Философы с большой дороги 12 страница

бумажки! Я поинтересовался, как проехать до этого банка. Они такого не

знают! Сперва они спрашивали друг у друга. Потом звонили. Потом запрашивали

по рации. Нарезали круги по всему зданию - будто от этого у них в голове

возникнет ответ... Спросили меня про крысу. Ну, я сказал, что это -

эксперимент. Они долго переваривали мой ответ, наконец решили сострить: а

мы, мол, думали, что вы пришли сообщить - найдена бездомная крыса. Потом,

чтобы только от меня отделаться, стали меня посылать - кто куда. И главное -

у них там повсюду висят наши с тобой портреты. Я показываю на свой и говорю:

«Это я! Если я сам сдамся, то сколько мне дадут?» А они только:

мы, мол, заняты, не мешайте. И подливают себе кофе. Страшно важное занятие!

Ты подумай! И после этого говорят, что больше всего дураков - в тюрьме! А?!

Мы - невидимки! Мы - непобедимы! Неуловимы!

Трогая машину, он достал из бардачка дольку шоколада с изюмом и дал ее

Фалесу. Жизнь все-таки забавная штука: ты становишься основателем всей

западной науки и философии - и зачем?! - чтобы через две с половиной тысячи

лет двое шутников окрестили в твою честь крысака!

Навстречу нам попался мужик, ведущий за руку двух малышей. Впереди него

гордо, как павы, шествовали две дамы - жена и теща, не иначе. Мужик в двух

словах объяснил, как доехать до банка, а напоследок добавил заговорщицким

шепотом: «Не знаю, парни, что вы там собрались делать, только - если

совет мой еще не запоздал - ни за что не женитесь!»

Перед этим мы как раз обсуждали особенности употребления слова

«voluptuousness» [Чувственность. От французского voluptuoux - но

с английским суффиксом субстантивации прилагательного] у Ламетри, но после

встречи с умудренным жизненным опытом прохожим Юпп стал настаивать, что пора

переходить к непосредственному action de philosophes - в чем, признаться, я

был не столь уж уверен.

Для фирмы, избравшей себе столь громкое имя, эти французские господа

внесли на редкость скудную лепту в дело, процентами с которого до сих пор

живет моя братия. Les Philosophes! Известно, от кого берет начало подобная

«скромность». Отец основатель компании едва ли утруждал себя

хоть чем-то - даже составлением списка покупок для похода в магазин, и тем

не менее, тем не менее...

«Простак» Вольтер... Зануда Вольтер! - человек, изначально

чуждый всякому проблеску оригинальной мысли. Согласен: он выпестовал не одну

актрису, держал неплохой салон - и его будут читать и тогда, когда Эдди

Гроббс уже давно станет пылью, оседающей на городских улицах. Руссо:

человек, сделавший себе карьеру на желании досадить окружающим и таки

доставший современников своим прожектом запуска воздушного шара к Марсу.

Прочие: кучка доморощенных химиков - в отличие от Бэкона им даже не удалось

убить себя своими опытами, а жаль [Имеются в виду Гельвеций и др.]! По мне,

читать из всей честной компании можно лишь двоих: Дидро (не из-за

философских, а из-за литературных достоинств его писанины) и Ламетри - ибо

человек, закормивший себя до смерти, все-таки достоин того, чтобы принимать

его всерьез.

Право слово, своей известностью эти господа обязаны отнюдь не великому

вкладу, внесенному ими в копилку идей, а тому факту, что по чистому

недоразумению за ними закрепилась слава продюсеров действительно

грандиозного шоу - Французской революции. А как известно любому автору, секс

вкупе с насилием - беспроигрышный ключ к успеху.

Историки и литераторы особо падки до карнавально-каннибальского

дискурса, ведь их собственная жизнь сера и невзрачна, как стоячий пруд. А

особую пикантность торжественному выносу и сортировке трупов на публике -

отличительной черте всех трудов по истории Революции - придает то, что

погибшие в ее жерновах - представители родного и любимого пишущего класса:

несчастные, впавшие в наркозависимость от алфавита, торчки от философии,

буквоеды-галлюцинаторы. Террор был в те годы обыденностью - мы до сих пор

пишем это слово с заглавной буквы, ибо он не считался ни с кем и ни с чем.

Что с того! Мы готовы вновь и вновь обсуждать казнь нескольких тысяч

аристократов и адвокатов, подставивших голову под резак гильотины! Почему,

интересно, мы ничего не слышим о десятках миллионов китайских крестьян,

умерших от голода?

Ответ: потому что (x) они были крестьянами, (y) смерть их не привлекла

внимания архивистов, (z) исследованиями куда приятнее заниматься в городе,

известном своими ресторанами.

Почему начало Нового (вот уж слово, давно утратившее смысл!) времени

так настойчиво относят к 1789 году - поистине выше моего понимания. Нет,

посещать французские рестораны я люблю не меньше любого из собратьев ученых.

Но... Если вы хотите более приемлемую дату - почему бы не взять 1776-й?

Вполне здравая мысль: Соединенные Штаты Америки - единственная в истории

страна, импортирующая бедняков, единственная страна, привлекательная для

шутов и инакомыслящих, единственная страна, которая обладала достаточной

мощью, чтобы подчинить мир своей воле, однако не стала этого делать.

Новый мир - стар, как Рим

Это не самое популярное летоисчисление, но лично для меня Новое время

началось в 1759 году в Восточной Пруссии, в городишке Кенигсберг (ныне почти

деградировавшем и дегерманизировавшемся), в таверне под названием

«Ветряная мельница».

Вот как?

Именно. Именно так. «Ветряная мельница» была местом встречи

трех бошей: Гамана, Беренса и Канта.

Прошло каких-то девятнадцать лет с тех пор, как Юм издал «Трактат

о человеческой природе», и всего-навсего шесть, как Локк разродился

«Гражданским правлением» и «Опытом о человеческом

разумении». Клевреты этой английской фирмы уже готовы развязать

гражданскую войну в Америке и во Франции - обе войны получат ярлык

«революции», потому что под этой вывеской людей легче

сподвигнуть на убийство.

Германия, к тому времени уже вдоволь натерпевшаяся от Франции (Лейбниц,

основной немецкий спец по части дрессировки идей, - тот вообще писал

по-французски), была готова взять реванш, разгоряченная - надолго и всерьез

- Юмом и Локком. В Германии был некий любитель заложить за воротник по имени

Гаман - двадцатидевятилетний бездельник, только-только вернувшийся из

Лондона, где в кутежах и попойках спустил немыслимую сумму денег (и тем

самым вплотную подошел к тому, чтобы принять религиозный взгляд на мир).

Деньги были предоставлены ему Беренсом: сей бизнесмен, как большинство

прямодушных людей, у которых слишком много денег, хотел купить самое свежее

- и единственно верное мировоззрение. Беренс же привел на встречу и Канта -

сорокапятилетнего философа и спорщика, чья репутация росла как на дрожжах.

Кант был нужен, чтобы между парой стаканов горячительного пообтесать Гамана

и наставить его на путь истинный - дальше же все будет тип-топ.

Это - отнюдь не встреча трех торговцев сосисками; это - само оглавление

нашей эпохи. Гаман - глоток веры, Кант - великий паук, сделавший рассудок

своей ловчей сетью, Беренс - деловой человек, взявший на себя оплату всего

предприятия. Цель встречи - вырвать Гамана из рядов пиетистов. Партнеры

сошлись в клинче: Гаман отстаивал - и тогда, и потом - примат доверия в

вере, Кант отстаивал освобождение через разум, утверждая, что разум может

объять мироздание. Оба течения, прорывая свои русла, намыли солидные берега.

На этих берегах стояло великое множество людей, чувствуя, что в затылок им

смотрит вороненое дуло пистолета.

Торговцы заняты созданием изобилия, легкости и разнообразия; истинным

героям не находится места в памяти потомков - в лучшем случае их имена на

протяжении нескольких поколений красуются над дверями помпезных контор и

представительств. Какое нам дело до купцов, продающих маслины, виноделов,

римских или греческих рабов?

Во времена античности разум был чем-то вроде новинки, одним из видов

развлечения на досуге; только в восемнадцатом веке он начал сам зарабатывать

на жизнь: его стараниями дорога из Лондона в Эдинбург стала отнимать меньше

времени и все такое прочее... Эти господа, оседлавшие Ньютона,

почувствовали, что у них есть повод для куража. Впервые мыслители заявили: а

ну, все назад, сейчас мы разберемся, что к чему! У нас есть теория на этот

счет! Наконец-то мы раскусили тайну Мироздания!

С тех пор не проходит и года, чтобы мы не слышали о закрытии этой

лаборатории и вывозе очередных бунзеновских горелок на свалку.

Разум готов проявить себя с лучшей стороны, когда надо побыстрее

доставить нас из Лондона в Эдинбург (и приглушить боль, которой одаривает

подобное путешествие). Однако он отнюдь не так хорош, едва только речь

заходит о том, а стоило ли пускаться в подобное путешествие. Мы - на том же

пути, которым шли Гаман и Кант, разве что забрели чуть дальше них.

Собственно говоря, мы были там всегда, только сами того не замечали. Разум

породил компьютер, но мы все так же стоим перед выбором: или - или. Идти к

мессе или в Интернет? Молитвенные четки или программное обеспечение?

Не надо забывать: Гаман и Кант могли уживаться друг с другом как кошка

с собакой, но в безднах онтологии чувствовали себя как рыба в воде и,

главное, поклонялись, среди прочих идолов, одному общему богу - и тот и

другой всегда были не прочь промочить горло. Ибо - человек слаб. И не всем

дано осушить бутылку до дна. А пить лучше в хорошей компании.

Банк, готовящийся к ограблению

Когда наконец мы достигли нашего забытого Богом и людьми банка, Юбер

извлек из бардачка два шиньона. Я запротестовал: мне казалось, что это

абсурд - идти грабить банк, нахлобучив на лысину парик, и выдавать сие

деяние за наращивание философской мускулатуры.

Я схватил Юбера за локоть: «Слушай, не смеши людей!»

Юбер замер. Потом ощупал протез, опустил черные очки и с

удовлетворением окинул взглядом свое отражение в зеркале заднего вида.

«Просвещение, раз так его и разэтак!» - вздохнул он, вылезая

наружу.

Я остался в машине дуться на весь мир. Однако мне не понадобилось много

времени, чтобы путем нехитрых умозаключений прийти к неутешительному выводу:

независимо от того, хожу я в парике или нет, граблю я банки или

воздерживаюсь от этого, с моей деятельностью философа покончено. Что толку

впадать в раздражение, коли ты превратился в ходячую нелепость всемирного

масштаба. С тем же успехом рыбка может лить слезы по океану.

Юбер поднялся по ступенькам банка. «Не закрывайте дверь перед

Просвещением», - обратился он к клерку, пытавшемуся запереть дверь, в

то время как Юбер давил на нее снаружи, что пробуждало в клерке желание как

можно скорее захлопнуть створку, дабы ни в коем случае не дать этому детине

с протезом войти. Нежелание пускать посетителя еще могло бы найти

оправдание, будь оно продиктовано недоверием к облику Юппа, не очень-то

вписывающемуся в каноны представлений о рядовом клиенте банка. Однако клерк

(ох, не надо бы ему этого делать) демонстративно указал на табличку,

возвещавшую, что в 17.00 банк закрывается. Юбер со своей стороны пустился в

объяснения того факта, что мироздание еще не подошло к этой точке: мои часы,

подтверждая правоту напарника, показывали лишь 16.56 - в этом я был уверен

не меньше любого вавилонского звездочета.

Однако ключник местной финансовой твердыни не принял Юпповы разъяснения

- или не придал им значения, - он повел себя так, словно было пять вечера, и

продолжил свою возню с замком и дверью. Однако я бы не сказал, что он

преуспел в этом занятии, так как запорный механизм двери явно не был

рассчитан на появление в пространстве между дверью и косяком Юппова ботинка.

Завязалась борьба - каждый давил на дверь плечом, и было неясно, чья

возьмет. «Спорю на пятьдесят франков, я все-таки заставлю вас

открыть!» - не выдержал наконец Юбер.

Клерк непреклонным движением головы выразил, что он думает по этому

поводу, однако стоило Юберу извлечь дверную отмычку соответствующих

очертаний - своего рода бандитский диплом Doctor Honoris causa, - как

оппонент тут же смягчился и переменил решение.

- Господи, как я устал иметь с ними дело! - вздохнул Юбер, садясь в

машину и бросая кейс с добычей на заднее сиденье. - Как же они

непрофессиональны!

Банкнота достоинством в пятьдесят франков торчала из кармашка его

пиджака.

Еще один глоток свободы

Мы наблюдали за тем, как Корсиканец - отвязный он человек - с ревом

выжимает газ и дергает машину с места. Ему не терпится на работу -

похвальное рвение. Оно должно согревать сердце соседей, особенно когда день

еще только-только забрезжил. В Юбере погиб сыщик: он вычислил логово

Корсиканца, проштудировав телефонный справочник.

Собственно, начальную зацепку мы получили от Жослин.

Точно, как в аптеке: я вызывал у женщин желание опекать меня, как

только для этого находилось хоть какое-нибудь основание - кровать, на

которой можно разлечься (спасибо справочникам для туристов!). Но лишь только

найден подходящий тюфяк, на который я бросаюсь, как голодная псина - на

мозговую косточку, в дверях появляется помощница банковского управляющего, и

одеяло начинает ходить ходуном.

Способность Жослин жить и радоваться поражает. Будь я вынужден работать

день напролет, меня бы ни на что больше уже не хватало, а она - она радостно

готова срываться с места и куда-то нестись, лишь бы помочь потрошителю

банковских сейфов с наклонностями философа выпутаться из ситуации. Право

слово, если вы задумаетесь, как мужчина завоевывает женщину - и как женщина

завоевывает мужчину, - вы не сможете отрешиться от мысли, что мир

несправедлив. Молодая, красивая женщина - ничтоже сумняшеся - готова послать

все в тартарары ради очередного ничтожества в брюках. Который не мужчина, а

кочерыжка. И он при этом еще будет кочевряжиться!

Что до Корсиканца - его упорство даже вызывает во мне сочувствие.

Выходя из банка, Жослин наткнулась на нашего знакомца, бог весть сколько

просидевшего в засаде по ее душу. Он тут же стал доставать ее приглашением

пойти куда-нибудь поужинать, предложением подвезти домой и лез из кожи вон,

лишь бы чем-нибудь услужить. Первым побуждением Жослин было раздавить

приставалу, как какого-нибудь таракана, особо крупного и особо

отвратительного, однако она сдержалась. Можно и послушать этот словесный

понос, подумалось ей, - вдруг промелькнет информация, важная для того, чтобы

некий философствующий налетчик и дальше оставался на свободе. «Очень

уж он говорлив и страстен для человека, у которого якобы работы - выше

головы». Однако она так и не поняла, была ли та похабная жеребятина,

которую нес Корсиканец - от иных его образов покраснел бы и портовый сброд,

- лишь выражением врожденной похотливости или ее отказ разжег в нем столь

пылкую страсть. «С такими, как он, просто нельзя иметь дело!»

Среди обрывков информации, которые Жослин выудила из этой беседы, было

название района, где расположено обиталище нашего друга (превосходное

местечко для созерцания слитых тел, если верить его утверждениям).

Обретя адрес, Юпп стал настаивать на том, чтобы мы сделали следующий

шаг и, навестив Корсиканца в его берлоге, вернули его к реальности. Мне не

очень нравилось это «мы», а когда я узнал, когда именно Юбер

намерен совершить сие паломничество, я: (a) пришел в недоумение. (b) вышел

из себя. Однако накануне вечером я нашел забегаловку, где бармен среди

прочих запасов держал ящик монастырского пива (сей напиток - одно из

величайших достижений католицизма, которое следует поставить в один ряд с

философией Бл. Августина). Резонно полагая, что завсегдатаи этого притона не

способны по достоинству оценить сие темное чудо, и следуя примеру

кембриджских донов, которые во время Гражданской войны самоотверженно

опустошили винные подвалы колледжей, чтобы кларет и выдержанный порт не

достались врагу, я приложил все силы к тому, чтобы вкус благословенного

напитка остался лишь в памяти философа-не-в-ладах-с-законом в надежде, что

мой язык окажется не способен выразить восторги иначе как нечленораздельным

мычанием, а еще лучше, если сама память о славной дегустации прейдет в

небытие, подернувшись ряской забвения.

Бар открыт всю ночь напролет? Не верьте - ночь свое возьмет. Они

закрылись в час - или это называется как-то по-другому, когда заведение

запирает входные двери? Можно, конечно, утверждать, что я дошел до той

стадии, когда без бутылочки пивка мне уже не спится, но мне действительно не

спалось. Право слово, я всегда рад поваляться в постели, - что может

сравниться с ощущением надежного, удобного матраса, дающего вам

гарантированную точку опоры в изменчивом мироздании, - однако мне становится

все сложнее провалиться в освежающую темноту, пустить, так сказать, тьму в

сады моей души.

Возможно, это естественные признаки старения или (что почти то же

самое) нежелание поддаваться урокам тьмы, которая со временем заполонит мою

черепную коробку, наполнит ее отборнейшим перегноем, а пока понемногу

приучает меня к будущему состоянию.

Как бы там ни было, чувствуя себя немногим лучше иного покойника -

даром что меня мучила бессонница, - я с грехом пополам доковылял домой, где

обнаружил Юбера, готового пуститься в авантюру. Подумав, что мне так и так

нечем себя занять, я решил составить Юппу компанию - любая вылазка обещала

оказаться забавнее, чем пребывание в постели.

Корсиканец жил в многоквартирном доме новейшей постройки. Много света,

отнюдь не дешево, но - не хоромы. Юпп разобрался с замками - если и не

моментально (сказывалось-таки отсутствие практики), то без особых усилий.

- Просто позор! Чтобы полицейский его уровня так беззаботно относился к

безопасности... Он бы еще неоновую вывеску над дверью повесил: «Добро

пожаловать!» - возмутился Юбер.

Квартира отличалась той опрятностью, которая свойственна живущим вдали

от работы холостякам и детективам: все разложено по своим местам, а

возможно, что и каждое место продумано. Пара книжных полок, на которых -

вполне предсказуемо - стояли по большей части классики (школьная программа),

очевидно, призваны были засвидетельствовать тот факт, что когда-то хозяин

квартиры читал книги. С тем же успехом покойник мог бы давать свидетельские

показания в суде. Покуда я бегло осматривал книги нашего хозяина (сказано

же: по корешкам их узнаете их), Юбер устремился на кухню, где принялся

возиться с кофеваркой.

- Будешь кофе, проф?

- Ты вроде говорил, что хотел кое-что забрать здесь - и все.

- Ну да. Мы же не воры какие-нибудь. Расслабься: сядь, посиди - в ногах

правды нет.

- А если он вдруг вернется?

- Я думаю, он свалил на целый день. И вообще - кто здесь круче?

Вернется - хорошо: я бы перекинулся с ним парой слов.

Найдя где-то газету (вчерашнюю), Юбер перенес вес своего тела на диван.

Что ж, коль мой напарник собирался малость побездельничать, я хотел немного

поразмыслить. Корсиканец, судя по всему, был человеком оптимистичным: он

застелил кровать свежими простынями - черного цвета, вполне щегольскими; я

не преминул ими воспользоваться и занял горизонтальное положение - никогда

не мог отказать себе в удовольствии со вкусом вытянуться на кровати.

В конце было слово

Несмотря на то что я провел ночь на ногах, забыться я не мог. Спать в

чужой постели - само по себе испытание, однако это испытание становится

мукой, если постель принадлежит человеку, который за вами охотится. Сколько

я ни считал зебр, заснуть мне не удавалось.

Голоса: негуманная точка зрения на проблему

Возможно, с моей стороны было несколько поспешно, даже, сказал бы я,

скоропалительно делать подобные выводы, но всякий раз, когда кто-то заводил

при мне разговор о том, что видел или слышал нечто, недоступное восприятию

окружающих - если только дело не обошлось без мощных галлюциногенов:

мухоморов, спорыньи и т.п., - я мысленно утверждал: мы имеем дело с

сумасшествием или наглым обманом. Чаще всего я склонялся к первой версии. Во

всех культурах, во все времена тыкать пальцем в то, чего никак не различают

окружающие, было не столько привилегией ревнующих о святости, духовном

здоровье, нет. Этот прием был в ходу у других - у тех, кто одержим

горячечным бредом и действует несколько странно.

Точно так же - а на недостаток познаний мне пока жаловаться не

приходилось - все рассуждения о прикровенных смыслах и сокровенных тайнах я

привык рассматривать как откровенное надувательство. То, что иные умники

выдают за каббалу, - не более чем лабуда.

Вот почему я испытал почти шок, услышав голос - голос, мне не

принадлежащий, звучащий chez moi, в моей голове, в самой сути моего

естества, голос, в меня вселившийся, голос, говорящий беззвучно.

Мозг: левое и правое, Hemi и Semi

[«Hemi» - «половина» по-гречески,

«Semi» - то же самое по-латыни]

Наше сознание расколото на две половины - возможно, именно поэтому

двоичность играет столь значительную роль в истории. Вспомните, сколько там

двоичных пар: Адам и Ева, Авель и Каин, Ромул и Рем, Ромео и Джульетта,

Джосер и Имхотеп, Толстой и Анна Каренина. Под сводами нашего храма

постоянно перекликаются два проповедника: они рядятся в тоги

«добра» и «зла», готовы явиться нам как

«он» и «она» или, если вам милее латынь, как

«animus» и «anima». Возможно, причиной всему тот

факт, что противоположности - сама основа всех наших эволюционных эскапад.

Мы знаем эти голоса (и их дублеров), знаем этих советчиков, даже если один

из них заведомо сильнее другого. Мы давно с ними сроднились.

Но в услышанном мною не было и намека на такого рода доморощенность, на

милую моему сердцу келейность сообщения. Сам тон высказывания не имел ничего

общего с манерой, свойственной моим эмиссарам мысли. Я слышал бодрый, ясный

голос, куда более настойчивый, чем ненавязчивый шепоток сознания, словно в

голове вдруг заработал приемник, словно я настроился на волну чьих-то чужих

мыслей.

Я был напуган. Ошеломлен. Потому что слышать голоса - это вам не (x)

насморк схватить, от них не избавишься, выпив чаю с лимоном; (y) - не

родимое пятно или какая-нибудь сыпь на коже: их-то можно чем-нибудь замазать

или вывести, а голоса - внутри вас, с ними так не разделаешься; (z) вы над

ними просто не властны. Голос в моей голове звучал, не считаясь с моими

желаниями, он просто вторгся в сознание, и (zz) я чувствовал, что начинаю

сходить с ума.

Я был не на шутку обеспокоен. До глубины души ошарашен. До ужаса

напуган. Я не испытывал подобного страха даже в Афганистане, когда вокруг

свистели пули, а надо мной барражировал советский вертолет. Раздвоение

сознания - это еще не самое ужасное, покуда вы осознаете, что происходит, и

имеете возможность хоть что-то сказать по этому поводу; я еще мог бы считать

облака и есть шпинат - в расчете на терапевтический эффект, пусть даже это

сродни тому, чтобы биться головой об стену, надеясь, что она упадет; но

состояние, когда ты не ведаешь, что происходит... Я просто онемел...

Вот что произнес голос:

- Привет!

Веди себя естественно

Я встал с постели и, подчиняясь велениям времени (мои часы настаивали

на том, что пора завтракать), позволил взгляду рассеянно блуждать по

внутренним пространствам холодильника, в надежде, авось там найдется

что-нибудь мне по вкусу, покуда внимание мое не привлекла куриная печенка со

специями, украшенная ярлычком, заполненным от руки и утверждающим, что

данное блюдо готовилось еще во времена оны, когда каллиграфия была в почете,

- печенка произведена на семейном предприятии по бабушкиному рецепту, и для

того, чтобы максимально насладиться этим вкусом, разогревая ее, надо

соблюдать целый ряд правил.

Что мы и сделали - а затем съели, кусочек за кусочком, заедая свежим

хлебом. Печенка и свежий хлеб - они так удачно дополняли друг друга, что в

эти мгновения я готов был благословить жизнь, если бы не тот печальный факт,

что аппетит мой оставлял желать лучшего: я боялся, что вот-вот мои шарики

зайдут за ролики или с шумом рассыплются по кухонному полу.

Под это дело у нас ушло две бутылки весьма неплохого вина, хотя и не

столь забористого, как пойло, к которому я пристрастился, встав на

преступную стезю, но такого рода различия не очень-то волнуют меня с тех

пор, как я завязал с привычкой выпивать по полторы бутылки вина, чтобы

только заглушить мысли о том, куда может завести склонность к неумеренным

возлияниям.

Голос порядком испортил мне удовольствие от нашего визита, что до Юппа

- ничто не могло омрачить переполнявшую его шаловливую радость: само наше

пребывание в этой квартире - унижение и посрамление для противника. Старая

дилемма «nous avons voυζ» [Игра слов:

voυζ может быть прочитано как французское vous (вы) и как

греческое voυζ, (ум). Исходно читается как nous avons vous -

кто кого] лишь заставила его фантазию устремиться в нематериальные сферы.

Позавтракав, мы просмотрели записи, запечатлевшие Корсиканца во время

трудов праведных, - Юбер раскопал их, перерывая закоулки квартиры, покуда я

предавался процессу ментальных интерполяций, пытаясь понять, что же со мной

происходит. Записи обличали непрофессионализм любителя, однако Корсиканец,

несомненно, полагал, что усилия его чресел заслуживают сохранения для

потомства и фиксации на электромагнитных носителях. Операторская работа

динамизмом не отличалась: камера была предоставлена самой себе, а, как

известно, видеокамерам не свойственно двигаться вокруг объекта съемки в

поисках наилучшего ракурса. Освещение могло бы быть и поярче, но в любом

случае в кадре главным образом маячила - с удручающим постоянством -

кормовая часть Корсиканца, колышущаяся на волнах страсти, мерно вздымающаяся

и опускающаяся навстречу очередной красотке, которую можно было угадать под

главным героем этих фильмов. Саундтрек был столь же скучен и однообразен:

страстные вздохи, мужское или женское сопение, изредка перемежаемые

отчаянными возгласами Корсиканца: «Ну что, кончаешь?» - когда он

начинал ерзать тазом, пытаясь подхлестнуть экстаз партнерши.

- Золото! Чистое золото! - вынес приговор Юбер.

Если вам приспичило увековечить, как вы торпедой носитесь у себя в

бассейне, для этого скорее всего придется пригласить кого-нибудь из друзей

на роль оператора или выложить кругленькую сумму за батарею камер,

расставленных вдоль плавательной дорожки. Характер сцен, где Корсиканец

натягивает гондон на нос (очевидно, это шутливая попытка изобразить слона),

или щеголяет в черных чулочках с подвязками (массовка в кадре не

представлена), заставляет думать, что он испытывал некоторую неловкость при

мысли о том, чтобы попросить соседей о такой мелочи, как поассистировать

ему, взяв в руки видеокамеру. «Золото. Высшей пробы!» - гласил

Юппов приговор.

Юбер с необычайным тщанием, включив быстрое воспроизведение, просмотрел

каждую кассету, дабы убедиться, что он ничего не упустил. За это время я

узнал Корсиканца куда ближе, чем мне бы хотелось. Кроме того, Юбер

позаимствовал у нашего друга все, что касалось ведения его финансовых дел,

розового бегемотика, делающего, если его потрясти, «уа-уа», и

Дата добавления: 2014-11-16