Метафизика Декарта. Понятие «субстанция». Декартовский дуализм

И в дальнейшем, позже формирующиеся другие отрасли науки более или менее осознанно рассматривают физику (механику) в качестве образца /парадигмы/. Ту точность, которая возможна в механике, - в качестве образца научной строгости

Формирующаяся в это время наука – прежде всего физика (естествознание). В физике бурно развивается механика (все прочие области естественных наук пока еще в лучшем случае – в зародыше). И это накладывает свой отпечаток на целостный образ науки[2], а так же - на образ мира. Картину мира европейского человека, как она складывается в семнадцатом веке, называют «механистической».

Семнадцатый, восемнадцатый века, это время, когда философия и наука, действительно представляют собой единое. Время, когда философия – действительно мудрая наставница науки, когда философы, по большей части, сами же являются учеными (сами же строят научные теории и занимаются экспериментированием).

Семнадцатый век в истории европейской мысли – это время, когда складывается наука в современном понимании этого слова (экспериментирующая, и в то же время теоретизирующая), формулируются основные принципы научного метода[1].

Философия Нового времени. Общая характеристика.

Время, когда складывается то, что позднее назовут «классической научной рациональностью» - та модель знания, образ которой мы можем найти у Декарта: Декарт сравнивал структуру человеческого знания с деревом (корни – это метафизика (читай – «философия»), ствол – физика, а ветви – все прочие конкретные науки). Такая модель знания предполагает единый костяк (стержень), и этот стержень – философия.

[1] Мыслители средневековья (схоласты) не пытались ничего делать руками, они постигали мир чисто умозрительным образом (путем построения тех, или иных интеллектуальных конструкций). Деятели Возрождения руки к природе прилагать отнюдь не брезговали (пример – анатомирование трупов), они действительно были естествоиспытателями, теми, кто «пытает» природу, стремится вызнать у нее ее секреты. Но в 15-м, 16-м веках эта деятельность носит еще не упорядоченный характер (деятели Возрождения пробуют все). В 17-м веке складывается именно научный метод («метод» предполагает, что природа исследуется систематически).

Тема 9. Френсис Бэкон (1561-1626)

Метод индукции.

Френсиса Бэкона можно назвать основателем традиции эмпиризма в философии Нового времени. Он был тем, кто сформулировал принципы индуктивного метода как основы научного познания.

Основной пафос философии Бэкона: наука должна основываться на опыте. Он яростно критикует аристотелевскую модель науки (которой придерживается все средневековье). Он сравнивает ученого-схоласта с пауком, плетущим из себя паутину умозрительных конструкций. Если он и обращается к опыту, - то для того, чтобы найти в нем что-либо, подтверждающее (иллюстрирующее) его мысль (найти хороший пример).

А наука должна действительно основываться на опыте, вытекать из него. Бэконовский метод индукции предполагает, что научная теория должна строиться на основании большого количества эмпирических /опытных/ данных. Анализируемое явление должно быть исследовано всеобъемлюще, по возможности, должны быть приведены все имеющиеся его случаи. Выводы из опытов должны делаться постепенно, нельзя переходить сразу от частных явлении к общим выводам.

Конечно же, Бекон прав в том, что научная теория должна основываться на опыте, но в то же время, несложно увидеть уязвимое место бэконовской идеи индукции. «Индукция» - «обобщение». Индуктивное умозаключение – это когда из множества частных посылок (из множества частных случаев, опытов) делается общий вывод. Так вот, с точки зрения логики, из множества частных посылок общий вывод (суждение, носящее универсальный характер) следует только в том случае, если индукция полная, то есть, если мы перебрали все случаи наблюдаемого явления. Что же касается естествознания, то это невозможно, природа неисчерпаема. Мы можем привести только очень много случаев того, или иного явления, но не все. На основании же неполной индукции, общий вывод из множества частных посылок следует только с той, или иной степенью вероятности (предположительно).

Иначе говоря, если мы исследуем множество (например) лебедей, и все они окажутся белыми, из этого мы можем с высокой степенью вероятности сделать вывод, что все лебеди белые. Но это нас не избавляет от возможности, что сто первый или тысяча первый лебедь окажется черным.

С другой стороны, если мы посмотрим на то, как действует реальный ученый, исследующий то, или иное явление. У него на весьма предварительных стадиях этого исследования есть уже некая теория (гипотеза), он не дожидается полного сбора информации, а потом формулирует теорию, он совершает от фактов к теории некий скачек. Да, конечно же Бэкон прав, теории получаются из фактов, но не только из них.

Кстати говоря, у самого Бэкона его метод не работал. Когда он (в своей фундаментальной работе «Новый Органон»[1]) пытается ответить на вопрос, какова природа теплоты, то приходит к выводу, что причиной нагревания тел является некий газ. Когда он пытается найти причину морских приливов, то приходит к мысли, что этой причиной являются некие полости в Земле.

Одной индукции, по всей видимости, мало. Френсис Бэкон внес свой вклад в историю науки скорее как критик старого и идеолог нового, нежели как создатель самого этого нового/.

«Знание – сила»

Бекона справедливо называют «пророком технической эры». Он писал: зайдите к человечеству на кухню и в библиотеку; в библиотеке много книг, в том числе умных, а зайдите к человеку на кухню, там практически ничего не менялось на протяжении бесчисленных веков. Бэкон убежденно заявляет, что так не должно быть, и что когда-нибудь будет иначе. Что наука должна менять к лучшему жизнь людей. Он предрек, что наука со временем (и уже скоро) породит технику. Бэконовский лозунг «знание – сила» в свое время был весьма популярен в Советском Союзе.

/Примечательно так же, как умер Бэкон. Его беспокоил вопрос обеспечения людей свежими продуктами питания. Он проводил опыт с замораживанием курицы, набивая ее снегом, простудился и умер/.

«Идолы разума».

В принципе, разум человеческий должен быть ясным и чистым зеркалом, отражающим данную нам на опыте реальность. Но он, фактически, таковым не является, поскольку содержит в себе некие огрехи, предрассудки, искажающие «поверхность зеркала». Эти предрассудки, которым следует разум помимо опыта, которые являются причиной все новых и новых ошибок в процессе познания, Бэкон называет «идолами разума»[2]. Бэкон выделяет четыре вида «идолов».

1. Идолы рода. «Идолами рода» Бэкон называет предрассудки, свойственные самой природе человеческого разума (и поэтому одинаково присущие всем людям). В качестве примера он приводит склонность нашего разума видеть связь там, где ее нет (или может и не быть). Например, если человеку перебежит дорогу четная кошка и в этот день случится что-то плохое, - он это запомнит, если же ничего не случится, - выкинет эту ситуацию из головы. Люди хранят память о тех случаях, когда попавшие в беду молились Богу и были спасены, но они не будут пытаться узнать, были ли такие, кто попал в беду, и не получил помощи. В результате этой склонности человеческого разума мы воспринимаем мир более упорядоченным, чем он есть на самом деле. Так же мы склонны антропорфизировать мир (понимать все процессы, идущие в мире по аналогии с тем, что происходит с нами).

2. Идолы пещеры. «Идолами пещеры» Бэкон называет предрассудки, связанные с особенностями нашего индивидуального развития. На то, как мы воспринимаем и осмысливаем мир, накладывает отпечаток предшествующий опыт, личные предпочтения и т. п. Мы видим мир как бы из пещеры своей собственной субъективности.

3. Идолы площади. По идее, язык должен служить для выражения мыслей, для описания того, что мы видим. Но на самом деле это не так. Мы ожидаем того, что если есть слово, то должна быть и вещь, которую обозначает это слово, но это – далеко не всегда так (есть слова, которым ничто на опыте не соответствует). Язык, как он есть, вообще не является достаточно пригодным орудием для выражения мыслей. Он, скорее, подходит для среднестатистического человека (обывателя), который на нем болтает (выражает, скорее, чувства). Площадь – место, где болтают. Идолы площади живут в языке.

4. Идолы театра. Людям свойственно скорее не желание найти истину, а интерес к тем или иным модным теориям. Человека может привлекать та, или иная концепция, только потому, что она новая и необычная. С другой стороны, другой человек, из такой же (болезненной) жажды новизны будет пытаться изобрести еще какую-нибудь оригинальную теорию. Этот процесс погони за новым, приводящий к созданию все новых и новых философских и научных теорий Бэкон сравнивает с театром (балаганом).

Бэкон пишет, что с последним видом идолов бороться проще всего. Достаточно один раз дать себе установку не следовать модным теориям только потому, что они популярные и новые, и этого будет достаточно. И другими же тремя видами дело обстоит гораздо сложнее. Идолы рода, идолы пещеры и площади не представляют собой какого-то конкретного набора конкретных предрассудков, - это лишь склонности разума, которые вновь и вновь порождают аналогичные ошибки (так сказать, врожденные дефекты системы). От них не возможно раз и навсегда избавиться (преодолеть), можно лишь вновь и вновь с ними бороться. Первые три вида идолов Бэкон называет «врожденными», четвертый вид – «приобретенными» идолами.

[1] «Органон» - так называлась одна из работ Аристотеля. В названии работы Бэкона содержится полемичность по отношению к прежней, схоластической (аристотельянской) модели знания.

[2] «Идолы» в религиозном смысле – ложные божества, которым поклоняются, помимо истинного. Здесь аналогия понятна.

.

Тема 10. Рене Декарт (Картезий[1]) (1596-1650).

Если Бэкон сформулировал принципы индуктивного метода научного познания, то Декарт формирует другую модель функционирования научного знания – дедуктивную.

«Дедукция» – выведение тех, или иных более частных следствий из общих посылок. Образцом дедуктивной науки может служить евклидова геометрия. Она представляет собой систему, начинающуюся с аксиом (простых и очевидных для разума положений). Все остальное содержание этой науки выводится из этих аксиом.

Для Декарта геометрия и была образцом. Вся его деятельность как философа была направлена на то, чтобы перестроить всю совокупность человеческого знания так, чтобы она стала дедуктивной системой. Целостной системой, начиная с общих, ясных и очевидных уму положений, и кончая конкретным содержанием конкретных наук.

Метод сомнения.

Декарт начинает с сомнения. И это сомнение имеет у него методологическое значение: чтобы найти истину, нужно подвергнуть сомнению все то, что мы до сих пор полагали, что знаем. Усомниться во всем, в чем только возможно усомниться, чтобы отыскать то немногое, что окажется абсолютно несомненным. Это немногое может послужить той точкой, опираясь на которую можно будет выстроить всю систему человеческого знания вновь, но уже на твердом, незыблемом фундаменте (это немногое сможет играть роль аксиом, на основании которых можно будет выстроить дедуктивную систему).

«Мы должны полагать все сомнительное ложным, до тех пор, пока оно не выведено из очевидных положений» - так гласит первое из четырех «правил метода», сформулированных Декартом.

Как этот метод работает (основания системы Декарта).

Как это работает? В чем, согласно Декарту, можно усомниться, а в чем усомниться уже нельзя?

Во-первых, как уже говорилось, мы должны подвергнуть сомнению (отложить на время, на время считать ложными) все виды готового знания, все теории, до сих пор выработанные человечеством.

Во-вторых, мы можем (а, следовательно, должны) усомниться в собственных познавательных способностях, в том, что вещи, какими они даны нашим чувствам /органам чувств/, таковы и в действительности.

В-третьих, мы должны усомниться в самом существовании чувственных вещей, в том, что вещи, которые воспринимаются нами в качестве существующих вне нашего сознания (в объективном мире), действительно существуют. Во сне мы тоже видим нечто (некую реальность, но ее на самом деле не существует). Образы, воспринимаемые нами во сне часто бывают достаточно связанными, - нельзя ли предположить, что реальность, которую мы видим проснувшись, тоже представляет собой что-то, вроде сна, обладающего высокой степенью связанности впечатлений?

Можно. Хотя такое предположение не представляется нам особо убедительным (мы в это не верим!), но логически это более чем возможно, а, следовательно, мы не должны исключать этой возможности. В реальности самой реальности придется усомниться.

В-четвертых, мы можем усомниться в существовании Бога.

В-пятых, мы можем усомниться в истинности основных логических и математических принципов (в логичности самой логики, в том, что если какой-то вывод, какой-то принцип представляется нашему разуму очевидным, то он действительно истинен) (ведь есть люди, которым кажется логичным то, что на наш взгляд очевидно ложно).

Усомниться можно во всем. Я сомневаюсь. Стоп! Я сомневаюсь, - и в этом я не сомневаюсь. А если я сомневаюсь, то противосмысленно было бы полагать, что в то же самое время я, сомневающийся, мог бы не существовать.

А если я сомневаюсь, если я сейчас мыслю, то противоречиво было бы утверждать, что я, мыслящий, мог бы в то же самое время не существовать.

Итак: «мыслю, следовательно, существую» («cogito ergo sum»). Но посмотрите, на каком фоне (в каком контексте) произносит Декарт это свое знаменитое изречение! Единственное, что удалось спасти из этого всепоглощающего сомнения – это мое мыслящее «я», все остальное пока еще тонет во мраке «небытия» (всего остального может и не быть).

Своим «cogito ergo sum» Декарт утверждает лишь, что существую я, как мыслящий. Этим вовсе не доказано, что существую я как вот этот вот человек, с таким-то цветом волос, глаз, с руками и ногами. Реальность моего тела может быть обоснована только вместе с реальностью других чувственно воспринимаемых вещей, вместе с реальностью мира.

/Стоит так же обратить внимание, что по Декарту, бытие моего мыслящего «я» совершенно не зависит от бытия мира; реальность ego cogito дана совершенно независимо от реальности материальных вещей. Она первее: если что-то и знает человек непосредственно, то это себя, как res cogitans, если ему что-то и дано непосредственно и просто, то это его мыслящая суть/.

Итак, Декарт нашел то несомненное, на что можно будет опереться. Декартовское «мыслю, следовательно, существую» будет играть роль первой (и единственной) «аксиомы», из которой он будет выводить затем всю свою систему (Декарт полагает, что этого достаточно).

Но из того, что существую я, как мыслящий, не следует, что существует мир, и не следует, что он может быть познан.

Но Декарт полагает, что из этого можно вывести существование Бога (из того, что существую я как мыслящий, следует, что существует Бог).

Декартовское доказательство бытия божьего, в общем и целом, весьма похожи на схоластические (на доказательство Ансельма и на некоторые моменты доказательств Фомы).

Итак, я существую, как мыслящий. В моем сознании присутствуют различные идеи. Но из того, что я могу помыслить кентавра, единорога или золотую гору не следует, что они существуют. Это – только идеи. Но идея Бога, по мысли Декарта, - особенная. Все знают, что такое Бог (смысл слова понятен): под «Богом» мы подразумеваем существо, наделенное всеми возможными совершенствами. Но если мы помыслим такое существо несуществующим, то мы впадем в логическое противоречие: если предположить, что наисовершеннейшее существо не существует, то, следовательно, можно будет представить существо, которое было бы совершенней его (такое же, - но существующее). Следовательно, Бог должен существовать, заключает Декарт.

/Так же, Декарт приводит такой аргумент: человек не смог бы создать того, что совершенней его (в его сознании присутствует идея Бога, но он не мог ее выдумать; следовательно, она вложена в него божественным разумом)/.

А если полагать существование Бога доказанным, - продолжает рассуждать Декарт, - отсюда можно вывести реальность (существование) мира. Если Бог существует, то он не может быть злым гением (он должен быть благ, это логично). Если бы мир существовал, то это было бы лучше, чем если бы он не существовал. Бог должен был поступить, как лучше. Следовательно, мир существует (а не только кажется).

Далее: если Бог благ, то он должен был бы хотеть, чтобы человек был бы способен этот мир познавать. Он должен был бы наделить человека такими познавательными способностями, которые позволяли бы ему адекватно постигать мир.

Итак, мир существует и он познаваем (если наш разум не будет забегать вперед, не принимать на веру положения, который с ясностью и отчетливостью не следуют из опыта, то он не будет ошибаться). Декарт полагает, что он это доказал.

/Для следующих поколений философов декартовские (в общем-то, схоластические) доказательства бытия божьего утратят свою силу, что же тогда останется от картезианства как системы? Думаю, к этому вопросу лучше вернуться позже. По факту – много, что останется.

Декарт – один из создателей (может быть главный) модели классической науки. В последствии философы, и тем более ученые не будут заниматься доказательствами бытия Бога. Но при этом идея науки (по крайней мере, это верно до конца 19-го века) предполагает наличие некой универсальной, сверхчеловеческой рациональности. Ньютон или Вольтер не доказывают бытие Бога, ни их дискурс предполагает наличие некоего мирового разума, некоего ока, взирающего на мир и способного его прочитать как книгу.

Дедуктивная система предполагает наличие такого универсального разума.

Но вернемся, собственно, к системе Декарта/.

Итак, мир существует, и он познаваем, существуют вещи, внеположные нашему сознанию. То, что лежит в основе этих вещей (составляет их суть), Декарт называет «материей», «материальной субстанцией»[2]. «Под субстанцией, - пишет Декарт, - мы можем разуметь лишь ту вещь, коя существует, совершенно не нуждаясь для своего бытия в другой вещи»[3] (то, чье существование самодостаточно).

Такой субстанцией в абсолютном смысле слова является только Бог (он для того, чтобы существовать, не нуждается в чем-либо ином). Но Декарт говорит о мире. И материя, согласно Декарту, также является субстанцией (с той оговоркой, что она зависит от Бога, и больше ни от чего («сотворенная субстанция»)).

Помимо материальной субстанции (основы чувственно воспринимаемых вещей), Декарт выделяет еще вторую (сотворенную) субстанцию – духовную. Это – то самое мыслящее «я», о котором речь шла выше (а так же другие, очевидно, существующие в мире подобные мне мыслящие «я»).

Нашу человеческую мыслящую суть Декарт называет «душой» и рассматривает ее в качестве субстанции. Духовная субстанция, согласно Декарту, не производна от мира материальных тел. Напротив, ее существование от них совершенно не зависит.

Такой тип философской концепции называют «дуализмом» (от слова «два»): духовное и материальное рассматривается Декартом как две, независимо друг от друга существующие, равноизначальные субстанции (нельзя сказать, что духовное производно от материального, нельзя так же сказать, что материальное производно от духовного).

Сущность духовной субстанции (души) Декарт видит в мышлении и только в нем /моя душа = моя мыслящая суть, то, что я непосредственно улавливаю в акте cogito ergo sum в акте самосознания/.

В оправдание Декарта здесь можно сказать, что «мышление» он понимает достаточно широко, включая в это понятие и акты воли. «Под словом «мышление», - пишет Декарт, - я понимаю все то, что совершается в нас осознанно, поскольку мы это понимаем. Таким образом, не только понимать, хотеть, воображать, но также и чувствовать есть то же самое, что мыслить»[4].

/Но все равно, и «хочу» и «чувствую» подтягиваются Декартом к «мыслю», и это будет иметь свои последствия и свои сложности внутри его системы/.

Что же касается материальной субстанции, то в качестве основного, раскрывающего ее сущность свойства, Декарт называет протяженность. Почему?

Но опыте нам даны тела, наделенные множеством разнообразных свойств: они имеют форму, объем, вес, плотность, цвет, могут так-то и так-то двигаться, быть теплыми или холодными, могут иметь запах и вкус. Но в то же время, эти свойства могут меняться в зависимости от ситуации (одна и та же вода может восприниматься как теплая и холодная), вещь может менять свою форму (например, лед – растаять) (разбейте чашку, чашки, конечно, не станет, но материя останется), мы можем представить себе (Декарт полагает, что можем) бесцветную вещь, есть вещи, которые не весят[5] (огонь, некоторые виды газа). Все эти свойства вариативны, но невозможно, даже в принципе, помыслить себе материальную вещь, не занимающей то, или иное место в пространстве. Невозможно, даже в принципе отделить идею протяженности от идеи материальности. Они неразрывны, следовательно, протяженность и составляет сущность материи. Так рассуждает Декарт.

«Природа материи, взятая в целом, заключается не в том, что она состоит из твердых и тяжелых тел, имеющих определенный цвет, но лишь в том, что это – субстанция, протяженная в длину, ширину и глубину».

Дата добавления: 2014-12-16