Хроники Раздолбая 12 страница

— А мне это уже не важно.

— Иди сюда.

— Зачем?

— Ну, если незачем, тогда не иди, — вздохнул Раздолбай.

Ему не нравилось играть в игру, в которой он все время чувствовал себя проигравшим, потому что не понимал правил.

Кися молча сидела в кресле и неотрывно на него смотрела. Раздолбай видел, что под халатом у нее ничего нет, но встать и подойти к ней не решался. Свое бездействие он пытался оправдать вмешательством высших сил, которые удерживают его от близости без любви, но прекрасно понимал, что держит его только собственная неуверенность.

«Я сам хотел, чтобы ничего не было, но не из-за моей же трусости… — сокрушался он. — Как же я собираюсь соблазнять Диану, если даже к раздевшейся специально для меня девушке пристать не могу?»

Раздолбай начал выдумывать мудреную фразу, которая начиналась словами: «Я понял, что хочу сейчас больше всего, и я хочу этого, даже если тебе не важно…», но Кися вдруг откровенно лизнула пальцы правой руки, пробралась ими за пазуху халата и, закрыв глаза, откинула голову на спинку кресла. В мозгах Раздолбая дернулся какой-то мощный рубильник, и, не успев ни о чем подумать, он ринулся вперед, словно вылетел из катапульты. Зависнув над Кисей, как шмель над цветком, он стал выбирать место, куда приложиться губами, и наконец ткнулся ей в шею.

— Какой же ты… Буратино, — засмеялась Кися, разворачивая его лицом к себе. — В чем-то я не права, что мне нравится таких соблазнять.

«Диана, прости!» — обреченно подумал Раздолбай.

Смешавшись с Кисей губами, он направил жадную руку под полы ее халата, и в этот момент в коридоре грянул резкий милицейский свисток. Раздолбай отпрянул, в испуге озираясь по сторонам. Ему вспомнился эпизод из детства, когда он прильнул к стеклу диковинной американской машины, чтобы посмотреть, какая у нее на спидометре максимальная скорость, а машина взревела сигнализацией. На миг он подумал, что какая-то сигнализация включилась у Киси, но тут же отбросил эту глупую мысль. Свисток повторился.

— Кто-то пришел, — испуганно шепнула Кися, и Раздолбай понял, что это не милицейский свисток, а сбитый с настройки дверной звонок «Соловушка».

По коридору, кутаясь на ходу в простыню, на цыпочках пробежала Пучкова. «Соловушка» снова заголосил постовым милиционером, вызывая тревожное чувство шухера.

— Вика, я знаю, что ты дома, открой! — послышался из-за входной двери старческий женский голос.

— Что у тебя случилось?

— Ключи забыла, захлопнула дверь.

— Сейчас, бабушка! Я из ванной… Подожди! — крикнула в ответ Пучкова и заметалась, как при пожаре. — Пиздец! — сдавленно крикнула она, бросаясь в комнату. — Открывайте окно, бутылки вниз… Пепельницу… Говорила, стремно курить в квартире! Кися, бери полотенце, развеивай. Вино под диван! Ты… — Пучкова схватила Раздолбая за руку и потащила его из комнаты. — Прячьтесь в туалете! Она войдет, я стукну — выйдете из квартиры.

Пучкова затолкала Раздолбая в темную туалетную кабину и бросила туда же его рубашку, ботинки и куртку. Снова заулюлюкала милицейская трель звонка.

— Сейчас, бабушка, одеваюсь… ключи не могу найти!

Кися, вращая над головой кухонным полотенцем, как вентилятором, втолкнула в туалет Мартина в расстегнутых брюках.

— Может, не будем опускаться до водевиля? — с достоинством спросил Мартин, но вместо ответа ему под ноги полетели предметы его одежды.

— Нельзя, чтобы она вас видела, меня родители и так шлюхой зовут, — прошептала через дверь Пучкова. — Она в соседнем доме живет, дам ей запасные ключи — вернетесь. Звоните через полчаса с улицы. Сейчас, бабушка, открываю!

— Дикое дерьмо, — прокомментировал Мартин, натягивая в темноте рубашку. — Почему из-за какой-то бабушки, которой на том свете уже накрывают стол с тортом, я должен прятаться, как любовник из анекдота?

Раздолбай радостно улыбался. Тягостная дилемма, как сохранить верность Диане и не спасовать перед Кисей, разрешилась сама собой.

«Может, правда Бог есть? — подумал он, замирая от восторга, как перед грандиозным открытием. — Я, конечно, понимаю, что это случайное совпадение, но получилось ведь точно по моей просьбе!»

Из прихожей доносились неразборчивые голоса. Было слышно, как бабушка проходит по коридору.

— Кто у вас здесь? Почему накурено?

— Сосед заходил с сигаретой.

В дверь туалета тихонько стукнули. Раздолбай осторожно отворил щелку и увидел, что коридор пуст, а входная дверь приоткрыта. Он махнул Мартину рукой, и они тайком выскользнули из квартиры.

— Слушай, мы с тобой дикие короли — открыли новый закон Мерфи, — рассуждал Мартин, когда они спускались по лестнице. — Если чья-то бабушка может испортить порево, то она дико его испортит.

— Может, и к лучшему. Кися не впечатлила меня так, чтобы с ней дико пороться, — в тон Мартину отвечал Раздолбай, напуская на себя ухарский вид. — По домам?

— Ну, нет! У меня слишком дымит пень, чтобы я сразу сдался. Пошли, найдем телефон. Ясенево — такой номенклатурный район, что полчаса уйдут на то, чтобы разыскать будку.

Таксофоны они нашли возле здания районного магазина, который местные жители, подсказывая дорогу, назвали «очагом культуры». Запасливый Мартин вытащил из кармана плаща маленький кошелек, набитый двухкопеечными монетками.

— В этой сраной тундре приходится таскать с собой черт знает что, — посетовал он. — В любом западном городе на каждом шагу стоят номенклатурные автоматы с карточками.

Мартин зашел в будку, вставил двушку в щель на загривке аппарата и ткнулся пальцем в голые цифры — диска у телефона не было. Уничтожив таксофон презрительным взглядом, он зашел в другую будку, но только затем, чтобы дотронуться до оборванного провода, — у этого телефона не было трубки.

— По-моему, у меня сегодня плохой день, — совершенно серь езно сказал он, протягивая Раздолбаю монетку. — Звони ты.

Раздолбай зашел в третью будку и, убедившись, что телефон исправен, под диктовку Мартина набрал номер.

— Нет, Натуль, не нашла конспектов, — сказала Пучкова в ответ на его «Алло».

— Какая Натуля? Это мы!

— Натуль, экзамен скорее всего отложат, так что не готовься сегодня.

— Бабка рядом, что ли?

— Да.

— Она уйдет или как?

— Попробуй через час позвонить, я поищу получше. Но думаю, ты в другой раз будешь сдавать.

— Ладно, понял, у нас незачет, — усмехнулся Раздолбай, радуясь, что сомнительное приключение окончательно завершилось.

Машину в ясеневских закоулках ловили так долго, что когда остановился белый пикап неотложки, Мартин отбросил номенклатурность и как дикий король уселся рядом с водителем, невозмутимо хлопнув дверцей с красным крестом. Раздолбаю пришлось протискиваться в фургон и умещаться на узком стульчике рядом с носилками. Ехали молча, словно с поминок. Только во дворе Раздолбая Мартин повернулся назад и отодвинул матовое окошко в перегородке.

— Слушай, ну дикое приключение мы с тобой занесли в наш актив. Спасибо.

— Тебе спасибо, ты это устроил.

— Я только платил, но ты дал нам повод. Жаль только номенклатурная бабушка обломала венчающий шпиль нашего праздника жизни. Бабушка — дикое дерьмо, чтоб ее так у ворот в рай обломали.

Когда Мартин уехал, Раздолбай вытащил из пожарного шкафчика в подъезде тюбик зубной пасты и заел сигаретный запах. По наитию он понюхал рубашку и обнаружил, что она пропахла Кисиными духами. Меньше всего ему хотелось объяснять маме, с кем он обнимался, поэтому, открыв бак «Жигулей», стоявших возле подъезда, он потер по рубашке вывинченной пробкой и стал пахнуть как таксист после круглосуточной смены. На возможный вопрос мамы «почему от тебя пахнет бензином?» он заранее придумал ответить, что помогал заправляться приятелю, и побрел домой, словно пес в конуру после резвой прогулки по лесу. Праздник с обломанным шпилем завершился, «своя жизнь» на сегодня закончилась.

— Где тебя носит? Ночь скоро, сутки дома не было! — с порога заругала его мама.

— Билеты только на вечерний самолет взяли.

— Самолет… На какие деньги ты на самолетах раскатываешь?

— Товарищ пригласил.

— Товарищ тоже к этой бабе летал?

— Мам, что ты говоришь такое?

— Ничего! Рядом девушек нет? Надо найти такую шалаву, чтобы на самолетах мотаться?

— Галчоночек, что ты себе позволяешь? Почему «шалава» сразу? — заступился дядя Володя.

— А чем она так манит? Я скромная была, ко мне из других городов не летали. Летают к тем, кто на передок полегче.

— Ты в Евпатории отдыхала, я к тебе, скромной, два раза летал. Хватит парня смущать.

— Пусть лучше смущается, чем алименты платит. Мне с этой Дианой все по голосу ясно.

— По голосу? — насторожился Раздолбай.

— Звонила уже из Риги, кошкой мяукала. Завтра перезвонит.

— Галя, можно тебя на минутку, — требовательно позвал дядя Володя и закрылся с мамой в комнате.

— …а что он… почему к ней… — долетел из-за двери возмущенный шепот мамы.

Оставив родителей спорить между собой, Раздолбай вбежал в свою комнату и сплясал такой неистовый танец, что у него екнули внутренности.

— Диана звонила! Фрак сработал! — ликовал он.

— Видишь, как ты рад. А если бы ты изменил своему чувству с той девушкой, эта радость была бы испорчена, — тихо проговорил знакомый внутренний голос.

— Господи… — благодарно подумал Раздолбай.

— Да.

— Я не могу поверить. Эти мысли… они мои и словно не мои… Господи, неужели ты есть и помог мне?

— Да.

— Я говорю с тобой, а не с собой?

— Да.

— И ты всегда рядом, я всегда смогу обращаться?

— Да. Да. Да.

На третьем «да» у Раздолбая сами собой брызнули из глаз слезы, и он повалился на кровать, первый раз в жизни узнав, что такое плакать от счастья.

— Бог есть! — думал он. — Бог есть и помог мне. Теперь я знаю, что на свете есть Бог.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

— Доброе утро, Бог! — хотел сказать Раздолбай, проснувшись на следующий день, но постеснялся. Вчерашняя эйфория скукожилась за время сна, и в существовании высших сил он уже сомневался.

«Мало ли совпадений бывает, — думал он. — Я хотел, чтобы все само разрешилось, и так вышло, но это ничего не доказывает. Да и голос этот тоже никакой не голос…»

— Я здесь! — напомнил о себе внутренний собеседник.

— Конечно, здесь. Куда ты денешься, если я сам с собой говорю?

— Раньше ты говорил себе что-то подобное? Например, когда хотел унизить священника на вокзале. Сейчас бы я сказал тебе: «Не делай этого, потому что ты ничего про это не знаешь и не имеешь права судить», а тогда у тебя и мыслей таких не было.

— Священники — суеверия.

— Ты ничего об этом не знаешь.

— Прикольно самому с собой общаться стало! — усмехнулся Раздолбай.

Он и раньше вел мысленные беседы, обдумывая ту или иную проблему, но это было, как играть в одиночку в шахматы, поворачивая доску туда-сюда. Теперь же за другую сторону как будто играл опытный шахматист, каждый ход которого был неожиданностью.

— С мамой помирись, — потребовал этот непредсказуемый партнер.

— Я с ней не ссорился.

— Она переживает.

— Сама первая накинулась.

— Ты улетел, не предупредив, и она накинулась. Если бы ты сразу ей все рассказал…

— Ладно, я поговорю. Но если она опять начнет пилить, пойдешь ты у меня со своими «умными» советами знаешь куда! — разозлился Раздолбай, не понимая, что с ним происходит.

Ему нравилось иметь внутренний голос, который обещает Диану, но совершенно не хотелось, чтобы тот начал им командовать.

— Голос в голове сильнее меня — это к психиатру! — сердился он.

— А обращаться к этому голосу с просьбой дать Диану — не к психиатру?

— Это разное.

— Просить можно только у того, кто сильнее. Хочешь просить, умей слушаться.

— Ну, это уже слишком!

Внутренний голос, призывающий слушаться, показался Раздолбаю шагом к сумасшествию, и он испуганно приказал ему замолкнуть. Голос исчез, словно его никогда не было. Сознание Раздолбая снова стало единым, и все мысли принадлежали только ему.

— Значит, я себя все-таки контролирую, — успокоился он. — Кстати, помириться с мамой — разумная мысль. Все равно я рано или поздно снова соберусь в Ригу, и надо ее к этому подготовить. А про голос надо будет с Мишей поговорить. Нормально это вообще — такие диалоги вести, или можно раздвоение личности заработать?

Мама жарила у плиты оладья с яблоками. Дядя Володя уехал на работу, и момент для разговора был подходящим.

Раздолбай пришел на кухню, заварил растворимый кофе и принюхался к душистому дыму со сковородки.

— Оладушки вкусно пахнут. Можно взять?

— Бери, я же тебе пеку.

— Мам…

— Ну?

— Ты про Диану зря плохо думаешь.

— Я про нее вообще ничего не думаю — много чести. Я про тебя думаю, почему таким эгоистом растешь.

— В чем эгоизм?

— Ты знаешь.

— Я тебе позвонил вечером, сказал, что я в Риге. Сразу предупредить не мог, потому что уехал спонтанно. Товарищ предложил — я согласился.

— Что за товарищи такие, которые на ночь глядя в другой город увозят?

— Мы про товарищей будем говорить или про мой эгоизм?

— А это все вместе! Сам растешь недорослем безответственным и товарищей таких выбираешь.

Раздолбай закатил глаза к потолку, с трудом удерживаясь, чтобы не наговорить маме резкостей. «Спокойно…» — снова напомнил о себе внутренний голос, и в памяти замелькали фрагменты воспоминаний — вот мама приезжает к Раздолбаю в летний лагерь и он мчится к ней навстречу, чтобы с разбега обнять ее… вот она ласково называет его медвежоночком… а вот дарит ему на десятилетие маленький сверток, в котором оказывается неказистая пластмассовая коробочка с двумя кнопками. Раздолбай разочарованно жмет на одну из них, и из-под дивана жужжащей черепахой выползает радиоуправляемый луноход на батарейках — он восторженно вокруг него прыгает, а мама смеется и целует его в макушку.

«Куда это все делось? — с грустью подумал Раздолбай. — Когда мама перестала быть самым любимым другом? Тогда, когда, заглянув в дневник, сказала ледяным голосом: «Поздравляю с первой тройкой»? Или когда после веселого дня рождения одноклассницы встретила их компанию на ночной улице и при всех потащила его, пятнадцатилетнего, домой за шиворот?»

— Мам… — начал он говорить, но в горле у него словно выросла преграда, в которую уперлись тысячи слов. Он хотел сказать, что, несмотря на ссоры, все равно ее очень любит. Любит больше всех, даже больше Дианы, потому что Диана пока еще совсем чужая, а ближе мамы у него никого нет. Он сказал бы это, но преграда в горле не пускала слова, и они стали прорываться через глаза непрошеными слезами, которые Раздолбай стыдливо поторопился скрыть.

— Я сейчас… — буркнул он и пошел в ванную, чтобы умыться.

Через шум воды он услышал частые звонки междугороднего вызова, стряхнул мысли о маме вслед за каплями воды с мокрых пальцев и бросился к телефону. Позвонила Диана.

— Привет, исполнитель безумных желаний, — сказала она со смехом. — Я рассказывала про твою выходку подружкам — они просили передать, что ты их герой.

Счастливый Раздолбай хмыкнул и начал разговор, который давался ему с угнетающим напряжением. Он не только не знал о чем говорить, но и каждой вымученной фразе придавал такое значение, словно от нее зависело, будет ли Диана дарована ему сию секунду, или он лишится ее навсегда. К счастью, она отвечала на его реплики долгими историями из жизни, и пока она говорила, он успевал придумать, что сказать дальше.

— Однажды в детстве я ехала в трамвае, и вдруг в него вошел трубочист, — мурлыкала она после того, как он выжал из себя сентенцию, что все безумные желания сбываются, если хорошо загадать. — Настоящий трубочист весь в черном и с инструментами. А в Латвии есть примета, что если покрутить пуговичку у трубочиста и загадать желание, то оно сбудется. Я подошла к нему и спросила: «Дяденька, можно я вас за пуговичку покручу?» «Девочка, а за что ты еще хочешь меня покрутить?» — спросил он. Я ему объяснила, в чем дело, и он разрешил. А потом, когда собирался выходить, подошел ко мне и сказал: «Девочка, никогда не подходи к трубочистам и не крути их за пуговицы, потому что желание все равно не исполнится».

— Я открою тебе другую примету: чтобы желание исполнилось, надо покрутить за пуговичку меня, — разродился Раздолбай удачной, по его мнению, шуткой и посмотрел на часы.

По наущению Мартина, разговор не должен был превышать десяти минут и закончить его полагалось первым. — При случае я предоставлю тебе такую возможность, а сейчас прости — пора мчаться в институт, — выпалил он и повесил трубку, лишь только Диана промяукала: «Тогда, пока».

«Для первого раза неплохо», — похвалил он себя и спросил внутренний голос:

— Ну, что скажешь?

— С мамой все-таки помирись.

— Ладно, я сейчас добрый.

Он вернулся на кухню и, поглощая яблочные оладья, сказал маме, что просит прощения, если заставил ее волноваться, и не хочет, чтобы она считала его эгоистом.

— Мам, вспомни, сколько раз я квартиру убирал, — выложил он непобиваемый козырь. — Вы с дядей Володей уезжали, я всегда к вашему приезду чистоту наводил и обед готовил. Эгоисты разве так делают?

— Сыночек, я не говорю, что ты во всем эгоист, — пошла на попятную мама. — Просто иногда совсем обо мне не думаешь.

Я-то прощу, а будешь потом с женой жить, она каждое твое безразличие на заметку возьмет. Не успеешь оглянуться, и нет у вас никакой любви. Я же хочу, чтобы ты был счастлив, чтобы у тебя хорошие отношения были. Вот и учись пока что на мне.

— Если хочешь, чтобы у меня были отношения, зачем тогда про Диану говоришь плохо?

— Мне просто странно, что ты к ней за тридевять земель сорвался, да так, что про мать забыл. Я не спрашиваю, что там между вами случилось на отдыхе, но чувства чувствами, а голову терять нельзя. Иначе ударишься потом сердцем так, что куски не склеишь. Я вот волнуюсь за что.

— Мам, ничего между нами не случилось. Просто понравилась девушка, и друг меня к ней на день свозил. У меня денег не было, у него были, он это… премию получил на работе.

— Ну, хороший друг.

— Хороший. Прости еще раз, если тебя расстроил.

— Я все поняла, сыночек, больше только не делай так. Всегда предупреждай заранее. Сейчас подожди… Дам тебе тряпочку, которую из Франции привезла.

Мама сходила в спальню и принесла Раздолбаю сверток, в котором оказалась майка с косматым страшилищем — символом его любимой «Железной Девы».

— Ух ты, с «Life after Death» рисунок[57] — самый крутой у них! Мам, спасибо!

Раздолбай поцеловал маму в щеку и ощутил то самое чувство, с которым в десять лет прыгал вокруг лунохода. Оказывается, ничего никуда не делось — мама по-прежнему была самым любимым другом, стоило только сделать шаг ей навстречу.

— Ну, Бог, ты даешь! — с улыбкой думал он по пути в институт. — Сам бы я никогда не начал этот разговор с мамой, ты подсказал. Неужели ты все-таки есть?

— Конечно, есть, — отозвался внутренний голос.

— И если тебя слушаться, все будет получаться к лучшему?

— Всегда.

— Я буду! Мне понравилось.

Новое ощущение казалось Раздолбаю таким значимым, что его распирало желание с кем-нибудь поделиться, и прямо из института он позвонил Мише, нарушив их уговор никогда не тревожить его до вечера.

— Миш, прости. Занимаешься?

— Конечно. Что-то случилось?

— Я в Бога поверил, решил тебе об этом сказать.

— Ну, поздравляю… Как-то у тебя это неожиданно, хотя… так оно чаще всего и происходит.

— Я прямо чувствую, что он есть! Мысли в голове разделились, как ты говорил, на два голоса. Один мой, а другой тоже мой, только мне кажется, что это он говорит моими мыслями. У тебя было такое?

— У меня это состояние все время, я с ним живу.

— А это не опасно? Ну, там… раздвоение личности?

— Нет. Это очень приятное чувство, с которым никогда не бывает одиночества. И этот голос всегда подсказывает, как правильно поступать. Надо только, чтобы хватало сил его слушаться, потому что иногда он очень трудных поступков требует.

— Я понимаю! Сегодня я с мамой не хотел мириться…

— Слушай, прости, давай ты в гости придешь, и мы поговорим об этом. Я все-таки занимаюсь сейчас.

— Конечно! Извини, что тебя оторвал.

Раздолбай повесил трубку и подумал, что раньше за такой скомканный разговор мог бы обидеться. Теперь же мудрый внутренний голос словно подарил ему новую способность подключаться к чувствам других людей. Он с легкостью поставил себя на место Миши и не только не обиделся, но даже упрекнул себя за то, что не отложил звонок до вечера. Его переполняло благодушие. В груди было тепло, словно кто-то ласковыми нежными ладонями согревал сердце.

«Надо сделать какое-нибудь доброе дело, — подумал он. — Бог любит добрые дела, и если я хочу, чтобы он помог мне с Дианой, надо сделать что-нибудь доброе. Когда я последний раз это делал?»

Он порылся в памяти и растерянно обнаружил, что ни одного доброго дела не может вспомнить. Иногда он помогал маме, но внутренний голос наотрез отказывался признать добротой хождение в магазин и уборку квартиры, вменяя это в обязанности. Открытие обескуражило. Раздолбай всегда считал себя добрым парнем и вдруг понял, что похож на зануду, который претендует быть остряком, хотя за всю жизнь не смог никого рассмешить. Желая это исправить, он стал прицельно выискивать повод открыть счет добрым делам и в метро помог пожилой женщине поднять по лестнице тяжелую сумку.

С гордостью выложив свой поступок перед «внутренним Богом», он ждал одобрения, но Бог поморщился, как нумизмат, которому предложили взять в коллекцию простецкий пятак.

— Не делай ничего специально, — услышал в себе Раздолбай. — Диану ты получишь и так, потому что просил ее.

— А добрые дела?

Молчание.

Веря, что раздвоенные мысли — это диалог с Богом, Раздолбай в то же время считал себя дирижером этого диалога и попытался призвать голос к ответу, приложив мысленное усилие. Бог оказался своевольным и если уж молчал, то молчал. Получалось только озвучить его от себя, и в банальном высказывании: «Делай добрые дела просто так, и тебе зачтется» Раздолбай сразу распознал собственные мысли, а не мудрый отклик свыше. Он еще раз попросил внутренний голос подсказать, что делать, и вдруг осознал, что ему предоставлена свобода — Бог не ждет от него нарочитой доброты, ничего за нее не обещает и не ставит в зависимость от добрых дел то, что уже обещано.

— Ладно, представится случай, я себя проявлю, — решил Раздолбай, перестав смотреть по сторонам взглядом одержимого тимуровца.

С этого момента внутренний голос начал затихать. Сначала он прекратил вступать в диалог первым и только отвечал на вопросы. Потом сам Раздолбай стал обращаться к нему все реже. Восторг открытия «Бог существует!» тускнел под наносной толщей сомнений, и вскоре Раздолбаю стало даже стыдно за свои порывы.

«Сам с собой разговаривал, а выдумал хрен знает что. Мартину сказать — засмеет», — думал он через неделю после того, как, проснувшись утром, хотел сказать: «Доброе утро, Бог!»

Когда затих внутренний голос, Раздолбай лишился уверенности, что у него получится покорить Диану. Придумывая для нее новый сюрприз, он все время спотыкался об страх приложить много усилий и ничего не добиться, но сдаться уже не мог. Красиво прилететь один раз и сразу после этого отступить было совестно и перед ней, и перед собой, и даже перед мамой, которая после доверительного разговора рано или поздно спросила бы: «Что с твоей рижской девушкой?» Одну за другой он отбрасывал красивые, но трудозатратные идеи — постучаться к Диане в окно с лестницы пожарной машины и подарить цветы, арендовать в старой Риге карету и встретить ее после школы, выучить латышский язык и обратиться при ней к официанту… Наконец, он придумал нарядить тридцать первого декабря у двери ее квартиры новогоднюю елку. Сюрприз показался ему сногсшибательным и в то же время не требующим большого труда. Чтобы зря не надоедать, он решил до Нового года не появляться, а напоминать о себе в оставшееся время придумал письмами. В библиотеке дяди Володи был букинистический письмовник конца прошлого века с образцами челобитных «превосходительствам» и «сиятельствам», и в романтическом разделе были собраны любовные послания, написанные высоким старинным слогом. Раздолбай выдумал себе роль моряка, уплывшего к далеким берегам на паруснике, и отправил Диане письмо, которое начиналось так: «Милостивая сударыня! Вот уже третьи сутки наш трехмачтовый бриг бороздит просторы Атлантического океана, и я даже не знаю, когда доведется ступить ногою на твердую землю. Благодарю небеса, что наш капитан погрузил в трюм достаточное количество почтовых голубей, кои способны будут время от времени доставлять Вам весточку…» Дальше следовала переписанная из письмовника вязь про волнение-томление, и заканчивалось послание намеком на чудный образ, который помогает «переживать однообразие морских будней средь свинцовых волн». Постскриптумом Раздолбай пообещал привезти из-за океана «премилые безделицы от аборигенов» и тут же стал ломать голову, на что эти безделицы покупать.

Он почти никогда не просил деньги у родителей. Карманную мелочь дядя Володя сам давал ему с четвертого класса, и тогда же у него появился деревянный бочонок-копилка. Все, что скапливалось в этом бочонке, шло на увлечение моделями самолетов. Завтраки в школе были бесплатными, одежду и проездной покупали родители, и кроме как на самолеты тратиться было не на что. Чем тяжелее становился бочонок, тем ближе был день, когда Раздолбай мог отправиться в «Детский мир» и вернуться оттуда, счастливо поглаживая в пакете коробку с Ту-144 или Су-7. Дорогие покупки, вроде фотоаппарата и увеличителя, мама оплачивала отдельно от семейного бюджета, откладывая алименты, которые присылал для

Раздолбая родной отец. Из этих же денег она выдавала иногда пять рублей на пленку, реактивы и фотобумагу. Несмотря на способности к рисованию, фотографировал Раздолбай средне, но дядя Володя хотел, чтобы у него было как можно больше полезных навыков, и даже приглашал в гости маститого фотографа, который открывал кое-какие секреты.

Зачем нужно больше пяти — семи рублей в месяц, Раздолбай не знал, пока не начал увлекаться хэви-металом и курить. Сигареты можно было таскать у дяди Володи и отжимать на них немножко денег за счет сэкономленных фотореактивов, а вот чистые кассеты для подаренного на шестнадцатилетие магнитофона стоили столько, что ни отжать, ни попросить на них было немыслимо. Три рубля казались Раздолбаю предельной суммой, которую можно единовременно принять из рук мамы, не чувствуя себя презренным мажором, а одна кассета стоила в три раза больше. Раздолбай готов был смириться, что своей музыкальной коллекции у него никогда не будет и придется выпрашивать записи у Маряги, чтобы только послушать, но тут произошел случай, который не только помог ему обзавестись приличным количеством собственных кассет, но и надолго подарил денежную независимость.

Стены комнаты Маряги были сплошь обклеены черно-белыми фотографиями зарубежных рок-групп. Маряга собирал эти фотографии не один год, выменивая их у таинственных знакомых, которых называл «мои кореша по металу», и они были предметом зависти всех гостей. Каждый знал, что одна фотография стоит не меньше трешника, поэтому комната Маряги воспринималась многими как распахнутая сокровищница. Новообращенному «металлисту» Лехе Пуховлеву по кличке Пух стало в этой сокровищнице по-настоящему плохо. Он не мог уйти, гладил фотографии пальцами и нешуточно задыхался, теребя воротник водолазки.

— Дай! — взмолился он наконец, глядя на Марягу взглядом голодной псины.

Маряга расхохотался.

— Дай на один день! Я перефотографирую как-нибудь, а тебе за это… тебе дам… Я тебе десять своих кассет отдам!

К удаче для себя Раздолбай присутствовал при этой сцене, и не зря дядя Володя хотел, чтобы у него были полезные навыки.

— Если надо, я за пару кассет могу хорошие копии сделать, — ненавязчиво предложил он, прикинувшись простачком.

Сделку заключили немедленно, скрепив парой стопок ликера, который Маряга привычно отлил из бара своего папы. Фотографии были уложены в дипломат и бережно, как алмазное колье, доставлены к Раздолбаю.

— Испортишь хотя бы одну, заплатишь бабки и не дам тебе больше никакой музыки, — пригрозил Маряга.

Через день Раздолбай вернул фотографии в целости и сохранности. Маряга водрузил на свою полку десять пуховских кассет, выбрал из них две самых потрепанных и небрежно протянул Раздолбаю, а счастливый Пух вприпрыжку побежал превращать свою комнату в копию Марягиной сокровищницы. Все были довольны, а больше всех — Раздолбай. Маститый фотограф давно научил его делать дубликаты фотографий, и получить полный дипломат вожделенных для многих снимков было все равно, что добыть машинку для рисования денег. С каждой фотографии Раздолбай отпечатал контактный негатив, с которого напечатал позитивный дубликат для Пуха, и никто не мог запретить ему делать потом с этих негативов бесчисленное количество копий на продажу.

За ценой Раздолбай не гнался. Фотографии шли у него в школьном туалете по рублю, и вскоре каждый пионер, сэкономивший на мороженом, имел у себя дома сокровища, доступные раньше только избранным. Понимая, что Маряга, узнав об этом, выбьет зуб или два, Раздолбай говорил покупателям, что рок-группы на фотографиях запрещенные, и если их увидят, то комсомола пионерам не видать и хорошей характеристики тоже. Угроза была недалека от реальности, пионеры боялись и прятали снимки, как наркотики на таможне.

Дата добавления: 2015-05-06