Вкус философии

То, что в результате аллегорического истолкования мифов действительно можно создать ту или иную космогоническую мо­дель вселенной - несомненно. Это видно хотя бы из того, что все древние философы так или иначе начинали именно с этого: они пытались (каждый - на свой манер) аллегорически истолковать древнюю теогоническую мифологию, и в результате создавали свои индивидуальные космогонические системы. Можно было бы вообще с известной долей осторожности заявить, что вкус ранней философии - теологический. Философия рождается как теоло­гия, как попытка рационально постичь и логически интерпрети­ровать различные божественные персоналии.

В большинстве древних цивилизаций (за исключением Древ­ней Греции) философия вообще не возникает в ее гражданском обличье, а существует исключительно в форме жреческой дея­тельности по рациональному осмыслению, интерпретации и пере­конструированию божественных фигур, входящих в религиозный

пантеон данной цивилизации. В частности, чрезвычайно объем­ный и разветвленный характер такая деятельность имела в Древ­нем Египте, где происходили неоднократные теологические рево­люции, в результате которых осуществлялся синтез различных богов и переустройство божественного пантеона. При этом древ­няя мифология ни в коем случае не отвергалась, а только подвер­галась переосмыслению.

Религиозный миф - это единственная почва, на которой рабо­тает сознание теолога. Но теолог - это человек, который пытается понять миф, перевести миф на язык разума и рассудка, - и свое­образным побочным, нечаянным результатом этого рационально­го осмысления мифа становится его переконструирование и изменение. В теократических государствах Древнего Востока этот процесс происходит крайне медленно, растягивается на тысяче­летия, но это именно тот процесс, который является предельным идеологическим условием происходящих в этих обществах исто­рических изменений. Это именно тот процесс, в рамках которого происходит переформирование божественного пантеона, а, с дру­гой стороны, боги получают космогоническую и космологичес­кую интерпретацию, и МИФОвоззрение начинает заменяться на МИРОвоззрение. И это тот процесс, который в значительной сте­пени можно охарактеризовать как философский, хотя в боль­шинстве случаев - и в Древнем Египте, и в Древней Месопотамии, и в Древней Индии - приходится говорить о феномене анонимно-теологической философской мысли.

Только в Древней Греции рождается феномен философии граж­данской и индивидуально-авторской. Тем не менее, и для древне­греческого философа подлинным арсеналом его мысли является миф.

Так, знаменитые "первые философы" Древней Греции зани­маются именно этим: они обращаются к древним теогониям и пытаются истолковать мифологические перипетии божественных генеалогий как рациональное взаимодействие предметных сти­хий. Не случайно, что субъективно эти философы переживают себя как своеобразных представителей божеств, пророков, объ­ясняющих для людей смысл тех или иных божественных деяний. "Гераклит и Эмпедокл..., - указывает О.М.Фрейденберг, - оба -земные формы божества, за которое они представительствуют. Эмпедокл в прямой форме переживает себя как боговоплотителя. Подобно Пармениду, и он услышал свою космологию от бога"¹⁷.

Но, переживая себя в качестве воплотителей богов, они все же выполняют работу философов. Это работа, которая в принципе появляется много позже времени создания религиозных теого­нии, и смысл ее заключается в том, чтобы эти теогонии рацио­нально истолковать. Именно философы занимаются тем, что пере­водят истории о происхождении богов на язык космогонических смыслов и замещают живых богов некими природными сущнос­тями. У Фалеса такой первичной природной сущностью стано­вится вода, у Анаксимандра - апейрон, беспредельность, у Анак-

симена - воздух и т.д. Но каждая такая философская гипотеза о сущности и природе мира является не чем иным, как рациональ­но-переконструирующим срезом теогонических мифов, т.е. имеет фундаментально-божественное измерение, а отнюдь не является, как это нередко трактуется, проявлением так называемого сти­хийного материализма. Предметом интереса "первых философов" является не природа, а миф, который они пытаются понять и истолковать с опорой на какие-то природные сущности.

И оттого "вода" Фалеса или "воздух" Анаксимена - это не просто указание на какие-то природные реалии, но и указание на мифологическую подоплеку мира, которую начинают отныне пред­ставительствовать не имена богов, а имена природных стихий. Как подчеркивает А.Ф.Лосев, смысл воды у Фалеса не физичес­кий, а именно мифологический. "Это могло иметь религиозный, мистический, философский, какой угодно, наконец, смысл, но только не смысл "закона природы", отвлеченно усвоенного и "эм­пирически" найденного" ^1S. "...Здесь нет никаких научных по­строений, здесь нет никаких эмпирических обобщений, хотя Арис­тотелю и хотелось бы свести всё Фалесово открытие на узко­физическую наблюдательность; это не естественнонаучный прин­цип и понятие. Это - полнота в единстве созерцаемого мира; это символический МИФ, в котором имманентно живет Логос и пол­нота разумных определений" ^1Э.

Но если это и миф, то миф на существенно новой ступени своего развития. Это миф, который не столько персонифициро­ванно представлен в фигуре бога, сколько деперсонифицировано представлен в феномене природной стихии. "...Фалес говорит о ВОДЕ, а не о боге воды, Анаксимен о ВОЗДУХЕ, а не о боге воздуха или грозы. И в этом проявляется ошеломляющая новизна их подхода. Несмотря на то, что "все полно богов", эти люди пытаются понять связь ВЕЩЕЙ" ²⁰.

Развернутые космологические концепции мы без труда обнару­жим у многих греческих философов, и в этом случае сомнений нет: философы ведут речь не о происхождении богов, а о проис­хождении и об устройстве Космоса. При этом, подобно Платону в "Политике", философы всячески подчеркивают, что их космого­нии прямым образом основываются на древних мифах, являются прояснениями этих древних мифов. Как подчеркивает А.Ф.Лосев, "идеи" Платона - это "не что иное, как боги древней мифологии, но переведенные на язык разума, на язык понятий" ²¹, а, скажем, божественный перводвигатель Аристотеля, настаивает исследова­тель, есть " тоже, no-существу, не что иное, как древнегреческий Олимп, но реконструированный средствами логики и метафизи­ки" ²². Принципиальное отличие философских учений от мифоло­гии заключается при этом в том, что "мифология здесь дана не в виде антропоморфных образов, а в форме философских понятий" ²³. Таким образом, "философская мысль переосмысляла исходную античную мифологию, выдвигая в ней то один, то другой момен­ты, и, тем самым, меняя ее до полной неузнаваемости" ^и.

Таким образом, именно в деятельности философов теогоническое мышление обретает очертания мышления космогоничес­кого. Однако можно ли утверждать, что в самих теогониях ис­ходно заключена некая рефлексивно-космогоническая мысль? Во всяком случае, факт широких аллегорических толкований и кос­могонических интерпретаций, которые мы находим в коммента­риях древних философов к еще более древним теогоническим текстам в культурах самых разных цивилизаций не является сам по себе доказательством того, что некая космогоническая мысль изначально присуща этим религиозным теогониям, а не навязана этим теогониям последующими толкователями.

Возьмем классический текст, по которому современные ис­следователи восстанавливают генеалогию греческих богов и одно­временно моделируют космогоническую модель древнегреческо­го мировоззрения. Речь идет о знаменитой гесиодовской поэме "Теогония". Вот как выглядят начальные звенья божественной генеалогии, согласно этому тексту.

"Прежде всего во Вселенной Хаос зародился,

а следом Широкогрудая Гея,

всеобщий приют безопасный,

Сумрачный Тартар, в земных залегающий недрах глубоких,

И, между вечными всеми богами прекраснейший – Эрос.

Сладкоистомный - у всех он богов и людей земнородных

Пушу в груди покоряет и всех рассужденъя лишает.,

Черная Ночь и угрюмый Эреб родились из Хаоса.

Ночь же Эфир родила и сияющий День, и Гемеру:

Их зачала она в чреве, с Эребом в любви сочетавшись.

и Гея же прежде всего родила себе равное ширью

Звездное Небо, Урана, чтоб точно покрыл ее всюду

И, чтобы прочным жилищем служил для богов всеблаженных...".

О чем этот текст? Неужели его суть в том, чтобы объяснить порядок возникновения сущего в мире? Но тогда этот порядок сущего выглядит более чем запутанно. Во всяком случае, не со­здается впечатления, что подробнейшее описание порядка проис­хождения богов и родственных взаимоотношений между этими многочисленными богами способствует хотя бы минимальному прояснению вопроса о том, как и в какой последовательности происходило происхождение сущего.

Вначале во Вселенной рождается "зев Хаоса" (коль скоро гре­ческий корень этого слова, согласно А.Ф.Лосеву, - "зевать", "ра­зевать"), т.е. некая зияющая бездна (ср.: "открылась бездна, звезд полна...). И, пожалуй, формирование этой отверстой бездны дей­ствительно является точкой космогонии, в которой, одновремен­но с Хаосом рождаются спасительный приют Земли, ужас и про­клятие бездонного Тартара и сладкоистомное искушение прекрас­нейшего Эроса. Во всяком случае, на этой ступени, когда количе­ство божественных лиц исчисляется пальцами одной руки, раци­ональная реконструкция теогонических событий в качестве "кос­могонического акта" еще возможна.

Однако по мере того, как с каждой новой строчкой поэмы Гесиода прибавляются все новые и новые имена, характер их вза-

имных родственных связей начинает все больше и больше напо­минать головоломку, которая заведомо не имеет решения. Точнее, можно предполагать множество различных интерпретаций того, "что имеется в виду", однако чем дальше, тем более становится понятным, что "в виду имеется" именно то, о чем говорится прямым текстом. Что "Теогония" не несет в себе никаких спрятанных кос­могонических конструкций, а рассказывает только о том, о чем она рассказывает: не о происхождении Космоса и Земли, как неких объективных реальностей, а о происхождении богов. И единственное, что на самом деле волнует создателя поэмы - это не философско-метафизическую картину мира представить, а с максимально возможной тщательностью расписать систему род­ственных взаимоотношений между богами.

В самом деле, нужно обладать чрезвычайно изощренным во­ображением, чтобы предположить, будто столь генеалогически и метафорически сложный текст действительно что-то объясняет в происхождении реальных земли и неба, любви и смерти, дня и ночи, - хотя все эти реалии, очевидно, фигурируют в нем как мифосемантические комплексы соответствующих богов. То, что для Гесиода и его современников ПОРЯДОК БОГОВ выглядел именно таким образом, - несомненно. Но было бы весьма стран­ным полагать, что этот порядок богов служил... объяснению природных явлений. Скорее, дело обстояло прямо противополож­ным образом: вначале был создан теогонический порядок богов (ровным счетом ничего не объяснявший, а вполне самозначимый), а уже затем, значительно позже, на основании философских ин­терпретаций этого порядка богов были созданы космогонические модели мира. Впрочем, первоначальный смысл этих философско-космогонических моделей опять же состоял вовсе не в том, чтобы космогонически объяснять МИР, а в том, чтобы космого­нически интерпретировать теогонический МИФ.

Итак, в момент своего создания теогония не содержит никакой рациональной философии. Но проходит время, приходят фило­софы и делают попытки истолковать божественный порядок тео­гонии в виде космогонических концепций. Наступает эпоха ин­терпретаций теогонии. Но это - много позже, а вначале теогонические генеалогии вполне самозначимы и не претендуют ни на какие философско-космогонические откровения.

Однако то, что было уместно в позиции древнего философа, который, толкуя миф, существенно выходил за его границы и неизбежно его рационалистически переконструировал (что, меж­ду прочим, являлось одной из духовных пружин развития куль­туры, одной из причин происходившей в истории культуры сме­ны мифологических ориентиров), выглядит несколько странным в позиции современного профессионального исследователя ми­фологии, задача которого - не в том, чтобы перетолковать миф, а в том, чтобы его понять.

Во всяком случае, думается, что сведение мифов к аллегори­ческим объяснениям и истолкованиям природных процессов рез-

ко обедняет их реальное богатство и не способно объяснить мно­жество мифологических парадоксов. Мифы - не гносеологичес­кая, а культурологическая реальность, в этом их суть. А потому стремление интерпретировать мифологические теогонии, генеа­логические цепочки порождающих друг друга богов в качестве космогонии грешит изрядным натурализмом и едва ли научно продуктивно.

Дата добавления: 2014-11-29