О роли развития рынка, монетизации и урбанизации в развитии аграрного производства 1 страница

Каким же образом рост городов и рыночных отношений способствует росту сельскохозяйственного производства и предложения?

А) Повышается мотивация сельскохозяйственных производителей к дополнительному производству в случае повышения предложения городских товаров. Если крестьянин имеет возможность обменивать свою продукцию, его положение улучшается или в результате лучшего удовлетворения потребностей, или в результате повышения производительности обрабатываемой земли, или в результате действия обоих этих факторов (Сови 1977: 304).

Б) Рост урбанизации обычно идет в условиях недостатка пригодных для аграрного производства земель[51]. Возникает сложная система обратной связи: с одной стороны, нехватка земли приводит к росту интенсивности сельского хозяйства, с другой – рост спроса на продукты питания за счет роста урбанизации и рост цен на продовольствие дополнительно стимулируют интенсификацию, ввод новых (худших) земель, дополнительные трудозатраты и т. п. Все это приводит к росту общего объема производства.

В) Крайне важно отметить, что крупные фермы в большинстве стран появляются прежде всего вблизи городов или транспортных узлов (см., например, о Франции: Люблинская 1978: 114). На крупных фермах был сосредоточен и технический прогресс.
У. Ламбард, оставивший описание наиболее развитого в экономическом отношении графства Кент, в 70-х гг. ХVI в. подчеркивал, что основой процветания местных джентри были благоприятные рыночные условия и их собственная активность: «Джентльмены здесь не из столь древних родов, как в других местах, особенно ближе к Лондону... Однако их доходы выше, чем где бы то ни было. И это происходит не благодаря размерам их владений или плодородию почвы, но вследствие положения самого графства, которое имеет по соседству все, что необходимо: море, реку, населенный город, наезженный торговый путь, благодаря чему избыточные плоды земли продаются по высокой цене, и поэтому земля дает большую ренту.Они обычно возделывают значительную часть своих земель, как для поддержания семей, так и для увеличения своего богатства» (Lambarde 1970: 6). По данным М. В. Винокуровой, в тех районах Англии, которые она исследовала, крупная аренда процветала в тех манорах, которые располагались поблизости от городских центров и транспортных артерий (Винокурова 1992; см. также: Дмитриева 1995: 207).

Таким образом, близость к городским центрам, транспортным путям или местам скопления людей при минимальном уровне развития товарно-денежных отношений сама по себе становилась источником роста богатства, доходности, стимулируя производственную и деловую активность, что всегда ведет к росту производства и производительности, рационализации, трансформации хозяйства от рутинных методов и т. п., а с другой стороны – повышает общий уровень развития рынка и активности.

Г) Рост городов в целом стимулирует и по-новому структурирует сельское хозяйство, повышая его товарность и доходность[52]. Как указывает О. В. Дмитриева, Бирмингем, Манчестер, Ливерпуль и другие крупные торговые и ремесленные центры, не говоря уже о Лондоне, эти, по средневековым меркам, «мегалополисы», подчиняли себе и ориентировали на широкие поставки продовольствия не только ближайшую сельскую округу, но и отдаленные территории. Лондон, например, кормили графства Кент, Мидлсекс, Сэссекс, Дорсетшир, Хэмпшир, Сэффолк, Эссекс и Норфолк (Дмитриева 1990). По словам Дж. М. Тревельяна (1959: 165), проблема снабжения Лондона продовольствием во времена Тюдоров играла решающую роль в аграрной политике графств страны.

Д) Чем выше уровень рыночных отношений в обществе, тем сильнее роль денег как всеобщего эквивалента стоимости, следовательно, тем сильнее общее богатство общества означает возможность получить на деньги продовольствие даже в деревне[53].

Чем больше богатство общества, выражаемое в рыночной и денежной стоимости, тем при прочих равных условиях меньше опасность голода, так как запасами начинают заниматься профессионально и перемещают их прежде всего в те места, где выше цены, а значит, и больше потребность в продовольствии (что не устраняет ситуации сильных диспропорций в распределении богатства, неэкономического изъятия благ, стремительного роста цен при фатальном совпадении нескольких неурожаев). В отношении же Англии в XVI в. историки отмечают бурный рост товарности как в промышленности, так и в сельском хозяйстве (см., например: Мещерякова 1978: 179 и др.). Стоит учесть, что хранение и транспортировка продовольствия специалистами-торговцами в целом способствуют меньшей порче продуктов при хранении и перевозке (Гринин 2007 г).

В связи с производством дополнительных потребительных ценностей в городах (и в непродовольственном секторе сельской экономики) в обществе появляются дополнительные денежные ресурсы (и в целом идет рост капитала), так как общее богатство приводит к росту денежной массы, в том числе за счет более быстрой оборачиваемости денег. Следует учитывать и действие закона Сэя, который в одной из формулировок гласит, что предложение на рынке постоянно вызывает спрос, или, иными словами, предложение раньше или позже находит или создает спрос тем больший, чем шире на рынке разнообразие и изобилие других продуктов (см., например, анализ данного обстоятельства Ф. Броделем [1988: 170]). Как отмечал Ф. Дж. Фишер, различие между земледелием и промышленностью заключается в том, что первое тормозится предложением, а вторая – спросом (Там же: 172), но по мере роста товарности и монетизации общества, увеличения обмена между сельским хозяйством и промышленностью, соотношение начинает выравниваться[54].

Е) Также следует отметить, что при формировании определенного уровня жизни сельскохозяйственных производителей они уже стремятся поддерживать этот уровень, а следовательно, ищут возможности увеличить или хотя бы поддержать доходность. Стремление к поддержанию высокого уровня потребления Тревельян (1959: 294) считал национальной чертой англичан, ярко присущей им по крайней мере с XVII в., но вполне просматриваемой и раньше. Он приводит слова Д. Дефо, который в качестве работодателя, вероятно, преувеличивал: «Бережливость в хозяйстве – не идеал Англии. Английский рабочий люд съедает и выпивает – особенно выпивает – в три раза больше в переводе на деньги, чем такое же количество иностранцев любого рода» (там же).

Ж) Можно отметить действие систем положительных обратных связей. В частности, рост производительного несельскохозяйственного населения при терпимом уровне внеэкономического изъятия благ (в отличие от роста элиты и значительной мере обслуживающего ее ремесла, рост которых имеет жесткие ограничения) может не вести к понижению потребления, так как он регулируется уровнем роста сельскохозяйственного производства; и одновременно сам сильно стимулирует рост этого производства (такой пример демонстрировала Голландия в конце XVI – первой половине XVII в. [см.: de Vries 1985]). Иными словами, тут налицо положительная обратная связь первого (а иногда и второго) порядка. Если городские товары не нужны или нужны только непроизводительной элите, то при постоянном уровне внеэкономического отчуждения роста предложения непищевой продукции не будет. Если же рост такого предложения имеет место и это предложение находит спрос, то значит, что в ответ на это предложение увеличивается и предложение пищевой продукции. Рост разделения труда в обществе в целом и рост городов в частности (как наиболее концентрированного выражения этого процесса) – это рост рыночного сектора, который способствует при определенных условиях росту сельскохозяйственного производства. У человека, работающего на рынок (и тем более одновременно грамотного, см. ниже), другие мотивация, психология, отношение ко времени; в целом он более рационален и предприимчив. Не исключено, что здесь мы можем иметь дело с положительной обратной связью второго (а иногда, возможно, и более высокого) порядка. О положительных обратных связях второго порядка можно также говорить в случаях инвестиций в развитие техники, которая потом повышает сельскохозяйственное производство, стимулируя рост населения, а значит, и число потенциальных технологических инноваторов.

З) О нелинейных положительных обратных связях второго порядка можно говорить, например, в отношении развития науки (первоначально выступающей чистым потребителем), которая способствует инвестициям в технику и технологию. Особое значение имеет рост образования; в этом случае мы можем иметь дело с дополнительными нелинейными положительными обратными связями, например: развитие образования – развитие правовой системы – укрепление частной собственности – рост инвестиций в производство – рост производства – рост объема ресурсов, расходуемых на развитие системы образования, – ускоренное развитие системы образования и т. д. Таким образом, даже рост числа и уровня квалификации людей умственных профессий, которые продают свои услуги на рыночной основе (а не в рамках церковной или государственной иерархии), а равно и обслуживающих элиту специалистов будет способствовать общему росту богатства и потребления. Рост числа и уровня квалифицированности учителей, врачей, инженеров, механиков и т. д., безусловно, способствовал росту производства.

Развитие современного (и протосовременного) образования в тенденции вело к подъему технического и технологического практического мышления нового типа. В частности, в первой половине XVII в. было получено значительное количество патентов на изобретение сельскохозяйственных орудий и методов ведения хозяйства (Сапрыкин 1972: 151). В XVI в. патентного права еще не было, но изобретательская активность, конечно, имела место и тогда, хотя, по всей видимости, и в несколько меньших масштабах.

Но особенно интересная и конкретная нелинейная положительная обратная связь такого рода может быть описана следующей цепочкой: рост образования – увеличение объемов издания и эффективности специальной технологической литературы – рост применения новых технологий – рост производства – рост объема ресурсов, расходуемых на развитие системы образования, – ускоренное развитие системы образования
и т. д. Таким образом, фактор грамотности становится с определенного времени фактором роста производства вообще (и производства продуктов питания в частности)[55]. Разумеется, специальные книги в целом не могли сравниться с тиражами Библии, которой за период возникновения и укрепления протестантизма в Европе было напечатано 500 млн экземпляров (Назарчук 2006: 79), что само по себе свидетельствовало о громадном рывке в росте грамотности. Однако общее число и специализированных технологических книг в Европе (и в Англии, в частности) тоже было немалым. В целом, по некоторым подсчетам, в XVI в. в Англии было издано 35 сочинений по сельскому хозяйству, и процесс этот стремительно нарастал: в XVII в. было издано уже 113 таких сочинений (Сапрыкин 1972: 151). Отметим, что самый авторитетный в Англии трактат по агрикультуре второй половины XVI в. (Good Points of Husbandry Томаса Тассера) содержал целую главу, специально посвященную обоснованию превосходства огороженной земли над общинной. О чрезвычайной популярности этого трактата среди джентри и зажиточных сельских хозяев говорит тот факт, что с момента его появления в 1557 г. до 1640 г. он переиздавался двадцать раз (Дмитриева 1990).

И, по всей видимости, вполне можно говорить об общей связи между уровнем грамотности, уровнем монетизации, уровнем урбанизации и уровнем готовности к выходу из мальтузианской ловушки.

В заключение отметим, что, разумеется, описанные нами процессы были еще довольно неуверенными попытками выйти из заклятия мальтузианской ловушки. Так же, как свободный промышленный капитализм не умел регулировать спрос и предложение, в результате чего возникали кризисы перепроизводства, так и сверхсложные аграрные общества не умели регулировать уровень элитно-городского населения (да и все остальные важные социально-демографические параметры), что периодически приводило данные общества к социально-демографическим кризисам. Но, как верно замечали
М. Арцруни и Дж. Комлос (Artzrouni, Komlos 1985), городской сектор и здесь играл особую роль, так как являлся своего рода буфером в случае кризисов (см. также: Коротаев, Комарова, Халтурина 2007; Гринин, Коротаев 2009 а).

* * *

Как уже было сказано, процесс выхода из мальтузианской ловушки был длительным и завершился только с победой второго этапа промышленной революции (промышленного переворота) в XIX в. Окончательный и бесповоротный выход из мальтузианской ловушки некоторых наиболее развитых стран, таких как Англия, Германия и другие европейские страны, был связан и с таким общемировым экономическим процессом (затро­нувшим, очень сильно и Россию), как аграрный кризис конца XIX в. Это позволяет утверждать, что окончательный выход из мальтузианской ловушки может реально происходить только в условиях расширения национального рынка далеко за его пре­делы.
В отношении выхода из мальтузианской ловушки важно указать на рост мир-системных связей, который создавал более ра­циональную структуру мирового производства, позволяя странам специа­лизироваться в наиболее выгодных отраслях. Естест­венно, что такое развитие не могло идти бескризисно. В этом плане одним из наиболее интересных явлений можно считать так называемый «аграрный кризис». Сначала стоит дать общую характеристику этому явлению.

Аграрный кризис продолжался примерно с 1875 по 1895 г., то есть около двадцати лет. Суть кризиса состояла в том, что цены на зерно имели тенденцию к снижению; хотя иногда они и повышались, но затем опять побеждала дефляционная тенденция. За это время промышленный подъем конца 1870-х гг. сменился кризисом 1882 г. и депрессией, затем опять на­ступил подъем середины 1880-х гг., и вновь его сменил кризис начала 1890-х гг. А аграрный кризис все продолжался. И только вместе с про­мышленным подъемом 1890-х гг. он наконец закончился. Основные при­чины снижения цен на хлеб и некоторые другие продукты сельского хозяйства экономисты видят в огромном развитии же­лезных дорог и транспортировке морским путем, что позволило резко увеличить подвоз в Европу американского, русского и индийского хлеба и вовлечь в оборот огромный массив земель американского Запада. Это чрезмерно увеличило объемы производства зерна и особенно объемы то­варного и экспортного зерна. Следует также принять во внимание деше­визну крестьянского труда в России и Индии, а также слабую эластич­ность крестьянского хозяйства в отношении предложения, так как и при падении цен для крестьян и даже фермеров зерно представляет осо­бую ценность; необходимо также учесть отсутствие рентной платы за землю в США (см.: Туган-Барановский 2008 [1913]; Мендельсон 1959, т. 2: гл. 2; Варга 1974 б: 405–412; см. также: Bairoch 1976: 477–479).

Однако аграрный кризис следует рассмотреть в нескольких аспектах: 1) он первоначально тяжело повлиял на сельское хозяйство Европы, в которой существенно сократилось производство собственного хлеба[56]; 2) однако понижение цен на зерно и другие продовольственные товары весьма позитивно сказалось на росте потребления городского населения и рабочего класса Европы и других стран, так как Европа (особенно Германия и Англия) стала импортером хлеба[57]. Как хорошо видно на Рис. 2.1.23, именно в указанный период потребление в крупнейших городах Европы начинает заметно расти;
3) это, несомненно, повлияло на продвижение в плане вы­хода из мальтузианской ловушки в Европе и частично в других странах и в определенной мере способствовало развитию промышленности; 4) аграр­ный кризис способствовал интенсификации сельского хозяйства Европы, в частности заметно укрепилось животноводство и специализированное растениеводство, что также способствовало улучшению структуры пита­ния населения и продолжению выхода из мальтузианской ловушки.

Таким образом, длительный период низких мировых цен на хлеб выглядит кризисным лишь в определенном аспекте анализа. В ином аспекте тот же самый процесс может быть интерпретирован и как исключительно важная составляющая завершения вы­хода центра Мир-Системы из мальтузианской ловушки (см., например: Гринин, Коротаев 2009 а). Оборотной стороной аграрного кризиса явились: значительный рост реальной заработной платы в странах Запада и подъем жизненного уровня большинства западных горожан с грани голодного выживания, характер­ного для доиндустриальной эпохи; заметное сокращение доли зарплаты, расходуемой на продукты питания, и соответственно рост доли, расходуе­мой на промышленные товары.

Рис. 2.1.23. Динамика реальной зарплаты неквалифицированных рабочих в некоторых городах мира (в прожиточных ми­нимумах) в 1730–1920 гг.

Источник: Allen et al. 2005: 59, Fig. 4.

[1] В соавторстве с С. Ю. Малковым.

[2] К настоящему времени имеется уже достаточно большое количество таких моделей: Usher 1989; Chu, Lee 1994; Малков 2002, 2003, 2004; Малков С., Ковалев, Малков А. 2000; Малков и др. 2002; Komlos, Nefe-
dov 2002; Малков С., Малков А. 2000; Малков, Сергеев 2002, 2004 а, 2004 б; Turchin 2003, 2005 a, 2005 b; Nefedov 2004; Малков, Селунская, Сергеев 2005; Turchin, Korotayev 2006; Korotayev, Malkov, Khaltourina 2006 b; Korotayev, Khaltourina 2006; Коротаев 2006; Коротаев, Комарова, Халтурина 2007 и т. д.

[3] См. также, например: Малков 2002 и др.; Коротаев 2006 и др.

[4] Существование демографических циклов в доиндустриальной истории Европы и Китая было известно достаточно давно (Бродель 1986; Кульпин 1990; Мугрузин 1986, 1994; Postan 1950, 1973; Abel 1974, 1980; Le Roy Ladurie 1974; Hodder 1978; Chao 1986; Cameron 1989; Goldstone 1991).

[5] В то же время мы отмечали, что демографические кризисы характерны не для любых аграр­ных обществ, а прежде всего для сверхсложных аграрно-ремесленных обществ. В простых и даже в сложных аграрных системах общество либо не успевает дойти до та­кого уровня демографического развития и давления и попадает в ситуацию различного рода кризисов, либо вырабатывает механизмы ограничения демографического роста. Пример папуасов Новой Гвинеи, общества которых существовали в течение тысяч лет, по-види­мому, не испытывая демографических коллапсов, связанных с перенаселением, весьма ха­рактерен (см., например: Бутинов 1995, 2000), хотя применительно, скажем, к папуасам на­горья, вероятно, можно предполагать существование среди них в досовременную эпоху очень коротких (длиною порядка одного поколения) социально-демографических циклов, качественно отличных от социально-демографических циклов, характерных для сверх­сложных аграрных обществ. В аграрно-ремесленных сверхсложных обществах, особенно в тех, где уровень развития государственности был высок (по нашей терминологии, это уро­вень развитого государства [Гринин 2007 е; Гринин, Коротаев 2009 а ]), продолжительные (длительностью порядка от одного до трех веков) структурно-демографические кризисы могут при­нимать ярко выраженные формы. Это объясняется тем, что чем сложнее общество и совершеннее его политическая организация, тем дальше оно в тенденции заходит по пути интенсификации сельскохозяйственного производства и в целом разделения труда, совершенствования социальных механизмов в периоды, предшествующие социально-де­мографическим коллапсам. Соответственно тем более высокий уровень демографического давления в нем возникает. Отсюда и ярко выраженная степень социально-демографических кризисов, характерная для исторической динамики сверхсложных аграрных обществ (см., например: Гринин 2007 г; Гринин, Коротаев 2009 а; Коротаев, Халтурина, Божевольнов 2010; см. также Главу 2 Раздела 2). Впрочем, в специфических условиях достаточно продолжительные социально-демографические циклы могли, по всей видимо­сти, наблюдаться и в некоторых среднесложных аграрных обществах (они, например, ре­конструируются по археологическим данным для индейских обществ культуры анасази [современный Юго-Запад США] I – начала II тыс. н. э.; см., например: Турчин 2007).

[6] См.: Гринин, Коротаев 2009 а; Гринин, Коротаев, Малков 2008; Гринин и др. 2009; Гринин 2007 г; Коротаев 2006; Коротаев, Комарова, Халтурина 2007; Кульпин 1990; Малков 2002, 2003, 2004; Малков С., Малков А. 2000; Малков С., Ковалев, Малков А. 2000; Малков и др. 2002; Малков, Селунская, Сергеев 2005; Малков, Сергеев 2004; Мугрузин 1986, 1994; Нефедов 1999–2010; Нефедов, Турчин 2007; Турчин 2007; Chu, Lee 1994; Korotayev, Khaltourina 2006; Korotayev, Malkov, Khaltourina 2006 b; Nefedov 2004; Turchin 2003, 2005 a, 2005 b; Turchin, Korotayev 2006; Turchin, Nefedov 2009; Usher 1989.

[7] Ho Ping-ti 1955; 1959: 173–174, 180, 185–189; Lee 1982; Bray 1984: 452, 601; Perkins 1969: 39–40; Дикарев 1991: 69–70; Fairbank 1992: 169; Lavely, Wong 1998: 725–726; Lee, Wang 1999: 37–40; Mote 1999: 750, 942; Нефедов 2000 a: 17; Myers, Wang 2002: 599, 634–636; Rowe 2002: 479; Zelin 2002: 216–218.

[8] Женский инфантицид – практика убийства новорожденных девочек как средство ограничения демографического роста, широко распространенная в традиционном китайском обществе (см., например: Fei Hsiao-t'ung 1939: 22, 33–34; Фэй Сяотун 1989: 5, 32; Ho Ping-ti 1959: 58–62, 274–275).

[9] Это уже было замечено, например, С. Манн: «Снижение в XIX в. темпов демографического роста было в высокой степени вызвано увеличением уровня женского инфантицида, что в свою очередь представляло прямую реакцию на ухудшавшуюся экономическую ситуацию» (Mann 2002: 451).

[10] МГП = минимальный годовой паек, то есть такой объем продовольствия, который минимально достаточен для того, чтобы поддержать выживание одного человека в течение одного года.

[11] Более подробный анализ этой модели см.: Гринин, Коротаев 2010 б; см. также: Grinin 2007 c; Гринин, Коротаев 2009 а: Экскурс 2.

[12] Фактически именно с началом аграрной революции и появился действительно капитальный сектор (сектор производства средств производства), поскольку впервые образовался круп­ный сектор, где можно было делать долгосрочные трудовые вложения, отсроченные на де­сятилетия. Этот момент модель Арцруни − Комлоса практически не отражает, зато хорошо объясняет теория производственных революций и тесно связанная с ней концепция смены принципов производства благ (см., в частности: Гринин 2000, 2006 б, 2007 г, 2007 д; Grinin 2006, 2007 c; Grinin, Korotayev 2006; Гринин, Коротаев 2007, 2009 а; Коротаев, Гринин 2007).

[13] То, что Арцруни и Комлос связывают рост городов, с одной стороны, и приближение вы­хода из мальтузианской ловушки – с другой, в принципе, имеет реальные основания. Однако они, как показано выше, неправомерно ото­ждествляют с ростом городов рост сектора накопления, который, согласно их модели, как бы прямо влияет на рост аграрного производства. Между тем рост сектора накопления (и соответственно рост на этой базе производства продуктов питания) шел прежде всего именно за счет капитальных трудовых и материальных инвестиций в аграрную сферу. Нам кажется, что было бы более перспективно связывать рост уровня урбанизации и с ростом рыночного сектора, ведущая часть которого в целом связана с городами.
А как будет пока­зано в Дополнении 2 к настоящей главе, рост рыночного сектора напрямую связан с возможностью увеличе­ния производства продуктов питания и в целом роста богатства общества.

[14] Иногда говорят о так называемом «долгом шестнадцатом веке» (приблизительно 1450–1650 гг.), од­нако ясно, что в этом периоде собственно XVI в. все равно занимает централь­ное место.

[15] В отношении времени зарождения и эволюции Мир-Системы авторы этой статьи стоят ближе к идеям А. Г. Франка, хотя в отличие от него считают, что о ведущей мир-системе (= Мир-Системе), которая затем стала доминирующей, можно говорить даже не с III тыс. до н. э., а уже начиная с периода VIII тыс. до н. э. Однако, согласно нашей периодизации исто­рии Мир-Системы, период XV–XVIII вв. является очень важным и переломным в плане формирования современной Мир-Системы, а в рамках этих трех веков собственно XVI в. занимает особое место как период совершения первого этапа промышленной революции, а также как период превращения Мир-Системы, условно говоря, из «гундерфранковской» в «валлерстайновскую» (Гринин, Коротаев 2009 а; Гринин 2006 б).

[16] В XVIII в. в Англии уже нельзя было представить сквайра, который не осушал бы болот и не огораживал бы землю, в то время как в XV в. нельзя себе представить сельского дворя­нина, который бы не стремился подражать наиболее уважаемым соседям, уделявшим хо­зяйству и выжиманию ренты лишь малую часть времени и энергии, в основном погло­щенных расширением своих родовых владений и богатств путем брачных договоров, а часто вооруженным захватом владений соседа, которым, однако, пытались придать закон­ную форму (Тревельян 1959: 81). Между этими полюсами хозяйственной ментальности и лежит XVI в. Можно привести и мнение Дж. Голдстоуна: «В Англии в 1500 г. преоб­ладала сельскохозяйственная, натуральная (subsistence), семейно-крестьянская экономика. К 1640 г. натуральное крестьянское хозяйство стало редким в значительной части Англии; на его месте возникли большой рыночный фермерский сектор, достаточно высокий уровень специализации и товарности даже на семейных фермах, а также быстро растущий город­ской сектор» (Goldstone 1984: 1132).

[17] Хотя на определенной стадии инфляционные процессы (в результате «революции цен») пришли в резкое столкновение с процессами развития европейских и азиатских государств, что вызвало целый ряд кризисных социально-политических явлений в XVII в. (см., например: Goldstone 1984, 1988, 1991; Гринин, Коротаев 2009 в, 2009 г).

[18] Любопытнейший, хотя и довольно экзотический, пример ценообразования приводит Ф. Бродель. В XVI в.
в Боливии в Высоких Андах на высоте 4 тыс. метров возник горняц­кий поселок Вилья-Империаль-де-Потоси, превратившийся, по сути, в довольно большой город, в котором происходил процесс амальгации серебра и который на пике своего рас­цвета на­считывал, по некоторым оценкам, более 100 тыс. жителей (Бродель 1988: 186; см. также: Бакс 1986: 123). Из-за обилия серебра цены там потеряли всякую связь с реально­стью, жизнь в этом городе «была абсурдной даже для богачей: курица стоила до восьми реалов, яйцо – два реала»
и т. д. «Что можно сказать, – добавляет Ф. Бродель, – кроме того, что деньги там ничего не стоили?» (Бродель 1988: 186). Нечто аналогичное позже наблюдалось на пике «золотой лихорадки» на Клондайке.

[19] Почти в каждой стране землевладельцы и/или другая элита скапливаются в столицах, привле­кая туда свои доходы и просто наслаждаясь жизнью в столице (Clark, Lepetit 1996; см. также: Yardeni 1998). Отсюда возникает совсем не праздный и не однозначно решае­мый вопрос: поскольку столицы всегда зависели от снабжения из провинций, были ли они «паразитами» или, напротив, источниками роста? Эта проблема обсуждается в книге под редакцией П. Кларка и Б. Лепетита, в которой указывается, что, хотя отношения между провинциями и столицами не были константой, второе из двух мнений, тем не менее, имеет под собой большие основания (Clark, Lepetit 1996).

[20] Отметим, что и в современном мире (в том числе и в России) в наиболее крупных и процве­тающих городах (особенно в столицах) цены наиболее высокие, но там же и наибо­лее высокий уровень жизни (хотя малоимущие в таких городах и страдают особо сильно от высоких цен), и наиболее динамичная жизнь. При этом желающих уехать из такой дороговизны, как правило, немного, а приехать туда – на порядки больше. В то же время во многих странах (включая Россию) в наиболее депрессивных и захолустных, экономически отсталых районах цены могут быть очень низкими, но уровень жизни от этого не становится в таких местах высоким.

[21] О позитивной роли роста городского сектора в плане выхода общества из мальтузианской ловушки
см.: Artzrouni, Komlos 1985; см. также: Grinin 2007 c.

[22] В частности, подобно тому, как действовали в Риме в отношении плебса в эпоху поздней рес­публики и империи, в некоторых городах-государствах, например во Флоренции, бога­тые семейства считали выгодным оказывать покровительство собственной клиентуре из нищих, на поддержку которых можно было рассчитывать в случае вооруженного кон­фликта с враждебным кланом (Антонетти 2004: 141).

[23] Но иногда эпидемии могли, напротив, вызывать отток горожан в незараженные сельские ме­стности, как это наблюдалось в Западной Европе (но не в исламском мире [см., напри­мер: Dols 1977]) в период «черной смерти» в XIV и последующие века (наиболее извест­ным свидетельством чему является знаменитый Декамерон Боккаччо).

[24] Особенно в городах, сельская округа которых была рядом, и численность населения кото­рой была сопоставима с числом самих городских жителей (или даже меньше этого числа). В таких городах количество нищих в очень неблагоприятные годы могло возрастать в разы (см., например, о Флоренции: Антонетти 2004: 141). Особенно несчастным в этом отноше­нии был 1330 г., когда, по свидетельству хрониста Виллани, вероятно, преувеличенному, число нищих в стотысячной Флоренции увеличилось с одной до семнадцати тысяч (там же: 183). Но это все же были эпизоды, хотя и трагические. Что касается крупных аграрных государств с относительно небольшой долей урбанизации, то там, конечно, пропорции были совсем иные. Но Флоренция, на наш взгляд, является в этом отношении ис­ключением даже среди городов-государств. В частности, в отношении Флоренции следует учитывать, что в конце XII–XIV вв. это был по меркам средневековья бурно растущий го­род. Так, если в конце XII в. там жило, по некоторым данным, всего 15 тыс. чело­век, то в начале XIII в. – уже 50 тыс., в 1260 г. – 75 тыс., в 1280 г. – 85 тыс., а в начале XIV в. – 100 тыс. Таким образом, город вполне привык к крупным миграциям. Кроме того, во Флоренции оказывали определенную помощь бедным со стороны крупных корпораций и братств (там же: 141) – случай относительно редкий в средние века, но позже характер­ный для законодательства особо интересующей нас здесь Англии – и это, естественно, могло дополнительно привлекать нищих мигрантов в богатый город.

Дата добавления: 2014-11-18