституционного права в более широких пределах.

Первой исторически, и, наверное, самой распространенной в мировой практике формой является судебный приказ habeas corpus. Дословно в переводе с латыни означает «достать тело». Смысл этого приказа заключается в том, что если лицо, помещенное под стражу, арестованное, находящееся под арестом, считает, что его арестовали неправомерно, что для этого не было законных оснований, то такое лицо может потребовать, чтобы законность его задержания была проверена судьей. Судья, издавая приказ habeas corpus требует от полиции, от органов, которые произвели задержание, которые осуществили арест, представить самого арестованного и те доказательства, те основания, которые послужили поводом для принятии такого решения, для принятия решения об аресте. Традиционно habeas corpus еще с 17 века рассматривается как важнейшая гарантия защиты прав личности, потому что позволяет рассчитывать на независимое, беспристрастное рассмотрение вопроса о законности задержания. При этом, habeas corpus предполагает, что его характеристики требуют оценки законности, но законности в широком смысле, законности вместе с обоснованностью, т.е. суд проверяет, является ли арест действительно необходимой мерой, является ли арест обоснованным, возможны ли другие меры предотвращения каких-либо опасных действий со стороны арестованного, или, например, уклонение от участия в расследовании преступления, в совершении которого он подозревается. И получается, что процедуры habeas corpus, они позволяют представлять из себя очень эффективное средство защиты, но, при этом, они касаются механизмов именно оценки законности, в отличие от процедуры amparo. Amparo – более широкая процедура по правовому содержанию, которая предусматривает возможность оценки нарушений конституционных прав.

Применительно к habeas corpus долгое время эта процедура считалась фактически универсальной, общей и обеспечивающей соответствующие процессуальные гарантии любому лицу, которое подвергнуто задержанию, которое подвергнуто аресту. Только уже начале 21 века возникла проблема ограничения действия процедуры habeas corpus. Особенно, в этом отношении преуспели США. Мы когда-то говорили про патриотический закон 2001 года, в нем, в частности, было предусмотрено, что гарантии прав, в т.ч. гарантия habeas corpus, она предоставляется всем гражданам, но не предоставляется воюющим на противоположной стороне (комбатантам), понятие из Международного гуманитарного права, которое различает военных и мирное население. Комбатанты и некомбатанты – это две категории лиц в условиях военного времени, которые пользуются разной степенью правовой защиты. Поскольку США посчитали, что террористическая атака 11 сентября, для них были созданы фактически военные условия, то и действовать будем, условно говоря, по законам военного времени. Мы будем считать, что те, кто относятся к террористам – они не могут считаться обычными гражданскими лицами. На них не должны распространяться процессуальные гарантии защиты прав, соответственно, процедура habeas corpus на них не должна распространяться. Вот так и появилась USA PATRIOT Act. По сути дела, в силу этого закона возникли условия для создания специализированных тюрем, законность содержания в которых, обычные гражданские суды произвести не могли. Потом это всплыло через несколько лет и стало поводом для большого общественного скандала.

Кроме закона патриотического, был еще закон о военных комиссиях, который тоже ограничивал действие процедуры habeas corpus, и тоже, по сути дела, в отношении тех же самых лиц, тех лиц, которые подозреваются в общественно опасной деятельности. В отношении этого закона, в отличие от патриотического закона, патриотический закон так и не был признан неконституционным. Отчасти, наверное, по техническим причинам, потому что видимо не было условий для его последовательного обжалования с т.з. конституционности, но Закон о военных комиссиях, изданный в 2006 году, через 2 года дошел до ВС США в качестве предмета разбирательства о его конституционности. ВС посчитал, что ограничение в процедурах habeas corpus неконституционно. Никакие соображения, апеллирующие к особым военным условиям, ВС посчитал неубедительными. Но нужно сказать, что эта оценка относится к одному из тех законов, которые ограничивают действие процедуры habeas corpus.

Здесь приведен еще пример с Австралией, роде бы не было там таких серьезных и явных террористических угроз, но, тем не менее, там доже был принят закон, который ограничивал процедуру habeas corpus.

Все эти ограничения, они в рамках той процедуры, точнее сказать, того конституционного строя, той конституционной системы, едва ли могут рассматриваться как юридически обоснованные, как юридически оправданные, потому что процедура habeas corpus должна носить едва ли не абсолютный характер. Сама по себе проверка законности – это минимальная правовая гарантия, которую должны предоставлять любому и каждому.

Процедура ампаро (amparo) появилась в странах Латинской Америки, и в последствии, в основном страны Латинской Америки заимствовали процессуальные правовые институты из европейского законодательства, а с процедурой ампаро произошло все ровно наоборот, она появилась в странах Латинской Америки, уже потом была заимствована Испанией и Португалией, которые установили ее в своем законодательстве.

Процедура ампаро – это специфическая гарантия, гарантия, которая одновременно представляет собой разновидность механизма защиты конституционных прав, и в рамках нашего конституционного правопорядка ее было бы логично сравнивать не с приказом habeas corpus, а с конституционной жалобой. Процедура ампаро обладает уникальными свойствами сочетания и того, и другого. С одной стороны, это жалоба на нарушения конституционных прав, с другой стороны, это жалоба на конкретные действия. То, что в российской КС в принципе не может рассматриваться – это рассмотрение вопроса о конституционности конкретных действий конкретных должностных лиц. Естественно, речь идет, в основном, об ограничении прав, о применении ареста, прослушивание переговоров, вскрытие корреспонденции, какие-то иные меры воздействия, которые ограничивают конституционные права. В отличие от процедуры habeas corpus, ампаро не предполагает такое сведение как процедура habeas corpus на предмет рассмотрения суда исключительно к вопросу о законности. Законность в каком-то смысле отодвигается на второй план. Важна не законность, а реальное соблюдение общих принципов права при применении тех или иных ограничений, принудительных мер.

Рассматривая жалобу в процедуре ампаро, суд одновременно оценивает, насколько эти меры были обоснованы с т.з. закона, и насколько сам закон конституционен в этой части, насколько толкование закона, примененного в конкретном деле, может считаться совместимым с конкретными принципами, т.е. оценивается конкретная ситуация в конкретном случае.

Применительно к нашей действительности, нечто похожее делает ЕСПЧ. Но процедура ампаро, она также как и habeas corpus – это процедура, которая, естественно, предполагает обращение к национальным судам и непосредственно после нарушения прав, т.е. после того как гражданин арестован, он может подать жалобу в процедуре ампаро, и, соответственно, су должен в этой ситуации оценить, насколько конституционным было его задержание.

Третий механизм, который для нашего государства представляет собой, наверное, наибольшую ценность. Ценность в смысле того, что именно этот механизм у нас традиционно применяется, традиционно сложился. И, можно сказать, рассматривается как часть российской правовой системы. Это предварительные санкции на применение тех или иных принудительных мер, например, арест.

Во Франции это вылилось в создание специальной процедуры розыскного (следственного) процесса, который рассматривается в качестве механизма расследования уголовных дел, не всех уголовных дел, но в значительной части. И смысл этой процедуры сводится к тому, что до того, как будет применено какое-нибудь принудительное действие органами полиции, они должны, прежде чем это действие будет совершено, получить на него санкцию. Санкцию от судьи.

В отличие от российского уголовного процесса, следственный процесс во Франции предполагает разведение фигуры следственного судьи, и судьи, который будет рассматривать затем уголовное дело по существу. В этом отношении, французская система отличается от нашей отечественной системы. Считается, что если судья дает санкцию на арест, оценивает необходимость применения меры обеспечения в виде заключения под стражу, он знакомится с теми ил иными материалами дела, он принимает решение о необходимости применения этих мер, и тем самым у него формируется определенное отношении к лицу, в отношении которого такие меры принимаются, соответственно, в дальнейшем ему не должна предоставляться возможность оценивать уже все материалы уголовного дела вместе с обвинительным заключением, принимать окончательное решение о виновности/невиновности. Это ставит под угрозу его независимость и беспристрастности.

В российском уголовном процессе это обстоятельство игнорируется, у нас санкции дает любой судья, в т.ч. которому впоследствии дело может попасть. Дело для рассмотрения его по существу. При этом, во Франции сам институт следственных судей, он несколько отличается от статуса судей в РФ, от тех представлений, которые сложились о статусе судей в российском законодательстве. Считается, что следственный судья, хотя и обладает многими гарантиями и признаками статуса судьи, на самом деле представляет собой фигуру магистрата, т.е. должностного лица органа, отчасти, исполнительной власти. Вот такая двойственная природа следственного судьи фактически создала необходимость, породила необходимость обсуждения приемлемости этого института. Буквально несколько лет назад во Франции шли споры, относительно того, нужно ли сохранять институт следственных судей, тогдашний президент Николя Саркази предложил их ликвидировать и передать вопросы предварительной оценки необходимости проведения тех или иных следственных действий в компетенцию обычных судей, соответственно, органы полиции могут в этом случае ходатайствовать перед судьями о получении санкций. Реформа не состоялась, следственные судьи сохранены, хотя в то время обсуждалось довольно много принципов, которые должны быть положены в основу их деятельности, в частности, тех принципов, на которых сам институт следственных судей устроен.

В России, в этом отношении, практика сложилась, наверное, отчасти, благодаря тем представлениям о роли, о месте суда в общей системе государственных органов, хотя в советское время спорили о том, можно ли считать суд правоохранительным органом, но по сути дела, его таковым считали, соответственно, гарантии защиты неприкосновенности не требовали обязательно судебного порядка рассмотрения, достаточно было санкции другого должностного лица, тоже достаточно независимого – прокурора. Правда,при этом совмещались функции надзора за следствием и самом следствия в руках одного ведомства, в ведомстве прокуратуры. Только с созданием Следственного комитета, эти функции были разделены, и теперь, наконец, следствие осуществляет Следственный комитет, а прокуратура осуществляет надзор за следствием, но когда проходили реформы конца 80-х – начала 90-х гг. прошлого века, в России считали, что такая система не отвечает демократическим стандартам, что если только судебные санкции могут рассматриваться в качестве достаточных и должных гарантий, но, соответственно, в Конституции был отражен именно такой подход.

Для применения большинства ограничений прав сегодня, требуется судебная санкция, причем, предварительная, в отличие от процедуры habeas corpus и процедуры ампаро.

Мы говорим в целом о неприкосновенности, и мы в понятие неприкосновенности включили сразу неприкосновенность многих элементов личности и личную неприкосновенность, и семейную тайну, но особо следует выделить неприкосновенность частной жизни, которая в зарубежном праве имеет чрезвычайно важное значение, а в российской практике, в т.ч. практике КС РФ, явно недооценено.

Защита частной жизни предполагает защиту целого ряда жизненно важных интересов личности, которые предполагают обеспечение в т.ч. ощущения собственной свободы. Это защита информации, это защита от вторжения со стороны государства в вопросы, которые не имеют связи с какими-то общественными интересами. И фактически, когда говорится о защите частной жизни, как к месту было сказано в статье, положившей начало концепции «Право на прайвеси», в 1890 году опубликованной в Harvard Law Review, право на частную – это право быть оставленным в покое, т.е. право на решение собственных, личных вопросов самостоятельно, без контроля и без покушения на эту самостоятельность со стороны государства.

В России, в т.ч. в российской Конституции акцент сделан на защите информации о частной жизни. Сбор информации о частной жизни лица не допускается иначе как с его согласия. Предполагается, что информация о частной жизни должна рассматриваться как предпосылка вторжения в жизненно важную сферу человека. Однако, в том, что касается защиты информации, наше законодательство фактически перенесло акцент с защиты информации о частной жизни на защиту информации обо всем, что связано с личностью человека. В результате, в 2006 году появился закон «О персональных данных». Он запрещает любой оборот информации о лице, так или иначе связанной информацией, указывающей на конкретное лицо, независимо от того, как именно и кем именно эта информация будет добываться, будет использоваться, ее оборот ограничивается, кроме тех случаев, которые прямо указаны в законе, только ситуациями, когда гражданин дает свое добровольное согласие на обработку информации о нем, т.е. использование информации, которая может быть добыта. И то, что касается права на защиту персональных данных, оно неожиданно оказалось даже шире, чем право на защиту частой информации, частной жизни. Сегодня наше законодательство настолько жестко устанавливает условия защиты персональных данных, что охватывает даже те данные, которые в строгом смысле относиться к персональным не могут. Например, информация о профессиональной деятельности лица, о его профессиональном статусе, о положении каких-то общественных организаций, вся эта информация, она относится к числу особо охраняемых и обработка ее осуществляется только с согласия лица. К слову сказать, эта обработка оказывается в некоторых случаях совершенно странно урегулированная действующим законодательством, потому что явно вступая в какие-либо отношения, например, в трудовые отношения, самим фактом обращения в организацию с просьбой принять на работу, наверное, гражданин дает согласие на обработку своих персональных данных. Сегодня закон требует, чтобы кроме этого предполагаемого согласия было четко установленное письменное, подданное едва ли не по определенной форме, согласие на обработку данных о себе. В этом отношении, наше законодательство, конечно, выглядит достаточно странным, по сути дела, устанавливая для многих организаций дополнительные ограничения, которое явно не могут считаться оправданными, в т.ч. конституционно оправданными.

Что же касается самого понятии частной жизни, то его, как раз, у нас слишком узко воспринимают. Речь идет о защите информации, но не о защите других элементов неприкосновенности той сферы жизни человека, которая должна считаться сугубо частной, сугубо личной сферы.

Мы можем увидеть, что ВС США гораздо шире трактует понятие частной жизни, используя в т.ч., например, в законодательстве, мы говорили про проблемы защиты права на жизнь, говорили о практике ВС США, относительно защиты права делать аборты. Это право обосновывается именно защитой частной жизни, это частный вопрос, который может решаться самостоятельно. Вмешательство со стороны государства, в этом случае, не должно считаться оправданным, не может считаться оправданным, потому что явный публичный интерес, обосновывающий такое вмешательство не очевиден, либо отсутствует вовсе.

Частная жизнь трактуется и в Европе достаточно широко, особенно в этом преуспевает ЕСПЧ. В 8 статье Европейской Конвенции говорится, как раз, о защите частной жизни. ЕСПЧ, например, защищая от дискриминации сексуальные меньшинства, он ссылается именно на защиту частной жизни, полагая, что в этом случае может иметь место вмешательства именно в право, которое гарантировано 8 статьей Конвенции.

У ЕСПЧ достаточно широкое понимание частной жизни, в т.ч. семейной жизни. В качестве одного из явных и очевидных примеров можно привести ситуацию, когда в результате депортации нелегального мигранта происходит разрушение семьи. Нелегальный мигрант пребывает в государстве незаконно, успел завести семью, обзавестись детьми, и тут его нелегальный статус стал известен властям, его депортируют, семья распадается. В этом случае он подает жалобу, апеллируя тому, что нарушается его право на защиту частной жизни, что государство своим вмешательством посягает на чрезвычайно значимую для него ценность, и это вмешательство не может считаться явно и очевидно оправданным теми формальными основаниями, теми формальными целями, которые государство указывает для применения этого механизма. Но ЕСПЧ в одном из своих решений посчитал, что, в общем то, предполагает, что защита социальных связей – это, что охватывается понятием защиты частной жизни по ст. 8 Конвенции.

Довольно интересен пример решения 1992 года по делу Niemietz v Germany, в котором ЕСПЧ посчитал, что ограничение в правах наследования незаконно рожденных детей по сути дела нарушает, является вторжением, посягательством на защиту частной жизни.

Как мы понимаем, здесь понятие частной жизни не только само по себе оказывается чрезвычайно широким, но и оно фигурирует не просто как одно из базовых, фундаментальных личных прав, но и может оцениваться как некая базовая фундаментальная ценность, ценность конвенционная, ценность для демократического государства, для демократического общества. Соответственно, эта ценность в сопоставлении с интересами, например, защиты безопасности может сопоставляться с т.з. главного принципа – принципа пропорциональности, пропорциональности ограничения, пропорциональности вмешательства в это право – право на защиту частной жизни.

Следующее право – это право на национальную принадлежность. В Конституции РФ сказано о праве указывать национальную принадлежность, но в реальности мы можем говорить, что право по существу должно быть шире. Это право не только указывать, но и защищать те культурные интересы, которые возникают у человека в связи с принадлежностью к той или иной национальности.

Прежде чем мы поговорим о содержании этого права, Белов должен сказать о самом понятии нации. К сожалению, и в российском законодательстве, и даже в самой Конституции понятие нации, понятие народа используется далеко не всегда последовательно. В смысле, Который, например, используется в Преамбуле «многонациональный народ РФ» все, вроде, стоит на своих местах. Но когда речь идет о праве, например, народов на культурное самоопределение, или о языках народов РФ как называется закон 1991 года «О языках народов РФ, уже используется вместо понятия нации понятие народа. Для того чтобы путаницы, по крайней мере, у нас не возникало, надо договориться, что мы понятие нации будем использовать как исключительно этническое понятие, понятие, имеющее культурное содержание, в первую очередь, т.е. понятие нации обозначает некую общность людей, объединенных общими культурными традициями, общей культурой, и, конечно, общим языком. Что же касается народа, то это понятие политическое, оно используется более строго и более в юридических целях, потому что понятие народа предполагает, что речь идет о тех гражданах государства, которые имеют право на участие в осуществлении государственной власти, т.е. о том самом субъекте, о котором упоминается в ст. 3 Конституции РФ, где носителем власти является многонациональный народ РФ, Именно народ как субъект политических отношений, как носитель государственной власти – это понятие политическое и, по большому счету, не связанное с национальностью, с культурой, хотя по этому поводу было много споров, в т.ч. в процессе принятия Конституции, некоторые «горячие головы» предлагали написать в Конституции (и сейчас предлагают), что многонациональный народ РФ состоит из русского народа и примкнувших к нему национальностей. Естественно, в этом случае ни о каком равенстве, хотя и русская национальность является титульной нацией, хотя является государствообразующим этносом, но на самом деле, в России больше, чем в каком бы то ни было другом государстве, может быть поспорить может только Индия в плане разнообразия национальностей, культур, религий. В РФ, конечно, должно обеспечиваться равенство, в этом отношении в Конституции все сделано правильно, достаточно нейтрально, речь идет о многонациональном народе РФ.

Дата добавления: 2014-11-09