Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

Антон Павлович Чехов 2 страница




Отыскиваемая Чеховым «общая идея» вела к народу. Это не было запоздалым рецидивом народничества или толстовского «опрощения». Не было это и претворением теории, «малых дел», столь модной тогда в либеральных кругах. Ведь порочность теории «малых дел» состояла в том, что ее сторонники, занимаясь земством, аптечками и школами, усыпляли свою гражданскую совесть, уклонялись от решения социальных проблем. Чехов же, стремясь посильно помогать народу, потому что народ был в страшной беде, видел при этом негодность всего государственного механизма русской жизни. Но школами, аптечками, врачеванием он тоже занимался

В 1892 году Чехов купил имение Мелихово, близ Лопасни, в 80 верстах от Москвы. Прожили здесь Чеховы в трудах и заботах по осень 1898 года. Писатель получил возможность сблизиться с народом. В Мелихове написаны пьеса «Чайка», рассказы. Многое здесь пережито и передумано.

В 1891-1892 годах Чехов активно помогает голодающим Нижегородской и Воронежской губерний. Его восхищает Толстой, который наперекор официальным циркулярам, запрещавшим частную благотворительность, организовывал столовые для голодающих, показывал пример, как надо срочно служить народу в беде.

Резче, определеннее стали чеховские приговоры людям, и во всех приговорах - прояснение общественных позиций, суд с народных позиций. Его раздражает развязность молодого декадентского критика Д.С. Мережковского, который в своей книге «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» (1893) попытался дурно говорить о великих русских писателях. С отвращением читал Чехов книги немецкого писателя и философа М. Нордау, предсказывавшего духовное «вырождение» человечества.

В литературе Чехов, впрочем, замечал много здорового и хорошего. В чеховский мир входят новые писатели. Он больше начинал ценить и старых. Теперь общественная, гражданская суть творчества всего важнее для Чехова. «Читаю Писемского, - пишет он Суворину. - Это большой, большой талант! Лучшее его произведение -»Плотничья артель»«. Тургеневские «Отцы и дети» Чехов называет «роскошью»: чрезвычайно впечатляют сцены болезни Базарова, образы старичков, удался пародийный образ Кукшиной. Но «Дворянское гнездо», «Дым» слабее: «...женщины и девицы Тургенева невыносимы своей деланностью и, простите, фальшью». Тут же проводится Чеховым сравнение с толстовской Анной Карениной, которая решительно выше тургеневских женщин своей жизненной достоверностью. Устарели несколько, по его мнению, и тургеневские описания природы: «...мы уже отвыкаем от описаний такого рода... нужно что-то другое».

Но и сам Толстой уже не представал Чехову нерушимым монолитом. Он с «любопытством и с таким наивным удивлением» перечитывает «Войну и мир». «Все, что делают и говорят Пьер, князь Андрей или совершенно ничтожный Николай Ростов, - все это хорошо, умно, естественно и трогательно». Но Наполеон - сплошь «натяжка и всякие фокусы», чувствуется явное желание доказать, что Наполеон «глупее, чем был на самом деле».

Чехов знал, что Толстой хочет с ним познакомиться. И Чехов испытывал такое желание, но решительно без «провожатых и посредников». У Чехова был свой образ Толстого, свое преклонение перед Толстым и свои споры с ним. Он хотел беседы с глазу на глаз. Мы почти ничего не знаем о содержании разговоров Чехова с Толстым, когда он посетил Ясную Поляну в августе 1895 года. Поразило Чехова одно: что дочери Мария и Татьяна «обожают своего отца и веруют в него фанатически», а любовь дочерей, которых «на мякине не проведешь», - показатель того, что в Толстом есть нечто важное и искреннее, что располагает к нему людей, которые видят его каждый день, в самом различном настроении. Но сам Чехов уже далек от фанатического обожания Толстого и пристально изучает его как очень сложное, но противоречивое явление. Еще перед встречей Чехов признавался Суворину, что «гипнотизм» воздействия толстовской философии, владевшей им лет шесть-семь тому назад, уже не властен над ним, толстовская мораль уже вызывает у Чехова недружелюбное чувство. Чехов не принимает толстовской теории «опрощения» и скептического отношения к прогрессу, культуре. Отрицание медицины, воздержание от мяса - все это в глазах Чехова парадоксы толстовской логики, которые не выдерживают критики. Хотелось все поставленные Толстым вопросы решать без «толстовства». Чехов ищет свою «общую идею» на путях активной критики «толстовства», опираясь на общечеловеческий опыт.

Чехов приветствует появление в современной русской литературе произведений, написанных в духе искомой им «общей идеи». Он обращает внимание на удивительно честное признание Гарина-Михайловского о крушении его народнического мировоззрения, неудачных попыток найти для себя «общую идею»: «Раньше ничего подобного не было в литературе в этом роде по тону, и, пожалуй, искренности». Чехова радует то, что Короленко сделался одним из издателей «Русского богатства», так как это обеспечивало широкую реалистическую программу журнала. «...Очень симпатичный малый и прекрасный писатель» Мамин-Сибиряк: «У него есть положительно прекрасные вещи, а народ в его наиболее удачных рассказах изображается нисколько не хуже, чем в «Хозяине и работнике» (рассказ Толстого. - В. К.). Тогда, в 1895 году, в журнале «Русская мысль» были напечатаны первые три главы романа Мамина «Хлеб». Публика восприняла роман с большим интересом. Родную душу чувствует Чехов в П.Ф. Якубовиче (Л. Мельпине), книга которого «В мире отверженных» также привлекала общественное внимание. Все это в глазах Чехова - настоящая литература, достойным которой он хотел бы быть.

Чехов внимательно исследовал различные пути поисков «общей идеи», смысла бытия. И как ни странным покажется, к»сахалинской» теме, в ее широком толковании, относятся и рассказ «В ссылке» (1892), написанный в Мелихове, но явно под сибирскими впечатлениями, и «Палата № 6» (1892), хотя эта вещь казалась некоторым современникам целиком посвященной только критике «толстовства», теории «непротивления». А здесь все то же: идеалы и действительность. Уже зачин рассказа о больничном флигеле, в котором произошла страшная история с больным Громовым и прежним доктором больницы Рагиным, построен на резком контрасте: не больница, а тюрьма. Палата умалишенных напоминает сахалинские тюремные лазареты. «Эти гвозди, обращенные остриями кверху, и забор, и самый флигель имеют тот особый унылый, окаянный вид, какой у нас бывает только у больничных и тюремных построек. Сторож Никита, избивающий больных, обобщает в себе всех градоначальников, надзирателей и насильников, а его жертвы кажутся подневольными каторжниками.

В «Палате № 6» нашло отображение намеченное Чеховым уже раньше сопоставление двух типов отношений к миру: активного и пассивного, полного борьбы и протеста и созерцательно-примиренческого. Главная коллизия произведения - философские споры Рагина и Громова: должен ли человек реагировать на боль, подлость, мерзость? естественна ли борьба, протест? в чем смысл жизни? Удел человека борьба или подчинение злу, смирение перед ним? Все эти вопросы о смысле жизни занимали тогда передовую интеллигенцию. По почти единодушным похвалам, которыми была встречена «Палата № 6», она оказалась, наверное, самым признанным произведением Чехова. В «Палате № 6» видели критику философии равнодушия, осуждение пассивности и созерцательности. Произведение символизировало конец общественного упадка 80-х годов и наступление «активных» 90-х годов. Мечте, одержимости как источнику оптимизма посвящен рассказ «Студент» (1894) - одно из любимейших произведений Чехова. А герой рассказа «Припадок» (1888), тоже потрясенный тем, что он увидел в доме терпимости, задумался о средствах искоренения зла: «Тут единственный выход - это апостольство». Одержимым определенной идеей жизни, даже по-своему великим человеком выглядит врач Дымов в «Попрыгунье» (1892). Его жена Ольга Ивановна со своими дилетантскими увлечениями живописью, со своим тщеславием и капризами, со своими салонными друзьями и поклонниками, не сумела разглядеть человека-подвижника, который жил с ней рядом и назывался ее мужем.

Все меньше такие контрасты выступают как простая несовместимость. Бегущий из мира пошлости «праведник» наделяется теперь Чеховым внутренней противоречивостью, несущей в себе и черты пошлости («Учитель словесности», 1894). Но и пошлые люди способны к исправлению. Причем теперь у Чехова не просто меняется «соотношение» добра и зла в характерах персонажей. У него выросло мастерство психологического анализа характеров, он стал глубже проникать в тайники души. Духовные процессы показываются шире. Они вбирают себя социальные характеристики персонажей.

Чехова всю жизнь волновала проблема столкновения высоких, благородных порывов с пошлостью. Может быть, наиболее удачная попытка ее решения - рассказ «Дом с мезонином» (Рассказ художника)» (1896). Полный сожаления о беспощадном крушении лучших надежд человека, столкнувшегося со стеной равнодушия и непонимания, рассказ чрезвычайно многоаспектен. Нередко критики усматривали смысл рассказа в столкновении мечтательного, но непрактичного Художника, от имени которого ведется повествование, с народной учительницей Лидией Волчаниновой, всецело уверовавшей в теорию «малых дел». Лидия постаралась оградить свою младшую сестру от ухаживаний Художника, которого та успела искренне полюбить. Но вряд ли Чехов стоит за образом старшей Волчаниновой: он наделяет ее внешней привлекательностью, и внутренним холодом, какой-то моторной занятостью любимыми делами. Яблоком раздора оказывается не только Мисюсь, но и большой круг жизненных проблем, по которым Художник и Лидия никак не могут столковаться. Споры ведутся вокруг вопросов о положении народа и об отношении интеллигенции к народу (все они приобрели остроту в связи с голодом 1891-1892 годов и эпидемией холеры). В аргументах, выдвигаемых Лидией, много такого, что мог говорить любой земский врач или учитель, уверовавший в то, что его помощь бедным и есть лучшее служение народу. Чехов, сам боровшийся и с голодом, и с холерой, прекрасно понимал, что такого рода деятельность благородна, но ею не может исчерпываться истинное служение народу. Он понимал, что нужны коренные преобразования. К концу 90-х годов Чехов сделался известнейшим писателем России. Им восхищаются Л.Н. Толстой, И.Е. Репин, Вл.И. Немирович-Данченко, А.И. Сумбатов-Южин. Он чрезвычайно популярен среди молодежи. Его переводят, о нем пишут за границей.

Чеховские пьесы «Чайка», «Три сестры» и «Вишневый сад» игрались в Московском художественном театре (в постановках К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко) и имели историческое значение как в судьбе Чехова-драматурга, так и в судьбе русского театра. Довольно долго и мучительно складывались взаимоотношения Чехова-драматурга с театром. Следует принять во внимание, когда речь идет о Чехове-драматурге, то обстоятельство, что какие бы муки и срывы ни переживал он как автор «Чайки», какой бы трудной ни была сценическая судьба «Вишневого сада», «малая чеховская драматургия» получила признание сразу: шутки в одном действии «Медведь» (1888), «Предложение» (1888-1889), «Трагик поневоле. (Из дачной жизни)» (1889-1890). В театрах начали инсценировать чеховские рассказы. Отвечая на эту потребность, Чехов сам переделывал свои рассказы в драматические этюды, шутки и сцены. Так, из рассказа «Калхас» (1886) он сделал драматический этюд «Лебединая песня» (1887-1888); из рассказа «Свадьба с генералом» (1884) вышла блестящая пьеса «Свадьба» (1889-1890); рассказ «Беззащитное существо» (1887) был основой не менее знаменитой чеховской шутки «Юбилей» (1891).

Но особое место в становлении Чехова-драматурга занимает пьеса «Иванов» (1887). В научной литературе «Иванову» «не повезло»: нет его тщательного разбора. И на сцене играется пьеса редко. Лучшим разбором «Иванова» можно считать письмо Чехова Суворину от 30 декабря 1888 года, поводом к которому были вопросы режиссера Александрийского театра, артистки М.Г. Савиной и других о том, кто такие Иванов и прочие действующие лица, которых они должны были играть на сцене своего театра. Суворин выступал посредником между артистами и Чеховым. Центральной в спорах, недоумениях была следующая мысль: «Режиссер считает Иванова лишним человеком в тургеневском вкусе; Савина спрашивает, почему Иванов подлец? Вы пишите: «Иванову необходимо дать что-нибудь такое, из чего видно было бы, почему две женщины на него вешаются и почему он подлец, а доктор - великий человек». Чехов отвечал: «Если вы трое так поняли меня, то это значит, что мой «Иванов» никуда не годится».

В самом деле, режиссер судил об Иванове традиционно: тургеневский «лишний» человек, и ничего нового. Савина понимала суть Иванова мелодраматически: он приносит горе двум женщинам и стреляется. Что же касается Суворина, то он явно Иванову предпочитает доктора Львова, умеренного либерала без «завиральных идей». Львов у Чехова - мнимый положительный герой, выведенный для того, чтобы оттенить серьезность и благородство духовных запросов Иванова. В письме Суворину Чехов пускается в подробные объяснения сущности своих героев. Это не характерно для него; на репетициях он обычно молчал и на расспросы всегда отвечал, что в пьесе все написано. Взаимоотношения Иванова с другими персонажами не развиваются по линии прямых столкновений. Неровно складываются его отношения и с женой Анной Петровной, и с Сашей. Саша сама объясняется ему в любви, и Иванов в восторге: «Это значит - начинать жизнь сначала?» Но затем и эта мысль наводит на него апатию. Точно так же неровны и отношения других женщин к Иванову: жена любит Иванова, когда он пылок и блестящ, а когда он начинает «туманиться» в ее глазах, т.е. занимается самоказнью, она перестает понимать его. Оставшись в духовном одиночестве, Иванов стреляется.

Событием в жизни Чехова оказалось сближение с Московским Художественным театром. 17 декабря 1898 года там состоялось первое представление «Чайки». Спектакль прошел с большим успехом, он явился историческим событием в жизни театра. Отныне летящая чайка на занавесе сделалась эмблемой театра. Зарождалось плодотворнейшее сотрудничество драматурга-новатора с новаторским Художественным театром. Н.Д. Телешов вспоминал, что в Москве говорили: «Художественный театр сделал Чехова сценичным, а Чехов Художественный театр - художественным». Чехов бывает на репетициях своей пьесы, смотрит премьеру. На премьере «Вишневого сада» в Художественном театре было устроено чествование Чехова в связи с двадцатипятилетием его литературной деятельности.

«Чайка» (1895-1896) резко отличается от предыдущих пьес Чехова своим лиризмом, символикой и ярко очерченным столкновением различных концепций искусства, концепций жизни. В «Чайке» много любви, т.е. показано, как заполонило это могучее чувство всех героев. Актриса Аркадина переживает роман с писателем Тригориным, холостяком в солидных годах. Они приблизительно одинаково понимают вещи и на одном уровне стоят каждый в своей сфере искусства. Другая пара влюбленных - сын Аркадиной Константин Треплев, мечтающий стать писателем, и дочь богатого помещика Нина Заречная, мечтающая стать актрисой. Затем идут как бы ложно построенные пары влюбленных: жена управляющего имением Шамраева влюблена в доктора Дорна, старого холостяка; дочь Шамраевых Маша, безответно влюбленная в Треплева, от отчаяния выходит замуж за нелюбимого человека. Даже бывший статский советник Сорин, больной старик, признается, что он симпатизировал Нине Заречной. Чехов недаром острил, что в его «Чайке» «пять пудов любви».

Любовные перипетии в «Чайке» развиваются остро. Аркадина уязвлена внезапным увлечением Тригорина Заречной. А он казался ей верным другом, «последней страницей ее жизни». Но в общем она, сама увлекающаяся, простила ему все.

Связь Тригорина и Заречной принесла невыносимую боль Треплеву, который любил Нину. Он продолжал ее любить и тогда, когда она ушла к Тригорину и родила от него ребенка, и когда была брошена им и бедствовала. Без всякой посторонней помощи Заречная сумела утвердить себя в жизни. После двухлетнего перерыва Нина снова появляется в родных местах, приезжает она и в имение Сорина. Треплев радушно встретил ее, полагая, что к нему возвращается счастье. Но она по-прежнему влюблена в Тригорина, благоговеет перед ним. Узнав, что Тригорин в соседней комнате, она не ищет с ним встречи и внезапно уезжает. Не вынеся этих испытаний, Треплев стреляется.

Любовь, охватившая почти всех героев, составляет главное действие «Чайки». Но не меньшую силу имеет и преданность ее героев искусству. И это чувство, пожалуй, оказывается выше любви, оказывается самым сильным стимулом для поступков главных действующих лиц. У Аркадиной оба эти качества - женственность и талант - сливаются воедино. Тригорин, несомненно, интересен именно как писатель. В литературе он человек всеизвестный, вполушутку-вполусерьез о нем говорят, что только с Толстым и Золя его не сравнишь, и многие ставят его сразу после Тургенева. Как мужчина он безвольное существо и полная посредственность. По привычке он волочится за Аркадиной, но тут же бросает ее, увидав молоденькую Заречную. Вместе с тем он писатель, и новое увлечение - своего рода новая страница жизни, важная для творчества. Так он заносит в записную книжку мелькнувшую у него мысль о «сюжете для небольшого рассказа», повторяющем в точности жизнь Нины Заречной: на берегу озера живет молодая девушка, она счастлива и свободна, но «случайно» пришел человек, увидел и «от нечего делать» погубил ее. Тригорин показывал Заречной на убитую Треплевым чайку. Но Треплев убил птицу, а Тригорин убивает душу Нины.

Ложной патетики полна фраза, отысканная Заречной в каком-то рассказе Тригорина: «Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми ее». Жизнь Нины он взял, а потом бросил девушку, как убитую чайку. В конце пьесы Заречная продолжает любить Тригорина-писателя. Как писатель он достаточно просто, всерьез, доверительно, но и на грани иронии говорит о своих «муках творчества». Его манера острить в этих случаях напоминает циничные остроты доктора Дорна. Тот же признается, что и на его долю досталось много любви, так как все женщины его любят: ведь он долгое время оставался единственным акушером в губернии. В том же плане даны автохарактеристики Тригорина: он якобы любит после божественного вдохновения, посещающего его бог знает когда и где, сидеть с удочками у озера и весь день не спускать глаз с поплавка. А между тем и ему, по-видимому, все же средней величине в искусстве, принадлежат любопытные заявления. Он утверждает, что он враг шаблонов, что он не любит так называемые «общие места». Творчество его не новаторское, но и он ищет новые формы: ему, например, облако показалось похожим на рояль (Тургенев бы не осмелился на такое сравнение). Искатель «новых форм» Треплев с завистью замечает в каком-то рассказе Тригорина лаконичное описание лунной ночи, где сказано, что на плотине мельницы блестело горлышко разбитой бутылки - вот вам и вся ночь.

Треплев значительно моложе Тригорина, он принадлежит к другому поколению и в своих взглядах на искусство выступает как антипод и Тригорина, и своей матери. Он считает, что «новые формы нужны, а если их нет, то лучше ничего не нужно». Среди ученых принято считать, что Треплев проигрывает по всем линиям: как личность он не состоялся, любимая от него уходит, его поиски новых форм высмеяны как декадентские. «Я не верую и не знаю, в чем мое призвание», - говорит он Нине, которая, по его мнению, нашла свою дорогу. Эти слова непосредственно предшествуют самоубийству Треплева. Получается, худо ли, хорошо ли, но правда - за средней актрисой Аркадиной, упоенной воспоминаниями о своих успехах в Харькове, о том, как ее там принимали, как «студенты овацию устроили», три корзины цветов и два венка поднесли и подарили брошь в пятьдесят рублей. Она только и помнит: «На мне был удивительный туалет...»

И Тригорин пользуется неизменным успехом. Он самодоволен и в последний свой приезд в имение Сорина даже привез журнал с рассказом Треплева. Но, как Треплев заметил, все это у него показное, так сказать, похлопывание по плечу: «Свою повесть прочел, а моей даже не разрезал». Тригорин снисходительно оповещает Треп-лева при всех: «Вам шлют поклон ваши почитатели...» Кто эти почитатели? И дальше: «В Петербурге и в Москве вообще заинтересованы вами». Кто эти «вообще»? А вот уже нечто важное: «...И меня все спрашивали про вас». Тригорин хотел бы не выпускать из своих рук вопрос о популярности Треплева, хотел бы сам отмерить ему меру: «Спрашивают: какой он, сколько лет, брюнет или блондин. Думают все почему-то, что вы уже немолоды». Так и видятся здесь дамы из окружения Тригорина, это их расспросы он постарался еще больше обесцветить. Тригорин буквально водружает надгробную плиту над человеком, которого к тому же ограбил и в личной жизни. Тригорин полагает, что и неудачное писательство Треплева - лишнее подтверждение того, что Треплев иной участи и недостоин: «И никто не знает вашей настоящей фамилии, так как вы печатаетесь под псевдонимом. Вы таинственны, как Железная Маска». Другой «таинственности» он в Треплеве и не предполагает.

Если вслушаться внимательнее в автохарактеристики героев, в определения, какие они дают друг другу, то можно понять, что Чехов отдает некоторое предпочтение жизненной позиции Треплева. Жизнь Треплева богаче и интереснее той вялой, рутинной жизни, которую ведут остальные герои, даже самые одухотворенные - Аркадина и Тригорин.

Стремится ли Чехов в своей пьесе обсуждать проблемы искусства, его сущности, назначения, традиций и новаторства? Несомненно, стремится. Но не отвлеченно, а в формах характеров людей, преданных искусству. Об искусстве, а точнее о литературе и театре, рассуждают в «Чайке» не только двое мужчин-писателей и две женщины-актрисы, но и рассуждает, и весьма толково, медик Дорн, вторгающийся в область духовного творчества со своими неуклюжими, но очень кстати звучащими парадоксами.

С самого начала пьеса Треплева встречена иронией. Аркадиной кажется, что пьеса претенциозна, «это что-то декадентское». И играющая в ней главную роль Заречная упрекает автора в том, что играть пьесу трудно: «В ней нет живых лиц, «мало действия, одна только читка», а в пьесе непременно «должна быть любовь». Вместо этого мы слышим пространный символистский монолог: «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки» - словом, «все жизни» свершили уже печальный круг, прошло двести тысяч лет, и на земле - пусто. Автор пророчествует, что общая «мировая душа» после упорной жестокой борьбы с дьяволом, этим началом материальных сил, победит, материя и дух сольются в гармонии, и наступит «царство мировой воли». В пьесе Треплева, действительно уязвимой с точки зрения сценичности, наряду с символикой используются прямые натуралистические приемы: на сцене нет задника, и когда открывается занавес, зритель видит поблескивающее вдалеке реальное озеро. Треплев велит поднять занавес не раньше, как в половине девятого, когда взойдет луна; из-за кулис должны были потом появиться какие-то устрашающие огненные красные глаза, видимо, дьявола, и тут же должно запахнуть серой.

Конечно, есть что-то претенциозное в заявление Треплева, что его спектакль освистали потому, что автор «нарушил монополию», т.е. создал пьесу, не похожую на те, которые привыкли играть актеры и которые считаются всеми нормой драматургии. Свое новаторство Треплев еще не доказал. Его пьеса действительно безжизненна. Однако Аркадина поняла далеко идущие претензии Треплева: «Ему хотелось поучить нас, как надо писать и что нужно играть».

Но неожиданно за похороненную, казалось бы, пьесу Треплева вступается далекий от искусства Дорн. Он подымается выше брани:»декадентский бред», «никаких тут новых форм нет, а просто дурной характер». По его мнению, Треплев выше и обывательски-мелочных советов учителя Медведенко: описать в пьесе и сыграть насцене, «как живет наш брат - учитель», выше и Тригорина, уклонившегося было от оценок в искусстве: «Каждый пишет так, как хочет и как может». Дорн старается поддержать Треплева: «Не знаю, быть может, я ничего не понимаю или сошел с ума, но пьеса мне понравилась. В ней что-то есть». Дорна не смущает, что сюжет взят из области отвлеченных идей: «Так и следовало, потому что художественное произведение непременно должно выражать какую-нибудь большую мысль». И получается, что Треплев дерзает в искусстве, затронул большую идею, но или не сумел ее понятно выразить, или ему не дали ее выразить. За словами Дорна предполагается, что в обыденном искусстве Аркадиной и Тригорина больших идей нет, оно не затрагивает «важное и вечное».

Треплев комплиментарно говорит Заречной: «Вы нашли свою дорогу, вы знаете, куда идете, а я все еще ношусь в хаосе грез и образов, не зная, для чего и кому это нужно». Но что же такое нашла Нина? Завтра она едет в Елец в третьем классе... с мужиками, а в Ельце услажденные ее игрой купцы будут приставать с любезностями... Это явное повторение пути Аркадиной, но без упоения успехом... Треплевские «грезы» выше таких обретений. Ведь не зря теперь Нина, осознавшая, как «груба жизнь», с нежностью вспоминает свою первую роль в пьесе Треплева и на память цитирует свой монолог: «Люди, львы, орлы, куропатки...» Эти неясные тогда слова, теперь совсем другие, это радостная чистая греза, полная чувств, похожих на нежные, изящные цветы...

Вряд ли можно согласиться с критиком, что Треплев уходит из жизни, потому что увидел с беспощадной ясностью, как «переросла» его Нина. Ведь какого-то успеха на писательском поприще и он добился. Пусть у него не было еще полной уверенности в том, что он на верном пути, но свет беззаветного служения искусству, который сияет сквозь все муки и страдания Нины, получает достойное признание со стороны Треплева. И первая его пьеса таила в себе сюжет не для небольшого рассказа, а для бесконечного рассказа о человеческих судьбах.

В пьесе «Три сестры» (1900) главная идея - тоска по реальной общеполезной деятельности, мечта о жизни, когда в России все будут трудиться и находить в этом наслаждение. Это тема многих рассказов Чехова, отчасти затронутая им и в «Чайке» - применительно к сфере искусства, и в «Дяде Ване» (1897) - как трагическое осознание бесплодности труда для других, служение ложному величию. Для персонажей «Трех сестер» жажда труда - необходимейшее условие жизни, нормального становления человека, устройства общества.

У всех героев пьесы есть свое дело, которое, казалось бы, обязывало каждого из них к занятости, к тому, чтобы иметь свое место в общественной жизни. На самом же деле все они оказываются выбитыми из колеи, никакого интереса к «должности» не испытывают. Наоборот, они даже преисполнены презрения к своей деятельности и жаждут чего-то нового, более их достойного.

Когда-то, одиннадцать лет тому назад, отец Ольги, Маши и Ирины Прозоровых, получив назначение, выехал с семьей из Москвы. И хочется теперь им, осиротевшим, вернуться на родину, в Москву, на Старую Басманную. Их призывы «В Москву! в Москву...» не означают простого желания переехать в другой город. Когда-то критики острили по этому поводу: чего этим сестрам нужно? - купите билет на поезд и отправляйтесь в Москву. Но эти восклицания сестер имеют символическое значение. Москва для них не только родина, Москва - это возвышенная жизнь, труд и дерзание. Надо, чтобы их тут ждали.

Выбит из колеи и как бы повторяет судьбу отца сестер батарейный командир полковник Вершинин. Занятого военными делами мы его не видим: он озабочен благополучием своих дочек, неладами с женой. Здесь вся его душа. Ему совершенно безразлично, здесь ли, в заштатном городе, будет стоять его бригада, или, как он слышал, ее переведут. И ему все равно куда - в царство ли польское или в Читу.

У сестер тоже нет любимого дела: старшая, Ольга, учительствует в гимназии, Маша пребывает в «мерлехлюндии», Ирина работает на телеграфе, а потом в городской управе. Все они знают иностранные языки, но зачем они в здешнем городе? И дело не только в глухомани, но и в том, что сестры мало приспособлены к настоящему труду. Напрямик это высказывает Ирина: «Мы родились от людей, презиравших труд...». Для Тузенбаха будущее не за горами. Он предчувствует надвигающиеся перемены в общественном укладе, которые ускорят наступление этого будущего: «Пришло время, надвигается на всех нас громада, готовится здоровая, сильная буря, которая идет, уже близка и скоро сдует с нашего общества лень, равнодушие, предубеждение к труду, гнилую скуку. Я буду работать, а через какие-нибудь двадцать пять - тридцать лет работать будет уже каждый человек. Каждый!»

После «Трех сестер» драматургию Чехова признали все. Спектакли по пьесе «Три сестры» с успехом прошли в Киеве, Одессе, Варшаве, Ялте и других городах.

Новый успех ожидал Чехова с постановкой его последней пьесы «Вишневый сад». Пьесу действительно можно рассматривать как итог развития Чехова - драматурга и писателя. «Вишневый сад» (1903) создавался с большим напряжением. Мешала болезнь. Но необычным был и замысел. Несомненно, «Вишневый сад» - самая великая пьеса Чехова. Здесь глубоко затронута тема гибели старого уклада жизни. Вишневый сад - символ помещичьей России. Вишневый сад - и символ будущего страны, цветущего сада.

Чехов чувствовал себя настолько свободным по отношению к материалу, что смотрел на «Вишневый сад» как на хороший водевиль, превеселую комедию. Иронически описывая владельцев вишневого сада, он совсем не ставил акцента на элегической грусти. Он хотел изобразить отжившие типы, их призрачную жизнь, создать своего рода пародию на трагедию. Ему нисколько не жаль Раневскую, Гаева. Ироничен Чехов по отношению к конторщику Епиходову, прозванному «двадцать два несчастья». С сарказмом выведен избалованный господами лакей Яша - презирающий деревню, умоляющий барыню снова взять его в Париж. С иронией нарисована Шарлотта - приживалка, приглашение которой на должность гувернантки показывает всю никчемность Раневской, которой и самой после неизбежного разорения как бы не пришлось податься в гувернантки. Полон иронии образ горничной Дуняши, жаждущей в жизни «приятного» и «чувствительного». Ироничен Чехов и в описании Лопахина - выскочки, желающего сохранить доброту и вежливость по отношению к барыне, которую он «обобрал». Даже Трофимов, которому поручается произнести многие высокие слова с обличениями пустой жизни и с мечтаниями о светлом будущем, и он обрисован не без иронии: «вечный студент», «недотепа».




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2014-12-27; Просмотров: 613; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.032 сек.