Кризис европейской культуры и личности

В кантианской системе было одно слабое звено — метафизическое, даже отчасти мистическое, истолкование разума, а, следовательно, и тех рациональных и моральных ограничений, которые накладывались на свободу личности. Как только ощущение единого европейского человечества (культуры) стало ослабевать, что было вполне объективным процессом (расширение знаний о мире, кризис империй, развитие демократических институтов, мировые войны, становление новых очагов цивилизации и проч.), вера в разум, мораль и свободу личности (по Канту) стала предметом острой критики и даже отрицания. Наиболее четко критику основополагающих ценностей европейского человечества формулирует Фридрих Ницше, заявивший не только, что Бог умер, но также то, что старые представления о мире и человеке не более чем иллюзия; традиционная философия, утверждает Ницше, рассматривает мир как застывший, в то время как это непрерывное становление.

«Суть ницшевского критического метода, — пишет В.А. Подорога, — состоит в обновлении традиционной техники филологического (этимологического) изыскания на основе следующего метафизического постулата: "природной" неизменности ставшего бытия противостоит бытие становления... "Смерть Бога" как символ мирового События знаменует собой не просто утрату веры в высшие ценности, но то, что мир нуждается в другом порядке ценностей и утверждении их новой иерархии... Высшая инстанция бытия, что не имеет ни лица, ни имени, ни звания, ни церкви, ни "креста и распятия", — это принцип становления. Появление в "Так говорил Заратустра" профетической темы сверхчеловека неотделимо от события смерти Бога и темы преодоления человека... Воля к власти есть основной и всеопределяющий принцип жизни, отрицающий статус "субъекта" и вообще всякую телеологию, причинность, начало, закон, необходимость. Воля к власти... не имеет смысла и цели... она иерархически организует завоеванное пространство жизни, разделяя его на ранги, придавая каждому из них коэффициент ценности... Надо научиться говорить жизни "Да" (Ja-Sagen), то есть не помнить ее "неудач" и "падений". Вечное интерпретируется как вечно становящееся, то есть в своей неизменности становления оно не может не распадаться на себя повторяющие мгновения» [123. С. 94-95].

Перед нами контркантианская программа и мироощущение. Поэтому, кстати, не личность, ориентированная на мораль и разум, а сверхчеловек, «завоевывающий и организующий пространство жизни». Чем он при этом руководствуется? Только волей к власти и своими возможностями, которые, если он сверхчеловек, ничем не ограничены. Но не предполагает ли понятие личности, если, конечно, его редуцировать к ничем не ограниченному самостоятельному поведению, представление о сверхчеловеке как одной из своих предельных возможностей?

Характерный для более позднего времени естественно-научный подход в психологии и основанная на нем инженерная трактовка самостоятельного поведения приводят к не менее любопытным выводам. В статье «Исторический смысл психологического кризиса» Л.С. Выготский пишет: «Не Шекспир в понятиях, как для Дильтея, но психотехника — в одном слове, то есть научная теория, которая привела бы к подчинению и овладению психикой, к искусственному управлению поведением». И дальше: «В этом смысле прав Павлов, называя нашу науку последней наукой о самом человеке. Она действительно будет последней в исторический период человечества наукой или в предыстории человечества. Когда говорят о переплавке человека, как о несомненной черте нового человечества, и об искусственном создании нового биологического типа, то это будет единственный и первый вид в биологии, который создаст сам себя... В будущем обществе психология действительно будет наукой о новом человеке. Без этого перспектива марксизма и истории науки была бы неполной» [46. С. 389, 436].

В данном случае Выготский рассуждает так: поскольку человек представляет собой личность, то он может направить самостоятельное поведение на самого себя, на свое улучшение и даже переделку, поскольку одновременно он — явление природы, то, познав в естественно-научной психологии законы психики, человек сможет управлять собой и даже создать под заданные цели новый тип человека.

Дополнение. Заметим, что идеи «жизнестроительства», из которых исходит Выготский, к сожалению, подпитывались такими исконно российскими традициями, как деспотизм властей и пренебрежение к праву и частной жизни отдельного человека.

«В отличие от Л.П. Карсавина и П.М. Бицилли, — пишут С. Неретина и А. Огурцов, — у которых "средний человек" — абстрактный, а в то же время почему-то культурный "монстр", Библер определяет его как "обычного человека своего времени", составляющего социум бюргера, "нормального человека", частного лица, что естественно для цивилизационных обществ, а применительно к России действительно есть "конструкт" или "монстр". В России такого частного человека, обладающего своими гражданскими правами, долго не было, а может быть, и нет. Отсутствие такого частного, обычного человека привело к тому, что, как пишет Библер, "индивидуализм развивался в России не столько в образе среднего человека, нормального индивида, для нас всегда глубоко неприятного, сколько в образе человека несчастного, униженного, оскорбленного, человека, выброшенного из меловых кругов цивилизации". Смысл цивилизованности в обретении именно такого среднего человека, обычного и нормального, в долгое отсутствие которого возможно уничтожение самой культуры» [108. С. 259—260].

Сходные соображения высказывает и К.Д. Кавелин, глубоко переживавший «нравственное ничтожество у нас личности», писавший: «Юридическая личность у нас, можно сказать, едва народилась и продолжает и теперь поражать своею пассивностью, отсутствием почина и грубейшим, полудиким реализмом. Во всех слоях нашего общества стихийные элементы подавляют индивидуальное развитие. Не говорю о нравственной личности в высшем значении слова: она везде и всегда была и есть плод развитой интеллектуальной жизни и всюду составляет исключение из общего правила. Нет, я беру личность в самом простом, обиходном смысле, как ясное сознание своего общественного положения и призвания, своих внешних прав и внешних обязанностей, как разумное постановление ближайших практических целей и такое разумное и настойчивое их преследование. И что же? Даже в этом простейшем смысле личность составляет у нас почтенное и, к сожалению, редкое изъятие из общего уровня крайней распущенности». По мысли Кавелина, на Западе, «где личность всегда была выпукла, ярка, были разработаны теории, ограничивающие ее стремления, но эти теории имеют прямо иной смысл, попадая на русскую почву...» [72. С. 225].

Таким образом, можно сформулировать три положения. Первое: кантианская личность в качестве необходимого условия социализации предполагает европейское право (на основе которого развиваются собственно «права личности»). Второе: в данном случае личность — это нормальный и, подчеркнем, массовый продукт культуры Нового времени; такую «массовую» личность, конечно, необходимо отличать от личности, как выражается Кавелин, «в высшем значении слова» (уникальной личности типа Сократа или Платона, или Лютера). И в том и в другом случае личность — это человек, действующий самостоятельно, но массовая личность движется по «рельсам», заданным правом и другими культурными нормами, а уникальная личность выстраивает свое поведение, как правило, игнорируя или сознательно отвергая основные нормы культуры. Третье: вероятно, именно отсутствие права в западном понимании тормозило становление массовой личности в России.

Другой вариант преобразования человека, тоже опирающийся на представление о личности, дает эзотеризм. Рассмотрим этот подход подробнее.

Дата добавления: 2014-12-29