Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

Заказ No 163S. 3 страница




Особенно важны первая чаша и последние капли в чаше. Пер­вую чашу первого кратера принято благочестиво посвящать «бла­гому демону» — то есть тому же Дионису. Первую чашу второго — героям и героиням, то есть «значимым мертвым», связанным сдан­ным конкретным дионисическим пространством. Допивать после­днее — тоже нехорошо, поскольку жадных Дионис не любит. На донышках афинских чаш встречаются самые разные изображения, естественно, не видимые для пьющего, пока он не допьет чашу до самого дна. Вот тут и начинается самое интересное — поскольку на донышке непременно обнаружится что-нибудь, «попадающее» в тот или иной игривый пиршественный код. Это может быть любов­ная сценка (рис. 36) или, скажем, просто мальчик с петухом3. И

' Традиционная связь Горгоны с Афиной ничуть этому дионисийскому контексту не противоречит. Афина как божество, связанное с переходом из одной пространственно-магнетической зоны в другую и с «переключением» базисных поведенческих моделей, также имеет свою «страшную» составляю­щую и также карает тех, кто «не различает границ» (ср. сюжет Тиресия или сюжеты обоих Аяксов). Более того, «страшный» сюжет о дочерях Миция мож­но прочесть именно как реализацию метафорической картинки с горгонейо-ном, помещенным между «борющимися» Афиной и Дионисом (ср. в этой связи традиционное изображение Геракла и Аполлона, борющихся за треножник, или сюжет Эсхиловых «Эвменид» с «борьбой» Аполлона и Эринний за Орес­та, над которым стоит, осеняя его своим щитом, Афина.

2 А также на скопированном с него раннесоветском (1920) плакате «ТЫ
записался добровольцем?» работы Д. Моора.

3 Или с обручем. Или с зайцем. Или с собакой. Или играющий на кифа­
ре. Или упражняющийся в гимнасии. Все это — отсылки к гомосексуальному
эротическому коду. Впрочем, Афродита тоже не забыта: гетеросексуальный
эротический код также отличается разнообразием и детальной разработкой
мотивов.


Греки _________________________ 28 1


тогда — самое время спеть или поговорить о любви, или по­играть в коттаб, выплескивая «значимые» опивки в цель в со­провождении посвятительного «тоста». Это может быть герои­ческая сцена: и тогда самое время спеть или поговорить о деяниях славных, о воителях многих и мощных, в битву огромные копья несущих. А если с донышка вдруг глянет на тебя безобразная гор-гонья харя — значит, все, пора идти домой1.

Изображения на кратерах, ойнохоях и амфорах также, вероят­нее всего, отвечают тому или иному этапу симпосиастического дей­ства — или, по крайней мере, могут быть обыграны в этом ключе. Кратер, в котором смешивается вино, и ойнохоя, из которой оно разливается по чашам, постоянно присутствуют в пиршественной зале, практически на правах полноправных участников. Амфоры, в общем-то, предназначены скорее для хранения и транспортиров­ки вина — но обычную «тару» не расписывают. А уж если тару рас­писали, то явно не для того, чтобы, воспользовавшись содержи­мым, утаить от гостей чреватую смыслами и темами «богатую» поверхность.

Кратер являет собой центр симпосия и маркирует не только — и не столько — общую «тему» того или иного этапа дружеской по­пойки, но и прежде всего упорядоченность и «правильность» про­исходящего. Поскольку именно в нем происходит таинство про-

1 Греки любили расписывать тематику застольных бесед «по трем чашам», имея в виду три кратера. У Эвбула сам Дионис говорит о том, что «благомыс-ленный» человек первой чашей чествует здоровье, второй — любовные радос­ти, третьей — благодатный сон. Чаши же с четвертой по десятую — явно лиш­ние и посвящены соответственно нахальству, истошным воплям, пьяному разгулу, синякам, прибежавшим стражникам, разлитью желчи и, наконец, безумию, (по: Афиней, Пир мудрецов, II, 3). Эпический поэт Паниасид пер­вую чашу посвящает Харитам, Горам и Дионису, вторую — Афродите и опять же Дионису, третью — Хюбрису и Атэ (там же). То есть первая чаша посвящена трем атрибутам праздничного (Талиэ, «изобилие», Евфросюнэ, «радость», и Аглаэ, «блеск», «пышность») и трем атрибутам дружеского (Евномиа, «равен­ство перед законом», Дикэ, «справедливость» и Эйрэнэ, «мир», «согласие») поведения, сведенным вместе Дионисом. Вторая — любовным радостям, под­крепленным все тем же Дионисом. А вот третья уже грозит показать вместо Дионисова анфаса — горгонейон, отчего и обозначена «преступлением границ» и «безумием».



В. Михайлин. Тропа звериных слов


 
Рис. 37

порционального смешения вина с водой и таким образом «усми­ряется» потенциальная опасность наркотика, дабы Дионис лишний раз не обернулся Горгоной, дабы участники пира не превратились ненароком в сатиров и менад. Весьма показательно в этом от­ношении изображение на ободе одного из греческих кратеров (рис. 37)'. Хоровод пляшущих фигурок здесь четко распадается на две половины. Одна, в центре которой сидит на троне Дионис, состоит из сатиров и менад, обычной мифологической свиты бога. Центр другой половины, практически симметричный Дионису, маркирован кратером, и здесь по обе стороны от кратера пляшут, дурачатся и играют на музыкальных инструментах люди2. Между двумя «полухориями» оставлен зазор — чтобы зритель ненароком не ошибся3.

Общая «игривость» атмосферы симпосия подчеркивается все­ми доступными изобразительными средствами. Кодовый ряд, свя­занный с Дионисом и его атрибутикой, бесконечен и бесконечно вариативен. Невероятным разнообразием отличается также и раз-

1 Краснофигурный кратер (ок. 520 г. до н.э.). Wiirzburg НА 1662. Прори­
совка приведена в: [Lissarrague 1987: fig. 23].

2 С одной-единственной затесавшейся меж ними менадой: к вопросу о
той роли, которую в симпосиях играли женщины. Полукруг этот — чисто
мужской, и менаду можно воспринимать наравне с другими символами
«праздничного состояния» — музыкальными инструментами, сосудами для
вина, собаками. Последние представлены не сами по себе, а в качестве атри­
бутивного элемента трех мужских фигурок, что позволяет увидеть в них не
более и не менее чем стандартные маркеры эфебического, «мальчишеского»
статуса данных конкретных фигур. Итак, перед нами все атрибуты и радос­
ти «правильного» симпосия, предназначенные для услаждения участников:
вино, искусство, мальчики — и женщина, причем не статусная женщина, а
«вакханка», «общая подружка», человеческого в которой много меньше, чем
«дионисийского». Показательно, что «мужские» участники свиты Диониса
требуют полной видовой трансформации — сатир хвостат, у него специ­
фическое строение лица и звериные уши. Менада же внешне ничем не от­
личается от обычной женщины, кроме размашистых плясовых движений и
допуска к таким дионисийским атрибутам, как плющ, виноград, вино, музы­
кальные инструменты и т.д.

3 Позволю себе высказать предположение, что в обращении с данным
конкретным кратером требовалась определенная осторожность: небезразлич­
но, с какой стороны к нему подходить и через какое полухорие черпать вино.


Греки



работка эротической тематики от натуралистических сцен с гомо-или гетеросексуальными партнерами до изысканных кодовых на­меков на эротический подтекст той или иной жанровой или мифо­логической сцены. Неразрывное в древнегреческом восприятии единство поэзии и музыки подается в «немой» вазописи либо че­рез пляску (с обилием дионисийских коннотаций), либо через изображение музыкантов и музыкальных инструментов (с обили­ем коннотаций эротических) Большое внимание уделяется и соци­ально-возрастным статусам изображаемых людей. Мальчик, кодо­выми маркерами которого являются обычно собака, заяц или петух, — в вазописи фигура откровенно «игривая» Эфебы игриво демонстрируют стройность фигуры и изящество поз, и оптималь­ный контекст в данном случае предоставляет гимнасий. Взрослые мужи представлены, как правило, в игривых ситуациях и коннота­циях (пир, пляска, эротические сцены, праздничный комос1) либо в мифологизированном героическом контексте, также неуместном в бытовом пространстве, но вполне подобающем пространству праздничному Старость обычно подается в дидактическом проти­вопоставлении молодости, красоте и силе или в не менее дидакти­ческом сопоставлении с оными2. Женщина предстает либо в виде возбуждающего «чужого» (менада, амазонка)1, либо в качестве

1 Зачастую наделенный откровенными чертами не-статусного поведения,
вроде переодевания в женскую одежду и т д

2 Ср традиционную в древнегреческой поэзии разработку этой дихотомии,
особенно наглядную в стандартной Анакреонговои теме «я стар и немощен,
но на пиру как будто снова молод»

1 Не эротически-игривыми ли подтекстами объясняется невероятное изо­билие амазономахий в греческой вазописи — при крайне скромной представ­ленности этого сюжета в литературной традиции, особенно в ранней, эпичес­кой Метафора сексуальной игры как битвы также не нова (ср Антимах, «На статую вооруженной Киприды», а также обилие любовно-воинской образно­сти в более поздней 1радиции — Овидии, «Любовные элегии», I, IX, 1, I, X, 29, И, IX, 3 и далее, II, X, 29, III, XJ, 13-14, а также «Наука любви», I, 35, 2, 233, 2, 561, 2, 674, 2, 741 и далее, 3, 1-6, 3, 45, 3, 525, 3, 555 и далее) А «мужские» или, скорее, «юношеские» (легкое вооружение, безбородость и т д) коннота­ции позволяют игриво лавировать между гомо- и гетеросексуальными контек­стами Важна также и традиционная «скифская» атрибутика амазонок — как в плане обшей «чуждости», так и в плане сугубо дионисийском, напоминаю­щем о невоздержанности и о несмешанном вине Амазонки логично воссое­диняются с менадами О значимости «чужого» в контексге симпосия см того же Франсуа Лиссаррага, у которого эта тема — сквозная для всей книги Се­мантически значимо и вооружение амазонок Если с маленькими скифскими луками все понятно, то другие виды оружия требуют определенного коммен­тария Так, двуострая секира, используемая женщиной против мужчины, от­кровенно отсылает к образу Клитемнестры, которая именно этим оружием Убила Аммемнона, охотничья роытина— возможная дань Aiaranre Связь



В. Михайлин. Тропа звериных слов


объекта для традиционного
греческого тендерного юмора,
обильно представленного в коме­
дии и ямбе (рис. 38). Выбор ми­
фологических сцен также весьма
специфичен, причем ряд сюже­
тов либо вообще не представлен в
литературной традиции (как сю­
жеты о борьбе Геракла и Аполло­
на за треножник, об игре в кости
между Ахиллом и Аяксом), либо
представлен диспропорциональ­
но (как амазономахия). Это, ве­
роятнее всего, свидетельствует о
ситуативной привязке и ситуа­
тивном прочтении «модных» за­
стольных сюжетов, вписанных в
Рис. 38 систему дионисийских кодовых

маркеров данного конкретного времени или даже данного конкретного круга «потребителей»1.

3. СОЦИАЛЬНЫЙ КОНТЕКСТ

Итак, «игривое» дионисийское пространство предоставляет уникальную возможность совместить несовместимое: создать куль­турный сплав из высокого мужского статуса и юношеской свобо­ды. В этой связи принципиально зимний характер основных дио­нисийских празднеств2 вполне закономерен, ибо он закрепляет их отделенность и отдаленность от «аполлоновых» летних месяцев, на которые в греческой традиции приходился период военных похо-

амазонок с Дионисом и дионисическим пространством поддерживается так­же и «параллельными» мифологическими сюжетами. Так, Ипсипила, царица лемносских женщин, которые перебили своих мужей и приняли проплываю­щих мимо аргонавтов, чтобы зачать от них детей (набор сюжетных элементов полностью дублирует «амазонскую» традицию), — внучка Диониса и Ариадны, «свадьба» которых дает одну из любимых тем поздней афинской краснофигур-ной вазописи. Ср. также сюжет Тесея—Ипполиты—Ипполита—Федры (сест­ры Ариадны).

1 Данное положение естественным образом корректируется случайным
характером выборки — в отношении дошедшей до нас как вазописной, так и
литературной традиции.

2 Начиная с Малых (или Сельских) Дионисий, приходившихся прибли­
зительно на наш Новый год, и далее через Леней и «Древние» Дионисии вплоть
до Больших (или Городских) Дионисий приблизительно в конце марта.


Греки _________________________ 2KS

дов и юношеской удали. Самое «дионисииское» растение — попсе не виноград, который представлен в дионисииских сценах либо уже в переработанном виде (вино), либо как «исходная точка» в произ­водстве того же вина (в сценах сбора урожая, центром которых, как правило, является винный пресс). Традиционно же отличал Дио­ниса и его свиту от любых других божеств и людей плющ, который в Греции зимой не сбрасывает листьев Плутархово объяснение пристрастия Диониса именно к этому растению весьма характер­но для поздней античности:

так и Дионис, желая и зимой иметь венок из виноградной лозы и видя, что она в эту пору лишена листьев, удовлетворился по сходству венком из плюща

[Застольные беседы 648Е]

Подобие плюща винограду, вероятнее всего, действительно сыграло свою роль в его атрибуции Дионису, но не менее важным мне представляется и его свойство оставаться зеленым в зимнее время года — то есть давать именно то сочетание несовместимых качеств, которое, на мой взгляд, является главной отличительной характеристикой дионисийского пространства. Не стоит сбрасы­вать со счетов и «змееподобие» обоих вьющихся растений — впол­не отчетливый маркер пограничного статуса.

«Синтетический» характер дионисийского пространства, соче­тающий — как вино с водой1 — свободу и статус, подчеркивается прежде всего особенностями употребления главного здешнего «блюда» — вина Симпосий (особенно в его исходном, архаическом варианте), как правило, отделен от обеда: на симпосий не едят, а только пьют. И в этом разведении еды и винопития видится столь же значимое противопоставление, как и в жертве: животной или возлиянием.

Каждая часть тела приносимого в жертву животного наделена особой семантикой В греческой традиции в жертву богу (если речь не шла о всесожжении) приносились мясо и кости от задних ног2, обложенные нутряным и/или подкожным жиром. Внутренности

1 Эта пара — вода и вино — являет собой основу для традиционного в гре­
ческой культуре образного (и кулинарного) противопоставления «согласно­
го» — «несогласному» Если воду с вином не только можно, но и нужно сме­
шивать именно потому, что полученная смесь «лучше» исходных компонентов,
то другую пару жидкостей — масло и уксус — совмещают по противополож­
ной причине потому, что они не смешиваются, и каждая сохраняет свои вкус
и свою консистенцию

2 Либо же, если речь шла не специально о жертвоприношении, символи­
ческие «начатки» от каждой части туши (Одиссея, XIV, 427—429)



В. Михаилин. Тропа звериных слов


представляли собой законную долю эфебов, прислуживающих при жертвоприношении и при последующей общей трапезе, но не име­ющих доли в мясе, которое шло взрослым мужчинам. Этот поря­док подробнейшим образом описан у Гомера:

Кончив молитву, ячменем и солью осыпали жертвы, Выи им подняли вверх, закололи, тела освежили, Бедра немедля отсекли, обрезанным туком покрыли Вдвое кругом и на них положили останки сырые. Жрец на дровах сожигал их, багряным вином окропляя. Юноши окрест его в руках пятизубцы держали. Бедра сожегши они и вкусивши утроб от закланных Все остальное дробят на куски, прободают рожнами, Жарят на них осторожно и, все уготовя, снимают.

[Ил., I, 458-466)

Впрочем, можно не сомневаться в том, что и при разделе уже приготовленного мяса существовала четкая смысловая иерархия различных частей туши1. Из того же Гомера мы знаем, что особо почетной долей считался хребет с прилегающими мягкими частя­ми. Так, принимая гостя, свинопас Евмей выделяет первую часть мяса нимфам, вторую — Гермесу (почтив тем самым и местные божества, и бога — открывателя «благого пути»),

Прочие ж каждому, кто как сидел, наблюдая порядок, Роздал, но лучшей, хребтовою частью свиньи острозубой Гостя почтил; и вниманьем таким несказанно довольный, Голос возвысив, сказал Одиссей...

[Од., XIV, 436-439]

Иерархия пищи — одна из наиболее явных и оттого первичных социальных иерархий, однако не всякая еда одинаково удобна для демонстрации иерархических отношений. Туша животного — са­мый благодарный в этом отношении объект, в котором престиж­ность куска диктуется целым набором пересекающихся культурных кодов и принципов классификации2. Однако есть и пища принци­пиально «демократическая», в которой одна порция может отли­чаться от другой разве что размером и весом — но не по сути, не

1 Подробнее об этом см. главку «"Змеиная" составляющая грифона, ри­
туалы перехода и несколько женских персонажей скифского пантеона» в
«скифской» части этой же книги.

2 От самых элементарных (верх/низ, жизненная важность — не говоря уже
о кулинарных и вкусовых качествах) до откровенно мифологических, связан­
ных с представлениями о месте пребывания «души», «силы» и т.д.


Греки



принципиально. Такой пищей в индоевропейском ареале традици­онно были блюда из крупы или муки зерновых культур: каша, а также мучная болтушка на воде или молоке, видимо и представляв­шая собой изначальный «хлеб»1, и все возможные вариации на эту тему, включая знаменитый греческий xuxedrv2. Деметра не случай­но фигурирует бок о бок с Дионисом в таких значимых культовых сюжетах, как, к примеру, Элевсинские мистерии, — ибо только этой богине возлияния совершались не вином, а мучной бол­тушкой.

Вино, как напиток, приводящий вкушающих его в измененное состояние сознания и тем самым автоматически «переключающий» поведенческие регистры1, обладало дополнительной семантикой, поскольку при его помощи и посредстве переход из одной поведен­ческой модели в другую совершали все «пьющие» и в равной мере4, если пили на равных. Это специфическое дионисийское равенство пьющих, вне зависимости от тех статусов, которые им присущи вне дионисийского пространства, было общим местом всей древнегре­ческой культуры и порождало две противоположные по смыслу максимы, ведущие к одному и тому же фактическому результату. Первая: пей с теми, кто равен тебе, — ориентирована на практики заблаговременного исключения нежелательных участников попой-

' Откуда и однокорепнос «хлебать». В традиционной русской культуре почитать гостя «лучшим куском» было принято уже в доме, за общим столом, однако до этого он проходил через процедуру своеобразного «допуска в дом» — через вкушение общей, «равной» (и в то же время домашней, статусной!) пищи, вынесенной из дому вовне, — хлеба-соли. Кстати, печеный хлеб уже начинает служить предметом для выстраивания иерархических отношений: в русской советской и постсоветской детской культуре совместной еды (особенно среди тех детей, которые посещали дошкольные учреждения или прошли через сис­тему детских домов / интернатов) лучшим куском хлеба неизменно является краюха, «горбушка». Факт завладения оной во время совместной трапезы счи­тается знаком особой удачи и является предметом хвастовства.

2 Болтушка из вина, меда, тертого сыра, ячневой муки и вкусовых доба­
вок, изначально имевшая, видимо, ритуально-культовый смысл, связанный с
понятиями изобилия и совместной трапезы, своею рода «все-еды», — подоб­
но так называемой «панспермии» (navorpuia), каше из всех известных грекам
злаков, культовое употребление которой в Афинах поддерживалось сюжетом
о возвращении Тесея и о последней трапезе, для которой он и его спутники со­
брали все съестное, что у них оставалось, и сварили в общем котле. Ср. рус­
скую традицию так называемого «сочева» (как бы она ни мотивировалась ис­
ходя из православной мифологии).

3 Что не могло не иметь особого значения для архаического сознания, в
основе которого лежал «револьверный» принцип «моментального и всеобъем­
лющего» переключения из одной пространственно-магистической зоны (и
соответственно из подобающей этой зоне поведенческой модели) в другую.

4 В идеале, конечно.



В. Михайлин. Тропа звериных слов


ки. Вторая: перед Дионисом все равны — подчеркивает принци­пиальное равенство статуса всех участников комоса с момента формирования оного и до момента окончания празднества, И дей­ствительно, сам принцип «возлияния Дионису» предполагает вре­менное, одновременное и обусловленное строго определенными правилами игры низведение участников на самый нижний — ще­нячий, мальчишеский — статусный уровень, на котором пляски, переодевание в женскую одежду и прочие непотребства вполне оправданны и ничуть не унизительны.

Весьма показателен в этом отношении рисунок на афинском краснофигурном псиктере1: шестеро мужчин в паноплиях2 едут по кругу верхом на дельфинах, причем каждый помечен одной и той же надписью: eniSeXxprvoc,, «дельфиний наездник», или «верхом на дельфине» (рис. 39)3. Дельфин — традиционное атрибутивное жи­вотное Аполлона (и — Диониса!), и смысл этой «детской карусе­ли» для взрослых воинов вполне очевиден. Интересен также и принцип чередования рисунков на щитах у гоплитов: у троих это сосуды для вина, кратер, чаша и Дионисов канфар; у троих — круговые свастикообразные фигуры, составленные из крылатых зверей (трехконечная), из «бегущих» ног (трехконечная) и из тех же дельфинов (четырехконечная). С точки зрения Франсуа Лис-саррага, в чьей книге приведена прорисовка этого изображения, как сами эти рисунки, так и принцип их чередования символизи­руют неотъемлемую от симпосия идею кругового движения: идет ли речь о вине, о речах, о песнях или еще о каких-то дионисий-ских радостях4. Не стоит упускать из виду и того обстоятельства, что, с точки зрения пирующих, нарисованные на псиктере гопли­ты в буквальном смысле плыли по кругу в «винном море»5 (при

1 Сосуд для охлаждения вина, представлявший собой шарообразный кув­
шин на длинной цилиндрической ножке. Псиктер наполнялся холодной род­
никовой водой (или льдом) и ставился внутрь кратера, охлаждая таким обра­
зом окружающую его винно-водяную смесь.

2 То есть в полном гоплитском вооружении, подобающем статусному
мужу.

3 Нью-Йорк, коллекция Шиммеля; прорисовка приведена в: [Lissarrague
1987: fig. 88].

1 В этой связи трудно отказаться от искушения «снять» традиционное и восходящее к давным-давно скомпрометированным «метеорологическим» тео­риям мифа восприятие свастики как солярного символа в пользу символики «круговой поруки», застолья, дружеского общения равных между собой людей. Напомню, что категория равенства была базовой для целого ряда древнегре­ческих сообществ (например, для спартиатов, которые именовали себя имен­но «равными», oi 6utoi).

5 «Le cercle des buveurs, citoyens-soldats d'Athenes, est alors confronte a sa propre image- non pas les cavaliers de I'aristocratie athenienne mais une suite de six guerners tournant en file sur la mer a boire» (Lissarrague 1987: 113].


Греки



Рис. 39

том что orvocp, «винноцветный» — стандартный «героический» эпитет моря у Гомера).

Как и было сказано, дионисийское «сообщество равных» из­начально мыслилось как чисто мужское и допускало женское при­сутствие разве что в качестве одного из «блюд», да и то явно пред­почтительным был однополый секс: в чернофигурной вазописи гомосексуальные эротические сцены куда обильнее гетеросексуаль­ных, и только с развитием краснофигурной вазописи (то есть бли­же к рубежу VI—V веков) соотношение гомо- и гетеросексуальной эротики уравнивается. Гомосексуальные практики, вообще харак­терные для маргинальных мужских сообществ, а потому представ­лявшие собой вполне естественный маркер «юношеской свободы» и для участников древнегреческих симпосиев, задали целый пласт симпосиастической образной традиции (вплоть до сюжета о рож­дении Диониса из Зевесова бедра)1. Дело в том, что всем гомосек­суальным позам греки, судя по дошедшим до нас изображениям, предпочитали межбедерную переднюю: особый акцент на бедрах персонажа эротической древнегреческой традиции вполне законо­мерен. «Красивые» древнегреческие юноши почти всегда тяжело­ваты в бедрах — именно это в них и должно было возбуждать зри­теля, — так что Зевс, рождающий Диониса из этой странной, не подходящей для чадопроизводства части тела, был для греческих симпосиастов вполне внятен2.

4. ЭВОЛЮЦИЯ ПИРШЕСТВЕННОГО ПРОСТРАНСТВА

Вполне естественно, что древнегреческое, а затем и римское пиршественное пространство не оставалось неизменным на всех

1 См. в этой связи: [Otto 1948: 71-80).

2 Как, кстати, и Афина, рожденная из Зевесовой же головы ничуть не для
того, чтобы воплотить абстрактную идею «мудрости» или «мысли». Греки «ду­
мали» и «чувствовали» не головой, а легкими, а иногда и другими внутренни­
ми органами, головной же мозг был для них неразрывно связан, как это ни
парадоксально, именно с чадопроизводством, а именно со спермогенезом. Так
что Зевс, решивший произвести на свет воинственную девственницу Афину
оезо всякой женской помощи (к сюжету об амазонках), вполне логично зачал
ее именно там, где, с точки зрения греков, и зарождалось мужское семя.

10- Заказ № 1635



В. Михайлин. Тропа звериных слов


этапах своего более чем тысячелетнего существования. Все выше­сказанное в полной мере применимо к изначальной, архаической стадии, отчасти захватывающей афинский VI век до н.э. Именно до этой поры в Аттике, судя по всему, продержалась жесткая регламен­тация различных пространственно-магнетических зон, подразуме­вающая четкую проработку поведенческих механизмов, свойствен­ных каждой такой зоне, а также механизмов переключения поведен­ческих модусов при переходе из зоны в зону. Пространственно ориентированные культурные коды как раз и были тем «языком», при посредстве которого социально значимая информация, касаю­щаяся различных поведенческих модусов, «записывалась» в коллек­тивной памяти, а затем автоматически воспроизводилась при пере­сечении человеком той или иной культурной границы, актуализируя необходимую в данный момент поведенческую модель. Взаимопро­никновение «языков», относимых к разным зонам, было делом чрез­вычайно опасным, ибо грозило разрушением всей четко отлажен­ной кодовой структуры. Поэтому базовые коды существуют в отно­сительно чистом, беспримесном виде, предоставляя нам некую исходную систему координат, исходя из которой можно отслеживать направления дальнейшей системной эволюции и догадываться о причинах происходящих изменений.

Существование подобной системы было возможно до тех пор, пока в сознании местных политических элит, а тем более в созна­нии широких слоев населения, традиционные представления о базисных моделях человеческого существования оставались неиз­менными. Человек' рождался лишенным каких бы то ни было гражданских прав и обязанностей и большую часть жизни тратил на то, чтобы в полной мере оные обрести, ибо только в этом слу­чае он мог войти в сообщество «равных». Подростковая и юноше­ская «свобода» здесь не была ни желанной, ни значимой, поскольку существовала за пределами собственно гражданского общества2, и

1 То есть свободный мужчина, рожденный от законного брака полноправ­
ного гражданина данного полиса с дочерью другого полноправного гражданина.

2 Данная схема, естественно, страдает определенной условностью и одно­
бокостью, как и все подобные схемы. Реальные модели смены возрастных и
статусных ролей, во-первых, существенно менялись от общины к общине, а во-
вторых, не были монолитны и включали в себя элементы более ранних моде­
лей — относимых, скажем, к эпохе так называемого «дорийского» вторжения и
последовавших за ним «темных веков», когда первостепенную роль играл воин-
ско-аристократический способ существования, более близкий к «номадиче-
ской» модели «вечной юности». Особенно прочно держались эти рефлексы в
среде потомственной аристократии, где отлились в идеал apETii, («доблести»).
Однако при всей условности схемы она позволяет выстроить некую «базовую»
модель, отталкиваясь от которой можно попытаться понять причины как ло­
кальных варианте развития, так и диахронических системных сдвигов


Греки 291

юноша должен был сперва сдать целый ряд экзаменов на взрос­лость, семейных и публичных, прежде чем обрести право на при­знание своих гражданских прав. Уже перестав быть мальчиком и юношей, молодой мужчина проводил добрый десяток лет в возра­стном классе молодых холостяков (спартанские ирены), имеющих право стоять в первом ряду фаланги и носить взрослое оружие, но фактически не имеющих права жениться, вести самостоятельное хозяйство и заводить «правильных» детей, не говоря уже о равно­правном участии в публичной политике. Только женившись — обычно после тридцати лет — и обзаведясь детьми, он постепенно допускался до принятия ответственных решений на полисном уровне. «Пропуском» в полноправный статус было право на владе­ние собственным земельным наделом, и до тех пор, пока земель­ная собственность оставалась главным (если и не единственным) критерием статусной значимости гражданина, притягательность маргинальных поведенческих моделей, а тем более способов суще­ствования, оставалась крайне низкой. Достаточно вспомнить о том, что в VII—VI веках до н.э. статус солдата-наемника был чем-то вроде мужского эквивалента женскому статусу гетеры и оставался уделом маргиналов, вроде незаконнорожденного Архилоха (в отли­чие от ситуации IV века, когда едва ли не половина мужского на­селения Греции так или иначе проходила опыт наемничества).




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-04-24; Просмотров: 392; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.062 сек.