By Basic Books, Inc. 5 страница

Наиболее явным образом Платон разбирает феномен прогресса в «Законах», написанных в конце его жизни и воплощающих все, что мы с полным основанием можем назвать наиболее зрелой философией этого мыслителя.

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

Глава 1. Мир античности

Книга 3 «ЗаконЪв» представляет собой диалог (или эссе Платона) на тему развития человечества и прогресса ин­ститутов в течение очень длительного периода времени. Так же, как и Протагора, Платона занимает предмет, ко­торый в наибольшей степени волновал все философские умы Греции — исследование добродетели. Итак же, как Протагор, живший столетием ранее, Платон в «Законах» делает обзор исторического развития и прогресса.

Б начале обзора нам сообщается о том, что «тысячи го­сударств возникали в этот промежуток времени одно за другим» и что продолжительность «этого времени» была «огромной и неизмеримой». Хорошие государства могут стать плохими, плохие — хорошими. Все виды легенд каса­ются вопроса о происхождении, и для персонажей Платона этого достаточно, чтобы говорить, что когда-то очень давно произошла огромная катастрофа, без сомнения, потоп, и смыла с лица Земли все признаки цивилизации, существо­вавшие до того*. Лишь несколько человек уцелело (очень возможно, что это были «горные пастухи», которые нахо­дились достаточно высоко и смогли избежать поглощающих волн), чтобы стать примитивными родоначальниками но­вого длительного развития человечества.

Как буквально сотни его последователей вплоть до на­шего века, Платон подчеркивает крайний примитивизм, который был в начале, почти полное отсутствие искусств и

Видимо, Р. Нисбет пользуется не вполне качественным переводом «Законов», поскольку из текста ясно, что Афинянин и Клиний проводят своего рода мысленный эксперимент, а не воссоздают историю действительно имевших место событий. Потоп приве­ден как пример частых бед, регулярно обрушивающихся на людей. Участники диалога ведут речь о «частой гибели людей от потопов, болезней и много другого», Афинянин предлагает: «Представим себе один из множества случаев, именно гибель от потопа». Да­лее развертывается картина воссоздания цивилизации на основе распространения норм и навыков, характерных для горных пле­мен, уцелевших при потопе. Подчеркнем, что речь идет о моде­ли, восстанавливающей логику причин и следствий, собеседники постоянно подчеркивают условный характер построения. (Афи­нянин: «Допустим, что государства, расположенные на равнинах или у моря, совершенно погибли в то время». — Клиний: «Допус­тим». — Афинянин: «Следовательно, мы должны предположить, что пропали и все орудия, а также погибло и все относящееся к ис­кусству государственного правления...»). — Прим. науч. ред.

имущества, которые характеризуют цивилизацию. Это на­чало без культуры и без знаний длилось «бессчетные тысячи лет». Безусловно, у этого были и положительные стороны. Само отсутствие институтов, навыков, металла, денег и по -литических и социальных структур заставляло людей обра­титься к себе самим по мере постепенного увеличения числа человеческих существ.

«Прежде всего тогдашние люди любили друг друга и вследствие малочисленности относились друг к другу доб­рожелательно; пищу им также не приходилось оспаривать друг у друга, ибо не было недостатка в пастбищах — разве что кое у кого вначале, — а этим-то они в то время и жили по большей части. Не могло у них быть и недостатка в мо­локе и мясе; кроме того, они охотой добывали себе изряд­ную пищу... Благодаря этому не было и особенно бедных, так что бедность не принуждала людей к вражде. С другой стороны, они не могли также стать богатыми, ведь в те вре­мена у них не было ни золота, ни серебра. Самые благород­ные нравы, пожалуй, возникают в таком общежитии, где рядом не обитают ни богатство, ни бедность. Ведь там не будет места ни наглости, ни несправедливости, ни ревности, ни зависти. По этой причине и благодаря так называемому простодушию люди обладали тогда достоинством».

Из вышесказанного очевидно, что Платон усвоил многие положения традиционного греческого отношения к при­митивному как к добродетельному. Как я упоминал выше, греческое теоретическое наследие в данной области вовсе не исчерпывается усмотрением положительной связи меж­ду примитивизмом, с одной стороны, и моральной добро­детельностью и чистотой — с другой. Однако эта компо­нента всегда присутствовала в западной мысли, от греков и римлян до Возрождения и XVIII века с его культом экзо -тики и преклонением перед «благородным дикарем». Эта компонента продолжает существовать на Западе и сегодня, в форме обильного и все увеличивающегося потока книг и статей по экологии, написанных в романтическом ключе. Неудивительно, что эта тема фигурировала и в антропо­логических реконструкциях Платона.

Но если отвлечься от экскурсов в моральные суждения, перед нами именно реконструкция развития. Здесь имеется

68 Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

Глава 1. Мир античности

исходное положение об изначальном состоянии однород­ности и простоты, когда главные искусства цивилизации и современные Платону формы социальной и политиче­ской организации отсутствовали. Платон сообщает нам, что вначале человеческие существа объединялись исклю­чительно в родовые группы, «причем господствовал ста­рейший». «За ними следовали остальные, составляя, точно птицы, одну стаю, и они находились под управлением за­конов наших дедов и наиболее справедливой из всех царс­кой власти».

Стечением времени, однако, происходил непрерыв­ный процесс накопления и роста. Сами роды укрупнялись («все большее количество людей сходятся вместе, составляя большие по размеру сообщества»). При этом «каждое из меньших сообществ делилось на роды во главе со старей­шиной и имело свои собственные обычаи, возникшие под влиянием раздельного жительства». Входя в большое сооб­щество, они приносили свои законы («они вошли в большое сообщество, имея каждый свои законы»).

Такова, согласно Платону, была первая великая стадия социального развития. Следующей стадией было образо­вание союзов родов. Платон отмечает устами Афинянина: «Так, по-видимому, мы незаметно подошли к началу за­конодательства». Постепенно члены сообществ «должны были сообща избрать некоторых лиц из своей среды», чтобы те рассмотрели все законы отдельных родов, «выбрали из них те, которые им больше понравятся», и «представили бы их на совет предводителей и вожаков». Сами эти выбор­ные «должны были получить имя законодателей». За эти­ми изменениями следуют сдвиги в культуре и технологиях. Подчеркнем, что, делая этот экскурс в историю человече­ства, Платон стремится объяснить возникновение полиса, государственного образования особого типа, политической формы, доведенной греками до совершенства. Для Плато­на, как и для всех других греков, объяснения были наилуч­шими, когда они давались в терминах развития, раскрытия потенций, содержащихся в исходном зародыше.

«Мы последовательно рассмотрели три государства, уч­реждение которых отстояло друг от друга, по-нашему, на огромный промежуток времени. Данное же государство

70 Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

или, если угодно, племя представляется нам уже четвер­тым, некогда учрежденным и поныне сохраняющим свои установления» (курсив мой. —Р.Н.).

Главное для нас здесь то, что Платон понимает — для реализации всех этих изменений нужен огромный проме­жуток времени, и сами изменения происходят постепенно. Платон много путешествовал и был в состоянии указать множество народов и культур, которые служили приме­ром следующих друг за другом стадий.

Перед тем как перейти к античной идее прогресса, необ­ходимо упомянуть один важный аспект рассуждений Пла­тона. Какова цель платоновских отступлений о прогрессив­ном движении человечества? Зачем в своей весьма прак­тической работе по искусству государственного управления он производит историческую реконструкцию? Ответ прост: государственный деятель только тогда может мудро и спра­ведливо править или устанавливать законы, когда он пони­мает общие законы развития человечества; когда отлича­ет истинный путь от бесчисленных отклонений от верного пути. Для всех греков, в том числе и для Платона, несмот­ря на его доктрину о вечных формах, реальность состоит в развитии, а мудрость и понимание — в постижении этого развития. Величайшие ошибки, пишет Платон, совершали правители, законодатели и дельцы, которые вообразили, что совершенным является некое великое государство или коммерческое предприятие само по себе, что совершенная работа этих институтов зависит исключительно от квали­фикации их руководителей.

«Вот в чем, Клиний и Мегилл, можем мы упрекнуть тех
давних так называемых государственных людей и зако­
нодателей, равно как и нынешних. Вскрывая причины их
неудач, мы станем отыскивать, что же надо делать вместо
этого». '

Путь, по которому мы должны были бы пойти!* Вновь и вновь в истории идеи прогресса мы встретим постоянное повторение этого рефрена и его влияние на политические,

* Нетрудно заметить, что Р. Нисбет стал здесь жертвой выбо­ра английского переводчика, который, в отличие от русского — А. Н. Егунова — использовал уподобление «следовать пути» вместо прямого перевода «делать». — Прим. науч. ред.

Глава 1. Мир античности

экономические и социальные вопросы. В чем еще были за­интересованы такие разные мыслители, как Адам Смит и Ж. -Ж. Руссо в конце XVIII века в своих «Богатстве на­родов» и втором «Рассуждении» соответственно, как не в открытии того «совсем другого пути, по которому нужно было бы пойти»? И как Смит и Руссо писали в надежде, что политические лидеры прочтут их и всерьез воспримут их советы, так же, безусловно, делал и Платон. Нелепо бы­ло бы предполагать, что Платон не интересовался будущим либо не надеялся, что его мудрость можно использовать для улучшения человека. Его космология с концентрическими временными циклами могла породить веру в окончательное или временное исчезновение человеческих институтов, но нет доказательств, что Платон при создании своих поли­тических диалогов ориентировался на нечто иное, нежели довольно долгое будущее человечества.

Не следует думать, что обзор прогресса человечества в «Законах», который я только что описал, есть нечто уни­кальное или особенное у Платона. В конце концов, есть его диалог «Протагор», который мы уже рассматривали и ко­торый, конечно, не был бы написан Платоном, если бы он не восхищался великим софистом. Существует также «По­литик», один из лучших диалогов Платона, к сожалению, оставшийся недооцененным в тени великолепного «Госу­дарства». В «Политике» Платон представляет нам «чуже­земца из Элей», который начинает свой рассказ о прогрессе человечества с возникновения на Земле нового рода несчет­ное число веков назад.

С момента появления рода человеческого для него на­чалось развитие, понимаемое как изменение от худшего к лучшему. Как и в «Законах», Платон постулирует, что изначальный этап был стадией невежества в области зна­ний. «Первое время люди не владели еще искусствами, ес­тественного питания уже не хватало, а добыть они его не умели, ибо раньше их к этому не побуждала необходи­мость». Первоначально именно дар богов (огонь от Про­метея и ремесла от Гефеста) привел к началу длительно­го восхождения человека. Но с тех пор ответственность за культурное развитие, продолжающийся прогресс в искус­ствах и ремеслах легла полностью на людей.

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

Точно также, как в «Законах», в рассказе Платона о продвижении человечества от уровня изначального не­вежества есть цель и функция. Он рассказывает об этом, чтобы проиллюстрировать тот факт, что миссия «государ­ственного деятеля» в ранний период развития человека — это одно, а в более поздний период — совсем другое. Ко­роче говоря, искусство правления должно соотноситься со стадией развития людей — заключение, которое, как мы должны признать, имеет на удивление современный при­вкус. Когда-то в давние времена существовала необходи­мость в «жестком контроле», «искусстве тирании». Но на­стоящий политик современности, пишет Платон, в нашем продвинутом цивилизованном государстве призывает к «свободному приятию» его теми, кем он правит.

Здесь нет ни возможности, ни, если уж на то пошло, не­обходимости проводить детальное сопоставление того ана­лиза, которое Платон дает нам в «Политике», с тем, кото­рый он за много лет до того проводил в «Государстве». Од­нако можно сказать с уверенностью следующее. В то время, как молодой Платон с восторгом рисовал то, что ему каза­лось идеальным государством, — утопию в высшей степе­ни, верное воплощение идеи государства, которая вневре-менно живет на небесах, и пренебрегал всем материальным, сравнительным и историческим, что отвлекло бы внимание от политического совершенства, то более зрелый Платон в «Законах» и «Политике» имеет совершенно другую точку зрения, которая предполагает использование сравнитель­ных и исторических данных.

В работах Платона мы можем увидеть не одного, раз и навсегда заданного Платона, но нескольких*. Вера в не­бесное вместилище неизменных безвременных и совершен­ных форм вещей вряд ли ослепила Платона и лишила его восприятия настоящего эмпирического мира больше, чем вера в Бога и христианское откровение ослепила Ньютона и других верующих ученых современного мира в отношении фактов и принципов мира природы. Без сомнения, Платон

* Среди них — загадочный и провоцирующий Платон-философ в знаменитом «7-м Письме», Платон, который подходит близко к отречению от всего того, что он писал раньше как не соответст­вующего его истинным убеждениям. — Прим. авт.

Глава 1. Мир античности 73

верил до самого¹ конца в то, что существует сверхъестест­венный мир, в котором существуют только совершенные идеи, но так же и в то, что существует и мир, где мы живем, где жили наши предки и, что важнее всего, где будут жить наши потомки, — мир изменения и прогресса.

Можно также оспаривать то, что Платон верил в про­гресс человечества, напомнив об убежденности Платона в цикличности времени, с ее большими, длинными цик­лами и концентрически расположенными, меньшими, ко­роткими циклами. Без сомнения, Платон, как и многие другие (хотя и далеко не все) греческие мыслители, верил в циклы того или иного рода, в циклы, которые обязатель­но предполагают вырождение и, в конце концов, разру­шение. Яне могу понять утверждений некоторых совре­менных исследователей античной классики (например, из последних — Жаклин Де Ромилли, которая в своей работе «Подъем и падение государств у греческих авторов» (Jac-quelin De Romilly, Rise and Fall of States According to Greek Authors), которые утверждают, что никакой идеи цик­личности нельзя найти у греческих и римских мыслителей. Идея цикличности (при всем нашем уважении к Платону, Аристотелю и другим), разумеется, не исчерпывает всю ис­торию греко-римской научной и исторической мысли, но составляет довольно значительную ее часть. Впрочем, не следует забывать, что даже в рамках циклического мышле­ния то, что должно было закончиться как угасание и паде­ние, начиналось как генезис и прогресс. Впрочем, это заме­чание в скобках. По-настоящему важно то, что в каком бы контексте мысль о цикличности ни встречалась в античной классике, в ней значимо присутствовала прочная и плодо­творная составляющая веры в линейный прогресс — в про -движение из далекого прошлого в отдаленное будущее.

АРИСТОТЕЛЬ

Здесь я буду краток, хотя бы потому, что как бы сильно ни отличалась философия Платона от философии его уче -ника Аристотеля, многое из того, что было сказано выше о предвосхищении идеи прогресса Платоном, относится и к Аристотелю. В своем сочинении «О возникновении и уничтожении» Аристотель неоднократно подчеркивает, что

природные изменения, особенно в органическом мире, яв­ляются циклическими, или повторяющимися. Но вовсе не все изменения относятся к этому типу. Аристотель говорит нам, что в других сферах цикличность не обязательна. Су­ществует феномен одного только регресса, и это значит, что может существовать явление одного только прогресса.

Аристотель был буквально загипнотизирован культур­ным прогрессом. Что, как не политический прогресс, по­казано в его «Политике», когда он описывает процесс воз­никновения политического государства из семьи, поселения и затем союза поселений? И хотя у Аристотеля, в отличие от Платона, нельзя найти последовательного обзора разви­тия всего человечества, мы часто находим ссылки на те или иные элементы, аспекты этого развития. Как подчеркива­ет Людвиг Эдельстайн, «Аристотель тщательно исследует путь, по которому шли и совершенствовались искусства и наука». Мы узнаем от него о том, какое большое значе­ние имеет изобретение, или, скорее, изобретатель, который начинает весь процесс исторического усовершенствования. Но Аристотель, придерживаясь веры в прогресс во време­ни, также утверждает, что, каким бы великим ни был акт первоначального изобретения, те, кто стал авторами бо­лее поздних изобретений, стоят еще выше. Это своего рода сжатая, предварительная версия того спора, который будет иметь место в Европе XVII века и который известен как «спор о древних и новых», причем Аристотель в этом споре принимает сторону «новых».

В следующем отрывке из «Метафизики» Аристотеля, ко­торый цитирует Эдельстайн, есть почти современные нот­ки: «Никто не может постичь истину адекватно, хотя мы и не полностью не способны к этому; каждый из нас говорит что-то правильное о природе вещей, и если по отдельности мы знаем о правде мало или ничего, то вместе мы знаем значительно». Для Аристотеля, продолжает Эдельстайн, «цивилизация — это работа не богов или героев (полубо­гов, полулюдей), а людей, работавших совместно на про­тяжении истории, помогавших друг другу и связанных друг с другом, как звенья одной цепи». Следующий отрывок из Аристотеля очень показателен и является первым или од­ним из первых, где используются риторические фигуры,

Ы

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

Глава 1. Мир античности

которые начали применять греки и римляне и которые на Западе используются и сегодня.

«Те, кто сейчас знаменит, унаследовали свою славу как в эстафете (из рук в руки, сменяя друг друга) от многих своих предшественников, которые, развиваясь, в свою оче­редь, делали тем самым прогресс возможным».

Аристотель верил, как и Платон, что род человеческий вечен. Несмотря на то что отдельные общества и цивилиза­ции могут переживать периоды роста и упадка, в целом че­ловечество движется вперед. Он говорит нам в «Политике», что как все изменения в искусствах и науке имели очевид­ную ценность для людей, так и изменения политических курсов всегда нужно рассматривать в этом свете.

«Так как и политику следует относить к их числу [ис­кусств и наук], то, очевидно, и в ней дело обстоит таким же образом. Сама действительность, можно сказать, служит подтверждением этого положения: ведь старинные законы были чрезвычайно несложны и напоминали варварские за­конодательства... [Об этом писал и Фукидид в своей «Ис­тории Пелопоннесской войны». — Р. Н.] Сохраняющиеся кое-где старинные законоположения отличаются вообще большой наивностью... Вообще же все люди стремятся не к тому, что освящено преданием, а к тому, что является благом; и так как первые люди, были ли они рождены из земли или спаслись от какого-нибудь бедствия, — походи­ли на обыкновенных людей, к тому же не одаренных разви -тыми мыслительными способностями, как это и говорится о людях, рожденных из земли, то было бы безрассудством оставаться при их постановлениях. Сверх того, было бы не лучше писаные законы оставлять в неизменном виде: как в остальных искусствах, так и в государственном устроении невозможно изложить письменно все со всей точностью. Ведь законы неизбежно приходится излагать в общей фор -ме, человеческие же действия единичны. Отсюда ясно, что некоторые законы иногда следует изменять».

Аристотель, в точности как какой-нибудь социальный реформатор XVIII или XIX века, показывает связь совре­менных установлений с древними и отжившими, объясняя долговечность этих институтов настроениями глупейших членов общества. Такие авторы, как Локк и его последова-

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

тели, в частности американские отцы-основатели, гордив­шиеся своим знанием Аристотеля, хорошо понимали, что в текстах последнего можно найти обоснования даже для революций, подобных тем, которые произошли в Англии в 1688 годуй в Америке в 1776-м.

Как бы то ни было, утверждения, часто встречающиеся даже в лучших современных изложениях греческой полити -ческой мысли, согласно которым время и изменения всег­да трактовались древними греками как враждебные друг другу, реальность сводилась ими к постоянному и неиз -менному, а все сущее воспринималось ими как продикто­ванное Судьбой, — все эти утверждения следует навсегда отбросить.

ЭЛЛИНИЗМ

По традиции я считаю, что эллинистическая цивилизация берет свое начало в 323 году до н.э. (смерть Александра Македонского), а заканчивается в 30 году до н.э. (возник­новение Римской империи, включавшей в себя Грецию). О культуре эллинизма, если только речь не идет об исто­рии науки и технологии, обычно говорят в мрачных то­нах. Ее расценивают как культуру упадка и декаданса, как культуру философского бегства от всего мирского. Мы не привыкли рассматривать эту философию или, по крайней мере, ее существенную составляющую в терминах опти­мизма, веры в непрерывный прогресс человеческой мысли, в расширение возможностей человека в том, что касается совершенствования политической и моральной природы. Но тщательное изучение этой эпохи показывает, что было гораздо больше общего между ее философией и греческой философией VI—V веков до н.э., чем принято считать.

Безусловно, еще до начала этого периода уже существо­вала философия киников, превозносившая простоту и ес­тественность, с ее неявным презрением к культурным (осо -бенно материальным) достижениям человечества. Пир-ронизм с большой долей скептицизма относился к плодам разума и любому приписыванию прогресса человеческой цивилизации. Перипатетики хотя и выказывали некое ува­жение к развитию искусств и наук, с ностальгией смотре­ли в более простое, «неиспорченное» прошлое. Благодаря

Глава 1. Мир античности

политике Александра Македонского после завоевания Пер -сии, направленной на интеграцию Востока и Запада (час­то в прямом смысле слова, поскольку он приказывал гре­кам жениться на персиянках) и на то, чтобы идеи и верова­ния, укоренившиеся на Востоке, получили распространение на Западе и наоборот, в Греции эпохи эллинизма существо­вало множество экзотических культов, которые, без сомне­ния, были бы отвергнуты в Афинах времен Перикла.

Все это так. Тем не менее в эллинистической культуре было и многое другое. Сэр Джилберт Мюррей (Sir Gilbert Murray) и другие люди с похожими убеждениями пытались создать впечатление, что антирационализм и пессимизм были сутью той эпохи, причем последствия этого в конеч­ном итоге отражали коллективную «утерю мужества». Это выразилось в заимствовании мистических и оккультных ве­рований Востока, которые имели корни в отречении от ра­зума и материального прогресса и готовили почву для бу­дущего подъема и распространения христианства. Несмот­ря на эту традиционную точку зрения, подчеркивающую эллинистическое отречение от земной натуры человека и воспевание жизни после смерти, а также верования и ри­туалы, которые одни только и могли подготовить человека к посмертию, в этот же период можно найти значительные элементы рационализма, научного подхода и веры в мате­риальный прогресс.

В конце концов, эллинизм был эпохой потрясающих открытий в механике и физике, существенно изменивших повседневную жизнь (чего, между прочим, вовсе не было в Афинах времен Перикла). Грегори Властос в своей по­следней работе «Вселенная Платона» (Gregory Vlastos, Plato's Universe) суверенностью говорит о философии эллинизма, что о ней нельзя утверждать, будто она содер­жит в себе науку в том смысле термина «наука», как его понимаем мы и могли бы понимать греки в более поздний период. Но эта философия подошла к такому «пониманию космоса, которое предполагается естественными наука­ми и соответствующей практикой». Именно в эллинис­тической Греции возникли естественные науки и инже­нерное искусство, породив на Западе традицию, которая могла в какие - то периоды лишь теплиться и даже почти

исчезнуть — как это было в течение двух-трех веков пос­ле крушения Западной Римской империи, — но впослед­ствии вновь окрепнуть в Западной Европе уже к началу XII века. Как отметил Линн Уайт в своей книге «Средне­вековая технология и социальные изменения» (Lynn White, Medieval Technology and Social Change), скорее всего, до­стижения эллинизма могли иметь некоторую связь с неко -торыми изобретениями раннего Средневековья, которые изменили не только земледелие, но и повседневную жизнь европейцев.

Легко представить себе, что Греция времен Эратосфена и Архимеда (назовем лишь этих двух величайших ученых из многих) должна была быть таким местом, в котором могли существовать философы, сохраняющие веру в ра­зум и знания. Эти философы были в состоянии, как и их предшественники — Протагор, Эсхил, Платон и Аристо­тель — признать длительное восхождение человечества из первобытной тьмы к цивилизации. Они могли противосто­ять соблазнам примитивизма и архаики.

Одним из таких философов был Эпикур, другим — Зе-нон, основатель стоицизма. Эдельстайн пишет о первом: «Эпикур в своем анализе развития цивилизации, конечно, следовал ранним прогрессивным взглядам и даже смело переделывал их с учетом собственных добавлений». Так, Эпикур различает нечеловеческих существ, жизнь которых управляется природными инстинктами, и людей, вынуж­денных, будучи от природы слабыми, создавать себе в по­мощь искусственные средства. Эдельстайн цитирует слова Эпикура о том, что человеческая природа «была обучена и вынуждена делать различные вещи просто вследствие об -стоятельств, а позднее разум усовершенствовал то, что было дано природой, и совершил дальнейшие открытия, в одних сферах и в одну эпоху — быстро, в других — медленно».

Зенон, основатель стоицизма, философского учения, которое соперничало с эпикурейством, заявил, что появ­ление человека в результате божественного вмешатель­ства в точности совпало с эпохой искусств и ремесел на Земле. Для Зенона в прошлом не существовало Золото­го века. Сам человек (конечно, при содействии Провиде­ния) сделал Землю пригодной для обитания и наполненной

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

Глава 1. Мир античности

материальными благами, так что сделались возможными размышления о морали и духовном совершенствовании, которые для Зенона были признаком истинной мудрости и добродетели человека. Если стоики считали добродете­лью придавать как можно меньше значения материаль­ным и чувственным удовольствиям, уделяя больше внима­ния тому виду удовольствия, который достижим только при подлинной моральной самоотверженности, то определенно нельзя сказать, что стоики закрывали глаза на материаль­ные искусства. И как бы своеобразно они ни определяли разум, преемственность между ними и их предшественни­ком Платоном очевидна.

«В целом, — пишет Эдельстайн, — философия раннего эллинизма проявляла меньше энтузиазма к идее прогресса, чем философия классической эпохи». Он, впрочем, тут же отмечает, что невозможно наверняка знать, насколько глу­боко проник в общественное сознание даже этот умерен­ный прогрессивизм. Да, существовали и такие писатели, как Дикеарх и Арат, скорбевшие по поводу упадка чело­вечества, наступившего после счастливого Золотого века из-за того, что, как они полагали, практическое знание и богатство пришли на смену изначальной моральной чисто -те. Однако имеются свидетельства тому, что и в эллинисти­ческий период крупнейшие мыслители (среди них послед­ний и величайший — римлянин Лукреций) сохранили веру в знания и убежденность в том, что прогресс человеческого знания (а следовательно, и благосостояния) возможен — веру, берущую начало еще у Гесиода и Ксенофана и мощно расцветшую в V—IV веках до н.э.

Обратим внимание на оценку Арнальдо Момильяно, которую он дал одному из аспектов греческой мысли это­го периода, тесно связанному с нашим предметом: «Дело в том, что греческие мудрецы всегда действовали в пределах своего полиса, всегда принимали своих богов и редко от­вергали общепринятые нормы своей морали. За исключе­нием киников, которых никто не считал мудрецами, кроме их самих, греческий образ мудрости был высшей формой гражданской добродетели. Когда философы пытались зару­читься религиозной санкцией (как в случае пифагорейцев и Сократа), это не вступало в противоречие с признанны-

ми обрядами и святилищами. Как известно, Сократ был признан мудрецом в Дельфах. Он принял свой смертный приговор, вынесенный в соответствии с законом и обычной судебной практикой его города. Традиция семи мудрецов, вполне утвердившаяся к V веку до н.э., предполагала при-земленно-практическое, иногда доходящее в этом до экс­центричности, содержание их учений».

Дата добавления: 2015-04-30