Иран и Халдея, ок. 560—546 гг. до Р.Х

Пророк Авесты и пророк Библии

В Рождественском повествовании евангелиста Матфея есть загадочное место: некие «волхвы с востока» приносят свои дары вифлеемскому Мла­денцу.

В евангельском подлиннике слово «волхвы» звучит как «маги», что обычно означает людей, искусных в чародействе. Однако какие побуж­дения могли привлечь в Вифлеем языческих зак­линателей?

Между тем в античные времена слово «маг» имело довольно определенное значение: так име­новали жрецов иранской религии, которая ко вре­мени Рождества Христова была широко распро­странена не только на Востоке, но и в самой Римской империи.

Оригинальность Ирана, как и Израиля, зак­лючалась в его религии.

Вещественных памятников эта религия по­чти не оставила. Единственным свидетельством о ней, дошедшим до нашего времени, является свя­щенная книга парсов, небольшого племени, бежав­шего в Индию от преследований мусульман. От них-то и получила Европа «иранскую библию» — Авесту. Название это означает то же самое, что и Веды, «знание», но, разумеется, речь в ней идет не о науке, а о знании духовном.

Первое знакомство европейцев с Авестой произошло в XVIII в. Проходили годы, появля­лись новые переводы Авесты, на ее основе со­ставлялись словари, и становилось ясно, что пест­рота этой книги является, как и в Ведах, результатом напластования многих разнородных слоев.

Хотя значительная часть Авесты была запи­сана на рубеже эпох и даже в средние века, но в ней содержится немало такого, что пришло из глу­бокой древности. Эти архаические ее пласты вводят в уже знакомый нам мир. Там фигурируют арийские боги неба, огня, земли, солнца, вод: Агура, Митра, Хаома, Нима. Это не кто иной, как Асура, Митра, Сома, Яма арьев. Очевидно, мифы о них в Авесте являются отголосками тех времен, когда предки иранцев составляли одно целое с арьями, двигающимися на Индостан. Даже само назва­ние Ариана (Иран) происходит от слова «арья».

Когда произошло их разделение, точно уста­новить невозможно (скорее всего, где-то в начале II тысячелетия до Р.Х.), но религиозные тради­ции долгое время напоминали о родстве обеих ветвей¹. Мы не будем подробно останавливаться на этих ранних формах язычества.

Отметим две особенности веры иранцев, ибо впоследствии им суждено будет сыграть важную роль.

Первая черта — огнепоклонство. Его следы археологи находят уже в древнейших поселениях Хорезма, одного из очагов иранской культуры. Неугасимый огонь был у обитателей Ирана и сопредельных областей старым священным сим­волом. Чистое пламя заменяло сакральные изоб­ражения и знаменовало вечный свет Божествен­ного. Огонь почитался космической стихией, подобно тому, как у других народов — вода. Древ­ние германцы, родичи арьев, верили в то, что мир некогда сгорит в огне, чтобы возродиться к новой жизни. Этот миф, запечатленный в германской Эдде, у индийцев принял форму веры в «кальпы», огромные периоды, между которыми мир погло­щается Божеством.

Вторая черта — сохранение наряду с панте­оном культа верховного Бога. У индо-арьев Его называли Асура-Дьяушпитар. Впоследствии отождествленный с богом неба Варуной (Ура­ном, Перуном), он стал именоваться «Асура Вишваведа», Господь Всеведущий.

В Иране его чтили под именем Мазды Агуры (Агурамазды), что также означает Всеведу­щий, или Всемудрый, Господь. Но, как и в Ведах, образ Господа Всеведущего у иранцев был засло­нен сонмом богов, а богини земли и водных про­странств считались его супругами.

Таков был фон, на котором в Иране возник­ло мощное религиозное движение, превратившее старые, не слишком оригинальные верования в новую религию спасения. Впоследствии, претер­певая разные изменения и перерождения, она стала государственным культом персов, оказала влия­ние на поздний иудаизм и проникла в религию римлян. Ей в конечном счете обязаны своим воз­никновением альбигойство, богомильство, павликианство² и религия русских «волхвов». Отго­лоски ее можно встретить в новейших оккультных и философских системах.

О происхождении этой религии говорят Гаты — гимны. Форма и язык Гат указывают на их древнее происхождение. Эти псалмы, род­ственные ведическим и библейским, отмечены чертами личного поэтического творчества.

Гаты говорят нам о пророке, который властно стучится в двери языческого храма, чтобы из­гнать оттуда богов. Он называет себя Заратустрой.

Верховный жрец парсов именовался Зарату-стрема, то есть Высочайший Заратустра, и, следо­вательно, слово это — не личное имя, а скорее, титул, или почетное наименование, как Будда или Христос. Поэтому, если какой-либо человек на­зывал себя Заратустрой, это вовсе не означает, что он — лицо вымышленное.

Авеста знает и личное имя своего пророка. Она называет его Спитамой.

Кем же был Спитама? Сам он нигде не на­зывает себя жрецом, магом, ибо эти звания пере­давались только по наследству, и маги, подобно израильским левитам, составляли замкнутый клан. Не принадлежа к магам по рождению, Спитама говорил о себе как о «мантраме», псалмопевце, и лишь в одном месте (и то это спорно) он назы­вает себя «избранником».

Согласно легенде, Спитама двадцати лет от роду ушел из дома и поселился в уединении на территории нынешнего Азербайджана.

В отличие от брахманов и греческих филосо­фов, его волновали не столько отвлеченные воп­росы, сколько мечта об установлении на земле истины, мира и справедливости. Эта черта роднит его с пророками Израиля.

Окраины Ирана в годы молодости Спитамы были постоянно охвачены смутами и войнами. В одной из частей Гат мы слышим голос «Души Быка» (существа, символизирующего мирных крестьян), которая жалуется Мазде на беды, при­чиняемые набегами врагов. «Душа Быка» ждет, что Мазда пошлет в мир человека, который при­несет людям справедливый порядок.

Для Спитамы губители-номады³ и древние боги, которым они поклонялись, составили одну сатанинскую рать. Он называет этих богов ста­рым арийским термином «дэвы» (боги), но в его устах это уже не боги, а демонические силы.

После десятилетних молитв, размышлений и вопрошаний Заратустра открыл для себя в лице древнего Мазды Агуры Бога, Творца Вселенной и Правды.

Итак — единый Бог? Значит, мы можем признать в Заратустре брата и единомышленни­ка израильских пророков, языческого предтечу Христа на иранской земле? По существу это вполне допустимо.

Тем не менее, мы ошиблись бы, поставив знак равенства между Гатами и Ветхим Заве­том. При всем поразительном сходстве они су­щественно отличались в ряде основополагаю­щих пунктов.

Хотя пророки Библии и признавали необхо­димость нравственной активности человека, одна­ко они утверждали, что истинного спасения мож­но ожидать только от Бога. Поэтому они так настаивали на бесплодности политической дея­тельности и считали, что нельзя возлагать надеж­ды на «коней и колесницы» (ср. Пс 19:8).

Спитама искал могущественного покровите­ля, который стал бы его последователем. Он был уверен, что без такой поддержки не добьется ус­пеха:

«Я знаю, о Мазда, почему я бессилен!

Это потому, что у меня мало стад и мало людей.

Я обращаю к Тебе мою жалобу, выслушай ее, Агура:

Окажи мне помощь, которую дал бы друг своему другу,

Научи меня Правде и обладанию Благой Мыслью».

(Ясна 46:2)⁴

Наконец неожиданно пришел большой ус­пех. Сам властитель Бактры Виштаспа, которому подчинялись Хорезм, Согдиана и другие сосед­ние земли, уверовал в миссию Заратустры и при­нял его при своем дворе.

Теперь Спитама мог свободно возвещать свое учение. Но одной проповеди ему казалось мало. По его мнению, с поклонниками дэвов нужно вести войну с оружием в руках. Поклонник дэ­вов — это ничтожный «неарий», «двуногое», «че­ловек-насекомое».

«Тот, кто отнимет у него власть или жизнь, о Мазда,

Преуспеет на пути благого учения».

(Ясна 46:4)

Впоследствии ненависть к многобожникам и дэвам была провозглашена первым пунктом сим­вола веры заратустризма:

«Проклинаю дэвов, исповедую себя поклон­ником Мазды, заратустрийцем, врагом дэвов, пос­ледователем Агуры».

«Людей-насекомых» следует беспощадно ис­треблять, но между единоверцами должно царить полное согласие. «Клятвенно обязуюсь быть вер­ным маздеистской вере, прекратить военные на­беги, сложить оружие, заключать браки между сво­ими, быть верным праведной вере, которая из всех существующих и будущих — величайшая, луч­шая и светлейшая, которая — от Агуры и Зара­тустры» (Ясна 12:2,9).

Библейские пророки говорили о моральной ответственности язычников перед Богом, допус­кая тем самым некоторый элемент уважения к их религиозному сознанию. Заратустра же, напротив, абсолютно непримирим.

В результате проповеди Заратустры вели к религиозным войнам.

Таково первое отличие иранского пророка от пророков Библии. Второе связано с пониманием Заратустрой проблемы зла.

В знаменитой «Гате добра и зла» тор­жественно звучат слова учителя, который от­крывает единоверцам начальные принципы бытия:

«Изначала, как близнецы, явили себя два Духа,

Один — добрый, другой — злой, в мысли, слове и деле;

И между ними обоими правильно избирают

Мудрые, но не глупцы.

И когда эти два Духа встретились,

То установили вначале жизнь и не-жизнь

И то, что в конце концов худшее бытие назначается злым,

А следующему Правде — Благая Мысль».

(Ясна 30:2-4)

Таким образом Заратустра, этот страстный борец против зла, как бы отдает ему невольную дань, объявляя его изначальным.

Из этих слов явствует, что в одном из близне­цов, по-видимому, следует видеть самого Мазду, ибо именно ему принадлежит титул «облеченный в небесную твердь» и наименование «Святей­ший Дух». Его извечный противник именуется Насилием, Ложью. Впоследствии Насилие и Ложь будут объявлены в заратустризме ипостасями злого духа, которого назовут Ангра или Ангра-Майнью (греч. «Ариман»), что означает «Дух-Противник».

Слово это родственно «сатане» (противни­ку) в Библии. Но если сатана — это существо, отпавшее от Бога во имя самоутверждения, то Ангра-Майнью — вечный соперник Бога, нечто вроде второго, «злого», Творца. В одной из более поздних глав «иранской библии» говорится, что Мазда создал все прекрасные земли для обита­ния людей, а Ангра-Майнью в противовес ему сотворил воинственные племена, колдунов, суеве­рия, зимнюю стужу и другие бедствия.

Но как же согласовать это с монотеизмом Спитамы? Почему, будучи поклонником единого Бога, он усмотрел в злом начале некий самодов­леющий, самосущий принцип?

Дуализм (двоебожие) не был созданием са­мого Спитамы. Скорее всего, он явился у пророка уступкой древней традиции.

Картина Вселенной как арены борьбы, в ко­торой созидается мировая структура, была вели­ким открытием человеческого духа, подлинным проникновением в суть сотворенных вещей. Но ахиллесовой пятой всех этих учений являлось обо­жествление хаотического начала, неизбывный страх перед ним. Поэтому космическая битва представ­лялась нескончаемой.

Во всем внебиблейском мире один Заратус­тра хотя и принял эту теорию, но все же отверг ее пессимизм. Его живая вера в Бога открыла ему грядущую победу Добра. Здесь он снова при­ближается к Библии.

Если греки достигли высочайшей вершины в философском осмыслении идеи Бога, если индий­цы пришли к высочайшему пределу «естествен­ной мистики», то, исключая библейское Открове­ние, в религии Заратустры мы видим наибольшее приближение к Богу Живому. И все же это было «человеческое, слишком человеческое» приближе­ние. Идея священной войны омрачала его чисто­ту, а уступка традиционному дуализму оставляла уязвимое место, обрекавшее заратустризм на по­ражение.

Наиболее благотворным и долговечным ока­залось учение Заратустры о нравственной свобо­де. Не слепое, уныло-покорное исполнение пред­писаний, но сознательный и ответственный выбор доброго начала должен побудить человека встать в ряды воинов Мазды.

Но мечтам пророка о грядущем торжестве его учения не суждено было сбыться. При его жизни маздеизм не распространился дальше Бактрии, а религиозные войны кончились вторжени­ем врагов в Бактру и гибелью престарелого За­ратустры.

Около 546 г. до Р.Х. Бактрия вошла в со­став персидской державы Кира. Присоединение ее, по свидетельствам Геродота и Ктесия, про­изошло мирным путем.

Кир всюду проводил гуманную политику: с уважением относился к местным обычаям и ве­рованиям, не допускал массовых убийств и пыток пленных, в городах сохранялось самоуправление, подати устанавливались умеренные.

Слухи об этих событиях не могли не дойти до иудейских пленников в Вавилоне. Второисайя пристально следил за успехами нового повелите­ля Востока. После ассирийских и халдейских зверств Кир казался посланником всеобщего мира. Если он придет в Халдею, плен Израиля, несом­ненно, кончится.

Понимая, вероятно, что схватка Кира с Вави­лоном неизбежна, Исайя Второй решает обратиться прямо к персидскому царю. В то время пророче­ствам, исходившим даже от иноземных провидцев, придавали большое значение. Поэтому слово иудейского мудреца должно было быть небез­различно Киру.

Купцы из Ирана часто приходили в Вавилон, и эхо религиозного брожения, возникшего вокруг учения Спитамы после присоединения Бактрии, могло дойти до Второисайи.

Ни один из библейских пророков не возвра­щается с такой настойчивостью к теме миротворения, как Исайя Второй. Создается впечатление, что это не случайно, что пророк уже знаком с иранским учением о двух духах и хотел как можно яснее утвердить единобожие. Кажется, что он с кем-то спорит, когда с неистовым жаром и стра­стью говорит о том, что у Бога нет «двойника».

Но в таком случае пророк делает Бога ответ­ственным и за мировое зло. Не звучит ли это кощунством?

Бог для пророка — источник жизни и блага, зло же проистекает от измены Ему.

Второисайя знает о том, что Богу противостоят злые силы. Единственный из всех авторов Биб­лии он прямо говорит о космической битве Твор­ца с чудовищем Хаоса (Ис 27:1; 51:9).

Но борьба Хаоса с Богом и победа Твор­ца — это не схватка «близнецов», как у Заратустры, а торжество Царства Божия над злой волей твари, над силами, которым была дарована свобо­да, но они извратили пути Создателя.

И все же для людей того времени, да и для многих в наши дни, ответ Заратустры казался более убедительным. Однако не все то, что просто и ясно для интеллекта, соответствует глубинной тайне. Изобразить ее в виде логической модели вряд ли возможно. Второисайя определяет грани­цу для разума, пытающегося охватить тайну Божиих судеб, он говорит о неисповедимой безмер­ности Творца, о непостижимости Высшего. Восхищенное смирение, рожденное панорамой мироздания, — вот один из верных путей к Богу. Это изумление лучше самой остроумной метафи­зики приводит к подлинному соприкосновению с верховной Реальностью Сущего.

Таким образом, мы видим, что если восстание против бога в Иране могло вызвать радость и сочувствие у израильского пророка, то искуше­нию поставить рядом с Богом некоего «близне­ца» он противился всеми силами души.

__________________________________________________________________

' Родство древних индийской и иранской культур доказывается близостью языков; так называемые индо­иранские языки выказывают значительную близость в рам­ках индоевропейской семьи языков.

² Альбигойство, богомильство, павликианство — тече­ния, возникавшие в христианстве и определенные Церко­вью как ереси, т. е. взгляды, противоречащие учению Хри­ста и Его Церкви.

³ Номады — пастушеские племена.

⁴ Ясна — наиболее древняя часть Авесты, содержа­щая гимны, из которых самыми ранними признаны 28— 34,43—51,53, именуемые Гатами.

Дата добавления: 2014-12-16