Н.Д. I уоии. f-. 11. Некрасова

В примитивных обществах, где основным источником существо­вании является охота или собирательство, власть осуществляет лпно. которое, по всеобщему признанию, является компетентным ллн вы­полнения этой задачи. То. какими качествами должен обладать этот человек, в большой степени зависит от конкретных обстоятельств: как правило, эти качества включают жизненный опыт, мудрость, ве­ликодушие, мастерство, «■внешность», храбрость. Власть по принци­пу бытия основывается не только на том. что какой-то индивид ком­петентен выполнять определенные социальные функции, но в рав­ной мере и на самой сущности личности, достигшей высокой ступе­ни развития и интеграции. Такие личности «излучают» власть, и им не нужно приказывать, угрожать и подкупать. Это высокоразвитые индивиды, самый облик которых — гораздо больше, чем их слова и дела. - говорит о том, чем может стать человек. Именно такими были великие Учителя человечества: подобных индивидов, хотя и до­стигших не столь высокой ступени совершенства, можно найти на всех уровнях образования и среди представителей самых разных культур*⁴.

С образованием иерархически организованных обществ, гораздо более крупных и сложных, власть, основанная на компетентности, ус­тупает место ш!астн. основанной на общественном статусе. В настоящее время можно выделить, согласно немецкому социологу начала века Максу Веберу, три типа власти:

традиционной власть.

харизматическая впасть.

бюрократическая власть.

Традиционная — это власть короля, царя, передаваемая по наслед­ству, по традиции. Король правит не потому, что он умный или талан­тливый, а потому что он родился королем.

Харизматическая власть покоится на личном обаянии — харизме человека. Харизматический лидер — это человек, прорвавшийся к вла­сти за счет своей мошной воли. ума. энергии. Типичными харизмати­ческими лидерами были Наполеон, В. Ленин. Б. Муссолини. Ф. Каст­ро, Б. Ельцин в начале своей деятельности и др.

Самой «совершенной» в смысле неуязвимости, самой распростра­ненной и могущественной является ныне бюрократическая власть — власть аппарата. Это анонимная власть, никто не знает людей, кото­рые готовят самые важные решения. Те. кто их подписывает. — на самом деле «свадебные генералы». Аппарат могущественнее их и мо­жет их убрать, если они ему мешают. «Превращая отдельных людей в функции, — писал К. Ясперс. - огромный аппарат обеспечения су­ществования изымает их из субстанциального содержания жизни (т.е. делает их жизнь эфемерной, как бы повисшей в воздухе. - Авт.). ко­торое прежде в качестве традиции влияло на л вшей. Часто говорили: людей пересыпают, как песок. Систему образует аппарат, а котором людей переставляют по своему желанию с одного места на другое, а не историческая субстанция, которую они заполняют своим индиви­дуальным бытием. Все большее число людей ведет это оторванное от целою существование Разбрасываемые по разным местам, затем

безработные, они представляют собой лишь голос существование н не занимают больше определенного места в рамках целого. Глубокая, существовавшая раньше истина - кажлый ла выполняет свою зада­чу на своем месте в сотворенном мире — становится обманчивым оборотом речи, цель которого успокоить человека, ошушающего ле­денящий ужас покинутости.... Исчезает любовь к вещам и людям. Исчезает готовый продукт, остается только механизм, способный со­здать новое. Насильственно прикованный к ближайшим целям, че­ловек лишен пространства, необходимого лля видения жизни в

С точки зрения власти, человек всегда нуждается в том. чтобы быть ведомым, чтобы перед кем-нибудь преклоняться, чтобы отдать свою свободу взамен безопасности. Это якобы вытекает из самой природы человека. «Мы исправили подвиг твой. — говорит Великий Инквизитор Христу. — и основали его на чуде, тайне и авторитете. И люди обрадо­вались. Что их вновь повели, как стадо, и что с сердец их снят наконец столь страшный дар, принесший им столько муки... Ты бы вспомнил все, чего ищет человек на земле, т.е.: перед кем преклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться наконец всем в бесспор­ный, обший и согласный муравейник, ибо потребность всемирного со­единения есть третье и последнее мучение людей...»⁶''.

Как бы ни называть государственную власть: «шествием Бога по емлс» (Гегель) или «самым холодным из всех холодных чудовищ» (Ницше), это Оно. которое всегда, пока жив человек, останется тенью Мы. причем такой тенью, которая часто заслоняет Мы.

Л.Толстой высказал величайшую идею о том. что можно построить такой мир. где больше в принципе не будет властных отношений, от­ношений насилия. Толстовские коммуны были образчиком такого мира. но. может быть, потому они и оказались недолговечными (хотя некоторое число их существует и сейчас), что идея полностью безвлас­тного общества противоречит человеческой природе. Хотя не исключе­но, что Толстой намного опередил свое время.

Человек и культура

Культура — это тот специфический мир. который человек создает, что­бы поддерживать себя в своем искусственном, т.е. человеческом состо­янии. Культура — необходимая составная часть человека, его вторая природа, не менее важная, чем его биология или физиология. Нельзя ничего сказать о человеке, не осмыслив саму сущность культуры и те механизмы, которые порождают человеческую природу.

Выше мы приводили мнение Л. Мэмфорда. который полагал, что культурная работа была для развития человека важнее, чем физический труд. Важнее, чем обработка земли, было создание тотемных столбов, молитвенных дошечек. ритуальных танцев и песен, исполнение обря­дов, т.е. совершение чисто человеческих действий, преображавших душу человека. И сама обработка»смли была священным обрядом, ча­стью культа: похороны зерна как разъятого тела бога и «тем возрожде­ние этого бога в виде выросших растений.

Вторая человеческая природа столь же загадочна, как и нериая. она столь же мало может быть раиионалтирована и препарирована и науч­ных понятиях. Скорее, ее внутренняя сущность приоткрывается перел нами в ннтуиппях художников ифилософов, па основании которых можно строить некоторые ышотеты о специфике человеческого бытия.

Существуют внутренние, глубинные основы культуры, их нельзя перевести в стереотипы и штампы, на их основе иелыя создать какие-то техники или технологии, используя которые можно было бы автома­тически стать культурным человеком. Нет таких техник и технологии, которые позволили бы любому желающему стать Моцартом. Сколько НИ изучай книг по теории стихосложения, лишь благодаря этому насто­ящим поэтом не станешь. Нельзя стать ни Моцартом, пи Пушкиным, ни Эйнштейном, ни мало-мальски серьезным специалистом в любой области, пока не овладеешь полностью той иди иной частью культуры, нужной для работы в этой области, пока эта культура не станет твоим внутренним достоянием, а не внешним набором правил.

Культура каждой эпохи представляет собой единство стиля (или формы), объединяющего все ее материальные и духовные проявления: технологию и архитектуру, физические концепции и живописные шко­лы, музыкальные произведения и математические исследования. Куль­турный человек не тот, кто много знает о живописи, фишке или генети­ке, а тот, кто осознает и чувствует внутреннюю форму, внутренний нерв культуры, ее стиль.

Такой человек как бы попадает на силовые линии культуры и дви­жется но ним, они ведут его от открытия к открытию. Монарт не выду­мывал, не вымучивал музыку, она сама «прорастала», сама жила в нем во всем богатстве ее звуков, гармоний, мелодий. Пушкин купался в сти­хии языка, чувствуя тончайшие нюансы слов, рифм и размеров, пре­красный и могучий русский язык - целостная культура говорила через поэта. Культурный человек никогда не является узким специалистом, не вндяшим и не понимающим ничего за рамками своей профессии.

Культурная форма в данную эпоху одна, она только проявляется в каждой сфере по-разному. Чем больше я знаком с другими направле­ниями развития культуры, тем больше я смогу сделать в своем соб­ственном деле. Эйнштейн, к примеру, считал, что математику нужно обязательно заниматься музыкой, потому что музыка развивает специ­фическую математическую интуицию.

Осип Мандельштам писал, что появившиеся в XIX веке железные дороги изменили ритм и строй русской прозы. Казалось бы. какое от­ношение имеют железные дороги к литературе".' На самом же деде же­лезные дороги изменили ритм жизни в целом, сблизили разные концы страны, сделали наглядным наступление новой технической эры. и но не могло не отразиться па литературе, на мироощущении писателей.

А открытие микромира послужило еше более мощным толчком.ття создания новой культурной формы: она проявилась и у художника В Кандинского, первого абстракциониста, со взрываюитейся па его картинах материей, и у писателя А. Ремизова в его ритмической прозе, и v поэта Андрея Белого с его фантастическим описанием (в 20-х годах) ИЗрЫва атомной бомбы и т.п.

ш

ini.-нкнфская анттитлогия н сущности человека

Интересно, что и развитой культуре лаже маленькому художнику hi ученому, поскольку он сумел к этой культуре прикоснуться, удается побиться серьезных результатов И Китае в средние века была очень высокая поэтическая культура, стихи писали все — от императора до портного, и было большое количество крупных поэтов. Люди с детства робели в атмосфере поэзии.

Высочайшая культура голландской живописи XVI—ХМI веков дала миру не только великих мастеров, но и большое количество интересных Ирюжников. В России стать признанным поэтом труднее, чем где-либо, поскольку уровень российской поэзии настолько высок, поэзия в Рос­сии, как и в средневековом Китае. — настолько массовое явление (по крайней мере была таковым до последнего времени), что для того, чтобы подняться выше общею уровня, нужно обладать необыкновен­ными способностями.

Культура не является набором внешних институтов, правил, регла­ментации, которыми человеку надо овладеть как чем-то внешним, культура —это совокупность «трансляторов», которые постоянно пере­водят наши субъективные психические сосюяния в нечто общечелове­ческое, сверхчеловеческое и тем самым «очищают», «исправляют» нашу несовершенную природу.

Так, культ как важнейшая часть культуры, ее внутренне сакральное ядро преобразует, считал русский философ, богослов, математик Павел Флоренский (1882—1943), естественные, стихийно и случайно возника­ющие побуждения человека в устойчивые духовные константы его бы­тия. Он преобразует самого человека из естественного в духовное суще­ство, закрепляет в нем память, любовь, совесть. Флоренский приводил пример, что на каждой панихиде мы слышим зов Церкви: «Надгробное оыдиние творяще песнь <чшилуиа->...-> — что в переводе на мирской язык означает «преврашаюше. иретворяюше. преобразуюше свое рыдание при фобе близких, дорогих и милых сердцу, свою неудержимую скорбь, не­избывную тоску души своей — преобразуюше ее в ликующую, торжеству­ющую, победно-радостную хвалу Богу — в «аллнлуиа»...»''⁷.

Назначение культа и. можно сказать, культуры в целом — претво­рить естественное рыдание, естественный крик радости, естественное ликование, естественный плач и сожаление — в священную песны в священное слово, в священный жест. Не запрещать естественные дви­жения, не стеснять их. не урезывать богатство внутренней жизни, а. на­против, утверждать это богатство в его полноте, закреплять, взращи­вать. Случайное возводится культом в должное, субъективное просвет­ляется в объективное. Культ претворяет естественную данность в идеальное.

«Культ дает исход слезам, подсказывает такие рыдания, каких нам ввек не придумать. — такие адекватные, такие каждому свои, каждому личные. - плачет с нами и за нас. слова такие говорит, которые имен­но то самое, что хотелось бы нам сказать, но что мы никогда не суме­ли бы сказать, словом - придает нашему хаотическому, случайно слага­ющемуся и. может быть, в нашем собственном сознании еше и неправо­мерному, мутному индивидуальному горю форму вселенскую, форму топ человечности, возводит ею в нас. а тем - п пас самих в нем - до

идеальной человечности, до самой природы человеческой, сотворенной по Христову подобию... И тогда, осветленное и прозрачное, уже не субъективно-личное, а объективно-онтологическое, не случайное, а в Истине предустановленное - горе наше делается двигателем житии, па­мятью об усопшем, источником нашего очеловечения»**.

Культура защищает человека от самого себя. Первобытный человек жил в мире, населенном враждебными человеку силами: дикими жи­вотными, одушевленными вешами. всевозможными демонами, всякой злобной по отношению к человеку нечистью. Все стремления челове­ка направлялись на укрепление оборонительной стены вокрут себя. Первобытный ритуал включал в себя изгнание духов, освобождение оз чар. предотвращение недобрых предзнаменований, искупление, очище­ние и другие магические действия.

Ф. Ницше, анализируя древнегреческую культуру, утверждал, что олимпийское искусство было только занавесом, которым грек заслонялся от страхов и ужасов существования, хорошо ему известных. Греки знали о муках Прометея, которому коршун каждый день клевал печень, знали об ужасающей судьбе Эдипа, знали о проклятиях, тяготевших над родом Атридов и принудивших Ореста к убийству матери. Вся греческая куль­тура - это союз, заключенный между двумя враждебными и друг другу необходимыми силами - аполлоническими и лионисийскими. Аполлон не мог жить без Диониса. Аполлон - это только блестящая форма, это. например, талант, который необходим каждому художнику, чтобы выра­зить свои мысли и чувства. Но откуда приходят мысли и чувства? Как на­полняется эта блестящая форма? Только из прозрений художника в без­донную глубину своей души, только из тех пугающих и ужасаюпжх бездн, которые вдруг открылись ему. если он не побоялся смело, честно и глубоко заглянуть в себя, если он не побоялся заглянуть в лицо смерти, узнать безжалостность и суровость человеческой судьбы, если он доверил­ся своему инстинкту и проник в те измерения, которые для разума всегда закрыты.

Духи, демоны, злые силы — это. как показал Юнг. не часть внешнего мира, это необходимая часть нашей психики, от их разрушительного воздействия спасает только культура. «Коллективное бессознательное, каким мы его знаем сегодня, ранее вообще никогда не было психоло­гическим. До христианской церкви существовали античные мистерии, а они восходят к седой древности неолита. У человечества никогда не было недостатка в могущественных образах, которые были магической защитной стеной против жуткой жизненности, таящейся в глубинах души. Бессознательные формы всегда получали выражение в защитных и целительных образах и тем самым выносились в лежащее за предела­ми дутой космическое пространство»'"'.

Под ударами протестантской критики рухнули защитные стены, со­ставленные из священных символов, ритуалов, обрядов, призванных защищать психику, и мощная, страшная энергия бессознательного хлы­нула в сознание, что сначала выразилось в необычайной активности за­падного человека: в путешествиях, колонизации земель, бурном разви­тии промышленности, а потом — в массовых психозах и истериях вспышках насилия, угрожающих существованию человека. Культура перестала его защищать. Она стала формальной, искусственной, пост-роенной на рашиптьных принципах. - Но как сделать культуру живой полной творческой силы, способ­ной спасти человека в наше безумное время? Как преодолеть мертвя-Xliti рационализм современной культуры и вернуть ей спасительную одухотворенность? Согласно Ницше, в культуре помимо дионнсиис-кого и а полл он овс ко го начал есть еще одно начало — сократическое, начало порождает специфического, теоретического человека, ко-зын подвергает культуру критике разума, считая, что мышление, ру­ководимое законом причинности, может проникнуть в глубочайшие ездны бытия, может не только познать бытие, но и исправить его. Л:ультура может быть построена чисто рационально, бездионисийско-о безумия и алоллоновеких сновидений. Если все можно разъять си-эй логического мышления, если нет никаких тайн, а есть только ме-шизм творчества, которым можно овладеть, и если нет ничего зага­дочного и необъяснимого в человеке и окружающем мире, то человек ачинает чувствовать себя хозяином мира, которому все доступно и все дозволено. Но очень скоро на сократического индивида нападает тресышенность и скука. Он утрачивает веру в свой жизненныи ин­стинкт, в свое чутье, интуицию, он уже не может, бросив поводья, ввериться божественному внутреннему зверю, он всю культуру сводит к механической совокупности знаний и считает, что чем больше зна­ний, тем больше культуры.

Раз все сводится к знаниям, то можно разумно и рационально так устроить жизнь, создать такую культуру, в которой все будут свободны и счастливы. Но как раз это и не получается у исторических оптимис­тов. Внутри культуры зреет кризис, грозящий неслыханными бедами. «В том и признак этого «надлома», о котором все привыкли говорить как о коренном недуге современной культуры, что теоретический чело­век пугается того, что из него самого может воспоследовать, и. неудов­летворенный, не решается уже более вверить себя страшному ледяно­му потоку бытия: перепуганный, бегает он взад и вперед по берегу. Он не приемлет больше ничего во всей его полноте, во всей его неотдели­мости от природной жестокости вещей. Вот до чего изнежили его оп­тимистические воззрения»™.

Теоретический человек чувствует, что культура, построенная на принципах рациональной науки, должна рано или поздно погибнуть, но он бессилен перед такой перспективой. Сводя все к знаниям, он непрерывно увеличивает эти знания, и вынужден всюду таскать с со­бой невероятное количество камней знаний, которые при случае, как пишут в сказке, могут ^изрядно стучать в желудке». Знание, поглоща­емое в избытке не ради утоления голода и лаже сверхпотребности, пе­рестает действовать в качестве преобразующего мотива, остается, по Ницше, скрытым в недрах некоего хаотического внутреннего мира, который современный человек считает своей «духовностью». «Наша эвременнаи культура именно потому и имеет характер чего-то нежи­вого, что ее совершенно нельзя понять вне этого противоречия, или. говоря иначе, она. в сущности, и не может вовсе считаться настоящей культурой: она не идет дальите некоторого знания о культуре, это -

Дата добавления: 2014-12-27