КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Часть 4. Вокруг света за пять глав 3 страница
Одним из главных факторов – который до 80-х гг. XIX в. обрекал на неудачу все попытки европейцев обосноваться в низменных частях Новой Гвинеи – стал высокий уровень заболеваемости малярией и другими тропическими болезнями, ни одна из которых, как мы знаем из главы 11, не вызвала острой эпидемии европейского типа. Самый амбициозный из безуспешных проектов колонизации, инициированный примерно в 1880 г. французским маркизом де Ре на близлежащем острове Новая Ирландия, через три года окончился смертью 930 из 1000 колонистов. Даже имея доступ к средствам современной медицины, многие из моих американских и европейских знакомых, живших на Новой Гвинее, были вынуждены уехать с острова, спасаясь от малярии, гепатита и других болезней, а моему собственному здоровью пребывание на Новой Гвинее обошлось годом лечения от малярии и годом – от дизентерии. Если европейцы терпели такой убыток от инфекций новогвинейских низменностей, почему европейские инфекции одновременно не наносили такой же вред новогвинейскому населению? Какое-то число новогвинейцев действительно заражалось европейскими патогенами, однако эти заражения не были столь же массовым явлением, как во время разрушительных эпидемий среди коренных народов Австралии и Америки. Новогвинейцам отчасти повезло в том, что до 80-х гг. XIX в. на их острове не было постоянных европейских поселений, а к тому времени успехи общественного здравоохранения были столь значительны, что оно смогло взять под частичный контроль распространение оспы и других инфекционных болезней в Европе. Кроме того, благодаря австронезийской экспансии Новая Гвинея имела контакт с индонезийскими колонистами и торговцами на протяжении трех с половиной тысяч лет. Поскольку инфекционные болезни материковой Азии достаточно прочно и давно обосновались на островах Индонезии, новогвинейцы были знакомы с евразийскими микробами и сумели выработать к ним гораздо большую наследственную сопротивляемость, чем австралийские аборигены. Единственная часть Новой Гвинеи, не представляющая серьезного риска для здоровья европейцев, это горные территории над верхней границей распространения малярии. Однако до этих территорий, где компактно проживало многочисленное аборигенное население, европейцы добрались только в 30-х гг. XX в. К тому моменту австралийские и голландские колониальные власти уже не были готовы зачищать землю для белых поселенцев, массово истребляя местных жителей или сгоняя их с родных мест, как это происходило все предшествующие столетия европейского колониализма. Последним препятствием на пути европейской экспансии на острове было то обстоятельство, что растительные культуры, скот и хозяйственные традиции европейцев слишком мало совместимы с любым из типов новогвинейского климата и ландшафта. Несмотря на то что в наши дни на Новой Гвинее в небольших объемах возделываются импортированные культуры американских тропиков вроде тыквы, кукурузы и помидоров, базовые евразийские культуры вроде пшеницы, ячменя и гороха здесь так и не прижились. Ввезенные коровы и козы, которых на острове немного, страдают от тропических болезней не меньше, чем выходцы и приезжие из Европы и Северной Америки. Производство продовольствия на Новой Гвинее по-прежнему основывается на культурах и земледельческих приемах, которые на протяжении тысячелетий развивали сами новогвинейцы. Все эти проблемы, связанные с болезнями, непроходимым ландшафтом и непригодностью чуждых методов хозяйствования оказали влияние на решение европейцев оставить восточную Новую Гвинею ее коренным жителям. Однако новое независимое государство Папуа – Новая Гвинея не отказалось от европейского наследия: английский функционирует как официальный язык, местные языки имеют письменность на основе латиницы, в стране работают институты демократического самоуправления, смоделированные по британскому образцу, а ее армия вооружена огнестрельным оружием, производимым другими странами. Для западной Новой Гвинеи, контроль над которой перешел от Голландии к Индонезии в 1963 г., исход был иным. Переименованная в провинцию Ириан Джая, сегодня она управляется выходцами из Индонезии в их собственных интересах. В ее сельском населении по-прежнему преобладают новогвинейцы, но в городах живут индонезийцы, что является следствием политики властей, поощряющей иммиграцию из других частей страны. На пути индонезийцев, тысячелетиями существовавших в контакте с малярией и другими общими для них и новогвинейцев болезнями, не стоял тот же непроходимый инфекционный барьер, как на пути европейцев. Они также были гораздо лучше приспособлены к хозяйствованию на новогвинейской почве, поскольку в набор культур индонезийского земледелия уже входили бананы, батат и некоторые другие основные ингредиенты земледелия Новой Гвинеи. На новом витке – в условиях использования всех ресурсов централизованного государственного управления – происходящее в провинции Ириан Джая является продолжением австронезийской экспансии, которая впервые затронула Новую Гвинею 3500 лет назад. Собственно, индонезийцы и есть современные австронезийцы.
Европейцы колонизировали Австралию, а не коренные австралийцы колонизировали Европу по тем же самым причинам, которые действовали в случае Новой Гвинеи. Однако истории новогвинейцев и австралийцев оказались очень разными. Костяк населения современной Австралии, распоряжающийся ее судьбами, – это 20 миллионов неаборигенов, большинство из которых имеет европейское происхождение, а остальная часть – растущее число выходцев из Азии, хлынувших в страну после отмены в 1973 г. иммиграционного режима под названием «Белая Австралия». Аборигенное население, если брать в расчет его максимум в начале европейской колонизации (300 тысяч) и минимум в 1921 г. (60 тысяч), сократилось на 80%. В наши дни аборигены составляют низший слой австралийского общества. Многие из них живут при миссионерских стоянках и в правительственных резервациях, некоторые работают пастухами на белых скотоводческих фермах. Почему австралийским аборигенам выпала намного худшая участь, чем новогвинейцам? Основная причина – благоприятные условия некоторых австралийских регионов для европейского заселения и хозяйствования, а также роль ружей, микробов и стали в процессе вытеснения их коренных обитателей. Несмотря на уже перечисленные проблемы австралийского климата и почв, наиболее продуктивные и плодородные районы континента вполне пригодны для европейского производства продовольствия. В основе земледелия австралийской субтропической зоны сегодня лежат главные культуры евразийской субтропической зоны: пшеница (ведущая австралийская культура), ячмень, овес, яблони и виноград; их дополняют сорго и хлопчатник, происходящие из африканского Сахеля, и картофель, происходящий из южноамериканских Анд. В тропических районах австралийского северо-востока (Квинсленд), которые лежат за пределами оптимального ареала культур Плодородного полумесяца, фермеры-европейцы выращивают сахарный тростник из Новой Гвинеи, бананы и цитрусовые из тропической Юго-Восточной Азии и арахис из тропической Южной Америки. Что касается скота, то евразийские овцы позволили распространить производство продовольствия на более засушливые районы Австралии, непригодные для земледелия, а евразийских коров выращивают в тех же более влажных районах, что и евразийский хлеб. Таким образом, производство продовольствия на австралийской почве возникло лишь с прибытием культур и домашних животных, выведенных в климатически похожих частях мира, которые, однако, были слишком удалены от Австралии, и поэтому их доместикаты не могли проникнуть сюда раньше, чем появилась возможность доставить их на океанских судах. В отличие от Новой Гвинеи, на большей части территории Австралии отсутствовали инфекции, способные всерьез воспрепятствовать европейскому заселению. Только в Северной Австралии малярия и другие тропические болезни на протяжении XIX в. заставляли европейцев отступать – до тех пор, пока прогресс медицины в XX в. наконец не позволил им осесть и здесь тоже. Австралийские аборигены, разумеется, являлись помехой для распространения европейского производства продовольствия, особенно если учесть, что наиболее ценные пахотные и пастбищные земли изначально кормили самые многочисленные популяции охотников-собирателей в Австралии. Европейская колонизация приводила к сокращению численности последних двумя способами. Первым был отстрел аборигенов, вариант, более приемлемый для европейцев в конце XVIII в. и XIX в., чем когда они впервые оказались на новогвинейском высокогорье в 30-х гг. XX в. Последняя из крупных расправ, в ходе которой был убит 31 абориген, произошла в Элис-Спрингс в 1928 г. Другим оружием европейцев были завезенные ими инфекции, от которых, естественно, у аборигенов не было возможности ни привиться, ни приобрести наследственный иммунитет. За год, прошедший после высадки европейских колонистов в районе нынешнего Сиднея в 1788 г., трупы аборигенов, умерших от эпидемий, стали привычным зрелищем. Мы знаем, что главными причинами их смерти были оспа, грипп, корь, брюшной и сыпной тиф, ветряная оспа, коклюш, туберкулез и сифилис. Таким двояким способом самостоятельные общества аборигенов во всех районах, благоприятных для европейского производства продовольствия, были устранены. Единственные общества, выжившие в более или менее нетронутом виде, обитали на непригодных для европейцев севере и западе континента. Столетия европейской колонизации хватило, чтобы большая часть накопленных аборигенами за сорок тысяч лет традиций исчезла с лица земли.
Теперь мы можем вернуться к проблеме, обозначенной мной в начале этой главы. Если все-таки не исходить из неполноценности самих аборигенов, чем еще можно объяснить тот вроде бы очевидный факт, что белые колонисты-англичане создали письменную аграрно-индустриальную демократию в пределах нескольких десятилетий с начала заселения континента, а его первые колонисты, аборигены, оставались бесписьменными охотниками-собирателями на протяжении всех сорока тысяч лет предшествующей истории? Разве это не идеальный локализированный эксперимент в эволюции человеческих обществ, результат которого вынуждает нас сделать простой расистский вывод? Решение проблемы на самом деле еще проще. Белые колонисты-англичане не создавали письменной аграрно-индустриальной демократии в Австралии – они привезли все ее элементы извне: домашний скот, все растительные культуры (за исключением орехового дерева макадамия), знание металлов, паровозы, огнестрельное оружие, алфавит, политические институты, даже инфекции. Все это было следствием десяти тысяч лет развития обществ, выживавших в различных природных условиях Евразии. По географической случайности люди, высадившиеся в районе Сиднея в 1788 г., владели этими элементами как своим наследством. Европейцы никогда не учились выживать в Австралии или на Новой Гвинее без привезенных из Евразии технологий. Роберт Берк и Уильям Уиллс владели искусством письма, но не владели искусством выживания в австралийской пустыне, где аборигены проводили всю свою жизнь. Людьми, действительно создавшими общество в Австралии, были австралийские аборигены. Разумеется, созданное ими общество не было письменной аграрно-индустриальной демократией. Причины этого прямо вытекают из географических и природных особенностей Австралии.
Глава 16. Как Китай стал китайским
Поддержка иммигрантов, предоставление преимущественных прав меньшинствам, официальное признание многоязычия, этническое разнообразие – мой штат, Калифорния, одним из первых начал реализовывать эти спорные социальные инициативы и теперь одним из первых сталкивается с вызванной ими ответной волной негативной реакции. Стоит, однако, заглянуть в классы лос-анджелесских средних школ, в одной из которых учатся мои сыновья, и абстрактные дебаты обретают плоть в лицах детей. Эти дети представляют свыше 80 языков, на которых калифорнийцы говорят у себя дома, и англоговорящие белые среди них отнюдь не в большинстве. У каждого из школьных товарищей моих сыновей среди родителей или родителей родителей есть хотя бы один человек, рожденный за пределами США, – собственно, у моих сыновей таких трое. Однако иммиграция всего лишь восстанавливает разнообразие, которое было присуще Америке на протяжении тысячелетий. До европейского заселения материковые Соединенные Штаты являлись территорией сотен племен и языков, которая была объединена под контролем центрального правительства лишь в последнюю сотню лет. В этом отношении Соединенные Штаты – совершенно заурядная страна. Все шесть самых многонаселенных государств мира, за исключением одного, являются «плавильными котлами наций», лишь недавно сплотившимися под единым политическим управлением и по-прежнему представляющим сотни языковых и этнических групп. Скажем, Россия, когда-то небольшое славянское государство с центром в Москве, начало свою экспансию по ту сторону Уральских гор не раньше чем в 1582 г. С того времени и до XIX в. она продолжала заглатывать один за другим десятки неславянских народов, многие из которых до сих пор сохраняют свой язык и культурную идентичность. И как американская история есть история об американизации обширных пространств нашего континента, российская история есть история о том, как Россия становилась русской. Индия, Индонезия, Бразилия – такие же примеры недавнего политического объединения (или воссоединения, если брать Индию), на территории которых люди говорят на 850, 670 и 210 языках соответственно. Выдающееся исключение из этого правила «молодого плавильного котла» составляет самое многонаселенное государство мира, Китай. Эта страна, по крайней мере на человека со стороны, производит впечатление политического, культурного и лингвистического монолита. Китай вступил в фазу политической консолидации уже в 221 г. до н.э. и оставался единым на протяжении почти всех столетий, минувших с тех пор. Тогда как в современной Европе используются десятки разных версий алфавита, в Китае с самого зарождения письменности система существовала только одна. Из 1,2 миллиарда жителей Китая свыше 800 миллионов говорят на языке гуаньхуа (мандаринском), который с большим отрывом лидирует в мире по количеству носителей, а семь других языков, на которых говорят еще около 300 миллионов, отличаются от гуаньхуа и друг от друга не больше, чем испанский от итальянского. Иными словами, Китай не только не является плавильным котлом – абсурдным кажется задаваться самим вопросом о том, как Китай стал китайским. Китай был китайским почти с начала своей документированной истории. Привыкнув к неоспоримости факта китайского единства, мы забываем, насколько он на самом деле уникален. Одна из причин, по которой этот факт достоин удивления, относится к генетике. Несмотря на то что грубая классификация мировых рас объединяет всех китайцев под рубрикой «монголоиды», диапазон изменчивости, который скрывает эта категория, шире, чем различия между шведами, итальянцами и ирландцами в Европе. Например, и генетически, и физически северные китайцы отличаются от южных: первые больше всего похожи на тибетцев и непальцев, вторые – на вьетнамцев и филиппинцев. Мои северно- и южнокитайские знакомые часто могут отличить друг друга с первого взгляда: северяне, как правило, выше, плотнее, бледнее, с более заостренным носом и глазами меньшего размера, которые часто кажутся более «раскосыми» (из-за так называемой веконосовой складки). Северный и Южный Китай также отличаются по своим природным условиям: на севере климат суше и холоднее, на юге – влажнее и жарче. Возникшие в этих разных средах обитания генетические отличия народов Северного и Южного Китая несут следы долгой истории их полуизолированного существования. Как могло случиться, что эти два народа стали говорить на одинаковых или очень похожих языках и иметь одну или очень похожую культуру? Видимая языковая сплоченность Китая также представляет собой загадку на фоне языковой раздробленности других давно заселенных частей мира. Например, в предыдущей главе мы увидели, что на Новой Гвинее, чья площадь в десять раз меньше китайской, а история заселения насчитывает лишь около сорока тысяч лет, существует примерно тысяча языков, включая десятки языковых групп, которые различаются между собой неизмеримо больше, чем восемь основных языков Китая. В Западной Европе за шесть-восемь тысяч лет после индоевропейской экспансии появилось около 40 собственных или пришлых языков, в том числе такие непохожие, как английский, финский и русский. Между тем, как свидетельствуют ископаемые останки, в Китае люди живут уже более полумиллиона лет. Что произошло с десятками тысяч различных языков, которые должны были возникнуть в Китае на протяжении такого огромного промежутка времени? Эти парадоксы указывают на то, что Китай тоже когда-то был неоднородным регионом – таким, как все остальные многонаселенные государства в наши дни. Китай отличается от них лишь тем, что объединился значительно раньше. «Китаизация» потребовала радикальной гомогенизации огромного региона внутри древнего плавильного котла, привела к вторичному заселению тропической Юго-Восточной Азии и оказала колоссальное влияние на соседей: Японию, Корею и отчасти даже Индию.
За отправную точку мы возьмем подробную лингвистическую карту Китая (см. карты 16.1). Для любого из нас, кто привык думать о Китае как о стране-монолите, она станет откровением. Как выясняется, помимо восьми «больших» языков – гуаньхуа и его родственников (часто коллективно называемых просто китайским языком), на которых говорит от 11 до 800 миллионов человек, – в Китае существует свыше 130 «малых» языков, многие из которых имеют лишь несколько тысяч носителей. Все эти языки, «большие» и «малые», распадаются на четыре языковых семьи, сильно отличающиеся между собой с точки зрения компактности их распределения.
Рис. 16.1. Четыре языковые семьи Китая и Юго-Восточной Азии.
На одном конце спектра – гуаньхуа и родственные языки, представляющие собой китайскую подсемью сино-тибетской семьи и непрерывно рассредоточенные по Северному и Южному Китаю. Можно пройти по всему Китаю, от Маньчжурии на севере до Тонкинского залива на юге, и ни разу не выйти за пределы территории, где говорят на гуаньхуа или близком ему языке. Остальные три семейства распределены фрагментарно – по популяционным «островам», окруженным «морем» говорящих на языках китайской или другой семьи. Языковая семья с самым раздробленным ареалом – это мяо-яо (или хмонг-мьен), с 6 миллионами говорящих и пятью языками, носящими красочные названия: красный мяо, белый (иначе полосатый) мяо, черный мяо, зеленый (иначе голубой) мяо и яо. Носители языков мяо-яо живут в десятках крохотных анклавов, которые окружены носителями языков других семейств и разбросаны по территории площадью в 500 тысяч кв. миль, от Южного Китая до Таиланда. Более 100 тысяч мяоговорящих беженцев из Вьетнама принесли свое наречие в Соединенные Штаты, где его лучше знают под коллективным названием хмонг. Еще одно раздробленное семейство – это австроазиатские языки, из которых наиболее широко распространены вьетнамский и кхмерский (камбоджийский). Шестьдесят миллионов австроазиатскоговорящих рассредоточены по территории от Вьетнама на востоке до Малайского полуострова на юге и Северной Индии на западе. Четвертой и последней языковой семьей Китая является тай-кадайская (в нее входят тайский и лаосский), с 50 миллионами носителей, живущих между Южным Китаем, полуостровной частью Таиланда на юге и Мьянмой на западе (карты 16.1).
Рис. 16.2. Современные политические границы в Восточной и Юго-Восточной Азии.
Определенно, мяо-яоговорящие не могли в древности расселиться в такой дали друг от друга в результате вертолетных рейдов, десантируясь то в том, то в другом уголке азиатского ландшафта. Естественно другое предположение: в прошлом они были рассредоточены на более непрерывном пространстве, которое стало дробиться в результате экспансии иноязычных народов, либо вытеснявших носителей языков мяо-яо, либо вынуждавших их отказываться от родного наречия. На самом деле эта фрагментация лингвистических ареалов в значительной части происходила на протяжении последних двух с половиной тысяч лет и довольно подробно отражена в исторических документах. Предки современных носителей тайского, лаосского и бирманского языков происходили из Южного Китая и прилегающих областей и все мигрировали на юг, в места своего нынешнего обитания, в пределах исторического времени, волна за волной заселяя земли, где уже жили потомки предыдущих мигрантов. Особенно активно вытеснением и языковой «перековкой» других этнических групп занимались носители китайских языков, презиравшие все прочие народы за примитивность и неполноценность. Свидетельства завоевания и поглощения большинства некитайскоговорящего населения Китая китайскоговорящими государствами мы находим в письменных источниках династии Чжоу (1100-221 гг. до н.э.). Можно попытаться реконструировать лингвистическую карту Восточной Азии, как она выглядела несколько тысяч лет назад, рассуждая тремя способами. Во-первых, мы можем мысленно «откатить» те языковые экспансии последних тысячелетий, о которых нам известно из документов. Во-вторых, мы можем заключить, что современный ареал языка или группы близкородственных языков, занимающий достаточно большую и непрерывную территорию, свидетельствует о недавней географической экспансии этой группы – настолько недавней, что не прошло достаточно времени для ее глубокой дифференциации. Наконец, в обратном направлении мы можем заключить, что современные области с широким разнообразием языков в рамках единого семейства находятся ближе к очагу древнего ареала этого семейства. Используя эти три линии рассуждения, призванные повернуть вспять движение лингвистического времени, мы приходим к выводу, что Северный Китай изначально был населен носителями китайских и других сино-тибетских языков; что разные части Южного Китая были в разное время населены носителями австроазиатских, тай-кадайских и языков семейства мяо-яо; наконец, что большинство говорящих на этих последних были вытеснены в Южном Китае носителями сино-тибетских языков. Кроме того, еще более радикальные лингвистические трансформации должны были затронуть тропическую Юго-Восточную Азию к югу от Китая: Таиланд, Мьянму, Лаос, Камбоджу, Вьетнам и Малайский полуостров. Языки, на которых здесь говорили изначально, к нашему времени полностью или почти полностью вымерли, потому что современные языки этих территорий, вероятнее всего, являются недавними пришельцами – или из Южного Китая, или, в некоторых случаях, из Индонезии. Поскольку языки мяо-яо едва сохранились до наших дней, мы также можем предположить, что когда-то в Южном Китае существовали и другие языковые семьи, помимо мяо-яо, австроазиатской и тай-кадайской, хотя ни единого их современного потомка до нас не дошло. Как мы увидим, австронезийская семья (к которой относятся все филиппинские и полинезийские языки) могла быть как раз одной из таких пропавших лингвистических групп материкового Китая, и если мы о ней знаем, то лишь потому, что она распространилась по островам Тихого океана и там смогла сохраниться. Эти лингвистические волны в Восточной Азии напоминают нам об истории насаждения английского, испанского и других европейских языков в Новом Свете, где когда-то существовало более тысячи аборигенных наречий. Как мы знаем из письменных источников недавнего прошлого, английский вытеснил индейские языки США вовсе не по причине своего исключительно благозвучия для индейских ушей. Вытеснение произошло благодаря тому, что англоговорящие иммигранты уничтожили большую часть коренного населения посредством войн, расправ и привезенных инфекций, а выжившие были поставлены перед необходимостью осваивать английский как язык новоявленного большинства. Непосредственными причинами вытеснения были технологические и политико-организационные преимущества завоевателей-европейцев перед коренным населением Америки, а исходной причиной этих причин – ранний старт производства продовольствия на их родине. По сути дела, те же самые процессы были подоплекой вытеснения английским аборигенных языков Австралии и бантускими языками – предшествующих им пигмейских и койсанских языков субэкваториальной Африки. Стало быть, ввиду трансформаций лингвистического ландшафта Восточной Азии мы имеем основание спросить, что позволило носителям сино-тибетских языков Северного Китая оккупировать Южный Китай, а носителям языков австроазиатской и других южнокитайских семей мигрировать на юг и оккупировать тропическую Юго-Восточную Азию. Чтобы узнать, правы ли мы в своем подозрении относительно технологического, политического и экономического превосходства одних азиатов над другими, нам придется обратиться к археологии.
Как и повсюду в мире, археологическая летопись присутствия человека в Восточной Азии на протяжении почти всего времени фиксирует лишь следы жизнедеятельности охотников-собирателей, которые пользовались нешлифованными каменными орудиями и не знали керамики. Самые древние восточноазиатские ископаемые, свидетельствующие о каких-то переменах, – остатки растительных культур, кости домашних животных, керамика, шлифованные орудия неолита – найдены на территории Китая и относятся примерно к 7500 г. до н.э. Хотя от начала неолитического века и производства продовольствия в Плодородном полумесяце эта дата отстоит меньше чем на тысячу лет, мы имеем слишком мало археологических данных по предшествующему тысячелетию китайской истории и поэтому не можем определенно сказать, происходило ли зарождение производства продовольствия в обоих регионах синхронно или с небольшим отставанием одного из них. Достоверно мы можем утверждать лишь то, что Китай был одним из первых мировых центров растительной и животной доместикации. В действительности Китай вполне мог включать в себя два или более независимых центра зарождения производства продовольствия. Помимо уже приведенных мной экологических различий между прохладным и сухим севером и теплым и влажным югом, в каждом широтном поясе Китая также существуют различия между низменными прибрежными районами и возвышенными внутренними. Поскольку в этих непохожих условиях преобладают не одни и те же виды диких растений, будущим земледельцам в разных частях Китая были доступны разные кандидаты на окультуривание. Судя по тому, что из идентифицированных археологами культур наиболее ранними в Северном Китае были два засухоустойчивых вида проса, а в Южном – рис, можно допустить, что независимых центров доместикации растений было как минимум два: северный и южный. Китайские стоянки с самыми древними следами растительных культур также содержат костные остатки свиней, кур и собак. К этим первым китайским доместикатам постепенно добавилось множество других. Кроме самого важного, азиатского буйвола (которого можно было впрягать в плуг), список одомашненных животных пополнился тутовым шелкопрядом, утками и гусями. Среди выведенных позднее в Китае растительных культур были соя, конопля, цитрусовые, чай, абрикосы, персики и груши. Кроме того, благодаря восточно-западной ориентации Евразии, еще в древности обеспечившей миграцию многих из этих китайских культур и животных на запад, западноазиатские доместикаты также проникли в Китай и заняли важное место в здешнем сельском хозяйстве. Особенно существенную роль в экономике Древнего Китая сыграли западные пшеница и ячмень, коровы и лошади, а также (в меньшей степени) – овцы и козы. Подобно многим регионам мира, производство продовольствия постепенно привело Китай и к другим «атрибутам цивилизации», о которых мы говорили в главах 11-14. Непревзойденная китайская традиция бронзовой металлургии, восходящая к III тысячелетию до н.э., намного раньше, чем где-либо еще (примерно в 500 г. до н.э.), увенчалась изобретением чугунного литья. Последующие полторы тысячи лет стали свидетелями целого потока китайских технологических инноваций, уже упомянутых в главе 13: бумаги, компаса, тачки, пороха и т.д. Укрепленные города появились в Китае в III тысячелетии до н.э., а по кладбищам того времени с их огромным разнообразием захоронений, от простых могил до роскошных усыпальниц, мы можем судить об уже возникшем классовом расслоении. Доказательством существования стратифицированных обществ, правители которых были в состоянии мобилизовать крупные ресурсы рабочей силы, могут служить гигантские оборонительные стены городов, большие дворцы и более чем тысячемильный Великий канал, связавший север и юг страны (это самый длинный канал в мире относится к более позднему времени). Древнейшие дошедшие до нас образцы китайской письменности датируются II тысячелетием до н.э., однако, вероятно, сама письменность возникла раньше. Начиная с этого времени наше археологическое знание о растущих городах и государствах Китая начинают дополнять письменные отчеты правящих династий, самые ранние из которых относятся к династии Ся, возникшей примерно в 2000 г. до н.э. Что касается одного из зловещих побочных продуктов производства продовольствия, инфекций, в большинстве случаев мы не можем точно установить, где именно в Старом Свете возникли его болезни. Как бы то ни было, поскольку европейские документы римского и средневекового периода ясно свидетельствуют о пришествии бубонной чумы и, возможно, оспы с востока, эти заболевания вполне могли иметь корни в Китае или Восточной Азии. Грипп (передавшийся нам от свиней) с еще большей вероятностью имеет китайское происхождение, так как свиньи были одомашнены здесь очень давно и играли важную роль в местном хозяйстве. Благодаря размерам и экологическому разнообразию, китайский регион породил множество отдельных локальных культур, которые археологи отличают по характерному стилю керамики и артефактов. В IV тысячелетии до н.э. экспансия этих локальных культур повлекла за собой их первичное взаимодействие, соперничество и в дальнейшем слияние. Так же, как китайское производство продовольствия обогащалось за счет обменов доместикатами между экологически различными областями, культурный и технологический арсенал китайцев обогащался за счет обменов между разными культурами, а ожесточенное соперничество между воюющими вождествами запустило процесс образования еще более крупных и централизованных государств (см. главу 14).
Дата добавления: 2015-05-06; Просмотров: 311; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |